Текст книги "Святой (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Глава 30
Элеонор
Что-то щекотало нос. Элеонор потерла его, не открывая глаз. Она перевернулась в кровати и вжалась в подушку. Однако ее подушка не была похожа на подушку. Она была твердой, а не мягкой. Очень твердой.
– Bonne anniversaire, – прошептал ей на ухо голос.
Ее глаза распахнулись, и Элеонор села в кровати. Рядом с ней на узкой общажной кровати растянулся Кингсли с белой розой в руке. Он пощекотал ею ее нос, и она отмахнулась от нее.
– Кинг, какого черта? Как ты здесь оказался?
Элеонор натянула простынь до груди. Она была в одном топе и трусиках.
– Меня впустила твоя соседка.
– Здорово. Значит, моя бывшая соседка видит, как я целуюсь, и заявляет копам об изнасиловании. А моя новая соседка отправляет тебе приглашение с гравировкой прыгнуть в мою постель, пока я без сознания.
– Там не было гравировки.
– Который час?
– Семь.
– Семь? Ты поднялся в семь утра?
– Поднялся? Я еще не ложился. Во всяком случае, не для сна.
– Миленько. – Она схватила резинку для волос с тумбочки и попыталась собрать волосы. – Ты скажешь мне, что ты тут делаешь?
– Я принес подарки.
– Подарки?
– Oui. – Кингсли указал на заваленный подарками стул.
– Все для меня?
– Pour toi.
Элеонор потянулась к коробкам, но Кингсли схватил ее и уложил к себе на колени. От неожиданности она начала кричать и извиваться. Кингсли быстро подчинил ее и шлепнул.
– Это лучшая часть вечеринки. Хватит сопротивляться мне, шалунья.
На слове шалунья она замерла. Она не была уверена почему, кроме просачивающегося чувства, что ей нравится, как Кингсли назвал ее шалуньей. Как только ее сопротивление прекратилось, он двадцать раз смачно шлепнул ее по попке.
– Двадцать, – произнес Кинглси, и последний шлепок был самым сильным. Она заорала, и дверь в ее комнату распахнулась. Эйприл, грудастая староста общежития, выглядела так, будто только что выползла из постели. На ней ничего не было кроме халата, едва прикрывающего ее груди.
– Элли, ты в порядке? Я слышала крики.
Элеонор встала на четвереньки.
– Она в порядке, – заверил Кингсли, возвращая Элеонор на свои колени. – Поздравительные шлепки.
Эйприл уставилась на Кингсли и провела рукой по взъерошенным волосам.
– У меня тоже день рождения, – сказала Эйприл Кингу.
– Эйприл, пошла вон, – приказала Элеонор.
– Уже ушла. – Эйприл закрыла за собой дверь.
– Ты закончил? – Элеонор посмотрела на Кингсли через плечо.
– Non. – Он шлепнул ее еще один раз. – Один на вырост.
– Я почти так же ненавижу тебя, как ненавижу Сорена.
– Ты перестанешь меня ненавидеть после того, как откроешь свой cadeaux (фр. подарок).
Поморщившись, она села на кровать с подарками на коленях. Просидеть весь день на занятиях будет тем еще испытанием.
– Они все от тебя? – Она перебирала коробки, сортируя по размерам. Самая маленькая заинтриговала ее больше всего.
– Три от меня. Один от Сэм.
– Сэм? – Элеонор не смогла сдержать улыбку. – Сэм купила мне подарок?
– Да. Этот можешь открыть первым. – Он взял маленькую плоскую коробку, завернутую в розовую бумагу с черной лентой. Она развязала ленту и подняла крышку.
– Боже мой... – Она достала тетрадь в кожаном переплете и дорогую перьевую ручку.
– Сэм прочитала одну из твоих историй. Говорит, тебе нужно больше писать.
– Передай ей быть осторожнее в желаниях. Однажды я могу написать о тебе и Сэм.
– Хорошая история. Открой этот.
Она разорвала обертку и нашла внутри только рисовую бумагу. Она продолжила копаться, пока не нашла конверт на самом дне.
Внутри конверта она нашла пачку стодолларовых купюр.
– Кингсли. Мне не нужны твои деньги.
– Это подарок.
– Сколько тут?
– Пять тысяч.
Элеонор уставилась на него.
– И что мне прикажешь с этим делать?
– Шопинг. Тебе нужен новый гардероб.
– У меня подходящая одежда.
– Твоя одежда подходит для учебы. Твоя одежда подходит для ванильного мира. Но твоя одежда не подходит для мира, в который ты собираешься войти. Завтра Сэм отвезет тебя за покупками в несколько проверенных мест. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Покупай только белое. У нас дресс-код.
– Я не люблю брать деньги, которые не заслужила. Я взяла папину страховку только потому, что Сорен приказал.
– Ты собственность в личном ошейнике самого почитаемого человека в моем мире, в нашем мире. Меня боятся. Меня уважают. А ему поклоняются. Все в Преисподней ждут знакомства с тобой. Это ты понимаешь?
– Нет.
– Поймешь.
– Кинг, что происходит? – Она смотрела на деньги в руках. Она всегда отказывалась от денег и подарков, даже от Кингсли. Она сядет в «Роллс-Ройс» только в сопровождении Кинга или Сорена. Последнее, что она хотела, это чтобы Сорен думал, что она любила его только из-за его связей.
Кингсли откинулся на подушку и закинул руки за голову. Сегодня он выглядел почти нормально в джинсах и черной футболке, натянутой на широкой сильной груди. Кожаная куртка висела на спинке стула. Он выглядел слишком старым для студента, но недостаточно старым, чтобы быть профессором. Ее сумасшедшая соседка Брэнди-Энн, должно быть, намочила трусики от одного его вида и сказала, что не прочь покувыркаться с ним.
– Ты больше не маленькая девочка. Ты даже не подросток. Как думаешь, что происходит?
Она посмотрела на деньги и на Кингсли на ее кровати. Первая Леди Преисподней?
– Это скоро случится, верно? Очень скоро? Я и Сорен?
Кингсли всего лишь загадочно улыбнулся.
– Открой последнюю коробку.
Она взяла самую маленькую коробку и сняла крышку. Внутри, на черной шелковой подушке, лежал серебряный ключ.
– От чего ключ?
Кингсли подобрался ближе к ней и прижался губами к уху. Она ненавидела, когда он находился так близко, она ненавидела, как сильно ей это нравилось.
– Это ключ от королевства.
– Какого королевства?
– Моего.
– И что мне с ним делать?
– Узнаешь.
Кингсли сполз с кровати и надел куртку.
– Сегодня в три тебя заберет машина, – сообщил он, и, когда она попыталась возразить, он поднял руку, чтобы заткнуть ее. – Ты саба с ошейником самого почитаемого мужчины в Преисподней. Теперь ты принадлежишь ему. Твое мнение больше не является главным фактором в принятии решений, которые касаются тебя. Сэм заберет тебя завтра. Ты будешь делать то, что тебе скажут, и тебе это понравится. Tu comprends?
Элеонор с прищуром смотрела на него.
– Je comprend.
– Твой французский улучшается. А теперь давай поработаем над твоим поведением.
– Кинг, ты для меня как старший брат, которого у меня никогда не было. И которого я никогда не хотела.
Кингсли открыл дверь ее спальни.
– Не волнуйся, chérie, – произнес он с самым бесячим французским акцентом, – однажды ты меня получишь. Мы оба знаем, что ты уже меня хочешь.
– Мне не нужны твои деньги. – Она подняла конверт. – Я не заслужила их.
– Нет, – почти покорно согласился он. – Но, поверь мне, в его кровати ты их заслужишь.
Она швырнула подушку в его удаляющуюся спину, и он захлопнул за собой дверь. Кингсли был прав насчет ее непокорного подчинения. Не то чтобы она признавалась ему в этом. Она рухнула на кровать и старалась не думать о деньгах, ключе и походе по магазинам. Как сильно изменится ее жизнь, когда она и Сорен станут любовниками, настоящей парой?
Будильник зазвенел в 8:30, и Элеонор вытащила себя из постели. У нее не было занятий до десяти, но ей нужно начать принимать противозачаточные таблетки сегодня же. Как только Сорен сказал, что больше не может ждать, она перешла в режим планирования – планирования не залететь. Она сосредоточилась на проблеме предохранения, на части «Я не собираюсь беременеть». Если бы она думала о «У Сорена никогда не будет детей», она бы считала иначе.
Ей удалось уделить лекции по психологии половину своего внимания, даже с пылающей задницей от порки Кингсли. Они изучали тюремные эксперименты в Стэнфорде – печально известное исследование, в котором Филипп Зимбардо создал поддельную тюрьму в подвале учебного корпуса и наполнил его волонтерами-охранниками и волонтерами-заключенными. Поразительно, как быстро люди вживаются в назначенные им роли. Даже в поддельной тюрьме потребовался один день, чтобы охранники начали издеваться над заключенными, а заключенные устроили бунт или погрузились в депрессию. Охранники и заключенные так быстро сроднились со своими ролями, что пришлось закрыть эксперимент на шестой день. Некоторые охранники, прежде нормальные студенты, превратились в садистов. Слово садист привлекло ее внимание.
Она подумала: что, если такое произойдет в БДСМ сообществе, которым управлял Кингсли? Доминировали ли доминанты потому, что они взяли на себя эту роль? Подчинялись ли сабмиссивы по той же причине? Что было первым? Сабмиссив или подчинение? Может, она напишет курсовую работу о ролевых играх в БДСМ. Что, если кто-то вложит в ее ладонь флоггер, укажет на сабмиссива и прикажет наказать? Безусловно, она это сделает. И с удовольствием, хоть и понимая, что она саба, а не доминант. Она должна быть самбиссивом, верно? Ей нравилось сидеть у ног Сорена, подчиняться его приказам, обучаться и мечтать о ночи, когда он впервые ее выпорет. И, тем не менее... если кто-то даст ей флоггер, она не станет возмущаться.
В три часа дня перед ее общежитием остановился «Роллс-Ройс». Она надеялась увидеть ожидающего ее Сорена или хотя бы Кингсли. Даже Сэм? Ночь с Сэм стала бы самым большим подарком. Но на заднем сидении ее ждала только записка и коробка.
На карточке было написано: «Открой меня».
Она открыла коробку и достала секундомер.
Секундомер?
Она взяла записку. На конверте была надпись: «Не открывать, пока не сядешь в Q31"».
Это что за неведомая хрень? Q31?
Она положила секундомер в карман пальто. Машина остановилась перед концертным залом. Концертным залом?
Она нашла место Q31 на балконе. Села, достала секундомер и записку из кармана. Внизу на сцене настраивался оркестр, дирижер листал какие-то ноты. Поморщившись от исходящего со сцены диссонанса, она открыла записку и начала читать.
С Днем Рождения, Малышка. В этот самый благословенный день у меня для тебя два подарка. Сначала посмотри вниз на сцену. Это один из оркестров, с которым я играю, когда им нужен пианист. В обмен на мои услуги они любезно согласились сыграть специально выбранный фрагмент для тебя в твой день рождения.
Фрагмент начнется, как только оркестр настроится. Когда дирижер поднимет палочку, запусти секундомер. Слушай музыку, но следи за временем. Мой первый подарок тебе – после пяти минут (пять минут и восемь секунд, если оркестр не будет отставать) ты узнаешь, что я чувствовал, когда впервые увидел тебя. Я не так одарен, как ты, в выражении своих чувств словами. Возможно, музыка выразит то, что я не могу.
Вскоре я вручу тебе твой второй подарок.
Люблю тебя, Элеонор.
Она прочитала записку еще раз, прежде чем взять секундомер. Она встала со своего места и опустилась на колени перед перилами балкона.
Какофония исчезла. Дирижер постучал по пюпитру.
Он поднял руки.
Она нажала кнопку старта.
Началась музыка.
Сначала был взрыв звука. Она не ожидала такого мощного начала. Затем все затихло. Музыка танцевала, опускалась на несколько ступенек и поднималась вверх. Нота за нотой зависали в воздухе, а потом скатывались вниз. Фрагмент начал кружиться. Иногда игриво, иногда мрачно.
Над ее головой парила высокая нота. Тишина... Как оркестр из такого количества человек мог быть таким тихим?
А затем она услышала ее. Тонкий намек на знакомую мелодию. Где она ее слышала? Гимн. Это был гимн. Верно? Не важно. Она продолжала слушать.
На двух минутах и пятидесяти секундах мелодия вернулась, крадясь, словно секрет, который хотел сохранить композитор. Она напрягла слух, чтобы услышать больше.
Затем музыка стала громче, но только немного, когда другая секция подхватила мелодию и отнесла ее ей. Элеонор приняла ее с распростертыми объятиями.
Ее руки дрожали, а пальцы на ногах поджимались. Музыка лилась, как запруженная вокруг нее река.
На пятой минуте и семи секундах мир стал музыкой. Он разразился вокруг нее, взорвался, как бомба, которая накрывала ее счастьем и радостью. Слезы потекли по ее щекам, и самый прекрасный звук, который она когда-либо слышала, обернулся вокруг нее и поднял ее на своих руках к самому потолку концертного зала, и выше, выше, пока она на мгновение не посмотрела в глаза самого Господа.
Она услышала позади себя шаги, но проигнорировала их. Сейчас ею владела музыка и не отпускала. Мелодия исчезла и вернулась с удвоенной силой. Она не могла насытиться ею. Ни один алкоголь не опьянял так сильно. Как музыканты это выдерживают? Как они останавливают себя и кладут инструменты, чтобы поесть или поспать? Если бы она извлекала такие звуки, ее руки никогда бы не отрывались от инструмента. Она бы играла до кровавых мозолей. Она бы извлекала такие звуки, пока им бы не пришлось держать ее под замком.
Фрагмент достиг финальной высокой ноты, которая заставила ее хотеть чего-то... не чего-то, а где-то, прежде чем смолкнуть. Дирижер опустил руки, повернулся и посмотрел на балкон.
Аплодисменты одной смиренной юной леди наполнили зал.
– Спасибо, – крикнула она оркестру.
– С Днем Рождения, – ответил дирижер.
Она повернулась и увидела Сорена, сидящего позади нее.
– Если бы Бетховен написал партию для фортепиано своей Девятой симфонии, моя жизнь была бы полной, – сказал он с задумчивым выдохом. Сейчас симфония началась с нового фрагмента, красивого, но менее захватывающего. Она остановила секундомер и положила подбородок на колено Сорена.
– Это был Бетховен?
– Девятая симфония, четвертая часть. Известная как «Ода к Радости».
– Без партии фортепиано?
– Думаю, Бетховен просто чувствовал, что другие инструменты будут заглушены фортепиано. Инструмент то большой. Некоторые считают его пугающим.
Он подмигнул ей, и Элеонор улыбнулась ему.
– Это была самое прекрасное произведение, что я когда-либо слышала. Думаю, я увидела Бога. Он улыбнулся мне.
– Никогда не понимал Девятую симфонию, пока не встретил тебя, Элеонор. Когда я увидел тебя, то впервые услышал, как она исходит из моего сердца. Мне было семнадцать, когда я впервые увидел тебя во сне. Мы с Кинглси разговаривали, фантазировали об идеальной женщине. Зеленые глаза и черные волосы, или черные глаза и зеленые волосы, нам было наплевать, если только она была необузданнее нас двоих вместе взятых. Только мечты... и вот появилась ты.
– Однажды мама спросила у меня, что нужно, чтобы я поверила в Бога. Я ответила, если я встречу человека, который будет выглядеть, будто его создали по образу и подобию Бога, тогда я начну верить. И вот появились вы.
Они смотрели друг на друга, как два человека, которые встретились во сне и после пробуждения увидели друг друга.
– Говорят, в окопах нет атеистов. Не могу представить, сколько их на симфонии. Бог создал Бетховена, а Бетховен создал это... Намеки на мелодию можно услышать в более раннем сочинении под названием «Хоровая фантазия». Она приснилась ему задолго до того, как он ее написал. Даже ангелы опускаются на землю, чтобы послушать исполнение «Оды к радости». Когда ты слышишь такую красивую музыку, у тебя бегут мурашки по коже, это крылья ангела щекочут тебя.
– Теперь и у меня мурашки, – прошептала она.
– У ангелов есть нимбы и крылья. У нас свобода воли и Бетховен.
– Думаю, у нас варианты лучше.
Сорен улыбнулся в никуда.
– Бетховен был глух, когда сочинял этот фрагмент. Он не мог слышать собственного творения, кроме как в своей голове. Но мы все в некотором смысле глухие. Жизнь – это симфония, сочиненная Богом, исполняемая нами со вступлениями, основами, динамикой, пассажами... и с фальшивыми нотами, столько фальшивых нот. Рай – место, где мы впервые услышим, как идеально исполняется мелодия.
– Я думаю, жизнь – это книга, – возразила Элеонор. – Бог пишет ее. Мы его персонажи. Он знает, что произойдет на следующей странице, а мы нет. Рай – место, где мы сможем прочитать книгу от корки до корки, и увидеть весь ее смысл.
Сорен взял Элеонор за шею сзади, и она встала на колени, чтобы податься навстречу его губам.
– Нас же здесь никто не увидит, правильно? – прошептала она после поцелуя.
– Даже если и видят, сегодня мне наплевать. С днем Рождения, Малышка.
– Спасибо, сэр. А теперь, кажется, вы что-то говорили о подарках? – Она захлопала ресницами.
– У меня есть второй подарок для тебя. Выбери число от одного до пяти.
– О, люблю эту игру. Пять, пять, пять, – ответила она.
– Ты уверена? – Его серые глаза дьявольски блеснули.
– Сказала же, я всегда буду выбирать самое большое число. Я жадная.
– Очень хорошо. Значит пять.
Сорен потянулся в карман и достал пять белых конвертов, на каждом из которых спереди был номер от одного до пяти.
– Внутри конвертов на карточках пять дат.
– Дат чего?
– Нашей первой совместной ночи.
Элеонор посмотрела на него, затем на конверты.
– То есть...
– Открой конверт.
Дрожащими пальцами она взяла конверт с номером пять. Она поборола желание его разорвать. Она сможет. Она может быть спокойной. Из конверта она достала листок.
– И победитель... – сказала она и развернула листок.
– Великий четверг, – закончил Сорен. – Осталось меньше трех недель.
Элеонор уставилась на слова и заставила себя дышать. Она была влюблена в Сорена четыре года, и сейчас перед ней был выведен чернилами день.
– Жду с нетерпением. – Она прижала листок к сердцу. Он обхватил ее лицо, и она улыбнулась ему. Просто быть с ним – вот в чем счастье.
– Я должен идти. Мне нужно вернуться в Уэйкфилд.
– Да, у меня тренировка по плаванию. Мне тоже нужно идти.
– Кстати об этом, Элеонор.
– Что?
Он ничего не сказал, но ему и не нужно было. По его выражению лица она все поняла.
– Хорошо. Я уйду из команды.
– Хотел бы я, чтобы был другой способ.
– Что есть, то есть. Сегодня же сообщу им. – Если они с Сореном собираются стать любовниками, ей придется провести остаток жизни, изучая, как прятать синяки и рубцы. Невозможно скрыть синяки в купальнике. Она знала, что придется расплачиваться. И это невысокая цена.
– Jeg elsker dig, min lille en.
Сорен снова ее поцеловал.
– Скоро увидимся, – пообещал он. – Ты должна открыть остальные конверты и узнать какие были варианты.
– Садист, – пробормотала она, улыбаясь ему в губы.
Сорен оставил ее одну на балконе с четырьмя оставшимися нераскрытыми конвертами. Ей не стоило их открывать. Она знала, что не стоило. Они были невыбранной дорогой, так зачем их рассматривать?
К черту, она хотела знать.
Она открыла конверт номер один и чуть не выругалась вслух, когда прочитала написанное.
Сегодня.
Если бы она выбрала один вместо пяти, то потеряла бы девственность в свой день рождения.
Черт бы побрал ее и ее жадность. Может, во втором конверте будет Пасха или какой-то день после Великого Четверга.
– Какого...
Во втором конверте тоже было «Сегодня».
Конверт номер три? «Сегодня».
И конверт номер четыре? Элеонор разорвала его.
– Треклятый священник.
Глава 31
Элеонор
Вечером Великого четверга Элеонор остановилась перед своим старым домом в Уэйкфилде, но внутрь не зашла. После поступления Элеонор в колледж, ее мать переехала в квартиру в Вестпорте, поближе к работе, и выставила дом в Уэйкфилде на продажу. Теперь он стоял пустой, заброшенный и одинокий. Мать выбрала Уэйкфилд из-за близости к хорошим католическим школам. Элеонор гадала, сожалела ли мама о всех пережитых проблемах. Мама считала, что Элеонор превратилась в безбожную язычницу в своем либеральном гуманитарном колледже, в девушку того типа, которые трахаются с кем попало, пьют и никогда не ходят в церковь. Она не была святой, но ей удалось сохранить девственность к двадцати годам. И Богу известно, что она всем сердцем любит католическую церковь, по крайней мере, одну ее часть.
Хотя тогда она ее ненавидела, сейчас же была благодарна матери, что заставляла ее ходить в церковь. Иначе она бы не встретила Сорена, и через Сорена она бы не нашла свой путь к Господу.
Она думала, кто может купить этот дом. Кем бы он ни был, она надеялась, что Бог будет заботиться о нем так же хорошо, как он заботился о ней. Четыре года назад она сидела в полицейском участке, считая, что ее жизнь закончится в пятнадцать. А теперь все, что она видела, это бесконечное количество прекрасных возможностей.
Когда она была подростком, то тысячу раз ходила от дома в «Пресвятое сердце». Она могла бы поехать в церковь или попросить Кингсли подвезти ее. Но сегодня девушка хотела пройтись, как делала это прежде несчетное количество раз. Она могла бы дойти пешком из Нью-Йорка, если бы пришлось. Пошла бы босиком по разбитому стеклу.
В доме священника она остановилась у двери и разулась. Ей никто не приказывал, и она не знала, почему сделала это.
Босая, тихой поступью она проскользнула в дверь и, как только оказалась внутри, услышала музыку. Фортепиано. Она никогда прежде не слышала это произведение, но мелодия говорила с ней, шептала ей, манила ее. Она обнаружила Сорена за роялем, его пальцы скользили по клавишам, вальсируя в свете единственной зажженной свечи. Элеонор села рядом с ним на скамью, спиной к клавишам, и положила голову ему на плечо. Он доиграл до конца фрагмент, затем оторвал пальцы от клавиш и позволил нотам повиснуть в воздухе. Он закрыл крышку и посмотрел на девушку.
– Еще Бетховен? – спросила она.
– «Лунная соната». Не могу пожаловаться Бетховену, что он не написал партию для рояля к своей «Девятой симфонии». Он подарил нам, пианистам, «Лунную сонату» в качестве утешительного приза.
– Она красивая.
– Как и ты.
Элеонор сделала глубокий вдох.
– Могу я задать вопрос?
– Конечно, Малышка.
– Вы так же нервничаете, как и я?
Он шумно выдохнул.
– Я не делал этого с восемнадцати лет.
– Значит, вы нервничаете?
– Нисколько.
– Я тоже, – на полном серьезе ответила она.
Сорен склонил голову, и ее губы дрожали напротив его. Она не солгала. Она ни на мгновение не ощутила нервозность. Только спокойствие и желание, словно этот момент ждал ее за дверью всю жизнь, и, наконец, она впустила его.
Элеонор завела руку за голову и вытащила карандаш, который использовала, чтобы заколоть волосы в небрежный пучок. Сорен улыбнулся, увидев карандаш в ее ладони.
– Ты так уверена, что сдашь этот экзамен сегодня? – поинтересовался он. Она положила карандаш на рояль рядом со свечой, удивленная тем, что Сорен помнил их давний разговор о том, что она взяла бы только один карандаш на экзамен, который знала, что сдаст на отлично.
– Я планирую всех переплюнуть.
Они снова поцеловались и целовались через улыбки.
– Сиди тут, – сказал Сорен, отдаляясь от нее.
Она ждала на скамье у рояля, как он приказал. Отныне до конца времен это станет ее жизнью – Сорен отдающий приказы, и она, исполняющая их. Она будет ждать, когда он скажет ждать и где ждать, и она не сдвинется с места, пока он не разрешит двигаться.
Сорен вернулся в гостиную с большой белой чашей, стеклянным кувшином с водой и небольшим белым полотенцем.
Ее сердце замерло, когда Сорен опустился перед ней на колени.
– Сорен, пожалуйста, не надо...
– Сегодня Великий четверг. Именно это священники делают в Великий четверг.
– Почему?
– Потому что Иисус омыл ноги своим ученикам в ночь Тайной Вечери.
Она мучилась с выбором одежды, мучилась, пока не вспомнила, что та не важна. Если она появится в лохмотьях, Сорен по-прежнему будет ее любить, по-прежнему будет ее хотеть. И в определенный момент она все равно окажется обнаженной. Элеонор выбрала джинсы и свитер. Также она надела белый комплект нижнего белья, за который заплатил Кингсли, а Сэм помогла выбрать. Не важно, как странно было получать в подарок белье от Кингсли и Сэм, она не могла винить их вкус. Как бы странно это ни было, ей нравилось. Отныне жизнь будет странной. Она была любовницей католического священника, который был лучшим другом короля С/М империи. Жизнь была странной и удивительной, и все, что она могла сказать по этому поводу, это – аминь. Аминь.
Так тому и быть.
Сорен взял ее правую ступню в ладонь, и Элеонор задрожала от нежности прикосновения. Он вылил теплую волу на ступню, и она ахнула от жара. Это и была любовь? Она засунула это ощущение в сердце и заперла его там. Однажды она напишет об этом моменте. Она напишет книгу о девушке, которая влюбится в Бога, и тогда, к своему удивлению, она поймет, что Бог любит ее. Поскольку он не мог быть человеком, она стала бы богиней и покинула смертный мир ради него.
Он вылил воду на ее левую ступню и вытер обе ноги полотенцем. Даже стоя на коленях, Сорен не упал в ее глазах. Его длинные ресницы отбрасывали тени на щеки. Одна непослушная прядь волос упала ему на лоб. Она убрала ее назад, и он прижался щекой к ее ладони. Не важно, сколько она ругалась и упрекала его за такое долгое ожидание, теперь она понимала, почему так было лучше. Сегодня они были наравне друг с другом. Ее подчинение значило больше, потому что она выбрала его по своей воле, вместо того чтобы позволить закону или разнице в возрасте, или чему-либо еще давить на нее.
Сорен встал и обнял ее. Он поднял ее со скамьи и отнес наверх. Она никогда не была в его спальне, и та ее не разочаровала. Для нее она казалась священной, комната, где спал Сорен. Белые простыни покрывали кровать, словно свежевыпавший снег. Темное дерево кровати с четырьмя столбиками, что казались стволами деревьев – сильными и бесконечными. Она ощущала себя девственницей, приносимой в жертву древнему лесу. Кровь должна пролиться, чтобы задобрить Богов. Сегодня она предлагала собственную кровь, и она прольется, как вино на снег.
Рядом с кроватью стоял бокал красного вина. Сорен поднял его и отпил из бокала. Он протянул его ей.
– Пей. Оно расслабит тебя.
Она выпила, как он приказал.
– Сегодня я буду как можно более осторожным.
– Чем больше боли я чувствую, тем больше тебе это нравится, верно?
Сорен открыл коробку на прикроватной тумбочке и достал белый ошейник. Он встал позади нее, пока она пила вино.
– Да. Но я так же могу получить удовольствие, не пытая тебя.
– Сэр, вы не должны быть со мной аккуратны. – Она ахнула, когда он застегнул ошейник на ее шее. Она дышала через его хватку.
– Ты – моя самая ценная одержимость. Я буду охранять тебя ценой собственной жизни.
Он взял бокал из ее руки и поставил на стол. Она смотрела на него и оторвалась только тогда, когда Сорен сел на кровать лицом к ней.
Без слов он приказал ей раздеться. Она уже могла читать его прихоти и желания, не требуя слов. Он хорошо ее обучил, готовил к этой ночи. И она подчинилась без раздумий, сняла свитер и отбросила его на пол. Следом последовали джинсы. Она расстегнула лифчик и стянула трусики. Так было однажды в Эдеме. Мужчина и женщина в раю без каких-либо преград между собой, без преград между ними и Богом. Так было однажды, и сегодня, когда они займутся любовью, они на мгновение вернутся в Эдем и увидят, что было утрачено и что можно обрести вновь.
– Я хочу, чтобы вы причинили мне боль, – сказала она. – Столько, сколько вы хотите, сэр.
– Ты только говоришь так, но не думаешь.
– Я серьезно.
Сорен ударил ее по лицу.
Элеонор вздрогнула. С открытым от шока ртом она уставилась на Сорена, прижимая ладонь к щеке. Та горела.
– Сейчас ты все еще хочешь, чтобы я причинил тебе боль так, как того хочу? – спросил Сорен. Вопрос не был вопросом, а вызовом. «Я – это я», – говорил Сорен. – «Принимай меня или уходи».
Она приняла его.
Она протянула руку, и Сорен взял ее. На мгновение ей показалось, что она видит облегчение в его глазах.
Он повел ее к столбику кровати. Огромный сундук стоял у подножья кровати, на уровне ее икр. Сорен повернул ключ и открыл его. Сперва она увидела лишь одни простыни внутри. Он приподнял их и достал комплект белых кожаных манжетов. Он выпрямился и взял ее правую руку. Прижал ее ладонь к центру своей груди и застегнул манжет вокруг ее запястья. То же самое он проделал с ее левым запястьем. А после она восхищалась видом своих рук в манжетах. Значит, так и выглядит любовь? Теперь она знала.
– Произнеси свое стоп-слово.
– Бармаглот, – ответила она.
– Хорошо. В любой момент ты можешь произнести его, если хочешь, чтобы я остановился. Рассказать о своих потребностях, и твои просьбы будут удовлетворены. Говори стоп-слово только тогда, когда я должен все остановить. Ты добровольно отдаешь себя мне. Я никогда не стану тебя принуждать.
– Знаю, сэр. Все, чего я хочу сегодня, это угодить вам.
– Так и будет. Ты уже это делаешь. Сначала я использую флоггер, затем трость. По лицу больше бить не стану.
– Вы можете, – сказала она. – Думаю, мне это понравилось, сэр.
Сорен поцеловал ее в шею.
– Если будешь хорошо себя вести. После я привяжу тебя к столбику. Сегодня во время твоего первого раза я хочу, чтобы мы были лицом друг к другу. Я дам тебе столько же удовольствия, сколько и боли, возможно, даже больше. – Он прижался к ее спине, и Элеонор почувствовала, как он расстегивает свою рубашку. Она прижалась к нему, нуждаясь в прикосновении его кожи.
– Какой вид боли вы больше всего любите причинять, сэр?
– Порезы. Ничего не возбуждает меня больше, чем кто-то истекающий кровью для меня.
– Я буду кровоточить для вас, сэр.
– Да, на кровати, когда я буду внутри тебя, так и будет. Достаточно крови для одной ночи.
Элеонор поняла, что он говорил о ее девственности. Она хотела дать ему больше. Она даст ему больше.
Сорен достал небольшой моток веревки из сундука и продел через кольца в ее манжетах. Он повернул ее к столбику и зафиксировал руки над головой. Она вытянулась, приспосабливаясь к позе, ощущая себя выставленной на обозрение от лодыжек до шеи. Она не могла пошевелить руками, не могла убежать. Оставить его больше не было вариантом. Элеонор не смогла бы, даже если бы захотела. А она никогда этого не хотела.
Сорен провел ладонью по ее спине, прикасаясь к каждому дюйму кожи. Никого больше не существовало, кроме нее и Сорена. Мир начал свое существование с той секунды, как она вошла в его спальню. И он закончится, когда она покинет ее. Все, что за порогом спальни, исчезло в пустоте. И она не скучала по этому.
Первый удар флоггера приземлился между ее лопаток. Спина взорвалась от боли. Она почти рассмеялась от шока.
Он снова ударил. Выдох вырвался из ее легких. Затем снова и снова флоггер ударял, иногда на то же место опять и опять, пока слезы не наполнили глаза. Она не могла угадать, куда придется следующий удар. После пятидесяти она перестала даже пытаться. После ста ей стало все равно. Флоггер жалил, и ее кожа горела в огне. Еще, она хотела еще. Еще. Пусть он сожжет ее дотла. Пусть она восстанет из пепла.
Удары прекратились, и Сорен прижался грудью к ее обнаженной спине. Она закричала, когда его жар ошпарил ее саднящую кожу.
– Слишком? – Он провел ладонями по ее бокам и обхватил груди. Он дразнил ее соски, и теперь она зарычала от удовольствия. Он уже стал хозяином ее тела. Будучи привязанной, она не могла доставить себе ни удовольствия, ни боли, ни какого-либо облегчения или освобождения. Все ощущения исходили от него и только от него.
