Текст книги "Дыхание судьбы"
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
И теперь эта тайна открылась его взору. Когда-то эти фужеры приобрел король Франции, к великому разочарованию остальных европейских дворов. Как и в случае многих других изобретений того времени, формула считалась навеки утерянной. Андреас прочел ее вполголоса. Бог мой, это было так просто… Но вместе с тем хитроумно и неожиданно.
Несколько секунд он сидел неподвижно, словно загипнотизированный, устремив взгляд в пустоту, затем поднес тетрадь к лицу и вдохнул запах, исходящий от ее страниц. Конечно, она почти не имела запаха, но все же, если бы он не боялся показаться смешным, то мог бы поклясться, что ощутил аромат соли и диких трав, тины и ветра.
Церковный колокол прозвонил три часа. Выйдя из задумчивости, Андреас поспешно сунул тетрадь в конверт, подобрал с пола расческу, билет на поезд и положил их в сумку. Бросив быстрый взгляд на пол, он убедился, что больше ничего не выпало.
Капли пота блестели на его лбу, ему вдруг стало нехорошо. Никогда еще он не проявлял такой бестактности. Это было недостойно по отношению и к себе, и к молодой итальянке. Андреас закрыл глаза и потер их кулаками. Он решил для себя, что ничего не видел, что забудет формулу и навсегда прогонит из памяти еще стоящие перед глазами образы.
Он взял вазу, выключил свет и вышел во двор, где от мороза у него моментально перехватило горло, словно в наказание за его проступок.
Именно тело Ливии первым встревожило Элизу: в ее движениях появилось нечто новое, некая плавность, контрастирующая с возбужденностью последних дней, и эти проскальзывающие временами едва уловимые улыбки, с оттенком снисходительности, будто теперь она знала ответы на все вопросы…
Вначале Элиза подумала, что невестка ждет второго ребенка, но, разглядывая по-прежнему стройный силуэт молодой женщины, талию, подчеркиваемую обтягивающими блузками, она сделала вывод, что ошиблась, и это ее успокоило.
Потом она решила, что всему причиной ее новая работа. С тех пор как в распоряжение Ливии была предоставлена мастерская, она частенько запиралась там утром и покидала ее только к обеду, а если и посвящала послеобеденное время своему сыну, все равно потом убегала из дома, утверждая, что бродит по городу в поисках вдохновения. Она не хотела никому показывать первые наметки своей работы. Единственным, кто их видел, был старый Андре Мюнстер, мастер, уже вышедший на пенсию, который приходил раз в неделю и обучал ее основам ремесла.
Франсуа был в восторге. «Посмотри, она вся сияет!» – говорил он сестре. Элиза не могла этого отрицать. Ливия никогда не выглядела такой цветущей и красивой: блестящие глаза, растрепанные волосы, сияющая кожа. Она щебетала на итальянском со своим сыном, напевала, когда думала, что ее никто не слышит, вприпрыжку спускалась по лестнице. Счастливые люди зачаровывают, так же как свет притягивает к себе насекомых летним вечером перед грозой. «Но при этом они обжигают себе крылышки, – подумала Элиза, – а некоторые люди готовы на убийство, чтобы завладеть счастьем других».
Франсуа радовался, что нашел способ сделать свою жену счастливой, но, отмечая его безмятежный вид, Элиза не могла сдержать раздражения. Разве он не понимает, что здесь что-то неладно? Когда она просыпалась на рассвете, от предчувствия чего-то неизбежного у нее пересыхало во рту. Она была одновременно встревожена и возбуждена, а также нетерпелива, поскольку смутно чувствовала, что Ливия постепенно приближается к краю пропасти.
В тот день, когда Карло спал после обеда в своей комнате, к ней подошла Ливия.
– Я вернусь к четырем часам. Вы можете присмотреть за малышом, Элиза?
Со второго этажа она наблюдала за тем, как Ливия вертится перед зеркалом в коридоре. Молодая женщина поправила жакет с меховым воротником, разгладила юбку из красной шерстяной ткани, которая была выше колена. С тех пор как она обнаружила публикуемые в «Jardin des modes» [69]69
Французский женский журнал мод («Сад мод»), издававшийся с 1923 г.
[Закрыть]выкройки и открыла в себе небольшой талант портнихи, школьница превратилась в сверхэлегантную француженку. Она водрузила на голову шляпку, натянула перчатки, сделала перед зеркалом пируэт и выпорхнула из дома, хлопнув дверью.
В ту же секунду Элиза бесшумно спустилась по лестнице. Накинув на плечи шаль, она пересекла сад и вошла в мастерскую своего деда.
В комнате стояла тишина, здесь витал резкий запах скипидара и уксуса. В бледных солнечных лучах кружилась пыль и свет отражался от кусочков стекла, которые вырезала Ливия. Элиза даже не взглянула на зарождавшийся витраж.
В мастерской было прибрано, пол подметен. Угломер, ножницы с тремя лезвиями, щипцы для разлома по надрезу были аккуратно разложены, но она продолжала рассматривать присутствие итальянки в этом священном месте как вторжение. Тем не менее Элиза считала, что следует быть прагматичной. Когда она увидела, как горячо Франсуа защищает свою жену, то решила не закрывать ей доступ в мастерскую. Она всегда предпочитала не вмешиваться в ход событий, а находить наилучший способ извлечь из них пользу.
Элиза принялась тщательно обыскивать комнату, но надо было торопиться. Хотя она и попросила Колетту присмотреть за ребенком, не стоило надолго оставлять его с прислугой.
В ящиках стола для сбора витража она нашла гвозди, алмазные резцы и шпатели. В отделениях шкафчика обнаружила тряпки, рулоны бумаги, а также коробки, которые открыла одну за другой. Когда она перебирала цельные листы стекла и обрезки, то постаралась не пораниться. Со стеклом нужно было обращаться осмотрительно. Дедушка всегда поднимал листы обеими руками. «Мастерская – не место для ребенка, – ворчал он, размахивая руками, – брысь, поиграй во дворе, малышка…» Изгнанная в сад, она прижималась лицом к стеклу, чтобы наблюдать за дедом, но очень быстро это занятие ей надоедало.
Во встроенном шкафу она увидела емкости с сернистым свинцом и хлористым серебром для глубокой окраски стекла, а также флакон с плавиковой кислотой. Изображение черепа напоминало о соблюдении необходимых мер предосторожности. При травлении кислотой следовало точно соблюдать инструкцию, ни в коем случае нельзя было допускать контакта с кожей. Она закрыла шкаф и раздраженно оглядела комнату.
Обязательно должна быть какая-то деталь, которую она сможет использовать в нужный момент, но поиски осложнял тот факт, что она совершенно не представляла, что именно нужно искать. Ее нервозность нарастала.
– Думай, – прошептала она, пытаясь успокоиться. – Это где-то здесь…
Открыв платяной шкаф, она удивилась, увидев там зимнее пальто Ливии, но потом вспомнила, что Франсуа подарил ей новое на Рождество, с отделкой из норки, а это было потерто на вороте и рукавах. В карманах она обнаружила мелочь, красную обтрепанную ленту и пару шерстяных перчаток.
Элиза не смогла бы объяснить, что толкнуло ее заглянуть под сукно, покрывавшее стол для резки стекла. Оно было достаточно плотным, чтобы сгладить неровности листов стекла, приготовленных для резки. Была это интуиция или удача? Она приподняла край сукна и просунула под него руку, надеясь не порезать пальцы об осколки стекла.
Наткнувшись на два листочка бумаги, она сразу поняла, что нашла то, что искала. Она осторожно вытащила их из тайника, постаравшись запомнить, как они лежали.
Элиза подошла к витражу, чтобы лучше рассмотреть их на свету, и обнаружила сложенную вдвое афишу, на которой была изображена хрустальная ваза с гравировкой, на ее взгляд, чересчур перегруженная рисунком, и проштампованный входной билет на выставку Монфоконского хрустального завода. Ей было знакомо это место, поскольку она покупала там до войны графины и хрустальные сервизы. На билете стояла дата, с момента посещения выставки прошел месяц.
Ее не удивляло то, что Ливия посетила выставку, но почему молодая женщина солгала? Она сказала им, что ездила в Нанси, но когда Франсуа попросил ее описать свой день, поведала, что была только на площади Станислава и в музее, где были собраны произведения Школы Нанси [70]70
Созданная в 1901 г. группа художников-единомышленников, объединенных в ядро нового направления – индустриальных художников.
[Закрыть]. Она подробно описала стеклянные изделия Эмиля Галле и братьев Даум, инкрустированную мебель Мажореля и с особенным восторгом мозаичные витражи Жака Грюбера, поэтичность которых больше всего тронула ее душу. У Франсуа был удовлетворенный вид учителя, слушавшего примерную ученицу.
«Зачем намеренно о чем-то умалчивать, если человеку нечего скрывать? – думала Элиза, вертя в руках афишу и билет, словно они могли выдать ей свой секрет. – Для чего нужно было так тщательно их прятать?»
Она аккуратно положила их на место под сукно. Оглядевшись, она убедилась, что не оставила здесь следов своего пребывания.
У нее была только одна возможность все выяснить: когда невестка снова отправится на очередную свою так называемую прогулку, нужно будет проследить за ней, и она ни секунды не сомневалась в результате.
Она должна была почувствовать удовлетворение от того, что оказалась права, но, открывая дверь, Элиза заметила, как дрожит ее рука.
Комната отеля выходила окнами на узкий мрачный двор с облупившимися стенами. Занавеска неопределенного цвета, который когда-то был зеленым или голубым, немного приглушала холодный январский свет. В углу возле умывальника висело полотенце. Из крана капала вода. Вытянувшись в одежде на кровати, единственном месте, где можно было комфортно расположиться, учитывая тесноту комнаты, сцепив руки на затылке, Андреас слушал, как капли воды бьются об раковину со следами ржавчины.
Время от времени скрежет стула об пол, надрывный кашель в соседней комнате напоминали ему, что он не один на белом свете. Когда кто-то открывал воду, трубы жалобно гудели.
Андреас распахнул окно, чтобы прогнать запах затхлости и плесени, пропитавший стены. Он жил здесь уже около месяца и, несмотря на все его усилия, избавиться от этого запаха не удавалось. Из-за своей неподвижности он напоминал себе надгробный памятник в виде лежащей фигуры. Молча глядя в потолок, он ждал ее. Он был готов ждать ее часы, дни, месяцы напролет, хоть целую жизнь.
По сути, что ему было о ней известно? Так, малозначительные детали, из которых складывался смутный образ, словно персонаж театра теней. Он знал, что она любила смотреть, как горят спички, пока те не обжигали ей пальцы; что она всегда распутывала волосы руками; что красный цвет был ее талисманом; и что она грызла ногти, как непослушный ребенок. Он знал, что одна ее бровь чуть изогнутее другой, что ее пристальный взгляд затуманивается, когда она заговаривает о родном доме как о чем-то, к ней не относящемся, сиплым голосом, придававшим ее словам иной смысл. Андреас словно прикасался к шершавым камням этого города, где у львов были крылья, слышал, как хлопали на ветру простыни, развешанные между домами, видел красную лодку, причалившую у ступенек, которые покрывали водоросли и мох… Он знал, что она всегда снимала обручальное кольцо, прежде чем прийти к нему.
И еще он знал, что она опоздает. Она никогда не приходила вовремя, будто никакие часы не должны были вмешиваться в то, что она называла свободой. Она войдет в эту убогую комнату с улыбкой на губах, и он уже не будет видеть ободранных обоев, дешевых шершавых простыней и одеяла в пятнах. Настенный светильник в виде стеклянных цветов больше не будет слепить своим жестковатым светом. Перламутровая кожа ее щек, обнаженная шея в вырезе блузки откроют для него совсем другие краски. Солнечный свет ее родного города навсегда пропитал ее тело.
Совсем скоро они останутся без одежды. Они не хотели терять время на раздевание друг друга. Игры соблазнения были не для них. В их взглядах отражалось страстное желание, лишенное каких-либо уловок, жадность, затмевавшая все другие чувства, голод, попиравший условности, комплекс вины и стыд.
Стоя перед ним, она примется его разглядывать. Всегда один и тот же ритуал. Быть может, она опасалась, что он изменился с момента их последней встречи? Она как-то сказала ему, что, если он изменит ей, следы от рук других женщин проявятся на его теле, как симпатические чернила под воздействием тепла. Он будет стоять прямо, пытаясь держаться непринужденно, забыв о том, что нет ничего более неприятного, чем дерзкий взгляд, который смотрит на тебя в упор.
Он, в свою очередь, будет смотреть на ее высокую и полную грудь, нежно-розовые соски, затвердевшие от холода, талию и бедра, на это безукоризненное тело, безжалостно напоминавшее ему о себе. Он вспомнит о вздувшейся коже на своей ноге, об уродливых переплетениях шрамов на плече, словно выжженных каленым железом.
Он снова вспомнит о войне, и в глазах замелькают вспышки. Ослепительно яркий свет. Залпы «катюш» освещают горизонт. Смрад от сгоревших тел. Вопли раненых, пытающихся обеими руками удержать свои внутренности, вываливающиеся на белый снег. Он на мгновение закроет глаза, чтобы прогнать эти образы усилием воли. Зачем об этом думать здесь, сейчас? Возможно оттого, что мгновения, проведенные возле нее, тоже не были лишены ярости. Когда она впервые касалась губами его рук, он не оттолкнул ее, как других женщин, которых стремился забыть уже в тот момент, когда они отдавались ему, и безжалостный путь ее поцелуев проходил через все его раны.
Он почувствует, как ускорится его пульс, когда она возьмет в руку его пенис. Он вздрогнет, словно наэлектризованный, прерывисто дыша. Одной-единственной лаской, прикосновением пальцев она могла вызвать в нем бурю чувств.
Он сожмет кулаки, чтобы не дотрагиваться до нее. Теперь он хотел, чтобы она знала о власти, которую имеет над ним. В первый раз она ни о чем не просила, ни к чему не побуждала. Он обладал ею, как любой другой мужчина стремится обладать женщиной, проникая в нее. Когда она испытала оргазм, он почувствовал, как ее внутренние мышцы охватывают его, увлекая в бездну, и их тела содрогались еще несколько минут.
Тем не менее, несмотря на возбуждение их тел, выступивший соленый пот на коже, он осознавал, что она остается недосягаемой, и решил, что ей тоже нужно познать силу этого влечения. Он не хотел в одиночестве переживать драму их любви.
Поэтому, как и каждый раз, он будет ждать, пока она сама сделает первый шаг. Она, раскрыв ладонь, прижмет руку к его груди там, где бьется сердце, чтобы он ощущал контуры каждого ее пальца. Она вопьется ногтями в его кожу. Одной рукой он обнимет ее за талию. Она встанет на цыпочки и прижмется к нему, оставляя на нем неизгладимый след от своего тела.
Ароматы их дыханий смешаются, они упадут на кровать. С беспокойной горячностью он будет целовать ее шею, округлые плечи, потом губы скользнут к груди, роскошной и возбужденной, и ее кожа будет пахнуть персиком, жасмином и пряностями. Она выгнется, чтобы принять его в себя, и с этой секунды в мире будет существовать только она, ее опьяняющие раскрытые бедра, малиновые губы, бархатные прикосновения, мускусная влажность, переливчатые отблески ее глаз.
В дверь постучали.
Андреас поднялся. На короткое мгновение кровь ударила ему в голову.
Она пришла. Она здесь.
Он ждал ее столько часов, столько дней! Всю свою жизнь.
После акта любви они остались лежать обнявшись, ноги их были переплетены, голова Ливии покоилась на его плече. Страсть постепенно утихла. По его размеренному дыханию она поняла, что он уснул, и улыбнулась, удивленная, что впервые за все время их знакомства он наконец прекратил обороняться и позволил себе расслабиться.
Она приподняла голову, чтобы как следует рассмотреть его. Его веки вздрагивали, словно он боролся с какими-то злыми демонами. Во сне черты его лица утратили суровость, очертания губ казались более мягкими, а глубокая складка между бровями разгладилась, превратившись в едва заметную линию.
Она ощущала, как под ее рукой вздымается его грудь. После той всепоглощающей лихорадки, которая заставила забыть их обо всем на свете, эта неожиданная кротость привела ее в замешательство. У нее вдруг сжалось сердце. Ей стало не по себе от чувств, которые она испытывала, видя его таким беспомощным. Она не хотела видеть Андреаса уязвимым, это стало бы очередной угрозой в ее жизни.
Ливия отодвинулась от него резким движением, и он сразу же проснулся. Несколько мгновений он смотрел на нее затравленно.
– Что случилось? – спросил он, увидев, что она села на краю кровати, завернувшись в одеяло, спиной к нему.
– Мне нужно идти.
– А я думал, что ты сегодня располагаешь временем.
Она не ответила и нагнулась, чтобы собрать свои вещи. Один чулок куда-то подевался. Придерживая рукой волосы, чтобы они не касались пола, она опустилась на колени и заглянула под кровать. «Что я делаю? – растерянно подумала она. – Что я забыла в этой убогой комнате, где ползаю по полу?» Она покраснела. Впервые за все это время ей стало стыдно. Прикусив губу, она выпрямилась.
Пока Андреас курил, она кое-как привела себя в порядок у раковины. В маленьком овальном зеркале ей было видно, что он отвернулся, не желая смущать ее. Он мог быть резким в словах, но умел также проявлять неожиданную деликатность. Она угадывала в нем некую хрупкость, подобную той, что возникает в гравируемом хрустале из-за мелких, но опасных трещин, в результате чего он может рассыпаться на осколки во время полировки. Ей хотелось бы лучше его узнать, вынудить больше говорить о себе, но им не хватало на это времени.
Она знала лишь, что он чудом вернулся живым с русского фронта, почти в беспамятстве пройдя немыслимое количество километров, что голод и жажда доводили его до галлюцинаций, что его родной дом заняли чужие люди и что он был изгнан из своей страны. Она знала, что его мать умерла у него на руках в лагере беженцев в Баварии, как только он туда добрался, что его сестру Ханну изнасиловали, у нее родилась девочка, которая теперь была чуть постарше Карло.
Ей пришлось клещами, по крупицам вытаскивать из него сведения о его жизни, о которой он так неохотно рассказывал, с присущей мужчинам безотчетной стыдливостью, поскольку они считали подобные признания слабостью. Его недоверчивое молчание напоминало ей Флавио. Мужчин научили делиться с женщинами только своим телом и более ничем, и она все чаще об этом жалела.
Застегнув блузку, она повернулась к нему. Его пронизывающий взгляд застал ее врасплох.
– Почему ты так быстро уходишь? – спросил он.
Ливия пожала плечами, в горле стоял ком. Как ему объяснить то, чего она сама не понимала? Она нуждалась в нем так неистово, что из-за этого просыпалась по ночам. Она помнила о нем каждую секунду, его образ был отпечатан на ее коже, в мыслях, в памяти. Ей казалось, что она дышит только благодаря ему. Когда она занималась своим сыном, по ее телу порой пробегала дрожь, потому что образ Андреаса был слишком ярким, и она чувствовала себя виноватой, отбирая у своего ребенка то, что ему полагалось по праву: ее полное присутствие, абсолютную верность. У нее возникало смутное ощущение, что она его предает.
Напряжение между ней и Андреасом усиливалось еще и оттого, что у него не было других занятий, кроме как вечного ожидания ее. Он ушел с Монфоконского хрустального завода через неделю после их встречи. Его отпустили, потому что он уже отработал полгода, предусмотренные контрактом. Он снял комнату в первом же отеле, на который наткнулся, выйдя из здания вокзала. Его дни ничем не были заполнены. Ливия не знала, как именно он проводил свое время до того момента, как она приходила к нему. Он говорил, что выпил кружку пива в кафе напротив, пересек улицу, поднялся в комнату и затем терпеливо ждал.
Ливия подходила к отелю с другой стороны, спрятав волосы под шляпу или платок. В вестибюле, проходя мимо хозяина или его супруги, она отворачивалась. Они никогда ее ни о чем не спрашивали, но она ощущала на себе их тяжелые враждебные взгляды. Она знала, что Андреас платил им, чтобы они не беспокоили их.
Когда она поднималась на его этаж, у нее перехватывало дыхание и ее сердце учащенно билось, потому что лестница была довольно крутой. Она никогда в жизни не испытывала подобного упоения. Ее любовник был единственным, кто мог успокоить глухую тревогу, распространяющую яд по ее венам. Занимаясь с ним любовью, она становилась совсем другой женщиной, и больше ничего не имело значения, кроме этих мгновений. От прошлого и будущего оставались лишь осколки страхов, угрызений совести или заблуждений, но их острые края больше не ранили ее. Под ласками его рук и губ она чувствовала себя непобедимой.
Они встречались уже несколько недель, каждый день, кроме воскресенья, которое Ливия проводила с мужем и сыном. Однажды Андреас шутя заметил, что даже у внебрачных пар складываются свои привычки. Она почувствовала себя оскорбленной.
– Ответь мне. Что-то не так?
Ливия раздраженно отвернулась. Ей не хотелось ничего объяснять. Внезапно все показалось ей слишком сложным. На нее навалилась невыносимая усталость. Ей захотелось вернуться домой, вытянуться в темноте на кровати и заснуть глубоким сном. Одной. Ей необходимо было побыть одной.
– Мы с тобой дважды изгнанники, Андреас, – вполголоса произнесла она. – Из своей страны и в нашей истории любви.
– Ты говоришь ерунду!
Пока он торопливо одевался, она невольно залюбовалась его телом.
– Ты можешь вернуться в Венецию, когда захочешь. Это твое высокомерие толкнуло тебя на отъезд, а твоя гордость мешает тебе вернуться. Тебе стоит только сказать мужу, что ты хочешь увидеть свою семью. Думаешь, он тебе не позволит? Вряд ли. Судя по твоим рассказам, он привык плясать под твою дудку.
– Не впутывай его в это! Мне не в чем его упрекнуть. Франсуа – отличный отец и безупречный супруг.
Андреас грубо схватил ее за руку и так близко склонился к ней, что она почувствовала его дыхание на своем лице.
– А как любовник?
Ливия смотрела на него в упор.
– Тебя это не касается.
– Как раз наоборот, потому что ты занимаешься с ним любовью, когда ты не со мной.
– Отпусти меня немедленно! – прошипела она сквозь зубы.
– Как думаешь, что бы он сказал, если бы узнал, что делит свою жену с другим мужчиной?
Она выдержала паузу, опустила глаза на руку Андреаса, затем по очереди разжала его пальцы. На запястье остался красный след.
Разъяренная, она подняла голову.
– Это угроза?
Он кисло улыбнулся и поднял руку. Она не шелохнулась. Тогда, невероятно нежным жестом, он погладил ее по щеке, провел по губам большим пальцем.
– Нет, Ливия, – прошептал он. – Никаких угроз… Я испытываю только гнев. И быть может, печаль.
Андреас раскрывался так редко, что это всякий раз заставало ее врасплох. Он обнял ее, привлек к себе, и она закрыла глаза.
– Я должна туда идти, – тихо сказала она.
– Я знаю.
Ливия прижалась к нему всем телом, ей захотелось умереть. Она стояла не шевелясь несколько секунд. Где взять силы, чтобы оторваться от этого мужчины? Она вдохнула его запах. Кровь бежала по их венам одинаково медленно, наполняя их одним и тем же отчаянием. Тянулись секунды, исполненные соединившей их страстью, но уже отравленные неизвестностью, которая вступит в свои права, как только она шагнет за порог.
Андреас отстранился, взял в руки бархатную шляпку, лежавшую на стуле, и водрузил на ее волосы. Он неумело поправил буйные кудри. Она пребывала в таком смятении чувств, что внезапно ощутила себя парализованной. Он улыбнулся ей с неожиданной нежностью.
– Беги… – прошептал он, подталкивая ее к двери.
В коридоре Ливия оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на него.
– Завтра? – неуверенно спросила она.
– Конечно, синьорина Гранди, как вы можете в этом сомневаться?
Он закрыл дверь, а Ливия стояла неподвижно, разглядывая царапины на дереве. Лишь приближающийся шум голосов заставил ее уйти.
На улице она пошла быстрым шагом, на ходу надев обручальное кольцо, думая о том, возможно ли устоять перед этим неистовым влечением, не одобряемым ни людьми, ни Богом, которое существует само по себе, наполняя ядом и околдовывая привкусом свободы.
Ливия проскользнула во входную дверь, словно воровка. Она с облегчением вздохнула, увидев, что коридор пуст, и прислонилась к двери, чтобы немного отдышаться. В доме стояла тишина. За окном опускались сумерки, и в холле второго этажа уже зажгли свет, падающий и в прихожую. Тень от кованых перил лестницы падала на пол, образуя ромбы.
В воздухе витал легкий аромат корицы, пряностей и карамели. Должно быть, сегодня после обеда делали пирожные. Она еще больше разволновалась, прикрыла глаза. Было что-то мучительное в этих успокаивающих ароматах безмятежной семейной жизни, когда дети ждут сладостей, поступки взрослых гармоничны, а души правдивы, когда замужняя женщина не отдается своему любовнику в комнате убогого отеля.
Когда она возвращалась домой после свидания с Андреасом, ей всегда требовалось некоторое время, чтобы привести в порядок мысли. За эти несколько недель она стала настоящей актрисой. Вначале ей нужно было выйти из образа Ливии Гранди, любовницы гравера по хрусталю из Богемии, чтобы хорошо сыграть роль супруги и матери.
Она освоила искусство лжи и умолчания, научилась разговаривать с мужем, думая в это время о любовнике, позволяла своему телу двигаться, выполнять какую-либо работу, когда ее мысли уносились далеко. Вернувшись из отеля в первый раз, с сердцем, выпрыгивающим из груди, она была уверена, что ее разоблачат, и не могла понять, почему Франсуа и Элиза не замечают, что она только что покинула объятия другого мужчины. Разве адюльтер не оставил клейма на ее лице?
Ливия получила религиозное воспитание. Она совершала смертный грех, поэтому иногда испытывала безотчетный страх, поднимавшийся из глубин ее сознания. С тех пор как Андреас вошел в ее жизнь, она перестала молиться, считая, что больше не имеет на это права. Лихорадочное возбуждение сменяли периоды мрачной подавленности. Разрушая ее смертоносное оцепенение, ворвался вихрь эмоций, с которым она не могла совладать. Но ей слишком хорошо объяснили в детстве одну вещь, и она в этом не сомневалась: однажды, рано или поздно, придется расплачиваться за свои грехи, и цена будет высока, потому что она предавала мужчину, которого ей не в чем было упрекнуть, который относился к ней с нежностью, любовью и уважением.
Прежде чем отправиться к своему сыну, она взглянула на себя в зеркало. Ей показалось, что черты ее лица стали более четкими, их линии – более чистыми. Теперь детская округлость ее щек бесследно исчезла, в уголках рта пролегли две легкие складки, а во взгляде появилась новая сила. Даже ее походка стала другой.
Когда Андреас любил ее, она переставала думать обо всем, что шло не так в ее жизни, и довольствовалась тем, что просто существует. Ей был необходим этот образ самой себя, отражение которого она видела в его пристальном взгляде. Ливия ни о чем не жалела, ведь она наконец стала женщиной.
Проходя мимо двери в гостиную, она услышала шум голосов. Внезапно раздался смех Элизы. Ливия никогда не слышала, чтобы она так смеялась – весело, непринужденно. Кто мог быть в гостях у золовки? Заинтригованная, она подошла ближе и открыла дверь.
Все лампы были зажжены, в камине потрескивал огонь. Серебряный поднос с кофейником и красивым фарфоровым сервизом стоял на низком столике. В комнате царила атмосфера праздника. В кресле спиной к ней сидел темноволосый мужчина.
– А вот и Ливия! – воскликнула Элиза.
Ее щеки раскраснелись, глаза весело блестели. Сережки переливались в лучах света. К великому удивлению Ливии, золовка в этот момент показалась ей почти красивой.
– Поскольку я не знала, в котором часу вы вернетесь, я предложила вашему другу подождать вас в гостиной. Присоединяйтесь к нам.
Мужчина встал, плавно повернулся, и Ливия не могла решить, что было более нелепым: увидеть свою золовку кокетливой или обнаружить в гостиной Марко Дзанье?
– Buonasera [71]71
Добрый вечер (ит.).
[Закрыть], Ливия.
Она словно окаменела. Выражение безмятежной невинности, которое она, вернувшись домой, нацепила на лицо, приклеилось, будто гипсовая маска.
– Вы выпьете с нами кофе, Ливия? Или вы предпочитаете горячий шоколад, как Карло? Он полдничает на кухне с Колеттой после прекрасно проведенного дня.
Если бы Ливия не была так поражена появлением Марко, она вряд ли сдержала бы улыбку. Она впервые слышала, чтобы Элиза болтала просто так, не по делу. Золовка была невероятно возбуждена.
Марко смотрел на Ливию с довольным видом человека, которому удалась его проделка. Она скользнула взглядом по его элегантному серому костюму с узкими брюками, поплиновой [72]72
Поплин – ткань из хлопка, шелка или химических волокон, в поперечный рубчик. Из поплина шьют блузки, мужские сорочки.
[Закрыть]рубашке и красному галстуку в темный горошек. От кончика своих ботинок с заостренными мысами до волос, тщательно зачесанных назад, он выглядел безупречно. Ливия сдержала нервный смех. Марко Дзанье, собственной персоной, словно сошедший с модной гравюры стоял с важным видом посреди гостиной дома Нажелей… Абсурд! Вспомнив его опасное обаяние, она уже не удивлялась поведению Элизы, но была рада, что Франсуа уехал на несколько дней в Везле по делам. Он бы вряд ли обрадовался присутствию Марко под крышей своего дома.
– Что ты здесь делаешь? – строго спросила она.
– Так-то ты встречаешь старого друга детства, с которым не виделась целую вечность! – произнес он делано скорбным тоном. – Я думал, ты будешь счастлива меня видеть.
– С какой это стати? Нам нечего друг другу сказать.
– Я хотел сделать тебе сюрприз.
– Я не люблю такие сюрпризы. Как ты узнал, где меня найти?
– От Мареллы, конечно… Ты же прекрасно знаешь, что со мной она никогда не умела держать язык за зубами. Тем более с тех пор, как стала моей женой.
– Ты женился на Марелле? – растерянно спросила она, заметив наконец обручальное кольцо на его пальце.
Воспоминания нахлынули с безжалостной ясностью. Неспокойные воды лагуны, крик чаек, рассекающих небо когтями, черный корпус гондолы, поднимающейся по каналу деи Ветраи… Они все так хорошо друг друга знали, потому что выросли вместе, их судьбы были навсегда переплетены: их объединяли надежды, вкусы, слабости… Что удивительного было в том, что он женился на ее лучшей подруге? На мгновение она испытала злорадное удовлетворение, подумав, что он женился на Марелле лишь потому, что не смог добиться ее, но тут же одернула себя. Марелла была очаровательной, живой, аппетитной девушкой с миндалевидными глазами, сверкавшими словно черные звезды, и ее семья была ничем не хуже семейства Дзанье. Для Марко это была выгодная партия, но вряд ли это относилось и к подруге.
– Вы наверняка хотите узнать, как поживает ваш брат? – выдернула ее из задумчивости Элиза.
«Какое ей дело?» – раздраженно подумала Ливия. Она ни секунды не сомневалась, что у Флавио все замечательно. Если бы она осмелилась, то спросила бы скорее о Тино и мастерских, но она не хотела, чтобы Марко догадался, до какой степени ей их не хватает.
Ливия глубоко вздохнула и села на край кресла, чтобы успокоиться. Ее отношения с Марко не касались золовки. Она попыталась взять себя в руки. Странно, но даже если она остерегалась Марко и была уверена, что его приезд не сулит ей ничего хорошего, она все же чувствовала, что они с ним заодно. Возможно, они были врагами, но они оба были венецианцами.
