Текст книги "Святой (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Глава 3
Элеонор
Она или умирает, или кончает. Элли пока не могла определиться.
– Что смешного, мисс Шрайбер? – спросила ее учительница.
Элли подняла голову и уставилась на лоб сестры Маргарет. Безопаснее, чем смотреть ей в глаза.
– Неа. Я... отличная скульптура, – ответила Элли, указывая на изображение на экране проектора перед классом по Богословию. – Ее там, если понимаете, убьют? Или... что-то еще?
– Не убьют, – улыбнувшись, ответила сестра Маргарет. – Хотя можно понять, почему ты подумала, что она умирает.
Сестра Маргарет вернулась к изображению святой Терезы Авильской, проецируемому на экран. Каждая пятница была посвящена какому-нибудь святому в Школе святого Ксавьера.
– Это знаменитая скульптура Жана Лоренцо Бернини называется экстаз святой Терезы. Тереза Авильская была мистиком. Кто-нибудь может ответить, кто такой мистик? Мистер Кейс?
Она указала на Джейкоба Кейса за передней партой.
– Эм… – начал он. – Люди, у которых был мистический опыт?
Элли закатила глаза. Он разве не знал, что нельзя давать определение тем же самым словом?
– Почти, – ответила сестра Маргарет. – В католической религии наше духовенство действовало как посредник между верующими и Богом. Мистики – это те редкие души, которые в глубоком смысле контактировали с Богом без посредника. В случае святой Терезы, к ней пришел ангел Господень. Давайте прочитаем ее собственные слова об этом. Страница триста семьдесят.
Они все перелистнули на нужную страницу, и в начале Элли прочитала:
Слева подле себя я видела ангела в телесном облике. Между тем Господь наш иногда желает, чтобы я видела ангела в телесном облике. Этот ангел не велик, а скорее мал и очень красив – его лицо пылает, словно он принадлежит к высшим ангелам, которые представляются нам огненными и называются у нас херувимами... В руке у него я вижу длинное золотое копье, на острие которого, кажется, блистает огонь. Этот ангел иногда является, чтобы вонзать свое копье мне в сердце, проникая им в самые мои внутренности.
– Как вы видите, – сказала сестра Маргарет, – скульптор пытался показать глубокую и внезапную близость с Богом, которую испытала святая Тереза, когда ангел пришел к ней и проткнул ее стрелой, и, мисс Шрайбер, кажется вы опять смеетесь. Не хотите ли поделиться с классом, что именно вас так веселит?
Элли ощутила, как глаза всех присутствующих направлены в ее сторону. Она очень хотела, чтобы сестра Маргарет перестала обращаться к ней. Может, если она скажет правду, сестра Маргарет усвоит урок.
– Ничего, – ответила Элеонор. – Разве что святая Тереза кончает.
– Простите? – возмущенно спросила сестра Маргарет.
– Ой, да ладно. Она откинула голову, у нее закрыты глаза, а рот приоткрыт. Ангел пронзает ее стрелой, и она вся в огне. Серьезно, проникая в ее внутренности? Я уже в очереди. Тоже хочу быть святой, если и меня ждет такое.
Весь класс взорвался хохотом. Только сестре Маргарет было не до смеха.
– Элеонор, – сказала сестра Маргарет, и больше ни слова.
– Знаю. Знаю. – Элли собрала свои книги и отправилась в кабинет завуча.
Снова.
К счастью, у завуча Уеллса сегодня не было времени на теологические споры. Он сказал ей прекратить говорить об оргазмах на уроках Богословия, и она пообещала отныне держать все комментарии при себе. Он только пригрозил ей, прежде чем отправить из кабинета. Забрав учебники из шкафчика, Элли ушла из школы и направилась домой.
Когда она повернула на Элм-стрит, ощутила что-то позади себя. Она оглянулась и увидела периферическим зрением машину. Проигнорировав ее, девушка продолжила идти. Машина последовала за ней, двигаясь достаточно медленно, чтобы держаться позади нее.
Наконец, водитель остановился и опустил стекло.
– Я потерял своего нового щенка, – сказал мужчина в машине. – Ты не поможешь мне его найти?
– Черта с два, – ответила она, заглядывая в машину почти привлекательного мужчины, сидящего за рулем. – Я видела этот особенный эпизод «Различных ходов1».
– Тогда, может, поможешь мне отвезти мой Порше в гараж?
– Да, черт возьми!
Элли побежала к пассажирской двери, села в машину и бросилась в объятия водителя.
– Пап, что ты здесь делаешь? – она крепко прижалась к нему и поцеловала в щеку.
– Я несколько недель не видел свою девочку. Думал, ты захочешь устроить со мной тест-драйв.
Она захлопнула за собой дверь.
– Тогда поехали.
Ее отец завел машину и выехал на дорогу. С отцом за рулем, Порше двигался по узким улицам города со скоростью изящного гепарда. Элли без напоминания пристегнулась. Как только они выбрались на шоссе, ее отец поддал газу и скользил из одной полосы в другую. Он знал, где все радары, и с ним всегда был радар-детектор.
– Она мне нравится. – Элли провела руками по приборной панели. – Настоящая кожа.
– Где ты ее взял?
– Одолжил у друга.
– Могу я сесть за руль?
– У тебя есть водительские права или страховка?
Элли посмотрела на него.
– Пап.
– Ладно.
Он съехал с шоссе и на парковке у заправки они поменялись местами.
– А теперь спокойно, – предупредил он ее, когда она завела машину. – Она как перышко. Космический корабль и тот не так быстро набирает скорость.
– Потому что у космического корабля нет под задом такого двигателя.
Элли поставила ногу на педаль газа и надавила на нее. Гравитация врезалась в ее тело, но она и ее желудок проигнорировали давление и не отступили. Ее отец был хорошим водителем. Она была еще лучше. Она управляла машиной как автогонщик. Вся мощь и скорость. Она вела как пилот Формулы 1 – с чисто женской утонченностью. Порше требовал изящества. Двигатель располагался сзади, а не спереди, и многие новоиспеченные владельцы Порше разбивали своих деток по дороге домой из салона, потому что не знали, как обращаться с задним двигателем.
Она свернула на шоссе и вскоре они мчались по живописной двух полосной магистрали на скорости восемьдесят миль в час2.
Ее отец откинулся на спинку, излучая спокойствие, несмотря на то, что деревья мимо них проплывали размытым коричневым пятном.
– Держи ровно. Не прыгай по педали газа.
– Я не прыгаю. Я давлю. Обожаю эту машину.
– Я ведь не отвлекаю тебя? – спросил отец.
– Неа. Только от свидания с чрезвычайно религиозным, слишком старым парнем.
– Мне следует кого-то убить?
– Он уже убит. Нужно написать работу по Иисусу.
– Хорошо, с Иисусом ты можешь встречаться. Но больше ни с кем.
– Он единственный знакомый парень, который не раздражает меня, – ответила она.
– У тебя никогда не будет парня, если будешь так относиться к ним, так что... продолжай в том же духе.
– Я не хочу парня. Все парни в школе ослы.
– Рад слышать, что мне пока не придется ни в кого стрелять. Мне даже нравится мысль, что у тебя вообще не появится парень. Никогда.
– Не переживай. Для меня нет мальчиков.
– Девочки? – он одарил ее твердым «я должен знать кое о чем» взглядом.
Она покачала головой.
– И девочек тоже.
– Слава Богу.
– Я хочу мужчину.
– Где мой пистолет.
– Вот здесь.
Элли прибавила скорости.
– Мама говорит, мне запрещено ходить на свидания. Думаю, навсегда. Она не считает меня взрослой.
– Ты знаешь свою мать. Она не хочет, чтобы у тебя были такие же проблемы, как и у нее.
– Ты говоришь о беременности в семнадцать? И чья в этом вина?
– Элли, заткнись и веди машину.
– Прости, пап.
Элли закрыла рот и сосредоточилась на поворотах шоссе. Они могли и не добраться куда-то по этим черным дорогам, но именно в этом и состояло все веселье вождения. Следуя за поворотами, встречать неизвестное, смотреть смерти в лицо. Точно, как в школе, кроме части с весельем.
Пока они ехали куда-нибудь, Элли заметила, как отец изучает ее.
– Что? – спросила она. – Что-то не так?
– Ты похожа на свою мать.
– Ты хочешь, чтобы я тебя прямо здесь высадила? – она указала на пустошь вокруг них.
– Твоя мать очень красивая женщина.
– Она очень сумасшедшая женщина, которая сводит меня с ума. Я упоминала про сумасшествие?
– Что такого сумасшедшего она делает?
– Наш священник, Отец Грег, болен. Мама поклонялась ему, поэтому и расстроена.
– А ты боготворила его?
– Он назвал меня Эллен.
Элли развернулась на шоссе.
– Мне нужно делать домашнюю работу, – сказала она. – Мне нужно домой.
– Без проблем. Был рад увидеть свою девочку.
– Фу. Не называй меня так.
Отец рассмеялся и взъерошил ее волосы. Может, ей стоит разбить машину так, чтобы она ударилась с его стороны...
– Прости, малыш. Ты слишком быстро растешь.
– Ты же знаешь, что меньше чем через три недели мне будет шестнадцать.
– Боже, ты заставляешь меня чувствовать себя старым. – Он тяжело выдохнул. Ее отец не был старым. Ему только тридцать пять. И он бы выглядел на свои тридцать пять, если бы не такая тяжелая жизнь. Он слишком много пил, делал то, что не стоило, общался с плохими, пугающими людьми. Но, тем не менее, не заставлял ее ходить в церковь или делать домашнюю работу, так что, выбирая между ним и мамой, она знала, с каким из родителей захочет провести время.
– Скорее бы уже повзрослеть. Поверь, я считаю минуты до своего дня рождения. Водительские права, я уже бегу.
Элли улыбнулась перспективе ездить самой в школу, ездить по городу, ездить, где пожелает, особенно вдали от мамы, ее дома и ее жизни.
– Элли?
– Что?
– Ты же знаешь, что я не могу купить тебе машину, верно? И мама тоже не может.
Ее живот скрутило в узел.
– Пап, ты два года назад мне пообещал...
– Два года назад у меня было много денег, нежели сейчас.
– Что случилось?
– Жизнь. Бизнес не так хорошо идет.
– Бизнес не так хорошо идет, – повторила она. – Ты об угоне машин и их перепродаже? Это они пострадали от кризиса?
– У тебя острый язык, – ответил отец, и из его голоса исчезла вся любовь.
– Если ты не собирался мне покупать машину, то и не стоило обещать.
– Хочешь эту?
– Это ты в семье угонщик машин, а не я.
– Ты можешь дать мне пять гребаных секунд, пожалуйста?
Элли остановилась в квартале от своего дома, где мать не увидит ее со своим отцом.
Она заглушила двигатель и сидела молча.
– Элли... детка... прости. Я бы хотел купить тебе все, что ты пожелаешь, но сейчас не могу. Я должен кое-кому денег. И должен вернуть долг.
– Как скажешь.
– Не делай так. Ты знаешь, я люблю тебя, и сделаю для тебя все.
– Знаю, – ответила она, хотя и не была в этом уверена. – Мне нужно идти.
Ее отец схватил ее за плечо, развернул и неуклюже поцеловал в щеку.
– Не злись на папу. Он делает все, что может.
– Передай папе, что я не злюсь. – Ее плечи поникли. Ее сердце поникло. Ее надежды поникли. – Я просто хочу, чтобы все было по-другому.
– Ну, да... мы оба, ребенок.
Она слабо улыбнулась и выбралась из машины.
Элеонор закрыла дверь и пробормотала под нос:
– Не называй меня ребенком.
Пока она шла последний квартал, то пыталась подавить слезы разочарования. Два года назад, на ее четырнадцатый день рождения, он пообещал ей от всего сердца и души, что купит, когда ей исполнится шестнадцать, машину. И она поверила ему, хотя глубоко в душе знала, что он все время обещает что-то и никогда не исполняет этого. Обещаю, что мы увидимся на Рождество. Обещаю, что приду на школьный спектакль. Обещаю, что найду новую работу, чтобы ты не волновалась за меня. Обещания сыпались, но не исполнялись. Однажды она это поняла.
Может, в этом была ее вина. Может, никто не мог доверять своим словам. Она хотела бы, чтобы в ее жизни появился человек, которому было не наплевать на нее, и он бы сдерживал свои обещания. Хоть раз в жизни она хотела иметь кого-то, кто бы обращался с ней так, будто она что-то значит.
Миленькая розовая мечта. Такая же осуществимая, как и трах с ангелом, как у святой Терезы.
Элеонор отперла заднюю дверь и вошла на кухню. На подъездной дороге стояла машина, но где была ее мать? Мама работала ночную смену менеджером в мотеле и на полставки – бухгалтером в небольшой строительной компании. Если она не была на работе, то или спала, или сидела за кухонным столом с бухгалтерскими книгами и счетной машинкой. Элеонор приготовила себе ужин, миску хлопьев и пошла кушать в гостиную.
Она нашла маму в потрепанном халате, утирающей слезы и свернувшейся калачиком на диване, обитом тканью в турецкий огурец.
– Что случилось? – спросила Элли. Мама вытерла лицо салфеткой. – Умер отец Грег?
– Нет, – ответила мама, заправляя за ухо прядь волос. – Но, вероятно, он не вернется. Не в ближайшее время.
– Мне жаль, – сказала Элли, по-турецки сев на пол. Мама никогда не разрешала ей есть на мебели, что совсем не имело смысла. Мебель была старой, изношенной и покрашенной. Как что-то маленькое как хлопья могло сделать еще хуже, чем было. – Что же произошло?
– У нас будет новый священник, – без малейшего энтузиазма ответила мама.
– Это же хорошо, верно?
– Нет, не хорошо.
– Почему?
– Новый священник...
– Что?
– Он иезуит.
– Кто?
– Иезуит, – повторила мать. – Это орден священников. Они основали твою школу, хотя я не думала, что иезуиты преподают.
– Они плохие священники?
– Они ученые, – ответила она. – Занимаются наукой. И очень, очень свободных взглядов.
– Это плохо?
– Иезуиты... Они могут быть... может, и нормальными. Я бы предпочла любящего пастуха, нежели ученого.
– Ну, – сказала Элли, зачерпывая порцию хлопьев, – может, тебе повезет. Может, этот новый священник очень любит овец.
Мать смерила ее взглядом.
– Знаю. Знаю, – второй раз за день сказала она. Она собрала еду и книги и пошла в свою комнату. Неужели никому не нравится находиться рядом с ней?
Она доела свои хлопья в комнате и начала доставать домашние задания. Но как она вообще могла думать о заданиях, когда происходило столько дерьма? Ее папа не купит ей машину на день рождения, как обещал. У мамы был нервный срыв из-за нового священника. И ей исполнится шестнадцать через пару недель, ни парня, ни денег, ни машины, ни надежды, что все наладится, ни сейчас, никогда. Живот скрутило так, будто туда кто-то ударил. Голова болела, и в горле першило. Она не знала, хотелось ли ей кричать или плакать одновременно.
Вместо этого она пошла в ванную и заперла дверь.
Она включила свою плойку и села на унитаз, в ожидании пока та нагреется.
Пять минут спустя Элеонор стояла перед тумбочкой, закатывая левый рукав. Она взяла плойку и задержала дыхание.
Легко. Ты сможешь. Она начала отсчет.
Три.
Два.
Один.
На счет «один» Элли прижала обжигающий металл к левому запястью. Она заскулила, когда боль проникла прямо в ее душу. Она подняла плойку, затем прижала ее ниже. После целой секунды она убрала плойку и бросила ее на тумбочку.
Элли дышала сквозь боль, не сражалась, но принимала ее, наслаждалась ею, позволяла напомнить ей, что она была живой и могла ощущать все, что хотела. В школе были парни, которые бы плакали как сучки, если бы их так обожгли.
Элли опустила рукав на ожоги и выключила плойку. Она вернулась в комнату и села на кровать, ее руки все еще подрагивали. Она открыла учебник по математике и вытащила карандаш.
Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше.
Глава 4
Элеонор
В утро субботы Элли решила, что больше никогда не вернется в церковь. Она размышляла об этом с тех пор, как обнаружила маму плачущей на диване. Всю свою жизнь ее мать хотела стать монахиней. Она мечтала о том дне, как произнесет клятвы и примет одеяние, как другие девушки мечтали о свадьбе. Но в семнадцать она влюбилась в красивого волшебника по имени Уилл и спустя несколько месяцев вышла замуж и забеременела, и не в таком порядке.
И вот она сейчас, шестнадцать лет спустя, разведена, работает на двух работах и ходит в церковь пять дней в неделю, потому что только церковь придавала ее жизни смысл. Но жизни Элли она не придавала никакого значения. Она вообще сомневалась, существовал ли Бог. Она считала католическую церковь глупой, раз та запрещала контрацептивы и говорила, что священникам нельзя жениться. Соберись, черт возьми. Или люди должны размножаться и плодиться, или же быть безразличными и бездетными. Церковь не может следовать двум путям. Лицемерие вызывало у нее отвращение. Католическая церковь была большим бизнесом, и все они работали на нее.
Поэтому она уходила. Теперь как это сообщить маме?
Элли поморщилась, когда мать постучала в дверь.
– Что? – прокричала она, схватила подушку и прижала ее к лицу.
– Элеонор Луиза Шрайбер! Сейчас же вылезай из постели.
Началось. Сейчас или никогда. Она набралась смелости и крикнула с большей уверенностью, чем ощущала...
– Я не пойду.
– Что?
Элли подняла подушку.
– Я сегодня не пойду на мессу. – Она отчеканила каждое слово. – Я буддистка!
– Элеонор, сейчас же вставай и собирайся на мессу.
– Я атеистка. Я превращусь в пепел, как только переступлю порог церкви. Всем будет только лучше, если я буду держаться подальше от этого места.
Ее мать зарычала.
– Не знаю, что это было, но я не собираюсь с тобой спорить.
– Тогда не спорь. У меня есть гражданские права. Ты не можешь заставить меня идти в церковь против моей воли.
– Пока ты несовершеннолетняя и живешь в моем доме, могу.
Элли села и посмотрела маме в глаза. Хватит шуток. В этот раз она была серьезна.
– Мам, – сказала она, ее голос был как можно более спокойным и разумным, – Я больше не хочу играть в эти игры.
– Церковь не игра.
– Она не настоящая.
Сначала ее мать ничего не ответила, но и не ушла. Плохой знак. Ее мать не сдалась. Мама собиралась достать козырную карту – чувство вины.
– Отец Грег скоро официально уходит на пенсию. Он не вернется. Сегодня вступает в должность новый священник. Если новый священник наймет кого-то, ты больше не будешь получать стипендию в Святом Ксавьере. Мне нужно, чтобы ты помогла мне произвести хорошее впечатление.
Элли пожала плечами.
– Плевать. Отправь меня в государственную школу. Больше не будет униформы. – И драк в автобусе. Больше не будет высмеиваний из-за того, что ее отец сидел в тюрьме. Больше не будет поддразниваний из-за ее груди, которая, казалось, не хотела переставать расти. Больше не будет крови на коленках.
– Элеонор, я серьезно.
– Мама, я серьезно. Ты должна прекратить превращать меня в молодую версию себя, за вычетом ребенка, которого ты не хотела. Иди без меня. Для меня не существует церкви. Ни сейчас. Ни когда-либо.
Элли откинулась на кровать. Она знала, что та не услышала последнюю фразу, но, может, победа в битве будет началом победы в войне. Накрыв лицо подушкой, Элли попыталась снова заснуть.
Она ждала удаляющихся шагов матери. Но вместо скрипа половиц, она услышала шепот. Элеонор из-под подушки взглянула на маму. Как жаль, что мать так сильно ненавидела мужчин. Ее отец был прав. В тридцать три мать все еще выглядела юной и красивой. По крайней мере, она могла быть красивой, если бы постаралась. Без макияжа. Она никогда ничего не делала со своими волосами. Она носила мешковатую одежду, как одеяние монахини. Элли, возможно, понравился бы отчим. Было бы хорошо иметь рядом мужчину, которому на самом деле не наплевать на нее.
– Мам? Что ты делаешь?
– Молюсь святой Монике. – Глаза мамы оставались закрытыми. Она сжала свой медальон в руке.
– Святой Монике? Она была мученицей или мистиком?
– Ни то, ни другое. Она была матерью.
– Хорошо. Ненавижу мучеников. – Тупые девственные мученики. Между свадьбой и смертью, они выбирают смерть. При любой возможности она бы выбирала член, а не смерть. Почему ей никто не предлагал такого выбора?
– Она была матерью святого Августина. Он тоже был своевольным, непослушным ребенком. У него была любовница, и та родила от него внебрачного ребенка. Он веселился, играл и не заботился о Боге. Но его мать, Моника, была христианкой, она снова и снова молилась за него. Молилась изо всех сил, чтобы ее ребенок узрел истину Евангелия и обратился к нему. Бог услышал ее молитвы, и святой Августин сейчас один из докторов церкви.
– У церкви есть доктора?
– Есть.
– Тогда почему она до сих пор такая больная? Они должно быть дерьмовые доктора?
Ее мать снова перестала говорить, перестала шептать, перестала молиться. Но все еще не уходила.
– Элли... – Сейчас тон ее голоса был мягче, добрее, снисходительным. Плохой знак.
– Что. Сейчас. Мама?
– Мари Роуз сказала, что новый священник должен быть красивым.
– Мам, он священник. Это мерзко. – Она снова прижала подушку к лицу.
– Он ездит на мотоцикле.
Элли убрала подушку с лица.
– На мотоцикле?
– Да. – Ее мать улыбнулась. – На мотоцикле.
– Каком? Не какая-то дерьмовая развалина из Японии, верно?
Ее мать покачала головой.
– Что-то итальянское.
– Веспа? Это скутеры, а не мотоциклы. – Элли захохотала, представив священника с колораткой на маленьком скутере Веспа.
– Нет. Что-то начинающееся на Д. Ду– что-то там…
Глаза Элли распахнулись.
– Дукати?
– Что это?
Она знала о Дукати, но никогда не видела их вблизи. Она бы убила за возможность оседлать Дукати. Ощутить эту мощь. Всю эту свободу. Что бы она отдала...
Умрет ли она, если пойдет еще один раз в церковь? Еще один час? Еще одна месса? Она могла увидеть байк, может, даже потрогать его, затем уйти.
– Ладно. – Элли сбросила одеяло. – Я иду. Но я иду ради Дукати, а не ради Бога.
Ее мать захлопнула за собой дверь, и Элли выбралась из кровати. Схватив школьную юбку, она направилась в ванную. Месса или нет, ей, так или иначе, пришлось бы встать. Ее мочевой пузырь был готов взорваться, пока она спорила с мамой.
Она прижала руку к окну в ванной и ощутила лишь комнатную температуру стекла. Хорошо. Утро теплое. Ей не придется надевать чулки под юбку.
Ее волосы выглядели так, будто принадлежали сумасшедшему человеку, так как она легла спать, не высушив их. Никакая плойка или расческа не усмирит их. Она взяла бутылку зеленого геля для волос и распределила его по волосам, приручая дикие пряди так, чтобы было возможно их завязать в хвост.
Элли засунула ноги в свои черные армейские ботинки. Осторожно черным карандашом обвела глаза. Она была низкой, а сиськи слишком большими, по крайней мере, она могла перенять макияж из образа «Героинового шика».
В спальне она нашла самую плотную фланелевую рубашку и накинула ее поверх футболки Pearl Jam. Поверх рубашки она надела зеленый жакет в стиле милитари.
Элли запрыгнула на заднее сидение их старого Форда и, как только закрыла за собой дверь, мама начала сдавать назад по подъездной дорожке.
– Я хочу, чтобы ты поздоровалась с новым священником, если выпадет шанс. Отец Грег попросил меня вести его книги, после того как сам он больше не мог справиться с этими обязанностями. Этот молодой священник может захотеть все изменить.
– Я скажу привет. А потом угоню его Дюка и укачу в закат.
– Его что?
– Дак. Дюк. Дукатис. Не важно.
– Я постараюсь быть непредвзятой к новому священнику. По крайней мере, ты можешь дать ему шанс, – ответила мама.
– Я ведь еду? Но только ради мотоцикла. Я же упоминала эту часть?
Мама рвано вздохнула.
– Ты должна ходить в церковь ради Бога, а не по другой причине.
– Говорила же, я не думаю, что верю в Бога.
– Бог везде. Он в каждом. Мы все создаем его в своем воображении.
– Я еще не встречала того, кто был бы похож на Бога.
– Сколько еще людей понадобится, чтобы достучаться до тебя? Бог сказал Аврааму, что пощадит Содом и Гоморру, если в городе найдется десять праведников. Только десять.
Элли думала об этом, думала о мальчиках в школе, которые были мудаками в кедах, об учителях, который не делали ничего, кроме наказаний, об отце, который не мог сдержать обещаний ради спасения своей жизни, о матери, которая заталкивала ей в глотку религию...
Ни в одном из них она не видела Бога. Даже в себе.
– Десять? Мам, клянусь, мне хватит одного.
Если она встретит одного единственного человека, который покажется ей святым, праведным, добрым, самоотверженным, умным и мудрым, который будет сдерживать обещания и мельком заботится о ней? Может, тогда она и поверит.
– Только одного? – с недоверием спросила мать.
– Ну, один человек и небольшой акт, как у святой Терезы не повредит. – Элеонор улыбнулась, и мама с отвращением покачала головой.
– Знаешь, все, что я когда-либо хотела, это дочь, любящую Бога, которая ходит в церковь, уважает своих священников и, может, даже, немного уважает свою мать. Думаешь, я о много прошу?
Элли обдумывала этот вопрос целую секунду, прежде чем дать ответ.
– Ага.
Как только мама припарковалась у Пресвятого Сердца, Элли выпрыгнула из машины. Мама, возможно, и могла заставить ее пойти в церковь, но она и не думала сидеть рядом с ней.
Элли вошла в святилище и заняла место у северной части алтаря, где лежит Евангелие, с левой стороны, обращенной к алтарю. Давным-давно, замещающий священник объяснил разницу между стороной с Евангелия и стороной Послания, или правой стороной. Так же это был тот же священник, который научил всех, что Аминь правильнее переводится «да будет так». Это удивило ее. До него она всегда думала, что Аминь обозначает «конец связи».
К тому времени как она пришла, скамья, где она привыкла сидеть, уже была занята, так что вместо сидения под ее любимым витражным окном, ей пришлось сесть на проходе. Все в порядке. Отсюда она лучше рассмотрит нового священника. И если он ей не понравится, она может «случайно» наступить на подол его ризы. Упс.
Она стянула жакет, взяла молитвенную книгу и вернулась к книге дня. Из своего рюкзака она достала копию «Права на спящую красавицу» и поместила ее между страниц. Она слышала, как какие-то девочки в ее классе по немецкому хохотали над ее копией. Одна из них украла ее у старшей сестры. Гадость, говорили они. Мерзость, говорили они. Так пошло. Они не могли поверить, что люди на самом деле делали это, говорили они. И, конечно же, Элеонор украла копию из государственной библиотеки. И сейчас, уже третий раз перечитывая ее, она не могла понять, почему эти девочки из ее класса называли книгу мерзкой и противной. Элли влюбилась в историю о сексуальном рабстве в сказочном мире королей и королев. И еще лучше того, главной героине, Красавице, тоже было пятнадцать, как и ей. Пятнадцать плюс еще сотню лет, которые она проспала под заклинанием. Может, Элли так же находилась под заклинанием и не знала об этом. Может, она заснула, и все происходящее было сном, плохим сном, где ее отец был вором, а мать вообще не хотела рожать свою дочь. Может, однажды придет принц и поцелует ее, займется с ней любовью, и она проснется, чтобы понять, что она была королевой.
Элли перевернула страницу, и зазвонили колокола. Она закрыла книгу и поднялась на ноги.
Начался гимн.
Элли посмотрела на дверь святилища и увидела нового священника.
Сон закончился. Заклятие разрушено.
Элли проснулась.
