Текст книги "Святой (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Хотя она и не знала, что делать и куда идти, Элеонор не останавливалась. Она могла замерзнуть по пути в Уэйкфилд, но имело ли это значение? Ей было почти наплевать замерзнет ли она. Отец ударил ее, ударил прямо по лицу. А затем она увидела единственного мужчину на земле, которому доверяла, в спальне с красивой женщиной, в доме, где устроили оргию.

Она хотела плакать, ей нужно было плакать, но она слишком замерзла. Ее тело дрожало так сильно, что она думала, что могла раздробить зубы, так сильно они стучали. Может, она найдет полицейский участок, и какой-нибудь коп сжалится над ней и поможет добраться домой. Она почти рассмеялась при этой мысли. Девять месяцев назад она ненавидела сам вид копов. А теперь обняла бы одного из них, если он остановит ее и спросит в порядке ли она. За последний час температура упала, и все спешили в убежища. А у нее была только улица.

– Элеонор? – Услышала она свое имя, но проигнорировала его. Затем услышала снова и снова проигнорировала. Она остановилась и развернулась. Серебристый «Роллс-Ройс» остановился у тротуара, и рядом с ним стоял Сорен.

– Чего ты хочешь? – спросила она, стоя в пятнадцати футах от него. Она отказывалась подходить ближе, было слишком холодно и слишком страшно возвращаться.

– Садись в машину. Мы все обсудим.

– Уходи.

– Я отвезу тебя домой. У тебя даже нет пальто, и на улице холодно.

– Я в порядке.

– Ты не в порядке, Элеонор. Ты рискуешь получить гипотермию, и что бы ты сейчас не думала обо мне, из-за меня не стоит причинять себе боль.

Он открыл заднюю дверь машины и ждал. Она сделала шаг вперед и остановилась. Ее гордость и злость не позволяли ей сделать еще один шаг вперед.

Сорен шел к ней, снимая свое пальто. Когда он закутал ее в него, она даже не признала его. Обняв теплыми руками за плечи, он провел ее к машине.

– Гипотермия? – спросила она. – Ты и загара не стоишь.

Она села в машину и не смотрела на него, хотя он сел напротив.

Он наклонился вперед и порылся в складках пальто, пока не нашел ее руки. Он взял их в свои и начал растирать, согревая ее кожу своей.

– Хватит, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты меня трогал.

– Я остановлюсь, когда ты согреешься. Ты до сих пор стучишь зубами.

Он укутал ее крепче. Все, что она хотела, это закрыть глаза, заснуть и никогда не просыпаться.

– Можешь сказать, что ты делала сегодня у Кингсли дома? – спросил Сорен.

– Я поехала увидеться с папой, – призналась она. – Он позвонил мне и сказал, что ему вынесли приговор, и он окажется в тюрьме на много лет. Это был мой последний шанс увидеть его.

– Понятно, – ответил Сорен.

Она рвано вдохнула. Все ее тело болело.

– Но он солгал, – продолжила она. – Он не любит меня и не скучает. Он пытался заставить меня отозвать показания. Сказал, что может добиться нового слушания, и если я совру для него...

– Что ты ему ответила?

– Сказала, что он был ослом. Мы поругались, и я убежала, – ответила она, опуская, по какой-то причине часть с пощечиной. Это было слишком унизительно, признаваться в том, что ее ударил собственный отец, будто они были какой-то семейкой на Шоу Джерри Спрингера. – Но я оставила пальто в его квартире, и в нем были деньги.

– Мне жаль, что твой отец так с тобой поступил. Я приказал тебе не видеться с ним и не говорить.

– Я пыталась вам позвонить. – Элеонор ощущала, как тело начало согреваться и расслабляться. Она убрала руки из рук Сорена и прижала их к животу. – Я звонила в церковь. Сегодня вы должны были ответить на мои вопросы. Но Диана сказала, что вас не будет до воскресенья. Вы забыли обо мне.

– Я не забыл и никогда не забуду о тебе. Я собирался сегодня вернуться в Уэйкфилд и навестить сестру завтра утром. Я знал, что твоя мама работает допоздна по пятницам. Я думал, у нас более чем достаточно времени для разговоров.

– Я больше не хочу с вами разговаривать.

Сорен вздохнул и сел прямо. Он повернул голову и смотрел на замерзший город, окружающий их.

– То, что ты видела сегодня... – начал он.

– Стоп, – прервала она. – Я же предупредила, что буду злиться, когда вы еще раз заговорите со мной, как с ребенком. Если собираетесь натянуть эту «не обращайте внимания на человека за шторкой» дерьмо, то выпустите меня из машины прямо сейчас.

– Я никогда не говорил с тобой, как с ребенком. Даже когда ты ведешь себя именно так.

Элеонор не могла смотреть ему в глаза, когда задавала вопрос, который не хотела задавать.

– У вас был с ней секс?

– У тебя был секс с Лакланом?

– Это вас не касается. Я не ваша дочь, и я не ваша девушка.

– Но тебя беспокоит то, что я сегодня делал?

– Вы священник. Вы дали обеты…

– Обеты, которые ты несколько месяцев заставляла меня нарушить с тобой.

– Это другое.

– Почему же?

– Потому что это я, – с болью ответила она. – Потому что вы обещали.

По ее лицу покатились слезы, слезы ревности, стыда и злости.

Она хотела ему возразить, но не смогла. Вместо этого она сняла его пальто, швырнула ему и свернулась на сидении, обхватив колени руками, чтобы согреться. Сорен вздохнул, сложил пальто и положил его рядом с собой.

Они выехали из города, и она поняла, что они возвращались в Уэйкфилд. Она хотела спросить его, почему они были в «Роллс-Ройсе», кто за рулем, что будет с «Дукати» в том доме, и миллион других вопросов. Но она решила наказать его молчанием. Прошло полчаса, и они все еще ни слова не сказали друг другу. Она знала, что он ждал, когда она заговорит. Ладно. Он может ждать всю чертову ночь, если хочет. Она ни слова ему не скажет.

Сорен протянул руку и снова взял ее ладонь в свою. Она ощутила, как тает ее ненависть к нему.

– Малышка, у меня не было с ней секса, – мягко ответил он на ее ранее заданный вопрос. – А у тебя на шее огромный след от укуса. Если он сделал тебе больно, и тебе это не понравилось, скажи мне.

– Нет, – прошептала она, и на секунду посмотрела ему в глаза. – Мне понравилось.

– Понятно, – ответил он, и ей показалось, что она услышала что-то странное в его голосе. Что-то похожее на боль.

– Ревнуете? – спросила она.

– Да.

Она не ожидала этого ответа, и видимо, ее удивление стало явным.

– Не удивляйся так, – сказал Сорен. – Хотел бы я дать тебе все, что ты хочешь. Но даже хороший подарок может быть плохим, если его вручают в неподходящее время.

– И что это значит?

– Значит, что никто не покупает новую машину в восемьдесят.

– Мило, – пробормотала она и кивнула. – Теперь я восьмидесятилетняя старуха. А машина? Секс с вами? Хотите сказать, что я слишком маленькая, чтобы водить вашу машину?

– Возраст – это всего лишь цифра. Зрелость, или ее поразительная нехватка, вот твоя проблема, – продолжил Сорен, казалось, не обращал внимания на то, как сильно ее задели эти слова. – Ты не готова к взрослым отношениям. Неважно, как сильно ты их хочешь, этого недостаточно. И я слишком дорожу тобой, чтобы вести туда, куда ты еще не готова идти.

– Вы хоть представляете, насколько снисходительно это звучит? Я вас хочу. Вы обещали...

– Я не буду трахать подростка в своем приходе, Элеонор.

Элеонор уставилась на него.

– Вы сказали трахать? Вы никогда не материтесь.

– Мне нужно было твое внимание. И я рад ему сейчас.

– Сегодня вы должны были отвечать на мои вопросы, – наконец сказала она.

– Список с собой?

– Никогда не выхожу без него из дома, – ответила она и вытянула сложенный лист бумаги из заднего кармана.

Сорен повернул лист в сторону света. Пока он читал, она слышала только звук своего дыхания.

– Нам нужно поработать над твоими навыками постановки вопроса, – наконец сказал Сорен.

– Вы о чем?

– Ты подрезаешь себе крылья некоторыми формулировками. Никогда не задавай вопрос, ответом на который будет да или нет, когда можно задать открытый. Твой вопрос «почему ваш друг поможет мне?» – хороший вопрос, он ведет к долгому ответу. На твой вопрос «вы девственник?» можно просто ответить да или нет. Думаю, ты хочешь получить более развернутый ответ.

– И как я по-вашему должна спросить?

– Можешь спросить: «Когда у вас был секс в последний раз?», из которого следует, не только был ли он у меня или нет, но и когда он случился. А еще лучше спросить «какова ваша сексуальная история?». Немного по-медицински, но это сработает.

– Я могу переписать список.

– Слишком поздно. Он уже у меня в руках. Ты сегодня поливала палку?

– Нет. Я собиралась это сделать по возвращению домой.

– Посмотри на часы.

Она закатила рукав. Было 00:07 ночи. Она пропустила последний день полива.

– Черт, – выдохнула она и обхватила голову руками.

– Я не хотел этого, Элеонор. Я никогда этого не хотел. Не так. Но, возможно, Библия была права в этом случае: розги пожалеешь – ребенка испортишь.

Она посмотрела на него глазами полными слез.

– Будете меня бить?

– Не сегодня, – односложно ответил он. – В ночь, когда мы заключили с тобой небольшую сделку, я сказал тебе, что нет ничего, чего бы я не сделал ради твоей защиты. И я говорил серьезно. Поэтому ты должна простить меня за то, что я делаю это сейчас.

– Делаете что?

– Raro solus, nunquam duo, semper tres. – Сорен говорил так, словно цитировал что-то.

– И что это значит?

– Это старое иезуитское правило, которое в нас вбивали. Фигурально, конечно же. Оно значит «редко один, никогда двое, всегда трое». У иезуитов есть правила против того, что они называют особой дружбой. В семинарии мы общались группами по трое или больше. Считалось опасным находиться наедине с другим человеком, даже с другим священником.

– Почему? Они думали, вы начнете заниматься безумный гейским сексом, как только останетесь наедине?

– Да.

– И вы занимались?

– Нет. Хотя мне не раз предлагали.

– Вот так удивили.

– Но все же я считал это правило бессмысленным. Теперь я его понимаю. У нас с тобой особенная дружба. И она должна закончиться.

– Закончиться? – Ее голос дрогнул на этом слове.

– Я сказал, если ты будешь поливать эту палку каждый день в течение шести месяцев, то отвечу на твои вопросы. И ты не справилась с этой задачей. И не получишь свое вознаграждение. Я сказал, что ты должна навсегда подчиниться мне, и я дам тебе все. Ты ослушалась меня и отправилась к отцу, а сейчас страдаешь из-за последствий. В обозримом будущем Диана будет руководить твоими общественными работами. Эта наша особенная дружба будет прекращена до того дня, который я надеюсь, наступит, когда ты будешь готова к взрослым отношениям. И говоря взрослые, я не подразумеваю секс. Я говорю об отношениях между равными партнерами.

– Вы о чем? Мы больше не можем быть друзьями?

– К сожалению, да, именно об этом я и говорю. Безусловно, я все еще буду твоим священником. И если и когда тебе понадобится священник, я буду рядом, но только в этой роли. Иди, Элеонор. Будь нормальным подростком еще год или два. Иди и повзрослей.

– Год или два? – Это прозвучало, как наихудший тюремный приговор. Больше никаких длинных разговоров в хорах? Больше никакой помощи с домашними заданиями? Больше никакого какао, когда она сражалась с заданиями по математике?

– Я священник, а не твоя нянька.

Элеонор просто смотрела на него. Даже в тусклом свете мелькавших фонарей она видела, каким жестким стал его взгляд. Его лицо было холодным и непроницаемым, как гранит. Вся любовь, вся забота и сострадание испарилось.

– Вы бездушный ублюдок, – выпалила она, заставляя себя не плакать. – Вы знаете это, верно?

– Да. И лучше если ты узнаешь об этом сейчас.

«Роллс-Ройс» остановился в конце ее улицы, достаточно далеко, чтобы мать не увидела откуда она пришла, достаточно близко, чтобы она находилась на морозе одну или две минуты.

Она хотела еще что-нибудь сказать ему, хотела просить изменить его решение, хотела сказать, как сильно его ненавидит. Но она просто открыла дверь.

– Элеонор, – позвал Сорен, прежде чем она покинула машину.

Она посмотрела на него и увидела тень тоски в его глазах.

– Что?

– Мне будет больнее, чем тебе.

– Хорошо.

Она оставила его одного в «Роллсе».

Как можно тише она достала запасной ключ из-под коврика и открыла заднюю дверь. Элли закрыла ее за собой и замерла, когда услышала голос в темноте.

– Хочу ли я знать, где ты была? – спросила мать.

Элеонор медленно повернулась лицом к маме, которая включила свет на кухне. И снова Элеонор ослепили флуоресцентные лампы допроса.

– Прости, мам. Я не думала, что так задержусь.

Ее мать стояла в дверях в своем грязном белом халате и тапочках. Разочарование сжало ее губы в тонкую линию.

– Это не ответ.

Элеонор подбирала слова и решила рассказать правду, по крайней мере, половину правды.

– Папа звонил. Сказал, что ему вынесли приговор. И это мог быть последний шанс его увидеть.

– Ты поехала увидеться с отцом? Ох, Элли.

– Да, мам. Прости. Я скучала по нему. Но это было глупо. Он не хотел меня видеть. Он хотел, чтобы я солгала ради него. Я сбежала и оставила у него пальто.

– В это я могу поверить. Но тебе это не поможет.

Она указала на шею Элеонор, где остался след от укуса Лаклана. Должно быть, у нее засос размером с Делавэр, судя по тому как сильно он кусал и целовал ее.

Черт.

– Мам, ничего не было. Клянусь, я не...

– Мне все равно, – прервала мама и подняла руку. – Мне теперь все равно. Я сказала тебе в ту ночь, когда тебя арестовали, если ты снова вытворишь что-то подобное, с меня хватит. Я прихожу домой с работы, а тебя нет. Ни записки. Ничего. Я позвонила Джордану, тебя и там нет. В школу. В церковь. Ничего.

– Я заблудилась в городе. Ушло много времени, чтобы добраться домой.

– Я не знаю, зачем ты вернулась домой. Очевидно, ты здесь не можешь находиться. Не можешь, если сбегаешь к отцу, с которым я запретила тебе иметь какие-либо контакты.

– Он сказал, что я могу не увидеть его несколько лет.

– И это так плохо?

– Я думала, да. Теперь понимаю... Я больше не хочу его видеть. Прости. Ничего не произошло...

– Оставь это. Независимо от того, как сильно я забочусь, ты все равно уходишь и делаешь все, что хочешь, с кем хочешь. Значит, я перестану переживать. Я даже не буду тебя наказывать. Вот как сильно я сейчас переживаю.

– Нет, мам, не будь такой. Пожалуйста, не надо... – Слезы хлынули из ее глаз. – Не отказывайся и ты от меня.

– И я? Кто еще от тебя отказался?

– Я сделала кое-что глупое, и теперь Отец Стернс не будет контролировать мои общественные работы.

– Тогда он умен. Ты пробежалась по нему и его чувствам так же, как делаешь это с остальными, кто заботится о тебя и помогает.

– Мам... – Элеонор шагнула вперед, но мама отступила назад.

Мать смотрела ей прямо в глаза.

– Когда ты была маленькой, ты всегда называла меня «мамочка». И ты улыбалась, когда говорила. Теперь «мам». И никогда не улыбаешься.

– Пожалуйста... – Элеонор даже не знала, о чем она просила.

– Иди в постель, – устало ответила мать. – Или нет. Делай все, что хочешь. Как и всегда.

Мать повернулась к ней спиной и выключила свет, будто Элеонор не стояла посреди кухни.

Она едва держалась на ногах от шока и горя, не зная, что делать. Она потеряла священника, отца и мать за одну ночь. Кто у нее остался? Кто-нибудь? Что-нибудь?

В темноте она нашла дорогу в спальню и, не раздеваясь, легла под одеяло. Она подтянула одеяло к подбородку и закрыла глаза.

– Ты там? – прошептала она Богу и ждала, надеялась, молилась, чтобы был кто-то, кто от нее не отказывался.

Но Бог не отвечал.

Глава 16
Нора

– Какого года эти слезы? – спросил Нико, прикасаясь к ее лицу. – 1993 года? Или недавние?

Нора скромно улыбнулась.

– Ты винодел. Как считаешь?

Нико поднес влажные пальцы ко рту и слизал их.

– Каким бы ни был год, с уверенностью могу сказать, что он был тяжелым.

– Тот год был трудным, – согласилась она. – Как и эта неделя. Я много раз задавалась вопросом, смогла бы я предотвратить это. Много обращений к Богу, чтобы он отменил произошедшее. Даже сейчас я ощущаю то ужасное отчаяние: «Боже, я отдам все, променяю все, чтобы испытывать что-то, кроме этой боли».

Она закрыла глаза и снова глубоко вдохнула. Боже, помоги ей, завтра она сделает все, чтобы не развеивать этот прах.

– Но, – продолжила она, возвращаясь в настоящее, – даже в ту ночь, когда я лежала в своей постели одна, я знала, что соберусь. И, может, понимание этого было признаком надежды.

– Как долго он наказывал тебя за встречу с отцом? – спросил Нико.

– Долго. – Нора села, а Нико перекатился на спину. Она все еще была в сорочке, но Нико лежал обнаженным, простыни собрались на его бедрах, а грудь была голой и манящей. – Когда ты подросток, каждый день без желаемого кажется вечностью. Твое сердце находится под увеличительным стеклом в этом возрасте, все раздувается в размерах.

– Как долго вы не разговаривали друг с другом после той ночи?

Нора окунулась в то ужасное время. Она помнила его чрезвычайно темным, холодным и по-зимнему снежным. Улицы стали серыми от слякоти и опасными из-за льда. Но там, в ее коробке с темными воспоминаниями, лежала одна сияющая звезда.

– До Рождества, – ответила она. – Несколько недель спустя мы отправились на полуночную мессу, и мы с Сореном объявили часовое перемирие. Думаю, мама сказала ему, что папе вынесли приговор – пятнадцать лет строго режима. Он знал, что я нуждалась в помощи, чтобы справиться с этой новостью. Мы поговорили. Он вручил мне Рождественский подарок.

– Что он тебе подарил?

– Медальон Святой Луизы, – ответила Нора, улыбаясь при воспоминании. – Мое второе имя – Луиза. И день ее почитания 15 марта, мой день рождения.

– Хороший подарок.

– Он позволил немного поплакать на его плече. Этот подарок был еще лучше. И после этого раза в марте мы снова начали общаться.

– Что произошло в марте?

– Ничего, – ответила Нора. – И все. Я прогуляла школу и пошла на прогулку. По какой-то причине мои блуждающие ноги завели меня в «Пресвятое сердце». Я не думала, что увижу в тот день Сорена, но он был там, у дома священника... во дворе... сажал деревья... в джинсах и белой футболке.

– Ты помнишь, во что он был одет в тот день?

– Я помню все. Я никогда не видела Сорена в чем-то другом, помимо его сутаны и воротничка. Я думала, он даже спит в облачении священнослужителя. Но черт... – Она улыбнулась Нико. – Под его ногтями была грязь. Как и у тебя, когда мы познакомились.

– Я работал в тот день. Я работаю каждый день.

– И мне это нравится. Мне нравятся мужчины, которые не боятся запачкать руки.

– Он разозлился из-за того, что ты пришла к его дому?

Нора покачала головой:

– Я могу посчитать на пальцах одной руки случаи, когда Сорен действительно был на меня зол. И то, когда я делала что-то опасно глупое или глупо опасное. Нет, в тот день он... Скажем так, он не был зол. В марте исполнилось четыре месяца с тех пор, как он сказал мне уйти и повзрослеть. Все, что произошло в прошлом году, уже казалось сном, будто я не могла поверить в то, что все было на самом деле.

Она вспомнила, как стояла за забором, а Сорен по другую сторону. Они разговаривали несколько минут, и по тому, как он говорил, как смотрел на нее, она поняла, что не она одна помнила все, как сон.

– После того дня, не важно... – Грудь Норы слегка приподнялась. – Ничего. Ничего еще несколько месяцев, месяцев и месяцев. Ни разговоров, ни прикосновений, ничего. Мы с Сореном снова стали незнакомцами. И это не было ужасно. Я не сидела в комнате годами и не смотрела в окно. Я ходила в школу, получала хорошие отметки, рвала жилы, чтобы закончить общественные работы. Мне не разрешили получить водительские права до восемнадцатилетия, но секретарь Сорена, Диана, давала мне уроки вождения. Я справилась. Весело не было, но я пережила.

Нико перевернулся и пододвинулся к ней поближе. Он подхватил ее под колени и заставил ее ноги обнять его за талию, так, чтобы они сидели лицом к лицу. Она расслабилась в кольце его сильных рук и положила подбородок ему на плечо.

– Я рад, что ты пережила это, – сказал он. – Иначе тебя бы здесь не было.

– О, я пережила. И забавно то, что когда я стала писателем, я поняла, что сделал Сорен и почему.

– И почему же?

– Это писательский прием, – объяснила она. – Ты узнаешь, чего больше всего боится твой герой, и заставляешь его столкнуться со страхом лицом к лицу.

– Это то, что он сделал с тобой?

– Потерять его, потерять его любовь – были моими самыми большими страхами. И он заставил взглянуть им в лицо. Я столкнулась с ними и пережила их. И в конечном итоге...

Нора замолчала, чтобы поцеловать Нико в шею, только потому, что хотела этого.

– В конечном итоге, это время превратило меня в ту, как сказал Сорен, какой я и была.

– И в какую?

Нора отклонилась назад и подарила Нико самую опасную улыбку. Она подняла палец вверх, указывая ждать. Нико изогнул бровь. Она выскользнула из его рук, из постели, и достала что-то из своего чемодана.

Красный стек.

Она держала его перед собой, кончик указывал на центр груди Нико.

– Опасную, – ответила она.

Нико улыбнулся, его губы приоткрылись, дыхание участилось.

– Видишь ли, – начала она, скользя концом стека от груди до выемки на его горле, – когда ты сталкиваешься со своим самым большим страхом и одолеваешь его, чего еще бояться?

Нико облизнул губы. Его грудь вздымалась и опадала.

– Отвечай. – Нора поддела стеком его подбородок и заставила поднять голову на дюйм.

– Ничего, – ответил Нико.

– Моим самым большим страхом была жизнь без Сорена, и я жила. И я больше этого не боюсь, теперь мне больше никто не нужен. Я хотела его, но не нуждалась в нем. А он нуждался.

– В это я поверю, – сказал он.

Нора посмотрела на него.

– А теперь, Николя Делакруа, раскрой мне свой страх.

– Я боюсь, что это будет наша единственная ночь вместе, и до конца своей жизни я больше не встречу такую женщину, как ты.

– Еще одну ночь не обещаю, но гарантирую, ты больше никогда не встретишь такой женщины, как я.

Она не добавила, что встреча с такой же женщиной, как она, не была к лучшему.

Хотя, он так не считал. Улыбка, сексуальная и приглашающая, украсила его губы.

– Докажи.

– Доказать?

Ну что же, если он настаивает...

Нора обхватила Нико за затылок и повернула лицом к себе.

– Ты сделаешь мне больно? – спросил он, в его голосе в равных частях смешался страх и предвкушение.

– Не сегодня, – ответила она, вспоминая ту ночь, когда спросила у Сорена почти то же самое, и он ответил ей точно так же. – Сегодня только удовольствие.

Она поцеловала Нико со всей страстью, которую может испытывать только раненый, отчаянно жаждущий излечиться. Она целовала его так, будто в его губах был смысл жизни, и, если она поцелует его достаточно крепко, достаточно сладко и достаточно долго, он прикоснется к ее губам, и она сможет схватить его зубами и проглотить.

Нора толкнула Нико на спину, не разрывая поцелуя. Он хотел обнять ее, но она перехватила его запястья и прижала к постели над его головой.

– Держи их здесь, – приказала она. – Не двигайся. Я хочу, чтобы ты кончил.

– Я весь твой, Нора.

Ей нравилось, как он произносил ее имя.

– Я должна заставить тебя называть меня Госпожой.

– А ты хочешь быть моей Госпожой?

– А тебе бы понравилось?

– Принадлежать тебе, быть твоей собственностью было бы моей ожившей мечтой. Но, раз я не принадлежу тебе, тогда будешь просто Норой.

Ей стало неловко от того, как сильно на нее повлияли слова Нико.

– Тогда просто Нора, – повторила она. – А теперь будь паинькой и не кончай, пока я тебе не разрешу.

Он кивнул и уставился в потолок, пока Нора раздвигала его колени в стороны и садилась между ними. Она облизнула кончики пальцев и медленно проникла в него. Она погрузилась глубоко, но не слишком. Она остановилась, когда Нико ахнул от удовольствия.

– Хорошо?

– Parfait. – Он продолжал смотреть в потолок, будто ему было стыдно смотреть на нее, пока она так интимно прикасалась к нему.

– Хорошо. – Она вытащила пальцы из его узкого прохода и схватила стек. Повертев им, она сжала его пальцами четко по середине. Осторожно она ввела узкую ручку на несколько дюймов в него.

– Видишь? – сказала она, и помассировала местечко внутри. – Стеки созданы не только для боли.

Нико ничего не ответил. Очевидно, он потерял дар речи. Нора взяла его член в ладонь и погладила его невероятную твердость. Затем она опустила голову и провела языком от основания до головки, и затем вниз по всей длине ствола.

Нико зарычал и впился в простыни. Больше всего она любила заставлять прекрасного мужчину извиваться.

– Ты когда-нибудь был с женщиной, которая трахала тебя в зад и в то же время сосала член? – Она остановилась, чтобы спросить.

– Да, если пальцы считаются.

– Считаются. Но не переживай. Я еще не закончила.

Она глубоко вобрала его в рот. Жестко, сильнее, так сильно, что он застонал.

– Ты готов кончить? – спросила она на французском. Это было одно из первых предложений, которому ее научил Кинсгли.

– Oui.

– Пока нет, – мурлыкая, ответила она. – Пока... еще... нет...

Она лизнула его еще несколько раз ради собственного удовольствия, смакуя бархатистую кожу, землистый вкус, его толщину на своем языке. Аккуратно она вытащила стек из его тела.

Оторвавшись от него, она сжала его в руке и скользила по длине долгими неторопливыми движениями.

– Задержись там, – приказала она. – Держись на самом краю оргазма и оставайся там. Ты там?

Нико кивнул и крепко зажмурился.

– Будь там, на краю, прочувствуй насколько этот край острый, Нико.

– Больно, – прошипел он сквозь стиснутые зубы.

– Знаю. Иногда удовольствие может быть больнее, чем боль. Через три секунды я позволю тебе кончить.

Она протянула руку и взяла пустой бокал вина с прикроватной тумбочки.

– Un… deux… trois, – посчитала она и поднесла бокал к головке. Он излился в него, покрывая стенки семенем и содрогаясь от интенсивности освобождения.

После того, как она собрала каждую его капельку, Нора поднесла бокал на свет от камина.

Нико открыл глаза и оперся на локти, наблюдая за ней.

Она взяла откупоренную бутылку «Розанеллы» и налила немного вина в бокал. Нора поболтала вино, позволяя ему омыть стенки бокала.

– Два плода твои трудов в одном бокале, – сказала она. – Santé.

Она поднесла бокал к губам.

– Нора... – Нико выдохнул ее имя.

В три больших глотка она выпила вино.

– Мой любимый урожай, – ответила она.

Нико сел и смотрел на нее, его грудь быстро вздымалась и опадала.

– Ты победила, – сказал он.

– Я знаю, – ответила она и поставила бокал. – А еще у меня есть забавный трюк с виски, но я больше не пью крепкий алкоголь. Зак мне запрещает.

Не говоря ни слова, Нико опрокинул ее на спину и поцеловал с шокирующей, поразительно страстью. Его язык погружался в ее рот, словно пытался распознать собственной вкус на ее языке.

– Ты опасная, – прошептал ей в губы Нико. – Ты можешь заставить мужчину хотеть того, чего он не сможет получить.

Нико рвано вздохнул, будто пытался успокоиться. Он оторвался от нее и вытянулся на кровати рядом.

– Поговори со мной, прежде чем я привяжу тебе к кровати и никогда больше не выпущу отсюда, – сказал Нико.

Нора рассмеялась и повернулась на бок лицом к нему.

– Я должна рассказать тебе, как познакомилась с твоим отцом, – ответила она. – По-настоящему познакомилась с ним.

– Каким он был?

– Совсем не похож на тебя, – ответила она.

– Это плохо?

– Нисколько. Дом, в который я вошла, где была дикая оргия, был домом твоего отца.

– Откровенно признаюсь, я никогда не был на оргии. Хотя приближаются дни урожая и топтания винограда.

Нора улыбнулась. Ей бы понравилось быть с Нико во время сбора урожая. Может, она убежит с ним. Если ей позволит совесть.

– Ты будешь рад услышать, что с нами была пара-тройка бутылок «Розанеллы», когда я, наконец, познакомилась с твоим отцом.

– У него хороший вкус в вине и женщинах. – Улыбнулся ей Нико. – Где вы были?

– Ни за что не угадаешь, учитывая, что твой отец был здесь. Но наш с Кингсли первый разговор из всех возможных мест состоялся в церкви.