Текст книги "Там, на войне"

Автор книги: Теодор Вульфович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

– Бабу-уля, так как зовут у них старшего сына?

– Тимохвей. Евонная жинка туточки у нас на взгорье…

– А младшего?

– Ахванасий. Тильки вин хворый…

Мы пробрались к окопу пехоты – они его уже отрыли полным профилем. Станковый пулемет стоял на своем месте. Расчет находился поблизости. Казалось бы, все в полном порядке. Как из-под земли появился их воинский предводитель. И был он совсем нехорош. Нет, не в том смысле – на ногах он держался вполне твердо (тем более что в узком окопе полного профиля упасть довольно трудно). А вот соображал он по какой-то особо завихряющейся кривой, стремящейся к нулю… Он довольно долго сосредоточивался, словно старался произнести какое-то очень длинное слово на неизвестном ему языке:

– Зззззверрррр-мшшшшина – «БЛЯВРО»… (хотя пулемет был обыкновенный «максим») Ищщщщщо нне прррыстрыыылял, – он трогал и гладил свой пулемет двумя руками, как козу перед дойкой. – Шшшш-урррануть ннннадо, – он потянулся к коробке и попытался заложить пулеметную ленту в приемник.

Я повис у него на руках и, как мог ласково, пытался добраться до его сознания:

– Младший лейтенант, дорогой (он был немного старше меня), ты только не вздумай сейчас стрелять – все дело нам испортишь. – Он упорно тянулся к лентам. – Учти, вот сейчас мы – вот Он и Я! – туда! Пойдем!.. Понимаешь? Пожалуйста, младший лейтенант, пока свой замечательный пулемет даже не заряжай! Сержант! – прикрикнул я на пулеметчика, который стоял рядом и на первый взгляд был трезв. – Мы двое будем на дамбе. Не стрелять! И не дайте ему выстрелить! Я знал, что так резко разговаривать с пехотой не рекомендуется, могут выкинуть из окопа, и не обязательно в сторону своих войск, но сейчас у меня не было выбора.

Пулеметчик (первый номер) мялся и молчал, а его второй номер сидел поодаль на дне окопа. Луну начало заволакивать тучкой.

– На обратном пути тоже не вздумайте нас обстреливать!

– Ннниии-шшшш… – булькал и шипел младший лейтенант, имитируя понимание.

– Младший лейтенант, дорогой, запомни: если ты хоть притронешься к своему пулемету, когда мы будем перебираться туда или возвращаться обратно, если хоть одна пуля вылетит из ствола твоего замечательного «максима»… – я уже говорил чуть громче, чем полагалось на переднем крае в ста пятидесяти метрах от противника, – то обязательно не промахнись и пристрели меня! А то я доберусь до этого окопа и обязательно прикончу тебя прямо в этом гнезде. Усвоил?.. Сержант, понял?

– Я ему нэ дам, – наконец сказал пулеметчик.

И за это краткое обещание я был ему благодарен.

Наступила нужная минута. Мы расстались с пехотным предводителем, и, к его чести надо заметить, он не только не упал, но и держался молодцом. Вздрюченные до предела, заряженные этим затянувшимся расставанием (Иванову вся эта кутерьма тоже не легко далась – он прикрывал меня со спины…), мы двинулись к дамбе.

Сколько же сил надо израсходовать, сколько ухищрений применить только для того, чтобы выйти на задание и начать задуманное дело?! При этом надо неотрывно следить, чтобы кто-нибудь из своих же тружеников войны – помощников, соглядатаев или соратников, не шмякнул бы тебя мордой об землю. И все в неустанной заботе о тебе лично и о нашей общей победе! А о противнике уж и говорить нечего – пока собираешься и выходишь – вообще не до него. И вот так почти всякий раз… Чего там хныкать? Это данность, и с нею надо управляться. Зато и врагу нашему было и будет всегда очень трудно – потому как почти невозможно предусмотреть наши действия, если мы их сами предусмотреть не можем. Это наше единственное утешение.

И только тут в голове все-таки промелькнуло: «А как же Корсаков договаривался с младшим лейтенантом? Не мог же он нарезаться до этого уровня за последние пятнадцать минут?» Но впереди уже были другие, настоящие заботы, и развивать эту мысль было незачем… А вообще-то наш брат умеет и за тридцать секунд нарезаться так, что в большом стратегическом сражении вытрезвиться не успеет…

Мы залегли у самого основания дамбы, и тут же выглянула луна – довольно кривое рыло, словно ее доской с одной стороны приложили, а с другой выкатил флюс – это ее так перед полнолунием корежило. Но самым главным в эту минуту была не конфигурация луны, а то обстоятельство, что на участке старшего сержанта Корсакова никакой стрельбы не было. Нам следовало лежать и ждать. В моей голове, как штырь, торчали Корсаков и некоторые серьезные сомнения в его адрес. Он нас подводил…

Тучка второй раз наползала на лунный диск, а стрельбы не было. Стал вслушиваться в ту южную сторону, где был противник, и мне показалось, что там появилось какое-то шуршание, шевеление, тихое бурление речи. Во мне делала стойку и уже замерла в готовности некая терпкая осторожность, она прижимала к земле, не пускала вперед, и тут же, рядом, просыпалась нарастающая, непреодолимая, магнитная тяга туда, в темноту, в чужое, враждебное и неизведанное пространство. Это означало – «Пора!».

Лунный свет почти не проникал на землю, только чуть-чуть подсвечивал края облаков.

Я двинулся на дамбу, но Иванов ухватил меня за ремень, чуть попридержал, и я не успел моргнуть, как он уже был впереди, наверху, и переползал на другую сторону. «Только бы они сейчас не осветили». Ползу за ним. Теперь главное – не останавливаться, и быстрее, быстрее. По отлогому скосу ползти трудно. Перехожу на крабий ход – почти прижат к земле, на руках и ногах двигаюсь по насыпи боком– быстро догоняю Иванова. Останавливаю его. Объясняемся жестами: «Если осветят, если луна станет проглядывать, перемахиваем на ту сторону– и отлеживаемся»… – «Понял». – «Вперед!» Он тоже движется боком – голова повыше, и просматривается пространство с обеих сторон, слева и справа от дамбы… Опять стоп! Если что-то подстроено, то еще немного – и мы очутимся в западне. Поэтому – перемахнем на ту сторону заранее и так проверим, ждут они нас или нет?.. Тут уж я перемахиваю первым. Он за мной… Лежим. Слухом врезаюсь в тот берег – кроме очень отдаленного говора, ничего не слышно. «Корсаков с Повелем как провалились, курвины сыны! Не вмазались ли они сами в какую-нибудь ловушку?»

Только двинулись, и тут же начала выползать луна– фонарище! Вовремя перебрались. Она светит с той стороны, а мы в тени. Лежим, распластались, автоматы прикрываем, чтобы случайно не сверкнуло. Мощное облако опять стало заволакивать светило. Но тут хлопок (словно рядом с ухом!), и в небе вспыхнула ракета. Следом справа, вниз по речке, началась перепалка, и такая сноровистая, хлесткая – автоматы били наши и «шмайсеры». Я сразу понял, что это не Корсаков с Повелем. Там заваривалось что-то погуще. Словно в подтверждение раздался орудийный выстрел и следом застрочил пулемет (наш танковый – по колотьбе слышно). Первое, что застучало у меня в башке, – это проклятия: мало того, что в назначенное время наша группа отвлечения не сработала, а тут еще в самый неподходящий момент заварилась эта перепалка, сейчас фрицы всполошатся, и нам, в лучшем случае, катиться назад с поджатыми хвостами, А с другой стороны, заваруха была значительно дальше намеченного места и уводила внимание противника куда-то далеко в сторону и в глубь нашей территории. Надо было шевелиться. И побыстрей!

Так же внезапно, как и началось, все стихло. Только вода журчит на затворе плотины.

«Вперед?» – предложил я жестом, Иванов кивнул – значит, вперед.

Дальше ползем по этой – крутой стороне. Держимся за землю, за воздух, один за другого – как бы только не булькнуть в воду. Сволочная работа. Хорошо, что дамба скоро кончится. Там какое-то бурчание, но слов не разобрать. Дамба уперлась в их берег. Иванов задерживает меня, мол, «я пойду первым». Прямо у его носа показываю пальцем: «Нет! Выйдем вместе. В разных местах. Ты здесь. Я вон там». (Тогда у одного из нас есть шанс уйти, если они ждут и готовы. Но, судя по тихому бурчанию в отдалении, не ждут. Иначе бы не разговаривали.) Вдавливаюсь в землю, перевалил на отлогую сторону. Выдерживаю паузу. Можно?.. Медленно поднимаюсь на берег. Иванов, как зеркальное отражение, возникает с той стороны – жест в жест, движение в движение – есть контакт!.. Хочу вытянуть руку, чтобы указать направление, но он начинает движение до жеста, чуть опережает команду. Вот это и есть чутье.

Еле-еле пробивается лунная подсветка – виден небольшой бугорок. Сердце замирает и вот-вот остановится. Бездыханно и совсем беззвучно начинаем движение к бугорку, готовые каждый миг в любое шевеление всадить автоматную очередь. Если, конечно, они нас не опередят на какую-то долю секунды. Ничего общего со страхом эти ощущения не имеют – это совсем другое: все силы, все мысли словно отделяются от тебя и движутся поодаль, а пространство вокруг становится густым и безвоздушным. Вот так мы добираемся до заветного бугорка. Я опускаюсь на него. Он приземляется рядом. Мы в открытом дворе той крайней хаты, о которой говорили с бабусей. Держимся друг за друга и делаем первый вдох… второй… главное, чтобы он был совсем бесшумным. Давлю большим пальцем себе за ухом, до боли, чтобы не всхлипнуть, не захлебнуться… Иванов тоже давит себе где-то под носом и хватает воздух широко раскрытым ртом – он у него большой. Только бы не поперхнуться, не закашляться… Какой горячий у него выдох! Как из печки. Звука у вдоха совсем нет – умеет дышать… На четвертом или пятом вдохе я понимаю, что мы сваляли огромного дурака! Это не бугорок, а чья-то крыша. Возвышение насыпное. Под нами что-то есть Иванов тоже понимает это, и я показываю ему на основание бугорка – со стороны воды. Он кивает. Но заглянуть туда по кратчайшей не удастся– можно напороться на ствол пулемета. Надо обойти со стороны хаты… Он обходит бугорок, а я разгибаю чеку у гранаты. Снова лучше бы не дышать.

Иванов выныривает из-за этого бугорка с непогасшей сигаретой. Тот не докурил почти треть – жирно живут! Ныряю в укрытие: просторная нора – пулеметное гнездо, земля теплая, жилая и две гильзы от ракет. Следы ножек пулемета. «Тьфу ты! Кочующая пулеметная точка. У них три-четыре гнезда на один пулеметный расчет. Вот они и патрулируют от одного к другому и постреливают оттуда – делают вид, что их много, а на самом деле не хватает.

… «Теперь – что в хате?.. Все может быть!» Снова вылезаем под бугорок. Уже можно шептать друг другу в ухо: «Ты прижимаешься к стене хаты между входной дверью и первым окном. Я за вторым окном. Если что– гранаты в окна!» От бугорка до хаты метров двенадцать– четырнадцать. Иванов занимает свою позицию, но я не знаю, заметили из хаты нас или нет. Я тоже уже на своем месте. Теперь мы оба готовы, и тут еще неизвестно, кто кого. Слюнявлю указательный палец левой руки, а в правой пистолет и граната с отогнутой чекой. В случае чего успеваю перехватить. Иванов стоит на полусогнутых, готовый к прыжку и к окну и к двери. Надежный парень. Мокрый палец положил на оконное стекло в самом уголочке, чтобы не прострелили руку (в крайнем случае, уж пусть палец), и начинаю двигать пальцем по стеклу. Непрерывно. Вот пискнуло, и тихо, на высокой ноте стекло запело. Остановил руку, делаю паузу, чтобы привлечь внимание к этому звуку. И снова вожу мокрый палец по стеклу – попискивает, попискивает и словно зовет. Заглядываю в окно – никого. Опять вожу по стеклу, оно начинает петь увереннее. Но заглядывать надо осторожно, а то прямо в лоб влепить могут. А в хате люди есть, потому что от хаты дух идет живой, человечий. И тепло. Все-таки заглядываю снова – опять никого. Но там, внутри, есть какое-то шевеление, вроде бы как советуются. Даю знак Иванову – да он, наверное, и сам слышит. Опять пищит стекло, и в отсвете ночи краем глаза вижу внутри хаты белизну рубахи – немец или власовец не стал бы вот так подставляться под выстрел. Кто-то открыто припадает к стеклу. Женщина. Ладонями держится за виски. Делаю ей знак – «дверь открой!». За окном внутри у стекла уже две белые тени– таращат глаза и не знают, что делать. Боятся. В открытую показываю – «Свой! Вот он я! Дверь открой. Скорее!». Ведь, чем черт не шутит, хозяева могли услышать и увидеть, а постояльцы могут спать. Иванов перепрыгивает и встает с дальней стороны двери, освобождая мне эту – ближнюю. Если что не так, мы встретим их огнем двух автоматов. Дверь без малейшего скрипа растворилась (вот она, смазка), и на пороге женщина в белой рубахе. Она совсем некстати виснет у меня на шее и ладонью прикрывает мне рот. Но это, согласитесь, лучше, чем пуля. Хоть руки у меня заняты, но я отвечаю на ее душевный порыв – как-никак свои! Но тут же отстраняю ее, уверен, что враги внутри хаты. Хочу сделать шаг вперед, и тут же в проеме появляется пожилой мужчина, тоже в белой рубахе, – хозяин; он всем своим существом и руками показывает – «Не здесь, не в хате – вон там!»– и тянет руку в сторону нашего бугорка. Еле шепчу: «В хате есть?» – «У хати ни. Тама!» И снова тянет руку во двор.

У меня наполовину отлегло: там пока их нет.

В это мгновение Иванов рванулся, почти перекрыл меня от хозяев и направил ствол автомата в сени. Оттуда из мрака показалась третья фигура в белом. Женщина сразу зашептала:

– То наш, наш, – еле слышно проговорил старик.

– Тимофей, что ли? – спросил я.

– Ага, Тимохвей, – обалдело произнес мужик на вид лет тридцати (но все это тише тихого).

– Вин з той, з вашей стороны, – прошептал старик как оправдание.

– Знаю, – ответил я.

– Почикайтэ, я з вами, – произнес Тимофей и двинулся в глубь хаты.

Иванов молча ухнул за ним в сени, и через несколько секунд они оба вышли оттуда, Тимофей в пиджаке прямо на нижнюю рубаху.

– Там его братан. Говорит, хворый, – сообщил Иванов.

– Афанасий, что ли?

Тимофей покрутил головой, словно у него свело шею.

– Усих тут знаете? – проговорил он.

– Через одного, – ответил ему Иванов.

– Я вам все как есть укажу. А назад з вами пойду. Мени туда надо.

Он даже не спрашивал разрешения – сам решил! Прощаться не стали. Двинулись.

– Вон там охвицерское общежитие.

– Власовское?

– Ни, нэмэцкое. Вон там штаб, – он махнул рукой на юг.

– Немецкий?

– Ни. Власовский.

– Тьфу твою, расплетень! Вот перепутались…

– Дайте чего-ось. Оружия. А то я з голыми руками…

Вот-вот. Дашь, а тебя этим же оружием и прикончат… Да и не полагается.

– Я ему гранату дам. Авось не подорвется? – сразу предложил Иванов.

Как-никак, а здоровый мужик в хате на воюющей территории всегда вызывал подозрение: как же это он не на фронте, не в плену, не в обучении и не в могиле? А не дезертир ли? Или и того хуже, полицай?! Но тут выручала Тимофеева готовность сразу пойти с нами. Да и бабуся что-нибудь сказала бы или намекнула, в крайнем случае.

– Валяй, – сказал я Иванову.

Он протянул гранату Тимофею и в двух фразах обучил обращению с ней.

– Вот за это кольцо дернешь и кидай. Сам ложись, а то убьет.

Тимофей был дядечка заметный – на полголовы выше нас и в плечах не слаб. Я сказал ему:

– Веди в офицерское. На подходе отодвигаешься и будешь ждать. Если мы кого-нибудь сгребем, идешь на подмогу. В случае чего, отходим к дамбе.

– Я з вами на ту сторону пойду, – твердил Тимофей. – У меня жинка тама, – он уже старался говорить по-русски.

Двигался он по своему селу уверенно, нас припрятывал, а сам шел почти открыто. Выходим прямо на большой барак. Он стоял торцом к пойме реки. Для захвата здание было удобно: длинное, многокомнатное, в торцах окон нет, вход-выход один – по всей видимости, мы его вдвоем удержать смогли бы. И тут у меня аж засвербило в мозгу: «Очень может быть, что мы их сейчас сильно тряханем, но ничего не добудем: вдвоем «языка» нам не взять (даже при Тимофее, третьем) – ведь это офицерское общежитие!» Мы к настоящему бою и захвату дома не готовы. Мы годились в этом составе только для нормальной разведки противника. Но странное дело, мы подобрались уже довольно близко к постройке, а ни одного часового не видно: разве что они из-за близости к линии раздела с противником вели скрытую охрану? Тогда мы сами могли вмазаться, тем более что луна высунулась и видимость стала преотличной.

Я уже хотел было отправить Иванова на ту сторону постройки, а самому с Тимофеем остаться со стороны входа, когда Тимофей сказал:

– Тут чего-то не так. Обождите. Я проверю.

– А не застрянешь там?

– Они ж меня знают. А в случае чего, – он показал гранату. – А пистолет не дадите?

– И гранаты хватит. Мы будем близко.

И он открыто пошел к дверям. Мы вмиг договорились, как и куда будем уносить ноги и как будем прикрывать друг друга, но тут следует признаться, это, скорее всего, было опасение, что Тимофей, не ровен час, нас выдаст. Ну что поделаешь? Война располагает к настороженности и подозрительности больше, чем к открытости и доверию.

Тимофей появился внезапно. Он стоял в рост и ничуть не таясь произнес с недоумением:

– Пустой. Никого.

– Куда ж они делись?! – вырвалось у Иванова, а мне показалось, что меня в один миг дочиста обокрали.

– Ты что, шутить вздумал?! – У меня аж спина похолодела.

– Уси были тут. Я сам бачил, – размахивал гранатой Тимофей. – Своими вочами! – Он понимал, что мы перестаем ему доверять.

– А ну, не размахивай тут гранатой! – Это действительно было опасно.

– Двинули к штабу! – уже скомандовал он как предводитель.

К штабу так к штабу. Но все равно опять это было хоть и огорчительно, а везение: мы в бой не ввязались, приказ не нарушили, а момент для действия, кажется, накатывался самый подходящий. Загадки тут никакой не было: пустое пулеметное гнездо, отсутствие часовых, брошенное офицерское общежитие – надо было поскорее все проверить, а главное понять, только здесь отходить будут или по всей полосе нашего корпуса. Поймать противника на отходе – это большое везение.

Мы перебегали от хаты к хате, от стены к стене. Для Тимофея все эти мазанки были знакомы. Он не давал нам высовываться и перебегал первым. Затащил он нас довольно далеко в глубь обороны. И тут мы увидели зарево костра. Разделял нас сарай или рига, которая во мраке ночи казалась непомерно огромной. Там, за ней, мелькали и суетились тени.

Остановились, Тимофей сказал:

– О! Ш т а б!

Голоса: русские, украинские, немецкие – мешанина! Местность украинская, роты власовские, офицерня и заградительные отряды эсэсовские – сучий коктейль.

Штаб – большая хата – прямо скажем, дом без крыльца; из двери вывалился какой-то чмурь, он нес два ящика – один на другом, не тяжелые – и направлялся к костру.

Иванов меня и Тимофея пригнул к земле – в освещенное пространство входил часовой в полной форме, даже в каске. Власовцы вчера в окопах были без касок (без касок – особое фронтовое пижонство, это, как у них, засученные рукава или, как у нас, тельняшки). Часовой довольно спокойно прогуливался вокруг штабной хаты, даже чуть-чуть мурлыкал себе под нос. Значит, напряжения нет – не боится. Может быть, даже хорошо, что Корсаков всех их не перебаламутил?.. А?..

Иванов пальцем ткнул себе в грудь – мол, «я беру!»– и вынул финку из ножен. Что-то в этот момент он показался мне чуть смелее, чем следует.

Часовой скрылся за углом хаты. Я спросил:

– А ты пробовал?

Он простодушно ответил:

– Ни разу.

Стало ясно, откуда у него такая легкость.

Надо было сразу решить, что делать. В помещение штаба входили какие-то тени и выходили нагруженные ящиками – кто слишком легкими, кто непомерно тяжелыми. Шли по одному, внутри не задерживались. Помещение подолгу пустовало. Не торопились, не суетились, свет из хаты наружу не пробивался, только чуть подсвечивал силуэты в проеме двери при входе и выходе. Часть бумаг и имущества предназначалась в костер, часть грузили в машину, которая стояла за забором. Мощный дизель равномерно тарахтел, постукивая клапанами. Тут нельзя медлить – они вытащат последний ящик из хаты и… Дуй – не догонишь. Прошептал Иванову в ухо:

– Берем вместе.

Тимофей встрепенулся. Ему показал: «Сидеть!» Он кивнул, хотя, кажется, ничего не понял. Мы оба одновременно выскочили на траверз часового и затаились у заднего угла хаты, возле маленькой постройки. Иванов прижался ко мне, я слышал удары его сердца. Ждать не пришлось. Это тоже было везение. Часовой, мурлыкая, вышел из-за угла. Дальше все решили доли секунды. Левой рукой зажал ему рот и рванул плотный торс на себя, в правой был нож, каска слетела с его головы, сильно ударила в лицо Иванову, он все равно успел вышибить из его рук винтовку, хотел опередить меня, наши правые руки переплелись и помешали одна другой – часовой мычал и вот-вот мог вырваться, в следующее мгновение откуда-то сверху, через наши головы, упал сильный удар – не мой, не Иванова. «А-а, чтоб тебе!»– это Тимофей огрел часового гранатой по обнажившейся башке. «Чмурь! Граната же могла взорваться!!!» – вот была бы потеха! Для власовцев и эсэсовцев… Но не взорвалась. Иванов оскоромился и прирезал контуженого. Уложили прямо под стеной. Пока клали, я снял с него ремень с патронташем и вместе с карабином положил на него – на случай отхода. Карабин – надежное оружие, может пригодиться.

– Там есть кто? – спросил я обоих.

– Ни-и-и-и, – ответил Тимофей, вот тут уж спокойствие покинуло его, в нем все дрожало, но это уже была другая дрожь – он хлебнул боя.

– Держи вход, – сказал я Иванову. – Если что, стреляй. Тогда выходить буду через окна на ту сторону (с той стороны была наша дамба).

Я нырнул в хату, как в прорубь.

На полу горела парафиновая плошка и освещала помещение нижним светом. Окна были плотно занавешены одеялами. Вынесли еще не всё. Я хватал из ящиков пачки бумаг и засовывал за пазуху под гимнастерку – брал из разных ящиков. Зажег вторую плошку, их здесь валялось десятка полтора. По разгрому в помещении, перевернутой мебели, разорванным матрацам было ясно– отход. Еще несколько минут, и их здесь не будет. А значит, они вывезут все, что им необходимо, и не понесут потерь. По крайней мере, им так хочется. Поймать их на таком отходе – это везение.

Ворвался Иванов.

– Помочь?

– Мотай отсюда. Держи вход!

Он кинулся обратно к двери. Я поднял с пола бумажку – печатная форма строевой записки, заполнена от сего числа! Как они могли ее потерять? Записку спрятал отдельно в карман. Строевая считалась редким первейшим трофеем… Но я, кажется, потерял отсчет времени – провалился. «Бросай все!» Наступил на обе плошки, чтобы не подсветить свой силуэт на выходе, – этого мгновения может хватить для полного дурацкого завершения операции.

Во дворе снова услышал тарахтение дизеля – прогазовка. Из кузова кричали и звали кого-то, наверное, часового – оказывается, его звали Витюха.

– Гранаты!

От проема калитки в отсветах костра во двор ворвался какой-то хмырь, даже без оружия, – он вроде бежал за своим Витюхой.

– Бей, – выдохнул я, а сам кинулся к забору.

Разрыв моей гранаты и короткая автоматная очередь Иванова прозвучали вместе. Машина рванулась в темноту, а в кузове грузовика вопли глушили шум моторa.

«В потрох!.. В гробину!..» – кинул вторую гранату вдогон. Иванов успел выбежать к забору вместе с Тимофеем. Я вырвал из рук Тимофея эргодешку,[1]1
  РГД – ручная граната дальнего действия. – Авт.


[Закрыть] он увяз, не мог выдернуть чеку, кольцо осталось у него на пальце. Граната полетела в темноту. Эту, пожалуй, не докинул… Рвануло!.. Но кто знает – что лучше, когда они плашмя валяются в кузове или шмаляют по тебе из автоматов?

Стреляли по темным провалам, на тот случай, если здесь кто-то остался, а Тимофей вошел в раж, как заправский псих, размахивал руками и орал:

– Бей их!.. Огонь!.. У-у-у-у, сучьи псы! – Новую породу изобретал.

– Ракету! Только не перепутай – зеленую!.. А ты чего орешь?! Тимофей! Возьми карабин и патронташ – там под стенкой. На Витюхе лежит.

– На каком Витюхе?

– На твоем!

Тимофей ахнул и кинулся к хате. Зеленая ракета настилом пропорола темноту в сторону дамбы. Через несколько минут в штабе корпуса будут знать – «Противник начинает отход», еще есть время развернуть подвижные силы и давить их. Только бы побыстрее там шевелились! Не залеживались!..

Уже совсем затих вдали немецкий дизель, иссякли вопли-крики раненых и проклятия… Водворилась нефронтовая тишина – ну хоть бы собака тявкнула…

И вот тут где-то далеко-далеко послышались другие голоса. С восточной стороны. У меня внутри мигом все загудело, заколотилось не то набатом, не то дробью – верный признак, что бой не кончился: впереди еще кто-то и каждую секунду может начаться новый разворот. Голоса приближались…

Глава III

… Голоса приближались.

– Как бы нас от дамбы не отрезали, – сказал я.

– Задами проведу, – пообещал Тимофей. Он уже подпоясался и с немецким карабином в руке был похож на партизана, который потерял шапку в бою.

Иванов озирался по сторонам, будто ждал нападения со всех сторон сразу.

– Не дергайся! – цыкнул он на Тимофея. – Пристрелю ненароком.

Голоса приближались, но различить это кипение звуков было невозможно, да и чего здесь различать – это могли быть кто угодно, хоть бы и те власовцы, которых я уже знал по вчерашней заварухе (отделение покойного рыжего битюга), тут даже окрикнуть нельзя. На голос прошьют очередью. Очень опытные… В голове стало холодно, и появилось подобие некоей ясности. Без этой прозрачной холодности в миг опасности не обойтись– я всегда был и остаюсь благодарен провидению и за прозрачность, и за ясность, и за тот миг, в который они появляются.

– К дамбе не пойдем. Если они идут туда же, то мы окажемся прямо перед противником. Лоб в лоб. Пойдем верхом и будем загребать все время правее– так мы окажемся у них со спины или, в крайнем случае, с фланга.

Быстро разобрались с оставшимися гранатами (у Иванова осталось две, у меня – одна).

– Дай-ка эту мени, – сказал Тимофей как равному и протянул раскрытую ладонь. – Тую командир зашвырнул…

– Обойдешься, – не уступил Иванов. – Ты хоть стрелять из карабина умеешь?

– Тю-ю-ю! – ухмыльнулся Тимофей и сплюнул.

Мы шли по околице широкой разомкнутой цепью – в центре Тимофей (он, как-никак, здесь каждый бугорок знал), слева еле маячил Иванов, а я справа. Важно было, чтобы те, что двигались в ночи, не услышали нас первыми. Ветерок был боковой, нейтральный – ни нам, ни им не помогал. Подсвеченное лунным светом пространство мутно отражало любое видение, которое могло возникнуть в воображении. Легкое курлыканье голосов то возникало, то тонуло, но проникнуть в него не удавалось. Одно из видений начало проясняться: они передвигаются на ощупь. Они не знают дороги, не знают местности. И еще одна ясность – это не разведка. Разведка не станет разговаривать так неосторожно. Они не крадутся, а отпугивают. Махнул своим. Они подошли.

– Еще правее. Правее и крюком – зайдем им в тыл.

Луна светила жестким холодным светом – и за то спасибо! Мы увидим их первыми, вернее их силуэты. Только вот нет ли за ними второй цепи или группы охранения? Все опасения были про запас, главным было то, что мы передали сигнал отхода противника. Но почему до сих пор не слышно ни одного нашего танкового мотора – ведь на прогазовках их слышно километров за пять?

Через несколько минут к лунному свету заметно стала примешиваться серость приближающегося рассвета. Сзади нас, по всей видимости, никого не было. А вот впереди что-то замаячило – маневр удался! Там вышагивала еле различимая солдатская цепь, а в цепи переговаривались или подгоняли друг друга… Между цепью и нашей троицей виднелись еще две фигуры; по небрежному говорку и по отсутствию какой бы то ни было стройности, по сутулым спинам командира и его собеседника, по шагам вперевалку мы их определили– наши! Идут в сторону предполагаемого противника без тылового охранения! Раззявы! Даже на флангах нет дозоров. Ну и ну!! Мы идем за ними уже не прячась. Долго идем. И вот тут мне показалось, что я эти спины знаю, – вчера в пехотной атаке на правом фланге были точно такие две спины, но эти будут чуть поувереннее.

Своим показал – «Стой!» – и опустился на колено (легче будет плюхаться на землю – ведь братья славяне сначала обстреляют, а потом попытаются выяснить, не свой ли это, случаем).

Я не крикнул, а сказал как мог ровнее:

– Старшина. А старшина? – Не знаю почему, я решил, что это он.

– Чего тебе? – словно от мухи отмахнулся тот и даже не обернулся, продолжал идти.

– Послушай, старшина, – совсем обыденно продолжал я, потому что знал, как только он очухается, тут же в нашу сторону засандалит очередью.

– Ну, чего тебе… – Он остановился, обернулся и что-то в его голосе екнуло, он замер и спросил у своего спутника: – А сзади там кто? – Ответа не было.

– Старшина, останови бойцов, пусть передохнут. А сам иди сюда… Или я подойду?

– А ты кто такой? – В голосе послышались свинцом налитые ноты.

– Свой. Не бойся.

– Здесь все свои… – его дыхание сдало.

– Не чуди, старшина, правду говорю, свой. Ну какой резон? Я же мог что хочешь… А я окликнул.

– И сколько тут вас, своих? – Он тянул время.

– «До полным-полна и еще чуть!» – Это вполне приличная модель той полной похабщины, которой я ему ответил, но все из желания непременно доказать, что я действительно и неоспоримо «свой», да еще добавил – И все до одного… герои… Вроде вас.

Старшина мои обороты принял лучше, чем пароль вместе с отзывом. Он скомандовал:

– По-о-одразделение, стой! Сидеть пока! – Цепь как подкошенная повалилась на землю, а сам он направился к нам.

Его помощник остался стоять там, где стоял.

Старшина был с автоматом, а помощник держал винтовку наперевес. Рядом со мной уже был Иванов. Старшина остановился поодаль.

– Откуда взялись такие? – спросил он с неприязнью.

На взгляд он показался человеком пожилым, и тут надо было соблюсти деликатность.

– Погоди, старшина, – и сказал: – Гвардии рядовой Иванов! Посмотрите, чтобы Тимофей там со своими что-нибудь не сморозил.

Иванов принял игру и даже козырнул с форсом.

– Есть! – И побежал.

Пехотного старшину на передовой может удивить разве что проявление железной воинской дисциплины.

– Это вас вчера на бугре власовцы косили? – спросил я.

– Видел, что ли? – мрачно буркнул старшина.

– Видел.

– А откуда смотрел?

– Ну не из власовских же окопов!.. Из-за сарая, слева от тебя.

– А чего же не подмог?

– Хрен бы я сейчас с тобой здесь разговаривал, если бы подмог. Ты их крупнокалиберный помнишь?.. И задача была другая.

– Разведка, что ли?

Я-то его уже видел, а он меня не знал вовсе и потому был крайне настороже.

– Скажи своему, чтобы он сел на землю. Чего зря торчит?

Старшина гыкнул и жестом усадил на землю своего сопровождающего.

– Сами-то чьи? – спросил он.

– Танкисты.

– Где они, ваши танки?

– А везде…

– Какой день я их не вижу.

– Плохо смотришь.

– То-то мы оба здесь елозим. По мотору в каждой заднице.

Вечные подковырки между танкистами и пехотой. Я переменил тему.

– И это все, что у вас от той роты осталось?