Текст книги "Дыхание судьбы"
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Однажды в конце дня Ливия играла с Карло в гостиной. Мальчик не так давно начал ходить. Она могла часами смотреть, как он встает на ножки, с сосредоточенным видом передвигает их, с помощью рук и всего тела стараясь удержать равновесие. Когда ему удавалось сделать три или четыре шага, его лицо светилось от счастья, но стоило ему отвлечься, он тут же падал на попку. Она ожидала услышать его плач, но сын начинал все сначала, вставал и шел вперед. Ее удивляло такое упорство у столь маленького существа, и она завидовала его решимости.
Чтобы не стеснять своего племянника, Элиза убрала круглый столик и несколько хрупких безделушек. Она читала свою газету, поглядывая на него из-под очков.
– У меня есть кое-что для тебя, – раздался голос Франсуа.
Ливия вздрогнула, поскольку не слышала, как он вошел. У него был довольный, но несколько встревоженный вид. Может быть, он опасался ее реакции? Она подумала, что чересчур предупредительный мужчина тоже может стать в тягость. Франсуа обращался с ней, словно она была сделана из фарфора, тогда как ей хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей всю правду в глаза. Она мельком подумала о Флавио. Брат частенько выводил ее из себя, но никогда не боялся ее задеть, что в некотором смысле ее ободряло. Ей не хватало их стычек.
– Надевай пальто и пойдем со мной.
Ливия бросила удивленный взгляд на Элизу, которая кивнула ей.
– Я присмотрю за Карло.
Ливия подчинилась, вышла в коридор за своим пальто и шерстяной шапочкой. Франсуа открыл дверь, выходящую в сад. Когда они спускались по ступенькам, он взял ее за руку.
– Я долго размышлял, что могло бы доставить тебе удовольствие, – мягко произнес он. – Подумал о каком-нибудь украшении, но ты не носишь даже сережки, которые я подарил тебе в честь рождения Карло. Я знаю, ты бережешь их для выхода, – с улыбкой добавил он. – Но это не так часто случается, увы. Работа требует моего постоянного присутствия. Потом я понял, что ты пришла тогда в мастерскую, потому что кое-что искала, и я вспомнил нашу встречу в Мурано.
Он выдержал паузу и повернулся к ней.
– Ты – девочка огня, Ливия, и тебе не хватает твоей среды. Да и как могло быть по-другому? К сожалению, ты не можешь работать с нами. Не в наших традициях пускать женщин в мастерские.
Они пересекали лужайку, и свежевыпавший снег скрипел под их ногами. Ливия шла с опущенной головой. Франсуа сжимал ее пальцы, и она не осмеливалась освободить руку. Его слова окончательно задушили слабую надежду, которая еще у нее оставалась. Она разозлилась на подступившие к глазам слезы, ведь она ни о чем его не просила.
– И тогда я подумал об этом…
Они пришли к каменному домику, который Ливия считала заброшенным.
– Мой дед обустроил его, когда прусские солдаты оккупировали Мец в 1870 году. По Франкфуртскому договору департаменты Верхний и Нижний Рейн и Мозель отошли Бисмарку, и большинство предприятий и мецских ремесленников предпочли уехать в Нанси и вглубь Франции. Как ты знаешь, это способствовало расцвету мастерства, творческому подъему, и об этом стало известно во всем мире. Мой дед был одним из немногих, кто решил остаться здесь. В семье никогда не могли понять, почему он поступил именно так. Таможенные сборы на границе между Германией и Францией были непомерно высокими. Для предприятия было бы выгоднее переехать и стать французским, но это был упрямый человек, который хотел прожить жизнь и умереть в родном доме. Он решил обратить внимание на немецкий и американский рынки. Были очень сложные моменты, когда мастерские работали на малых оборотах. Думаю, что даже пришлось закрыться на год или два. И тогда, чтобы продолжать спокойно работать, он оборудовал это место.
Франсуа достал из кармана тяжелый ключ, повертел его в руках.
– Мне кажется, вы немного похожи, он и ты. Если лишить вас огня и света, вы начинаете чахнуть.
От холода его щеки раскраснелись, а глаза стали очень светлыми, бледно-голубыми, почти прозрачными, напоминая цвет неба в этот подходящий к концу зимний день.
– Это тебе. Разумеется, ты не сможешь работать здесь, как в Мурано, но я подумал, что быть может… Витражи… Если тебе это, конечно, нравится, – пробормотал он, протягивая ей ключ.
Ливия стояла не шелохнувшись. Она смотрела то на ключ, то на лицо Франсуа.
– Ты не хочешь войти?
Ей пришлось прочистить горло. Когда она заговорила, ей было стыдно за свой хриплый голос.
– Очень хочу…
Ключ легко повернулся в замочной скважине. Она вошла в узкую комнату с высоким потолком. Одна стена была снесена, на ее месте красовался витраж, сквозь который проникал вечерний свет.
– Он смотрится не идеально, поскольку выходит не на север, – словно извиняясь, сказал Франсуа, – но так здесь больше света.
В комнате стояло три высоких стола, а также приспособление для показа образцов, в углу примостилась печь. Возле застекленного проема стоял станок, служивший для раскрашивания витражей. С правой стороны на вешалке висел белый халат.
– Это халат моего деда. Инструменты тоже его, – уточнил Франсуа, касаясь рукой ножниц и пинцетов. – Витраж, который ты видела в столовой, был создан здесь. Вот. Это, конечно, не бог весть что, – сказал он в заключение, засовывая руки в карманы. – Ничего общего с мастерскими Гранди, но все же…
– Здесь чудесно, – произнесла Ливия, медленно поворачиваясь вокруг. – Никогда не думала, что этот маленький домик на самом деле мастерская. Я даже ни разу сюда не приходила.
Она обошла комнату, голова ее слегка кружилась. Она не могла поверить, что Франсуа смог расшифровать ее невысказанную мольбу. Наверное, она должна теперь чувствовать себя взволнованной и счастливой. Тогда отчего такая нерешительность? Она дрожала от нетерпения, ей хотелось скорее приступить к работе, чтобы открыть для себя другую технику работы со стеклом, но этот подарок имел некую подоплеку, и Ливия не могла отделаться от неприятного ощущения, что Франсуа пытался таким способом ее купить.
Ей тут же стало стыдно за такие мысли. Ее муж всегда был с ней на редкость любезен и достал бы ей луну с неба, если бы мог. Она подошла к нему и коснулась рукой его щеки. Как обычно, когда она дотрагивалась до него, он на мгновение прикрыл глаза, чтобы лучше ощутить прикосновение ее кожи к своей.
– Я очень благодарна тебе за этот подарок. Для меня будет честью научиться работать с витражным стеклом, и я надеюсь быть достойной твоего дедушки.
Франсуа кивнул, испытывая огромное облегчение. Он боялся ее обидеть своим отказом принять на работу в мастерскую, но Элиза была права, заметив, что никто бы этого не понял. Ливия была не просто женщиной, она была супругой хозяина. Рабочие вряд ли одобрили бы такое кумовство.
Лицо у нее было непроницаемым, а взгляд безмятежным, и он различил в нем новый блеск, который ему понравился. Он был очень внимателен к малейшему нюансу настроения своей жены. Ее было трудно понять, она была то веселой, то далекой, но всегда неуловимой. Никогда он не думал, что можно до такой степени раствориться в женщине, что все мысли и мечты, желания и стремления будут зависеть только от нее, от нее одной.
«Она стала моей вселенной», – подумал он, вглядываясь в лицо, которое знал наизусть, и неожиданно ощутил леденящую душу тревогу.
Автобус высадил Ливию у Монфоконского хрустального завода и поехал дальше, попыхивая черным дымом и увозя прикрепленные на крыше почтовые коробки. На запотевшем заднем стекле ребенок рисовал рожицы.
В этот полуденный час серое небо нависало над городом. Деревья леса, раскинувшегося по обе стороны реки за домами городка, напоминали суровых часовых. Папоротники в подлеске ощетинились иголками инея, а над колокольней церкви и трубами завода висели полосы тумана. Гармония этого места наполнила ее умиротворением, и она глубоко вздохнула, ощутив в легких покалывание от холодного воздуха. Ей казалось, что все эти природные компоненты, необходимые для стеклоделия, давали ей силу, которой она была так долго лишена.
Это был последний день выставки. Ливия предприняла несколько попыток приехать сюда, но всякий раз ей что-нибудь мешало. Теперь она сгорала от нетерпения увидеть ее.
Ливия вошла в ворота и двинулась через просторный двор, окруженный узкими зданиями. Двое детишек, укутанных в зимнюю одежду, бросали друг в друга снежки, бегая среди платанов. Напротив складов и мастерских возвышалось красивое здание. У входа висела афиша выставки. Ливии пришлось постоять несколько минут в очереди в кассу. Выставка явно пользовалась успехом.
С билетом в руке она вошла в комнату размерами с бальный зал. Две женщины в черных фетровых беретах, которые шли перед ней, замерли на пороге, восхищаясь тройными люстрами внушительных размеров, но Ливия не стала задерживаться возле резных подвесок, розеток и гирлянд. Ей хватило одного взгляда, чтобы оценить правильность пропорций и несомненное мастерство стеклоделов.
Она скользнула взглядом по двум большим вазам из бесцветного хрусталя, дублированного хрусталем рубинового цвета, и столовым сервизам, выставленным в витринах. Заказ царя Александра II, кофейный сервиз для персидского шаха…
Экзотические имена клиентов напоминали об известности Дома. Немного нервничая, она направилась вглубь зала. Где же он? Она пришла сюда только из-за тигра и будет очень разочарована, если не найдет его.
– Вы что-то ищете?
Раздавшийся за спиной глубокий голос заставил ее вздрогнуть. Она обернулась и тут же узнала говорившего. Андреас Вольф… Его волосы стали короче, щеки чуть округлились, но взгляд темных глаз был таким же дерзким, как при их первой встрече у дома Франсуа. Что он здесь делает? Он выглядел так самоуверенно, словно хрустальный завод, а вместе с ним и весь городок принадлежали ему. По его белому халату она поняла, что он пришел из мастерских и собирался туда вернуться. Андреас смотрел на нее так пристально, с легкой улыбкой на губах, что она еле сдержалась, чтобы не отступить на шаг. Он был из тех мужчин, которые заполняют собой пространство, где бы они ни оказались, и сразу бросают вам вызов, из тех, кто пробуждает у других самцов безотчетное желание нанести удар, а у женщин – смутное влечение.
Ливия почувствовала замешательство. Должна ли была она напомнить ему, что они знакомы, ведь он наверняка забыл ее? Потом она вдруг заметила, что именно он держит под мышкой.
– Я искала его, – сказала она, показывая пальцем на вазу с тигром.
В его глазах мелькнуло удивление.
– А, вы про Diablo [65]65
Бес, дьявол (исп.).
[Закрыть] …Я дал ему такое прозвище. Вы не находите, что у него угрожающий вид?
– Нет, мне он кажется скорее пленительным.
Он насмешливо улыбнулся.
– Придется его упаковать и отправить в Париж.
– Его кто-то купил?
– Да, и, как обычно, клиенту не хочется ждать.
Ливия была расстроена. Она была одержима этим зверем целых три недели и уже начала испытывать по отношению к нему легкое чувство собственности.
– Я бы очень хотела взглянуть на него поближе. Я приехала сюда только из-за него. Как вы думаете, это возможно? Прошу вас.
Она с досадой уловила в своем голосе нотку мольбы. Андреас стоял в задумчивости.
– Хорошо, идемте, – сказал он, разворачиваясь.
Она поспешно забрала свое пальто в гардеробе, растолкав нескольких посетителей. На улице ей пришлось догонять его бегом. Андреас шел вдоль зданий быстрым шагом. Он не счел нужным накинуть куртку, чтобы защититься от холода.
– Вы меня помните? – спросила она, немного запыхавшись.
– Разумеется, мадам Нажель, как я мог вас забыть?
Она почувствовала себя одновременно удивленной и польщенной.
– Но что вы здесь делаете?
– Работаю.
– Вы стеклодел? Я даже не думала…
– Да ладно, я сомневаюсь, что с тех пор, как мы случайно встретились возле вашего дома, вы хоть немного думали обо мне.
Он ошибался. Она даже разговаривала о нем с Франсуа. Внезапный визит боевого товарища его брата произвел на ее мужа такое сильное впечатление, что несколько дней он был задумчив и молчалив. Что касается Элизы, она тщетно пыталась скрыть свой гнев. Ливия считала поступок незнакомца шокирующим, но не лишенным некоторого шика.
Иногда она мельком вспоминала о нем. Его неясный силуэт настойчиво возникал в потаенных уголках ее души. Однажды ей показалось, что она увидела его стоящим под сводами площади Сен-Луи, и сердце ее забилось быстрее, но она обозналась и, неожиданно для себя, ощутила разочарование.
Андреас так резко остановился возле двери одного из зданий, окружающих двор, что она натолкнулась на него.
– Откройте дверь, у меня руки заняты, – сказал он, бережно держа в руках вазу, словно это был ребенок. – Она не заперта. Входите, не бойтесь…
На первом этаже находились две маленькие комнаты. В кухне, выходящей в палисадник за домом, в холодном дневном свете темнела основательная дубовая мебель. Выстроенные на посудных полках фаянсовые тарелки, раскрашенные в яркие цвета, оживляли помещение.
В комнате стоял запах овощного супа и выкуренных сигарет. Стол был усеян хлебными крошками. Стопка тарелок и наполовину пустых бокалов свидетельствовали о том, что здесь заканчивали есть впопыхах. Беспорядок нисколько не удивил Ливию. Несмотря на то что плавка стекла уже стала непрерывной, она знала, что ритм жизни стеклоделов очень долго зависел от необходимости поддерживать в печах необходимую температуру. Когда-то колокол созывал их на работу в любое время дня и ночи. Хрусталь был требовательным господином, который не собирался ждать.
– Не хотите ли освободить немного места?
Андреас явно намекал на ее нерасторопность. Она поспешила ему подчиниться, переставила стопку тарелок в раковину, и тогда он осторожно поставил вазу на середину стола и зажег лампу. В ту же секунду тигр прыгнул. Сияние хрусталя вобрало в себя всю энергию комнаты. Неуловимая подвижность изображения и точность работы гравировщика придавали зверю магнетическую силу.
Словно зачарованная, Ливия расстегнула пальто и поискала глазами, куда бы его положить, но стулья были завалены книгами и одеждой. Она положила его вместе с сумкой на табурет, после чего с благоговением подошла к произведению искусства. Эта область давно ее привлекала, но она всегда имела дело только с венецианским cristallo,который, по сути, не был настоящим хрусталем.
В Мурано производили стекло на основе натрия, благодаря чему оно медленнее застывало и его можно было формировать и растягивать длительное время. Смесь, состоящая из различного сырья, переплавляемых стекольных осколков и белого песка лагуны, придававшего ему необыкновенную прозрачность, начиная со второй половины XVII века успешно конкурировала с богемским стеклом. Состав последнего, на основе поташа [66]66
Углекислый калий, получаемый из древесной или травяной золы и употребляемый в стекольном производстве, мыловарении, фотографии.
[Закрыть]и кварца, позволял получать прозрачный и твердый материал, идеальный для эмалирования и глубокой гравировки. Однако обоим видам стекла не хватало чудодейственного компонента для того, чтобы добиться этой прозрачности, совершенного сияния и чистого звука: им не хватало свинца.
Когда король Яков I Английский разрешил вырубать леса только для судостроения, английским стеклоделам пришлось искать замену топливу для своих печей и они остановили свой выбор на угле, но он придавал стеклу особый оттенок. Вынужденные отныне работать с закрытыми емкостями, они принялись искать способ ускорить плавление стекла. В 1676 году, попробовав добавить в смесь в качестве минерального плавня [67]67
Вещество, состав, имеющие низкую температуру плавления.
[Закрыть]окись свинца, стекольный мастер Джордж Равенскрофт изобрел хрусталь.
Этот секрет тщательно берегли. Французам понадобилось более века, чтобы, в свою очередь, открыть волшебный состав, и честь эта принадлежала графству Бише и Стекольной фабрике Сен-Луи.
– Никаких видимых разрывов, все линии непрерывны, удивительно тонкая работа… Потрясающе, – прошептала Ливия, медленно обходя вазу и разглядывая ее со всех сторон.
– Я смотрю, вы в этом разбираетесь.
Его надменный тон начал действовать ей на нервы. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Меня зовут Ливия Гранди, месье. В Мурано моя семья работает с cristalloмного веков, и хотя в нем нет требуемых двадцати пяти процентов свинца, который превращает стекло в хрусталь, я в этом разбираюсь, как вы изволили только что заметить, и разбираюсь очень даже неплохо. Кстати, здесь имеется изъян, который не виден на афише. Движение задней лапы передано не безукоризненно. Она должна быть тоньше. Вот здесь, – уточнила она, коснувшись вазы пальцем.
Они продолжали вызывающе смотреть друг на друга, и она почувствовала, как румянец заливает ей щеки. Андреас Вольф был выше ее на голову. Он знал, что его тело способно ее смутить. И все же она не понимала, почему он так напряжен. Что-то в этом мужчине выводило ее из себя и вызывало желание причинить ему боль.
– Так это вы гравер! – внезапно воскликнула она, широко открыв глаза. – Как же я сразу не догадалась!
– Да, я. Эта ваза стоила мне нескольких бессонных ночей, проведенных в муках творчества, и многих часов работы, но вы правы, синьорина Гранди, здесь действительно есть недочет, и мало кто его заметил.
Это прозвучало почти угрожающе, и Ливии стало не по себе. Как у него получалось приводить ее в такое замешательство? Дело было в его уверенности, господстве над пространством? От него исходила властность, и противостоять ей было невозможно.
С улицы больше не доносились крики детей, звонко звучащие в холодном воздухе. Должно быть, дети разошлись по домам. Тишина стала почти осязаемой, словно сотканной из шелка, наполненной намеками, которые пугали Ливию и в то же время зачаровывали.
– Я хочу вас, – прошептал он.
Подумав, что она плохо расслышала, Ливия стояла не шелохнувшись.
– Вы ведь знаете об этом, не так ли?
Она сжала кулаки. Да как он смеет?! Невидимая дрожь пробежала по ее телу. Она занервничала. Ей казалось, что ее несет куда-то мощным течением и от нее уже ничего не зависит, и вместе с тем она испытывала странное облегчение. В некотором смысле она была ему признательна за то, что он не тратил времени зря. Она и так уже столько его потеряла с момента своего приезда в Лотарингию…
Он мог бы попытаться за ней ухаживать, скрывая свое влечение и маскируя чувства из стыдливости, скромности или просто опасаясь, что ему откажут. Его смелость вызывала в ней восхищение, и она вспомнила, как сама когда-то осмелилась подняться по лестнице ночного отеля, чтобы встретиться с незнакомым мужчиной, который впоследствии стал ее мужем, потому что так распорядилась природа.
Андреас Вольф напоминал ей забытую грань самой себя. Они были сделаны из одного теста: они непримиримые, отчаянные, дерзкие. Просто после рождения Карло она стала пленницей обстоятельств.
Наклонившись, он смотрел на нее гневным взглядом, хмуря брови. Ливия не улавливала в нем никакой мягкости, никакой уступчивости. Интуитивно она чувствовала, что их близость будет свирепой. Она знала также, что этот мужчина заставит ее страдать, и в глубине души поблагодарила его за то, что он вернул ее к жизни.
– Мне кажется, я узнала об этом сразу, как только вас увидела, – произнесла она глухо. – И все же у нас еще есть свобода выбора, и каждый из нас может сказать «нет».
– О какой свободе вы говорите, если между нами давно все решено, и это неизбежно?
Ливия опустила взгляд на руки Андреаса. Израненные, они были покрыты тонкими белыми шрамами. Она представила их прикосновение к своему животу, бедрам, как они обрисовывают изгибы ее тела. Ей захотелось схватить их и поднести к губам, чтобы поцеловать, захотелось, чтобы переплелись их пальцы. Она подумала, что боль от ран время от времени дает о себе знать, и ему наверняка это не понравилось бы.
– Но как же быть со страхом? – спросила она, внезапно утратив всякую решимость.
– Страх – бесполезное чувство, синьорина.
Он всего лишь наклонил голову, а ей показалось, что она пьет его дыхание.
Губы Андреаса имели опьяняющий вкус, слегка отдающий табаком. Становясь все более требовательными, они жадно впились в нее, не давая дышать. Ливия почувствовала, как из глубин ее существа поднимается волна, сопротивляться которой она уже не могла. Сколько она себя помнила, только гневно бурлящее море обрушивалось на нее с такой силой.
Она положила руки ему на плечи, чтобы оттолкнуть от себя, но он не дал ей этого сделать, удерживая одной рукой за талию. Несколько секунд она стояла неподвижно, раздосадованная тем, что он пытается таким способом подчинить ее себе, но в то же время польщенная – ведь она вызывает в нем такую сильную страсть; затем она решила покориться и прижалась к нему всем телом.
Встав на цыпочки, она обняла его за шею, запустила нетерпеливые пальцы в его волосы. Внезапно ей захотелось его исцарапать, почувствовать руками его кожу, узнать все о его теле. Дрожа, как в лихорадке, она уже не узнавала себя, ей казалось, что она теряет голову. От неукротимого желания она впилась зубами в его губы.
На секунду они замерли, задыхаясь, их ожесточенные лица почти соприкасались. Во взволнованном взгляде Андреаса она различила тревогу и ощутила опьяняющее чувство власти. Когда их губы снова потянулись друг к другу, она улыбнулась ему, охваченная острым ощущением счастья от того, что снова чувствует себя живой. Она слишком долго ждала такой победы, чтобы не превратить ее в торжество.
Когда скрипнула входная дверь, они резко отшатнулись друг от друга. Испугавшись, Ливия отступила на несколько шагов назад. Ее сердце выпрыгивало из груди.
В кухню вихрем ворвался молодой человек с удлиненным лицом и взлохмаченными светлыми волосами, пытаясь зубами стащить перчатку с руки. Он в замешательстве остановился на пороге. Его взгляд задержался на вазе, стоявшей в центре стола.
– Прошу меня извинить, – сказал он, поправляя очки, которые сползли ему на нос. – Я кое-что забыл…
– Входи, Матье, – произнес Андреас с непринужденным видом. – Позволь представить тебе Ливию Гранди. Она приехала на выставку посмотреть на Diablo,поэтому я привел ее сюда, чтобы она могла как следует его изучить.
– Здравствуйте, месье, – тихо произнесла она.
Молодой человек так пристально ее разглядывал, задумчиво покусывая губу, что Ливии стало не по себе.
– Мой вопрос, возможно, покажется вам нелепым, мадемуазель, но вы, случайно, не состоите в родстве с Гранди из Мурано?
– Состою. Я внучка Алвизе Гранди, – удивленно ответила она.
С широкой улыбкой он развел руками.
– Я так и думал… Простите меня, я не узнал вас сразу, но ваше лицо показалось мне знакомым. У нас стенды были рядом на выставке в 1940 году, незадолго до начала войны. Вы помните? Вы приходили каждый день после обеда. Мы разговаривали с вами пару раз.
– Конечно помню! – воскликнула она. – Матье Жирар. Но в то время вы не работали на Монфоконском хрустальном заводе.
– Да, это так. Я тогда только начал стажироваться в Мурано вместе с другими молодыми мастерами, но вынужден был вернуться во Францию, когда началась всеобщая мобилизация. Я гравер, как и вот этот товарищ, – добавил он шутливо, мотнув подбородком в сторону Андреаса. – Как себя чувствует ваш дедушка? Он был так любезен со мной.
Сердце Ливии сжалось от печали. Она схватилась рукой за спинку стула.
– Он покинул нас два года назад.
– О, мне очень жаль!
Он подошел к ней, взял ее руку и крепко сжал.
– Это был удивительный человек. Мы проговорили с ним весь вечер, когда открылась выставка, а на следующий день он пригласил меня посетить ваши мастерские. Он был одним из великих. Замечательный мастер. А какой учтивый и щедрый!
Ливия слабо улыбнулась и опустила глаза, чтобы он не увидел ее слез. Она чувствовала себя глупо. Почему теплые нотки его голоса так на нее подействовали? Внезапно она ощутила такую острую тоску по Мурано, словно в сердце вонзили нож.
– Вы так взволнованы! Простите меня, это я виноват, – расстроенно произнес он. – Что я могу сделать, чтобы искупить свою вину?
– Не беспокойтесь, – ответила она, с досадой потирая щеку, чтобы прогнать предательские слезы. – Это я должна попросить у вас прощения. Я веду себя нелепо. Не знаю, что на меня нашло. Может быть, меня так взволновала вся эта обстановка, которая напоминает мне дом, – добавила она, оглядывая комнату. – Это глупо, но с тех пор как я приехала в Лотарингию, я еще не встречала места, где могла бы почувствовать себя как дома, хотя бы чуть-чуть.
– Но это естественно! Вы же из нашей семьи! Пойдемте, я покажу вам мастерские, чтобы отвлечь от грустных мыслей.
– Но наверняка для этого нужно получить разрешение! – возразила она. – Я не могу пойти туда просто так.
– С ним можете, – проворчал Андреас, который стоял, прислонившись к косяку двери, скрестив руки. – Это сын хозяина.
– Правда?
– Это мои родители виноваты, я тут ни при чем, – пошутил Матье. – Оставьте свое пальто. Нам нужно сделать всего несколько шагов.
Не дав ей времени опомниться, он закутал ее в свою шерстяную длинную куртку.
– Погодите, я так не могу! – она засмеялась, сбитая с толку вихрем энергии молодого человека.
– Можете, милая Ливия. Вы ведь позволите мне называть вас Ливией? Ах, я опять забыл про свои рисунки. Стойте на месте, не двигайтесь. Они должны быть где-то здесь.
Он порылся на буфете, потом стал приподнимать разбросанные повсюду одежду и книги.
– Какой же бардак в этом доме. Вот они! – торжествующе воскликнул он, размахивая несколькими листками бумаги. – Я скоро верну тебе ее, Андреас, а быть может, и нет…
Когда он взял ее за руку и потащил к выходу, Ливия через плечо бросила на Андреаса извиняющийся взгляд. Он ободряюще кивнул ей. Матье хлопнул дверью, жалобно звякнули тарелки.
Андреас мягко улыбнулся. Юный Матье не знал, куда девать свою энергию. Когда он не работал, то начинал изводить своих близких, утверждая, что может сосредоточиться на чем-то, только растратив избыток жизненной силы.
Андреас зажег огонь в плите, чтобы вскипятить воду. Ему нужно было выпить черного кофе. Он был рад за молодую женщину, поскольку, как правило, чужих в мастерские не пускали. Он удивился, узнав, что она принадлежит к такому известному семейству мастеров-стеклодувов, как Гранди из Мурано. Воистину, мир тесен.
Андреас коснулся пальцем опухшей губы, там, где она его укусила. Он не ожидал от нее такой пылкой реакции. Откуда ему было знать, что она испытывает такое же влечение, как и он? Он поцеловал ее, потому что не смог устоять перед искушением впиться в ее сочные губы, потому что с момента их первой встречи хотел заняться с ней любовью, а он всегда добивался того, чего хотел. Но Ливия Гранди сбила его с толку, и он не знал, радоваться ему или остерегаться.
Он вытер выщербленную чашку и налил в нее кофе. Затем сдвинул в сторону несколько бокалов, стоявших на столе, чтобы освободить себе место. Он спокойно выпьет свой кофе и отнесет вазу туда, где ее упакуют. Теперь, когда Ливия отправилась смотреть мастерские, он был уверен, что она про него забыла.
Повернувшись, Андреас споткнулся о табурет, и сумочка молодой женщины упала на пол.
– Черт! – пробормотал он, наклоняясь, чтобы собрать ее вещи.
Он отряхнул от пыли портмоне и пудреницу и положил их в сумку, с удовлетворением отметив, что застежка не сломана. Небольшая книжка в старинном кожаном переплете выскользнула из конверта из плотной темной бумаги. Истрепанная обложка привлекла его внимание. Открыв ее, он увидел, что это на самом деле не книга, а тетрадь для записей, пожелтевшие страницы которой были хрупкими, словно пергамент.
Он принялся ее листать и не смог сдержать дрожь, увидев формулы химических соединений и рисунки оригинальных кубков, бокалов и люстр. Будто завороженный, он медленно сел на стул.
Вылинявшие чернила свидетельствовали о древности рисунков, так же как и даты, неразборчиво написанные внизу страниц; некоторые из них относились к XV веку. Здесь содержались указания о соблюдении правильных пропорций между диаметром чаши бокала и высотой его подножки, соответствия формы ножки ее высоте. В примечании подробно рассказывалось, как увеличить количество многосторонних сложных узлов, выдуваемых из одной наборки [68]68
Стеклянная масса, набранная на стеклодувную трубку.
[Закрыть]. В заметках о различных видах филигранного стекла, ставшего символом венецианского ремесла, разъяснялось, как утапливать нити в стекломассе или умело использовать их объемность. Некоторые из небольших акварелей, сопровождавших текст, отличались такой выразительностью, что впору было их вставлять в рамку и вешать на стену.
Ошеломленный Андреас понял, что держит в руках наследство семейства Гранди, ему словно приоткрылась сама сущность молодой женщины. У него возникло ощущение, что Ливия внезапно предстала перед ним обнаженной.
Начиная со Средневековья разоблачение секретов мастерства стеклоделов влекло за собой вечное проклятие. Во все времена они носили свои тщательно оберегаемые знания с собой и иногда, путешествуя, могли раскрыть тайну состава в обмен на другие секретные сведения. Он испытывал некоторую неловкость, просматривая тетрадь без ведома Ливии, и был уверен, что она бы ему это запретила, но ничего не мог с собой поделать. Как устоять перед тем, что представляло собой квинтэссенцию искусства, которому он посвятил свою жизнь?
В тишине кухни, окна которой выходили на заснеженные деревья, было хорошо слышно шуршание страниц. Андреас был покорен изобретательностью членов семьи Гранди. Несмотря на то что его уроки итальянского остались в далеком прошлом, он еще кое-что помнил.
В Габлонце придавали большое значение преподаванию иностранных языков, поскольку этот торговый город нуждался в людях, способных продавать свои изделия в разных странах. Так, в Индию в огромных количествах экспортировались браслеты, которые носили женщины, прежде чем в качестве подношения бросить их в священные воды Ганга во время религиозных церемоний. До Первой мировой войны этот рынок был настолько значительным, что корабль, курсировавший из Бомбея в Триест, порт Австро-Венгерской империи, даже получил название «Габлонц». Андреас еще помнил индийского преподавателя родом из Бенареса, одеяние которого, напоминающее сюртук, застегнутый до воротника, производило на всех большое впечатление.
Тетрадь сама раскрылась посередине, напомнив Андреасу сборники поэзии, страницы которых были особенно истрепаны на любимом стихотворении. Вне всякого сомнения, это был наиболее часто читаемый раздел. Андреас увидел выполненный графитом набросок великолепного фужера и формулу так называемого чиароскуро,этого мифического состава, о котором знал каждый уважающий себя стеклодел.
Он словно услышал мягкий голос графа Престеля, когда в очередной раз восхищался его коллекцией. «Это страсть всей моей жизни, дорогой мой Андреас, но открою тебе один секрет: я отдал бы всю свою коллекцию за то, чтобы обладать хотя бы одним-единственным венецианским фужером из чиароскуро.С ним постигаешь совершенство».
