Текст книги "Святой (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Глава 18
Элеонор
Свист приближался. Сорен взял ее за руку.
– Элеонор, позволь заранее извиниться.
– Извиниться? За что?
– За него.
– За кого? За меня? – спросил мужчина, который вошел в ближайшую дверь и направился к ним. – Надеюсь, я что-то прервал.
Глаза Элеонор расширились при виде мужчины.
– Люблю эту реакцию. – Он указал на лицо Элеонор. – Это «вы не сказали, как он красив» взгляд, oui?
– Не вас ли я чуть не ударила на лестнице? – поинтересовалась она.
– Ты вломилась в мой дом. Что скажешь в свое оправдание?
– У вас волосы, как у Эдди Веддера, – заметила Элеонор, и это единственное, что она могла сказать в свое оправдание. Она все еще пыталась оправиться от шока при виде этого мужчины. Он носил самый потрясающий костюм, который она когда-либо видела. Черные брюки, сапоги для верховой езды, удлиненный черный жакет, черно-серебристый вышитый жилет. У него были темные, длиной до плеч, волосы, и лицо модели. И что еще хуже, он был французом. Значит, это шурин? Лучший друг? Кингсли?
Он взял ее за руку, будто хотел поцеловать тыльную сторону ладони, но в последний момент поднес кончики ее пальцев к носу и понюхал их. Она отдернула руку.
– Значит, это elle?
– Это она. Элеонор, это Кингсли. Кингсли, Элеонор. А теперь, Кингсли, вернись, пожалуйста, в мой дом, пока ты не начал нравиться Элеонор.
– Хочешь сказать, нравиться больше, чем ты. Слишком поздно. Не так ли?
– Вы серьезно француз, – ответила она.
– Хотела бы узнать, насколько я француз? – Он встал между ней и Сореном и смотрел на нее самым соблазняющим взглядом, который она когда-либо видела на лице полностью одетого мужчины.
– Кингсли, пожалуйста, – вмешался Сорен.
– Я не к тебе обращаюсь. Я говорю с ней.
Кингсли шагнул еще ближе.
– Сколько тебе? – спросил он ее.
– Семнадцать. А вам?
– Тридцать. Твою девственную плеву ещё не повредили?
Элеонор выпрямила спину.
– А ваш мозг часто повреждали?
– Я спрашиваю не просто так. – Он пригрозил ей пальцем, чтобы осадить. – На прошлой неделе я трахнул девственницу. Хотя и не думал этого делать.
– Что же случилось? Вы споткнулись и упали на ее плеву?
– Тебе смешно, а ты знаешь, как сложно избавиться от крови на обивке из чистого шелка? – спросил Кингсли, выдавая явное возмущение. – Она могла бы предупредить до того, как я трахну ее. Я бы подложил полотенце. Но c’est la guerre. Что такое этикет для внезапного секса с девственницей? Мне отправить ей букет цветов? Если бы я трахнул тебя и порвал плеву, чего бы ты хотела от меня после?
– Чем-нибудь опохмелиться? – сказала Элеонор любимое средство отца для лечения похмелья. – Трахните меня еще раз?
Кингсли осмотрел ее с головы до ног. Казалось, ему нравилось то, что он видел.
– Не хотела бы поиграть со мной в Жюстину и развратного монаха?
– Никогда не слышала об этой игре.
– Клянусь, я тебя под арест посажу, – сказал Сорен Кингсли. Он казался суровым, но Элеонор заметила веселье в его глазах.
– Ты читала «Жюстину» Маркиза Де Сада? Удивительная книга. Юная двенадцатилетняя Жюстина убегает в монастырь, и монахи насилуют ее, заставляют участвовать в оргиях и избивают ее снова и снова. Так мы и будем играть. Не против?
– Как мы узнаем, кто выиграл?
– Кто отделается меньшими потерями в конце, тот и побеждает.
– Звучит весело, – ответила Элеонор. – Я буду монахом. А вы Жюстиной.
– Кингсли, – вмешался Сорен, дразня его, – похоже, она уже тебя знает.
Кингсли лишь мгновение смотрел на нее, и она ощутила, как он ее оценивает. Улыбка покинула его лицо, веселье исчезло из глаз. Предупреждающим тоном мужчина обратился к Сорену:
– Ты напрашиваешься на грандиозные проблемы с ней, mon ami.
– Он не просил о проблемах, – вмешалась Элеонор. – Это моя инициатива.
Кингсли одобрительно кивнул.
– Ты не преувеличивал, – обратился он к Сорену.
Сорен что-то прошептал на ухо Кингсли.
– Я же говорил, – театрально прошептал Сорен.
– Могу я ее взять? – спросил Кингсли. Сорен ответил что-то на французском, что-то, что заставило Кингсли улыбнуться еще шире.
– Что он сказал? – спросила она Кингсли.
– Он сказал: «Дождись своей очереди».
Она посмотрела на Сорена, который лишь пожал плечами, будто Кингсли солгал ей. Она знала, что это не так.
– Ей не понравился мой перевод.
– Ей стоит выучить французский, – предложил Сорен. Кингсли согласно кивнул.
– Аллё! – Элеонор замахала руками. – Я все еще здесь. Я слышу, как вы оба говорите обо мне. И вижу, как вы хихикаете. – Она ткнула пальцем в центр груди Сорена.
Он с вызовом посмотрел на нее.
– Священники не хихикают.
– А вы на что уставились? – спросила она у Кингсли, который, казалось, раздевал ее глазами.
– А она смелая, – обратился Кингсли к Сорену.
– Безбожно смелая, – согласился Сорен.
Кингсли обратил на нее свое внимание.
– Почему ты одета?
– А я должна быть раздетой?
– Глупее вопроса я не слышал, – сообщил он очень по-французски, изображая отвращение. – Для начала ты вообще должна быть без нее.
– Поняла, – ответила Элеонор Кингсли. – Правда. Вы Прекрасный Принц, самый прекрасный из прекрасных.
– И не принц, а король. – Кингсли пожирал ее тело глазами. Она могла бы смутиться от такого неприкрытого голодного взгляда, но у него был французский акцент, волосы Эдди Веддера и возможность раздражать Сорена. Этому мужчине все двери открыты.
– Я бы мог провести в тебе несколько часов, – наконец сказал ей Кингсли.
– И спокойной ночи. – Сорен схватил Кингсли за загривок. Кингсли вздрогнул, словно жест Сорена произвел на него противоположный эффект, на который рассчитывал Сорен. – Я не могу с тобой никуда выйти. Возвращайся в дом. Я скоро вернусь.
– Я должен уйти?
– На самом деле, нет, – ответила Элеонор.
– На самом деле, да. – Сорен отпустил Кингсли, который с извинением улыбнулся ей.
– Je suis désolé, ma belle. Должен оставить вас. Я буду в доме священника, если понадоблюсь вам, или вы захотите меня или моего присутствия. Вы знаете, где меня найти.
– В его доме.
– Прочно обосновался. Если меня там не будет, я буду внутри бутылки Шираза. Сегодня я напою священника.
– Думаю, он уже, – заметила Элеонор. Она никогда прежде не видела Сорена таким игривым. Им стоит почаще его спаивать.
– Он едва разогрелся. – Кингсли взял ее руку, и в этот раз он поцеловал тыльную сторону ладони, а не понюхал пальцы. – Заверяю тебя, я покидаю тебя не по собственной воле и твердо уверен, что мы снова должны встретиться.
– Было приятно познакомиться, – ответила она, более чем уверенная, что слово «приятно» было наименее подходящим определением, которое девушка могла использовать.
– И я получил удовольствие, наконец, с тобой познакомиться, – ответил он. – Я с нетерпением буду ждать, когда ты познакомишься с моим потолком.
Он развернулся на каблуках и, насвистывая французский гимн, направился к двери.
– Хочу с ним подружиться. – Она широко улыбнулась удаляющейся спине Кингсли.
– Не опускай пока защиту. Он не закончил, – сказал Сорен.
Сорен был прав. У двери Кингсли развернулся на пятках и подошел к ней. Он посмотрел ей в глаза. Мгновение назад он был в образе лихого Казановы, словно из женского романа. Но не сейчас. Сейчас, казалось, он опасно опьянен ею.
– Предупреждение. – Кинсли смотрел на нее и только на нее. – Твоя овечка – самый настоящий волк. В свое время ты узнаешь об этом, и узнаешь его так, как узнал я.
– Как?
– Тяжелым путем.
– Кингсли, достаточно. – Сорен больше не шутил. Как и Кингсли.
– Расскажи ей, кто ты, mon ami, – обратился Кингсли к Сорену, но его взгляд не отрывался от ее лица.
– Видимо, ты тоже перепил сегодня или недостаточно выпил.
Кингсли широко улыбнулся, но Элеонор не увидела в его глазах веселья.
– Никогда не бывает достаточно. – Он склонил голову перед ней, снова развернулся на пятках и покинул комнату, в этот раз без свиста. Пока он уходил, она слышала, как раздается эхо от его военных сапог.
Сорен выдохнул, словно задерживал дыхание всю беседу.
– Элеонор, позволь извиниться в последний раз...
– Что он имел в виду, говоря, что овечка – самый настоящий волк? – Она посмотрела на Сорена. Он не моргнул, не покраснел, не усмехнулся или смутился. Но и на вопрос не ответил.
– Волк ест овец, – сказала она. – Стоит ли нам, овцам «Пресвятого Сердца», бояться вас?
– Нет.
– Нет?
– Я ем только волков.
– Думаю, это утешает.
– Не должно, – ответил он.
– Почему?
Сорен одарил ее опасно голодным взглядом, который можно было бы описать, как волчий.
– Потому что ты, моя Малышка, не овечка.
И после этого Сорен очень поспешно попрощался. Она не винила его за такой поспешный уход. Если бы такой человек как Кингсли ждал ее дома, она тоже не хотела бы оставлять его без присмотра. Не зная куда или в кого он бы влез. Значит, это и был брат покойной жены Сорена? Ей пришлось снова сесть, когда реальность откровенности Сорена достигла ее. Это же на самом деле не важно, верно? Не важно, что он был однажды женат двадцать лет назад? Нет, не важно. Мертвая жена была мертвой проблемой. Похоронена. Ушла. Элеонор вытащила ее из своей головы и решила больше никогда о ней не думать.
Но Кингсли – теперь он ее интересовал. Сорен признался в ревности к ней, и этот парень Лаклан добрался до третьей базы. А Кингсли всеми своими шестью футами стоял перед ней и шутил о порке, об изнасиловании, трахе и как потеряется в ней на несколько часов, чего она не понимала... Вот черт. Всё она понимала.
Ох.
Кингсли трахал ее глазами, трахал ее словами, дразнил и подзадоривал ее, и все это время Сорен стоял рядом и ничего не делал, кроме как пытался сдержать смех.
И что имел в виду Кингсли, когда назвал Сорена волком? Что имел в виду Сорен, когда признался, что был таковым? Слишком много вопросов. И недостаточно ответов.
Элеонор закончила уборку. Это не заняло много времени, у Дианы и Джеймса была маленькая свадьба, с менее чем сотней гостей. Они не могли позволить себе что-то большее, но ни один из них, казалось, не возражал. Они оба сегодня так много улыбались, что щеки Элеонор сочувствовали их щекам. Когда Сорен нанял двадцатипятилетнюю Диану возникло некоторое недовольство. Для начала она была чернокожей, а Уэйкфилд был белым, как лилия городом. Черная и очень красивая, что также вызывало недоумение. И что еще больше шокировало – она была разведена. Разведенная женщина работает на католического священника. Сорен помог ей аннулировать первый брак, и она с Джеймсом смогли обвенчаться в церкви.
Если бы все священники были такими рациональными и открытыми, как Сорен. Ни разу за эти полтора года в «Пресвятом Сердце» она не слышала, как он читал проповеди, осуждающие гомосексуализм, добрачный секс или аборты. Вместо этого он сосредоточил внимание на вопросах социальной справедливости – еда для голодающих, помощь нуждающимся, посещение больных и умирающих людей в тюрьме. Он был хорошим священником, лучшим. Неважно, какие у него были секреты, неважно, что он хотел ее так же сильно, как и она его, он по-прежнему был самым лучшим священником на земле.
В начале четвертого утра Элеонор наконец добралась до дома. Несомненно, мама уже в постели. В своей комнате Элеонор сняла обувь и джинсы. В футболке и трусиках она села на постель, включила радио, настроенное на классическую станцию. Она хотела спать, нуждалась во сне, но разум не отпускал ее. Она хотела с кем-нибудь поговорить, но разговаривать было не с кем. Не с кем, кроме Бога. А может попробовать.
Когда Сорен учил ее духовным упражнениям, он учил ее особенному иезуитскому способу молиться. Сорен говорил, большинство людей не могут сконцентрироваться в тихой молитве. Разум блуждает то тут, то там. Произнесение молитвы вслух помогает сосредоточиться. Но иезуиты на этом не остановились. Одна техника, говорил Сорен, заключает в себе стояние перед Богом или Христом и проговаривание молитвы вслух. Некоторые иезуиты даже ставят перед собой стул и обращаются к стулу, будто там сидит Бог.
– И это действительно помогает им добраться до Бога? – спросила Элеонор, с большим скепсисом, чем обычно.
– Нет. Это помогает Богу достучаться до нас. Цитируя тезку моего деда, Сорена Кьеркегора, «Молитва не изменит Бога, но она изменяет его для молящегося». Все эти трюки и техники – для нашей пользы, а не Бога. Господь – родитель. Позови его, отправь Ему письмо, сходи в Его дом, неважно, как ты обратишься к Нему, Он хочет слышать своих Детей.
Сегодня Элеонор хотела слышать Бога. Она не ждала, что он ответит, но эти несколько минут в руках Сорена, были подарком. Объятия, слова утешения, они пришли из ниоткуда. Она не просила о них и не ждала их. Когда вручают подарок, ее учили благодарить. Она не знала, как благодарить за утешение, полученное сегодня, поэтому решила попробовать поблагодарить Бога. Она поставила стул в центр комнаты и села на край постели лицом к нему.
– Чувствую себя идиоткой, – сообщила она пустой комнате.
Пустая комната не ответила.
– В этом что-то неправильное. Сегодня Сорен напился со вторым на планете по сексуальности парнем, а я дома одна и молюсь. Думаю, мы случайно поменялись обязанностями.
По-прежнему тишина.
– Жестокие люди, – ответила она и положила на колени подушку, сжимая ее для успокоения.
Она считала, что сдалась и разбилась, но ее сердце не переставало колотиться с того момента, как она шагнула на красную ковровую дорожку, усыпанную розами. И сегодня, после года игнорирования друг друга почти до боли, у нее с Сореном, наконец, состоялась нормальная беседа. Год она жила с вопросом, что будет, если с Сореном что-то случится. И сегодня объятиями и несколькими словами он доказал, что достоин ее преданности. Она больше не могла тратить время в пустую. Она должна принять решение.
– Послушай, – начала она, снова обращаясь к пустоте, – я знаю, он хороший священник. А к черту, он потрясающий священник. Ты видел, сколько сейчас людей приходит в церковь? Почти в два раза больше, чем при Отце Греге. И мы с тобой оба знаем, что это не из-за его красоты. Хотя он и, правда, красивый. Боже, храни его красоту. То есть... ты храни.
Она посмотрела на потолок.
– Прости, – проговорила она губами. – В любом случае, спасибо за сегодня.
Она сделала глубокий вдох.
– Итак, он говорит, ты хочешь, чтобы он был священником. По его словам, он не понимал себя, пока не стал священником. Я не могу просить его бросить это. Не ради меня или кого-то еще. Я не могу. И не стану. – Ей сразу стало гораздо лучше, как только она приняла это решение. Она любила его, а он был священником. Она не станет его просить измениться ради нее. Что если это священник в нем заботился о ней? Если он бросит священничество из-за нее, может, он больше не станет заботиться о ней?
– И насчет священничества... здесь будь со мной честным. Целибат? Мы оба знаем, что это выдуманная хрень, верно? Мы католики хотим быть особенными, хотим быть другими. Не дай Боже, чтобы мы были похожи на протестантов с их женатыми пастырями. Вся церковь постоянно поет о том, как важна католическая семья, католический брак, католические дети, а потом мы запрещаем нашим священникам жениться и заводить католические семьи? Мы все исправим. В Библии об этом ничего нет, правильно? Я читала. Ты видел меня. – Она взяла Библию в красной кожаной обложке. За прошедший год она погружалась в Библию, читая ее каждый вечер. Она прошла через непонятные ей дебри, но более-менее разобралась в большом куске Ветхого Завета и изучила Евангелие.
– Иисус ничего не говорил о том, как люди должны жениться, или почему лучше должны блюсти целибат. Да, там много всего о блуде, но так же много всего о запрете поедания моллюсков или приобретении поливолоконных тканей. Серьезно? Что у тебя за проблемы со спандексом?
Она подняла руки вверх, сдаваясь.
– Знаю, знаю. Это не ты. Это багаж прошлого, и мы положили на него Твое имя и Тебя же обвиняем. Наш промах. Сорен сказал рассматривать Библию не как учебник по истории или науке, а как причастие. Причастие – это духовная, а не физическая пища. Значит, Библия кормит наши души. Это не инструкция.
Элеонор поняла, что ушла от темы. Она никогда не разговаривала со стулом и не любила выступать перед аудиторией. Ей следует делать это почаще. Может, в следующий раз она посадит реального человека на стул. Она могла бы заткнуть ему рот и получить такое же пристальное внимание.
– Бог, вернемся к сути. У меня она есть. Я люблю Сорена. Я люблю его, и я влюблена в него. Я все в нем люблю, даже то, что не знаю о нем. Он доказал мне, что он хороший человек, несмотря на то, что боится рассказать мне. Мне плевать, что он волк. Он говорит, я не овца, что можно воспринимать и как комплимент, и как угрозу. Вероятно, оба варианта.
Как только она сказала «оба», она знала правильный вариант.
– В Послании к Евреям... наверное. Думаю, в послании к Евреям говорится: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом». Что-то такое. Значит, я могу сказать, что у меня есть вера в Сорена. А у него вера в Тебя. Это все, что я могу сейчас дать Тебе, и надеюсь этого достаточно. Знаю, у него есть секреты, вещи о которых он пока не готов говорить или не хочет. Все хорошо. Я все еще верю в него. Он верил в меня, и, по крайней мере, я могу вернуть ему долг, верно?
Элеонор сделала еще один глубокий вдох, когда подошла к заключению своей бессвязной, непоследовательной речи.
– И так, вот предложение. Я обещаю, если Ты позволишь мне быть с ним, даже в малой степени, если Ты позволишь нам быть вместе так, как мы того хотим... – Она решила не вдаваться в мучительные подробности того, как хотела быть с ним. Безусловно, Бог, если Он существовал, был прекрасно осведомлен о ее сексуальных фантазиях с участием Сорена, которыми она развлекала себя по ночам. – Если Ты сделаешь это, позволишь быть вместе, тогда я обещаю Тебе, что никогда не позволю ему бросить священство ради меня. Мне не нужно выходить замуж. Мне не нужны дети. Мне даже он не нужен. Но пожалуйста, Боже, позволь нам быть вместе.
Болезненные слова были сказаны. И потому, что их было больно произносить, она знала, что говорила серьезно.
В своей голове она была в свадебном платье – белом и шелковом – и держала на ладони пару детских пинеток. Она поцеловала крошечные носочки и осторожно положила их внутрь деревянного сундука. Затем она сняла свадебное платье и осторожно сложила его поверх пинеток. Она закрыла сундук и заперла на ключ. Со всей силой она выбросила ключ в небо, запуская на тысячу миль вверх, чтобы он приземлился в середине океана и утонул в черных водах ночи. И, если случайно кто-то найдет ключ и вернет ей, она облила сундук бензином, достала спички, подожгла его и наблюдала, как он сгорает.
Слезы текли тихими волнами в тайной части ее разума, она сожгла свои мечты дотла. Она не знала, что восстанет из этого пепла, но она знала, что-то родится из этого пепла, что-то, что Элеонор никогда не видела.
Новая мечта. Лучшая мечта.
Ветер принес пепел к ее ногам. Она открыла глаза и снова посмотрела на пустой стул.
– Договорились? – спросила она у Бога. – Давай пожмем руки.
Она протянула руку, воздух засвистел, когда поезд пролетел мимо ее дома, сотрясая стены, пол, потолок, все до самого фундамента.
Элеонор посмотрела на часы – 3:26 утра. Она в замешательстве посмотрела на часы. Семнадцать лет подряд поезд проезжал мимо ее дома в одно и то же время – 00:59, 6:16, 15:38, и 19:02. Ни разу все эти годы, которые она прожила здесь, поезд не проходил так поздно ночью.
Никогда. Ни разу.
Повернувшись к стулу, она опустила руку.
– Тогда, хорошо, – ответила она. – Договорились.
Глава 19
Элеонор
В третий раз за два часа Элеонор наполнила ведро холодной водой и добавила в нее чашку мыла для дерева. Она потащила тяжелое ведро в святилище и поставила на пол рядом с центральной секцией скамеек. Последние три недели она мыла деревянные сооружения в церкви, пытаясь отплатить Пресвятому сердцу за юридическую помощь ей. Может, отец был прав. Мошенничеством гораздо проще заработать деньги.
Пока она мыла дерево под коленями и руками, девушка позволила себе помечтать о будущем. Сорен приказал ей подать заявление в пять колледжей, и она подала. И теперь не могла перестать думать о жизни в Нью-Йоркский университет. Она влюбилась в Гринвич Виллидж и здания Нью-Йоркского университета с того момента, как впервые увидела их еще будучи маленькой девочкой, гуляющей по городу с дедушкой и бабушкой. И все же она знала, что это было несбыточной мечтой. У нее хорошие оценки, но недостаточно хорошие, чтобы получить стипендию. Студенческий заем покроет только часть того, что ей нужно будет заплатить за университет. Может, она сможет найти себе сексуального декана или кого-нибудь еще и обменяет свое тело на деньги на обучение.
Элеонор не могла поверить, как жарко было в святилище. Пот бисером проступил на ее лбу и капал на пол. Майка уже промокла.
Еще один час она мыла скамьи, пока не перестала видеть четко. Тушь щипала глаза. Какого черта происходит?
Элеонор поднялась с пола и выпрямила спину. Ей не должно быть так жарко. Она переоделась в футболку, короткие джинсовые шорты и пару наколенников, на ней не было ничего кроме кроссовок. Она подошла к стене и присела возле вентиляционной решетки. Из нее шел обжигающий воздух.
Это не очень хорошо. Вентиляция сломана? Она вышла в холл и подошла к панели управления. Кто-то врубил температуру до тридцати двух градусов. Тридцати двух. Гребаных. Градусов.
Ее священник был покойником.
Она прошла по коридору к кабинету Сорена. К счастью, в этот чудесный вечер четверга они были одни в церкви, значит, она может его убить, и никто ей не помешает.
Она обнаружила его в кабинете, потягивающим чай из изящной чашки.
– Вы садист? – спросила она.
Он сделал пометку на листке бумаги.
– Да.
– Это вы увеличили температуру в святилище?
– Я не хотел, чтобы ты замерзла.
– Вы подняли ее до тридцати двух.
Сорен оторвался от заметок.
– Правда? Прими мои извинения.
– Это были самые неискренние извинения за всю историю вселенной.
– Не исключаю.
– Я надрываю зад в святилище, оттирая двухсотлетний слой жира со скамеек, а вы тут сидите в своем кабинете и при двадцати одном градусе попиваете чаек, и пишете проповеди. Там жарко, как в штанах Сатаны, и я вспотела, как шлюха в церкви. У вас есть что сказать на это?
Элеонор скрестила руки на груди и метала искры в кабинет.
Сорен посмотрел на нее сверху вниз и вернулся к Библии.
– Мне нравятся наколенники.
– Я вас ненавижу.
– Сорок два, – сказал он и вытащил папку из ящика стола.
– Сорок два чего?
– Я фиксирую, сколько раз ты сказала, что ненавидишь меня. Это сорок второй. – Он открыл папку и что-то изучил внутри. – Нет, сорок третий.
Он сделал жирную пометку на странице.
– Сорок четвёртый. Я вас ненавижу. Какого черта вы врубили обогреватель на тридцать два?
– Ты угнала пять машин. Вместо того, чтобы отправиться в тюрьму или колонию для несовершеннолетних, тебя приговорили к волонтерской работе. А теперь ты расплачиваешься за значительные юридические услуги, возможно, тебе нужно пострадать. Полезно для души.
– Страдания полезны для души? Вы сидите в миленьком кабинетике, пьете мерзкий чай, пахнущий беконом...
– Это лапсанг сушонг.
– Он отвратительный. Вы пьете отвратительный чай и пишете проповеди в кабинете с комнатной температурой, пока я там умираю. Не вижу, чтобы вы страдали.
– Я страдал. И мои страдания закончились.
– Вы нашли Иисуса?
– Нет, я нашел тебя. – Сорен закрыл папку и вернул ее в ящик. Он снова отпил чая, поставил чашку и вернулся к работе.
Элеонор прижала ладонь к трепещущему животу.
– Как бы вы себя чувствовали, если бы я стояла на вашем столе и кричала что есть сил? – спросила она.
– Откровенно говоря, я удивлен, что ты до сих пор этого не сделала.
Откровенно говоря, она тоже была удивлена.
– А теперь, когда я настрадалась, можно вернуть температуру в обычный режим? Похоже на первый круг ада, а не на восьмой?
– Если ты так настаиваешь. Но, пока ты моешь скамейки, я хочу, чтобы ты подумала о своих грехах.
– Подумаю. Особенно о тех, которые планирую совершить с вами однажды.
– Умница.
Элеонор начала разворачиваться, но Сорен позвал ее.
– Да, Ваше Блондинистость. Что?
– Ты отправила заявки?
– Я сделала, как вы приказали, Ваше Величество.
– Ты расскажешь мне, куда подала заявки?
– Университет имени Никого. Университет Не Ваше Дело. Университет Не Скажу. Колледж Большого Секрета. И технический колледж Святого Отвали.
– Интересный выбор.
– Университет Не Скажу – мой запасной вариант.
– Есть веская причина быть такой скрытной?
– Вы спасли меня от тюрьмы. У вас повсюду тайные ниндзя, которые делают за вас все. Я не хочу, чтобы вы звонили от моего имени, пытаясь подергать за нужные ниточки ради меня.
– Я бы никогда такого не сделал.
– Врете.
Элеонор топталась в дверном проеме с одной единственной целью – остыть. А также попялиться на Сорена, который переступил порог Пресвятого Сердца без колоратки. Тогда с двумя целями.
– Элеонор?
– Что?
– Ты пялишься на меня.
– Вы восхитительны. Конечно, я пялюсь. Как диссертация?
– А мы не можем обсудить более приятные темы? Например, как я провел лето в поселении для прокаженных?
– Большой ребенок.
– Возвращайся к работе.
– Да, Отец Стернс.
– Предпочитаю, чтобы ты меня так не называла, – ответил он.
– Как насчет Мать Стернс?
– Как насчет сэр?
Он вопросительно изогнул бровь. Живот Элеонор скрутило на удивление в приятном смысле.
– Да, сэр, – прошептала она.
Сорен посмотрел на нее так, что она ощутила покалывание в пальцах.
– Умница. А теперь кыш. Сегодня у меня нет времени на отвлечения, даже на приятные.
Она оставила его в кабинете и направилась в святилище. Тень промелькнула в конце коридора, тень человека. Все время, пока она говорила с Сореном, здесь кто-то был и подслушивал? В панике Элеонор проиграла в голове всю беседу. Они не сказали ничего, что могло навлечь беду? Сорен сделал игривый комплимент ее наколенникам. Это было нехорошо, но это можно было выдать за сарказм. Она сказала, что его лапсангский сушонг отвратительный, что было правдой. Никто не мог с этим поспорить. Вот черт. Она спросила, почему он больше не страдает. Потому что я нашел тебя...
Черт.
Элеонор полубегом, полушагом направилась к тени. Но когда достигла конца, никого и ничего не увидела. Влюбленность в священника сделала из нее параноика. Кому вообще до нее дело, чтобы следить за ней? Никому.
Только ради предлога поговорить с Сореном снова Элеонор подумывала рассказать о тени. Через дверь его кабинета она услышала звон телефона, и как он ответил на него. Так или иначе, он говорил слишком тихо, чтобы разобрать слова, и пришлось вернуться в святилище.
Элеонор открыла двери и поставила стопперы, в надежде охладить воздух.
Она нашла ведро и опустилась на колени, окунув тряпку в воду с ароматом сосны. Она вымыла два квадратных фута, когда услышала эхо шагов. Очевидно, Сорен недостаточно пытал ее сегодня. Хорошо. Раунд второй.
– Если вы пришли сюда, то я вас вымою, – предупредила она и посмотрела на него. Девушка ждала улыбки или усмешки, но нет. На лице Сорена было самое странное выражение.
Он сел на скамью позади нее и посмотрел на распятие над алтарем.
– Сорен? – Элеонор опустилась на колени на скамью перед ним. – Что случилось?
– Ничего. Умер мой отец.
Руки Элеонор онемели.
– Боже мой. Что произошло?
Сорен покачал головой.
– Не знаю. Моя сестра, Элизабет, приедет сегодня и расскажет.
– Вы в порядке? – Она хотела взять его за руку, но, хотя он и сидел в нескольких дюймах от нее, казался слишком далеко, чтобы дотянуться.
– Я... – Воцарилась долгая пауза. – Мне стыдно за то, как я радуюсь тому, что этот человек мертв.
Элеонор не знала, что ответить, поэтому сказала единственное, что никогда ему не говорила.
– Я люблю вас.
Сорен перевел взгляд от распятия на нее.
– Спасибо, – ответил он. – Мне нужно было это услышать.
Спасибо? Лучше, чем «нет, не любишь», но не так же приятно как «я тоже тебя люблю». Тем не менее, она была рада тому, что хоть раз сказала что-то правильное.
– Поминальная служба в субботу, похороны в воскресенье. Ты поедешь со мной, правда?
– Я поеду с вами? – повторила она, не уверенная, что правильно его расслышала.
– Можешь? Пожалуйста?
Сорен говорил так робко свое тихое «пожалуйста», что она отдала бы собственное сердце, если бы он пожелал.
– Поеду. Да. Точно.
– Хорошо. Мы уезжаем завтра вечером, как только ты вернешься из школы. Кингсли может отправить машину. Соберись на две ночи.
– Куда мы едем?
– В Нью-Гемпшир, в дом моего отца.
– А это не вызовет подозрений? Священник приводит пару на похороны?
– Моя младшая сестра твоего возраста. Уверен, она приедет. Можешь остаться с ней.
– Да. Конечно. – Голова Элеонор кружилась. Она и Сорен поедут в Нью-Гемпшир на все выходные. Он хотел, чтобы она познакомилась с его младшей сестрой и посетила похороны его отца с ним. Когда она проснулась утром, то не ожидала, что вся ее жизнь изменится к концу дня. Очевидно, Бог не любил предупреждать о подобного рода вещах.
– Можешь идти домой. Тебе нужно собираться. А мне нужно сделать несколько телефонных звонков.
– Я могу что-нибудь для вас сделать? Помочь?
– Твое существование уже помощь. Уверяю тебя, я в порядке. В некотором шоке, но поверь, это хорошие новости.
Если бы кто-то еще слышал, что звонок о смерти его отца он назовет «хорошей новостью», он бы опешил. Но Элеонор не возражала, если бы ее собственный отец исчез с лица земли. Она едва ли могла осуждать Сорена.
– И что нам делать?
– Приходи завтра в дом священника. Оттуда мы уедем.
– Вы говорите, что мне можно прийти в ваш дом?
– Элеонор, причина, по которой я так долго держал тебя от себя подальше в том, чтобы ты повзрослела и была готова к тому, что я должен тебе сказать. Сейчас ты готова?
– Я была готова с нашей первой встречи.
Сорен взял ее за руку и прижал сначала к сердцу, а потом к обнаженной шее и затем поцеловал костяшки пальцев.
Умер человек.
Она улыбалась всю дорогу домой.
Элеонор собрала вещи в тот же вечер, как и было приказано. Она уже была на нескольких похоронах. Дедушки и бабушки одного двоюродного дедушки, которого она не помнила. Она также присутствовала на похоронах тети своей подруги Джордан. Но этот раз был другим. У нее не было права идти на похороны отца Сорена. Она не могла придумать ни одного рационального объяснения ее присутствия в доме отца священника. Ей придется проявить творческий подход.
Во-первых, ей придется придумать причину своего отсутствия для матери. Довольно просто. Один телефонный звонок подруге Джордан обеспечит ей это. Она скажет маме, что будет сопровождать Джордан, пока та подает заявление в колледж в эти выходные. С этим вопрос решен.
