Текст книги "Дыхание судьбы"
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– Я знала вашего отца, – сказала Ливия. – Я была тогда совсем маленькой девочкой, но хорошо его помню. Он подарил мне зеркальце на мое пятилетие.
– Он покинул нас несколько лет назад. Ему очень нравилась Венеция. Он говорил, что черпает в ней вдохновение, необходимое для работы. Как вы, должно быть, знаете, жители Лотарингии и Венеции – давние знакомые. Существует поверье, что когда-то давно лотарингец обменял рецепт изготовления зеркала на секрет получения cristallo.
Она пожала плечами.
– Это опасная тема, месье. У нас технику изготовления зеркал изобрели братья Анджело в начале XVI века. А у вас?..
Его позабавил неожиданный поворот их беседы. Он всегда считал, что итальянки очень словоохотливы, но Ливия Гранди говорила только по существу. Во время ужина они оба несколько раз испытывали сокровенные моменты ощущения близости, когда и он, и она молчали, и при этом они не чувствовали неловкости, несмотря на то что совсем не знали друг друга.
Она его очаровала. Он не уставал слушать мелодичные интонации ее бархатного, иногда с хрипотцой, голоса. Он слушал ее рассказ о мастерских, о проблемах сложного послевоенного периода. Они говорили о военном времени вскользь, словно оба устали от этих мрачных лет. Когда он поведал ей, что его старший брат все еще не вернулся из России, в глазах молодой женщины мелькнул холодный отблеск.
– Мой брат вернулся и не дает нам об этом забыть.
Франсуа понял, что затронул щекотливую тему и предпочел не продолжать, чтобы не расстраивать Ливию.
Она сидела, опустив взгляд, и играла с хлебными крошками, оставшимися на скатерти. Ей было странно осознавать, что, после того как ужин закончился, ей не хотелось уходить. Мягкая благожелательность Франсуа Нажеля сильно отличалась от вспыльчивости ее друзей. Для нее его безмятежность стала некой поддержкой.
Когда за последними посетителями захлопнулась дверь, хозяин достал из своих личных запасов бутылку граппы,лучшей в их краях.
Откинувшись на спинку стула, Франсуа наслаждался напитком и наблюдал за тем, как Ливия разговаривает с хозяином. Он мало что понимал, но это было неважно. Он думал о том, что ему редко доводилось встречать настолько цельную натуру. Ее жесты были быстрыми, но исполненными грации, выражение лица менялось каждые несколько секунд, словно ветер ненароком сметал предыдущие. Она его пленила тем, что не переставала заставать его врасплох то взрывом смеха, то недовольной гримасой, то внезапной серьезностью, застывая в почти осязаемом смятении. Он мог смотреть на нее всю ночь напролет.
– Зимой в ясную погоду видно Альпы, покрытые снегом.
Ливия стояла на палубе последнего в этот день вапоретто.Облака развеялись, и на небе светились звезды. Лагуну словно покрывал иссиня-черный бархат. Иногда вдалеке появлялся слабый свет, будто какой-то веселый дух играл с фонариком.
– Они такие безмятежные, что поневоле начинаешь ощущать вечность, – добавила она, помолчав.
Ее серьезное лицо обрамлял капюшон, отороченный мехом. Глядя на ее светлые глаза и нежную кожу, Франсуа подумал об ангелах, изображения которых украшали некоторые венецианские церкви.
Несмотря на его возражения, Ливия настояла на том, чтобы проводить его в Венецию. «Мне нужно прогуляться», – было ее единственным объяснением. Он не посмел ее отговаривать; каждая секунда, проведенная с ней, была для него бесценна.
Теплоход остановился у набережной Фондаменте Нуове. На пристани не было ни души. Желтые отблески фонарей отражались в лужах.
Ливия направилась в узкую улочку. Их шаги отдавались эхом от стен домов с закрытыми ставнями. Внезапно она резко свернула влево. Они поднялись по ступенькам мостика, прошли к пустынной площади, где возвышалась невозмутимая статуя. Воздух, насыщенный влагой, пах водорослями и солью. Время от времени в тишине раздавался крик гондольера, предупреждавшего о своем приближении к одному из венецианских перекрестков, где какой-нибудь дом с потемневшими от времени камнями, кованый балкон или мостик над тягучей водой исполняли несбыточные мечты.
«Интересно, какие мысли скрывает этот чистый лоб?» – подумал Франсуа. Он следовал за ней по лабиринту улочек, иногда касаясь ее плеча, когда она замедляла шаг, чтобы он мог ее догнать. Он был не в силах оторвать глаз от этой женщины в черном пальто с туго затянутым на талии поясом; ее темные ботинки гулко стучали по мостовой. Он ощущал себя потерянным в этом городе, где все было лишено смысла. Улица с богатыми домами вела к каналу с темной водой, а неприметный проход, обклеенный разорванными афишами, выходил на просторную площадь, обсаженную деревьями. За маской барочного фасада, украшенного карнизами, скрывались строгие стены церкви, навевая мысли о послушании блудного сына.
Со своими беспорядочно разбросанными обветшалыми дворцами, торжественно увенчанными башенками, кружевными камнями и стоячими водами, Венеция была городом иллюзионистов, центром переплетения ожиданий и тайн. Ливия Гранди была его нитью Ариадны. Он следовал за ней в оцепенении, влекомый помимо своей воли к какой-то цели, которую он не выбирал, но принимал.
Девушка остановилась. Он увидел перед собой двери своего отеля.
Я не могу ее отпустить, не сейчас и не так…В горле у него пересохло, в висках стучало, сердце учащенно билось. Она стояла совсем близко, подняв лицо, и смотрела на него так пристально, что ему захотелось крикнуть.
По ее красивому лицу пробежала тень. С безжалостной медлительностью она подняла руку, но замерла в нерешительности.
Франсуа так боялся, что она вновь исчезнет, что стоял неподвижно, затаив дыхание. Когда она дотронулась рукой до его щеки, он схватил ее и поцеловал. Она хотела отдернуть руку, но он не дал, прижимаясь губами сильнее, наслаждаясь ощущением ее прохладной кожи.
– Мадемуазель, я должен вас снова увидеть… Мне уже вас не хватает…
Ливия наклонила голову. «Наверное, я выгляжу нелепо», – подумал он расстроенно. Если бы он был одним из тех соблазнителей, которые всегда находят нужные слова! Среди его друзей была парочка таких. Как они поступали в таких ситуациях? Чтобы выглядеть убедительными, им хватало определенного выражения лица, блеска в глазах, едва заметного движения торса. Франсуа боялся показаться смешным, но он не мог скрывать свои чувства.
– Прошу вас, синьорина. Без вас я потеряюсь в Венеции, – добавил он с легкой улыбкой, пытаясь держаться естественно.
– Однако вы прекрасно нашли дорогу в Мурано, – пошутила она.
– Да, но тогда я еще не знал вас. Теперь все изменилось.
Он осознал, что эти слова значили гораздо больше, чем она могла себе представить. Ливия задумчиво смотрела на него, снова став такой далекой, что ему захотелось прижать ее к себе из страха, что она исчезнет. Когда их губы соприкоснулись, она не отстранилась, не пыталась его оттолкнуть, но и ничего не делала, чтобы его как-то ободрить. Он закрыл глаза.
– Завтра утром мне нужно доставить заказ в город, – неожиданно произнесла она, словно ничего не произошло. – Я найду вас на главной площади. Спокойной ночи, – попрощалась она и повернулась, чтобы идти.
– Но где именно и во сколько? – воскликнул он, обеспокоенный такой неопределенностью.
Он привык к пунктуальности и точности. Это было одним из основных принципов его воспитания. Площадь Сан-Марко была большой. Там легко можно было потеряться! И искать друг друга до бесконечности под сводами, ждать годами среди позолоты, красного бархата и изящной живописи кафе «Флориан» и не заметить, как настанет старость.
– Не волнуйтесь, я вас найду.
– Но как же вы вернетесь? Мы уплыли на последнем теплоходе.
– Я живу в Мурано, – смеясь, произнесла она, и эхо ее голоса отразилось от стен, – но моя мать родилась здесь…
Она сделала неопределенный жест рукой, несколько театральный. Он провожал ее взглядом до тех пор, пока ее силуэт не растаял в темноте.
Когда Ливия вернулась домой на следующее утро, в кабинете Алвизо в мастерских она увидела своего брата, расположившегося в старом кожаном кресле деда. Его ноги лежали на столе, руки были сцеплены на затылке. Он крепко спал.
Не говоря ни слова, она подошла к нему и резким движением сбросила его ноги со стола. Флавио подпрыгнул от неожиданности.
– Черт возьми, что ты делаешь?
– Ты развалился в этом кресле, как вульгарный лодырь!
– Да ладно, никто же не умер, – пробормотал он, потом смущенно потряс головой. – Прости, я не это хотел сказать.
Ливия выдержала неодобрительную паузу.
– Слезай, у меня много дел, – велела она.
Но Флавио, напротив, выпрямился в кресле и принялся разбирать вскрытые письма, лежавшие на столе.
– Я как раз ждал тебя. Теперь тебе придется обсуждать текущие дела со мной. До сегодняшнего дня я позволял тебе руководить Домом в одиночку, но, начиная с этого момента, я тоже буду интересоваться нашими делами.
Ливия замерла. Она вгляделась в лицо брата, пытаясь понять, не шутит ли он в этой своей отвратительной манере, но его черты, как обычно, не выдавали никаких эмоций. Интуиция подсказывала ей, что Флавио говорил серьезно.
«Как я могла тешить себя глупой надеждой, что он позволит мне одной управлять мастерскими?» – подумала она с таким ощущением, будто переживала кошмар наяву.
Спасительный пункт завещания запрещал обоим наследникам продавать мастерские в течение двух лет, иначе они будут переданы в собственность дальнему родственнику из Тосканы. Когда нотариус зачитал завещание, Ливия мысленно поблагодарила дедушку. Двух лет ей хватит, чтобы опять подняться, найти новых клиентов, обеспечить процветание Дома. Теперь она подумала о том, что дедушка, сам того не подозревая, устроил ей ловушку.
Все это время она наивно полагала, что брат так и будет жить одним днем, будто плыть со своей меланхолией по серо-зеленой глади лагуны, с непроницаемым взглядом, загадочно молчаливый. Но вот он сидит перед ней в дедушкином кресле, вдруг став солиднее. Волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб и подчеркивали скулы. В его взгляде появилась новая сила, которую она воспринимала как вторжение в свою жизнь.
– Мне непонятна перемена в твоем поведении, – сказала она, прижимая к груди папку, которую принесла. – Ты ни разу не проявил ни малейшего интереса к нашей работе. Никогда не хотел ничему учиться. Я думала, тебя здесь ничего не интересует.
– Может быть, это просто оттого, что никто никогда не считал нужным узнать мое мнение?
Она была шокирована. В словах Флавио, произнесенных без всякой иронии, прозвучала горечь, даже боль. Сидя прямо, он примерял на себя это кресло, как ребенок, надевший праздничный костюм отца, испытывая и страх, и гордость. Вокруг его силуэта было много свободного пространства.
Сколько себя помнила Ливия, и до смерти их родителей Флавио никогда не питал особой привязанности к мастерским. Он даже предпочел переехать в Венецию, во дворец деда по материнской линии. А его учеба в университете до войны, где он изучал право, чтобы стать адвокатом? Ей казалось несправедливым это внезапное изменение курса. Она не могла бороться с членом семьи Гранди, нацеленным на работу. Сражение было бы проиграно заранее. Даже если речь шла о фантазии, капризе, закон был на его стороне. Рабочие, поставщики, клиенты будут обращаться к нему и ждать от него ответа, как слов мессии. Флавио не нужно ничего доказывать, ему достаточно быть.
У нее комок подступил к горлу. Она почувствовала укол ревности. Флавио мог в любой момент взять в руки бразды правления мастерскими, и все тут же согнутся перед ним в поклоне. Потому что он был ее старшим братом. Потому что он был мужчиной.
– Я всю ночь разбирал счета, – продолжил он. – Ситуация намного критичнее, чем я думал. Почему ты не сказала мне правду, Ливия?
Она покраснела. Ей удавалось уклоняться от ответов на вопросы Флавио в течение нескольких недель. Поскольку он не интересовался мастерскими и даже подумывал об их продаже, она не сочла нужным говорить ему об этом, чтобы не потворствовать его планам.
– Бонджорно! – раздался низкий голос Тино. Он возник в дверях с обмотанным вокруг шеи красным шарфом и потухшей сигаретой в зубах. – Я пришел за новостями.
На секунду он остановился, явно удивившись, увидев Флавио в кресле Алвизе. Он прищурился, его взгляд скользнул от брата к сестре, в глазах зажегся огонек любопытства.
– Спроси об этом у своего босса, – сухо ответила Ливия. – Отныне ты будешь обращаться к нему. Начиная с этого утра Дом Гранди обрел нового директора.
Она положила папку на стол.
– Вот предложение по серии ваз, которую нам заказал большой магазин в Нью-Йорке. Они хотят получить функциональные вазы, а не просто декоративные предметы, какие мы делаем обычно, но Тино с удовольствием сообщит тебе все подробности.
– Ты куда, Ливия? – воскликнул Флавио, нахмурив брови. – У тебя нет причин разговаривать со мной в таком тоне.
– Ты о чем? – бросила она с невинным видом. – У меня дела в городе, мне нельзя опаздывать. Желаю вам обоим хорошего дня.
С высоко поднятой головой она поспешно вышла из комнаты, чтобы скрыть слезы, застилающие ей глаза.
Мужчины обменялись мрачными взглядами. Флавио развел руками и поднял глаза кверху.
– Женщины…
Тино постоял молча несколько секунд, затем с понимающим видом покачал головой.
– Да… но сколько таланта! – пробормотал он.
Под жемчужно-серым сводом зимнего неба дома, окаймлявшие улицу деи Ветраи, жались друг к другу в тусклом свете дня, глядя на мир полузакрытыми глазами. Неподвижный канал отливал металлическим блеском ружейного ствола. Жители Мурано передвигались быстрым шагом, выпуская изо рта клубы пара.
Ливия не ощущала холода. С непокрытой головой, небрежно набросив на плечи свое старое черное пальто, она шла по улице опустив руки, чувствуя себя бабочкой, бьющейся о стекло в тщетных попытках выбраться наружу. Она не осознавала, что чувствует, гнев уступал место тревоге. Ей очень редко приходилось ощущать подобную неуверенность. Не зная причин, по которым Флавио так внезапно решил проявить инициативу, она понимала, что он только что завладел ситуацией. Возможно, он не разделял любви членов семейства Гранди к стеклу, но он унаследовал их упорство. Он никогда не отступится, пока не добьется того, что задумал. И это было самое страшное, потому что Ливия не имела ни малейшего представления о намерениях своего брата.
Дрожь пробежала по ее телу. Мастерскими мог управлять лишь один капитан. Что бы ни говорил Флавио, для нее здесь не было места. По крайней мере, какого она хотела бы. Слова дедушки, произнесенные в тот день, когда она поссорилась со своей лучшей подругой, раздались у нее в голове: «Будь осторожна, малышка, гордость Гранди иногда становилась причиной их гибели… А у тебя ее в избытке». Она по своему опыту знала, какими болезненными могут быть удары по самолюбию.
– Ну что, ты узнала новость?
Она не слышала, как сзади подошел Марко. У него был хриплый голос, словно он простудился. Толстый шерстяной шарф был три раза обмотан вокруг его шеи.
– Не понимаю, о чем ты, – сказала Ливия, притворяясь безразличной.
Она направилась по набережной в сторону маяка, где находился один из причалов вапоретто.Марко, не раздумывая, пошел за ней.
– Флавио наконец вспомнил о своих обязанностях. Ты не можешь на него за это сердиться. Теперь, когда Алвизе не стало, он должен исполнить свой долг. А ты – свой.
Ливия молча поднялась на мост. Серо-голубая лодка скользила по водной глади.
– Ciao [36]36
Привет! (ит.).
[Закрыть], Марко… Ciao,Ливия… – крикнул лодочник.
– Ciao,Стефано, – ответили они хором, не глядя в его сторону.
Она ускорила шаг, но Марко не отставал.
– Ты простудишься, если не наденешь пальто.
Ливия резко остановилась и повернулась к нему с вызывающим видом.
– Послушай, Марко Дзанье, ты не имеешь права ни указывать мне, ни читать нравоучения. Ты мне не отец и не брат. Ты всегда стремился влезть в мою жизнь, но мне ничего не надо от тебя, слышишь? Когда ты, наконец, оставишь меня в покое?
Несколько секунд он молча смотрел на нее. Над их головами кричали чайки.
– Ты становишься еще красивее, когда злишься, – произнес он с одной из своих самодовольных улыбок, которые одновременно раздражали и пугали ее.
Марко был влиятельным человеком. Семья Дзанье имела связи в высших финансовых и политических кругах. Марко был наследником семейства, непревзойденного в искусстве лавирования, недосказанности, знающего в совершенстве все механизмы, которые позволяли сбить с толку противника. Эти связи распространялись и на Рим, где один из дядей Марко уже много лет вращался в кулуарах различных правительств, и Марко любил пользоваться своим положением с самого раннего детства. Когда говорили о ком-нибудь из Дзанье, лица становились более чопорными, как в церкви.
В Италии остерегались таких загадочных отношений с властью, стараясь держаться подальше от этих в большей или меньшей степени безликих богов, которые с нескрываемым злорадством дергали людей-марионеток за ниточки. Лишь на бурных заседаниях коммунистической ячейки имя Дзанье сопровождалось нелестными эпитетами.
– Ты прекрасно знаешь, что есть только одно решение, – продолжил он тихо. – Ты отказываешься его признавать, но не можешь игнорировать, и поэтому бесишься. Алвизе здорово подвел вас, запретив продавать мастерские. Вам нужны живые деньги, но ни один банк не даст вам кредит, потому что ситуация слишком нестабильна, а изделия Гранди воспринимаются не так, как до войны. Когда вы последний раз получали приз на международной выставке? А когда у вас был последний крупный заказ? Тебя не спасут те несколько штук бокалов, которые ты отнесла старику Горци. Ты сражаешься с ветряными мельницами, Ливия. И теперь Флавио тоже знает об этом.
Он выдержал паузу, взгляд его был полон сочувствия. Ливия не могла вспомнить, чтобы она хоть раз испытывала к кому-нибудь такую ненависть.
– Единственный человек, который может вас спасти, – это я. Если хочешь, чтобы мастерские Гранди продолжали существовать, ты должна выйти за меня замуж. Я профинансирую Флавио, и он сможет восстановить производство. В противном случае ваши печи угаснут одна за другой, и Дом Феникса скоро станет лишь красивым воспоминанием.
Ливия надела пальто, застегнула его на все пуговицы, затем решительным жестом затянула пояс на талии.
– Знаешь что, Марко? – заговорила она, поднимая капюшон. – У меня даже не получается разозлиться. Скорее, ты вызываешь у меня сострадание. Опуститься до шантажа, чтобы найти себе жену… Как жалко ты выглядишь, мой бедный друг!
Он резко схватил ее за руку.
– Флавио согласен со мной, но не решается сказать тебе это в лицо. Похоже, твой братец робеет перед тобой! Но я тебя не боюсь. Когда-нибудь ты все равно станешь моей женой.
– Отпусти меня, Марко. Отпусти меня немедленно, – произнесла Ливия ровным тоном, отчеканивая каждое слово.
Он помедлил пару секунд, прежде чем подчиниться. Не добавив ни слова, она отправилась к причалу, где с вапореттогроздьями высыпали пассажиры с покрасневшими от холода лицами.
Коридоры отеля были пусты. В целях экономии горел один настенный светильник из двух. На лестничном пролете бра, украшенное цветами из розового и голубого стекла, арабесками и витыми узорами, тоже было погашено. Если бы оно горело, возможно, Ливия не решилась бы подняться по ступенькам. Яркий ослепительный свет, требующий определенности, мог бы ее отпугнуть, но полумрак, где все только угадывалось – силуэт портье, позолоченные номера на дверях, патриции в своих барочных рамках, – был ее союзником.
Венеция мало подходила для мягкосердечных и чувствительных натур. Воинственная Светлейшая больше всего на свете обожала секреты. Дерзкая соблазнительница в загадочной маске, накрашенная, напудренная, когда-то она снисходительно наблюдала за скользящими по ее каналам гондолами с задернутыми шторками, скрывающими от любопытных взглядов тайную любовь.
Касаясь пальцами стены, Ливия на цыпочках шла по коридору. Пушистый ковер заглушал звук ее шагов. Этим же утром, сидя в кафе с Франсуа за чашкой горячего шоколада, она с невинным видом узнала номер его комнаты, утверждая, что по второму этажу отеля бродит привидение когда-то зарезанного постояльца. Он отказался ей верить и даже умудрился рассмешить ее, хотя ей было совершенно не до смеха в этот день.
«Хуже всего, что это вышло преднамеренно», – подумала она. Они гуляли после обеда, затем она оставила его без объяснений посреди площади Сан-Поло, у подножия дворцов, украшенных гирляндами, с арочными окнами и возвышающимися над портиками скульптурами. Охваченная внезапной тревогой, она сослалась на забытую встречу и убежала, немного стыдясь своего малодушия. Он опешил от неожиданности. Перед ее внутренним взором то и дело всплывало его расстроенное, немного обиженное лицо, и рука, которую он протянул, словно пытаясь ее удержать. Он даже пробежал за ней несколько метров, но ни одному иностранцу еще не удавалось догнать венецианку, решившую затеряться в улочках своего города.
И вот теперь она стояла возле двери комнаты с номером 210; ее нервы были напряжены, голова опущена. Из окна, выходившего на канал, доносился шепот воды, ласкающей ступеньки, покрытые темными водорослями, и облупившиеся кирпичные стены. У их подножия виднелся треугольник лунного света.
Ливия постучала. Один раз, другой. Не очень громко, чтобы не разбудить, если он спит, может быть, чтобы он не услышал. Если он не ответит на третий стук, она расценит это как предзнаменование и уйдет. Наверное, он крепко спал. Чего ему было ждать от нее?
Внезапно на нее навалилась усталость. Она почувствовала тяжесть всех своих сомнений, груз одиночества, которое заставляло кровь медленно течь в венах и клонило к земле. Ливия себя не узнавала.
Будучи суеверной, она все же в третий раз слегка коснулась двери, чтобы совесть ее была чиста. На крашеном дереве было несколько невидимых царапин, которые нащупали пальцы. Итак, дело сделано. Она пришла, он не открыл. Судьба распорядилась именно так.
В глубине души она была этому рада. В конце концов, ей не нужен был ни он, ни кто-либо другой. Она ощутила приятное чувство жалости к себе. Но как же быть с той серьезностью, которую она прочитала на его лице, когда он смотрел на нее, думая, что она этого не видит? Он так непосредственно оказал ей поддержку, как будто раскрыть объятья незнакомке было для него обычным делом, и она не смогла устоять. А как объяснить то ощущение, когда она прижалась щекой к его плечу всего на несколько секунд, от силы на минуту, и ей показалось, что она делала это всю жизнь? В такие мгновения время останавливается. Все возвращается на свои места во вселенной, все становится правильным. И от этого где-то в глубине души будто пробуждается эхо потерянного рая.
Она развернулась в тот момент, когда открылась дверь.
Он был в белой рубашке, расстегнутой на груди, и темных брюках. Его волосы были взлохмачены, в руке догорала сигарета. «Значит, он не спал», – подумала она и ощутила мгновенную гордость, уверенная, что не спал он из-за нее.
Его лицо не выражало удивление. Застыв, он молча смотрел на нее. Она зачарованно уставилась на родинку, видневшуюся в вырезе рубашки, и впервые за все время с того момента, как приняла решение, ощутила робость.
Зачем она пришла к этому мужчине, о котором почти ничего не знала? После того как она потеряла дедушку, лишилась мастерских, где стал распоряжаться Флавио, который проявлял рвение безбожника, внезапно обращенного в веру, что в ней осталось от Ливии Гранди? Вот уже несколько дней она словно плыла по течению, и ей совершенно не за что было ухватиться. Ей казалось, что она превратилась в некое бесплотное существо. Ливии льстило внимание этого мужчины, то восхищение, которого он не мог скрыть. Ей нравилась его манера слушать, неподдельный интерес ко всему, что она говорила. Возможно, ей просто нужно было успокоить себя, увидев этот отблеск в его пылком взгляде, чтобы убедиться, что она еще существует.
И потом, был еще Марко. Она не могла легкомысленно относиться к его угрозам, так как он привык добиваться своего. Всю вторую половину дня она то и дело представляла прикосновение его рук к своему телу, его рот с мясистыми губами, его желание власти, и тогда испытывала приступ тошноты. К счастью, Марко не мог серьезно навредить Мастерским. Но пока она будет оставаться для него желанной добычей, он сделает все возможное, чтобы вырвать у нее согласие выйти за него замуж. Чтобы положить конец этому шантажу, ей нужно было освободиться, лишив его объекта вожделения – ее самой. Тогда на своем троне властителя Марко Дзанье будет выглядеть как голый король.
Однако теперь, когда этот мужчина стоял перед ней, его плечи казались слишком широкими, а тело чересчур крепким. Такую реальность во плоти она себе не представляла. «Это нелепо, – подумала она. – Я не смогу».
Он наклонил голову, внимательно глядя на нее.
– Я не ожидал, что вы вернетесь. Вы не очень хорошо выглядели, когда мы расстались.
Она пожала плечами.
– Неприятности.
– Надеюсь, ничего серьезного?
– Пока не знаю, – прошептала она, отведя взгляд.
Ей не хотелось лгать. Она отказывалась опускаться до поисков каких-то оправданий. Хотя ей следовало бы взять на себя ответственность за свой поступок. Девушка не приходит просто так к мужчине в час ночи. Она вызывающе вскинула подбородок, поскольку ничего не собиралась доказывать, так как пришла сюда только ради себя, ради себя одной.
В эту секунду совершенно неожиданно Франсуа Нажель улыбнулся ей без тени насмешки или упрека, и его улыбка была такой великодушной и потрясающей, что у нее перехватило дыхание.
– Зато я знаю, – произнес он и отступил от двери.
Она немного помедлила. В жизни бывают моменты, когда больше невозможно оставаться собой, когда ноша становится слишком тяжелой и мечтаешь только о том, чтобы стать кем-то другим, даже если это будет всего лишь иллюзией. Поэтому дерзкая похитительница света не устояла перед ясным взглядом голубых, почти бирюзовых глаз, напомнивших ей отблески опалового стекла.
Холодный металлический свет разбудил Франсуа. Он несколько секунд пребывал в оцепенении, не понимая, где находится. Знакомое ощущение… Во время войны он редко ночевал две ночи подряд в одном и том же месте. Кровать с чистыми простынями была в то время роскошью, и он научился это ценить. Чаще всего приходилось довольствоваться матрасом на полу, потертой полкой в поезде, сеновалом с несколькими охапками сена.
Раздался звон колоколов. Это тоже был привычный звук – в Меце церкви не забывали лишний раз напомнить христианам об их долге. Однако настойчивый шум, проникавший в приоткрытое окно, не имел отношения к его родному городу. Весла шлепали по воде канала, натужно гудел катер, чьи-то быстрые шаги стучали по мостовой.
Ливия…
Он открыл глаза: кровать была пуста. Он поднялся, посмотрел вокруг. В белом свете зимнего утра мебель казалась обнаженной. Никаких следов молодой женщины. Может быть, все это ему приснилось? Невозможно, ни один сон не может оставить в душе столь неизгладимый след. Он ощутил легкое беспокойство.
В нем осталась память о каждой частичке ее кожи, о мягкой плоти грудей, наполнивших его руки, о сосках, твердевших под прикосновением его пальцев. Он помнил слегка выпирающие ребра, плавную линию бедер, чуть впалый живот, и вновь испытал захлестнувшие его эмоции, когда он наконец осмелился погладить ее интимное место, открыть для себя каждую складочку ее тела, чувствуя, как она вздрагивает под его поцелуями.
Особенно ярко он помнил то мгновение, когда вошел в нее, тепло, которое окутало его со всех сторон. Он еле сдержался, чтобы не закричать, поскольку ощущение было настолько мощным, что почти причиняло боль.
Почувствовав головокружение, он потерял ощущение времени и пространства. Весь мир сосредоточился в этих бархатных прикосновениях, в этом чреве, принимающем его, освобождающем от всех сомнений, прогоняющем прочь тревоги и кошмары, словно он проник наконец в ту часть неба, о существовании которой даже не подозревал.
Он ощущал, как ее ногти царапают его плечи, чувствовал укусы ее зубов. Он испытывал боль одновременно с облегчением, поскольку эта боль возвращала его к реальности. Пот стекал по их телам, аромат ярости и страсти окутывал их. Его оргазм был такой силы, что после этого он почувствовал себя уничтоженным.
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Замерев над ней, с бешено бьющимся сердцем, он смотрел на нее, восхищенный ее волосами, разметавшимися по подушке, ее светящейся кожей, на которой в полумраке, создаваемом ночником, играли тени, пока не поймал на себе ее серьезный бесстрастный взгляд. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но он не нашел слов. Он никак не мог осознать, что с ним только что произошло. Он лег на бок, продолжая обнимать ее. Зарывшись лицом в ее буйные кудри, он вдруг испытал приступ панического страха и прижал ее к себе так сильно, что она запротестовала, легонько стукнув его кулаком.
Он ослабил объятья, но не выпустил ее из рук, одновременно тяжелую и легкую, обхватив ногами ее бедро, прижавшись торсом к ее груди, чувствуя на своей шее прикосновение ее губ. Он закрыл глаза, чтобы насладиться ощущением ее дыхания на своей коже. Сколько времени они лежали так, слушая, как кровь пульсирует в венах, одновременно такие близкие и такие далекие? Несколько минут, несколько часов, всю ночь? Должно быть, он заснул, и она, не разбудив, снова ускользнула от него, неуловимая, чарующая, приводящая в отчаяние.
Он почувствовал прилив гнева. У него вдруг возникло ощущение, что венецианка просто использовала его. Не снизойдя до объяснений, она пришла к нему посреди ночи и отдалась с такой непринужденностью и страстью, что он потерял голову. Затем она снова исчезла, как воровка. Чем он заслужил такое неуважение к себе?
Разозлившись, он вскочил и запутался ногами в одеяле. Пока он высвобождался, его взгляд упал на измятую постель.
«Бог мой! – мысленно воскликнул он. – Как же это возможно? Как это я ничего не заметил?»
Что-то незримо изменилось этим утром в мастерских Гранди. Когда Франсуа хотел толкнуть ворота, они не поддались. Он поискал глазами звонок и увидел шнурок, свисавший вдоль стены. Когда он дернул за него, во дворе раздался звон колокольчика.
Парализующая летаргия последних дней, рожденная туманом, похожим на паутину, которая окутала город, размывая следы и углы домов, бесследно исчезла. Под ровным серым небом, излучавшим ровный свет, все казалось более резким: выступы домов, грани колоколен. Время от времени холодный порыв ветра леденил щеки, продувал одежду и хлестал непокорную лагуну.
Он снова коротким движением дернул за шнурок. Наконец какой-то силуэт отделился от стены. Он узнал крупного молодого мужчину, который помогал Ливии в работе. Тяжело ступая, словно земля с трудом отпускала его ноги, рабочий приблизился к Франсуа.
