Текст книги "Спортсмены"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Дмитрий Жуков,Александр Котов,Дмитрий Урнов,А. Ланщиков,Юрий Уваров,Е. Дмитриев,Александр Высоцкий,О. Лагнсепп,Е. Симонов,Владимир Артамонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Бесспорно, Всеволод Бобров был уникальным игроком, и, вполне возможно, попади он в любую другую команду, со временем о нем все равно бы заговорили. Но так быстро раскрыть свои способности Бобров мог только в команде Федотова. В матчах на первенство страны Бобров дебютировал в сорок пятом году и добился выдающегося результата – 25 забитых мячей за один сезон. Этот результат является рекордом армейского клуба и по сей день, хотя в том чемпионате участвовали только двенадцать команд.

Когда на поле появлялись армейцы, то соперники основное внимание уделяли, естественно, Федотову, затем уж Николаеву и Гринину. На эгом и строил свою игру Федотов, он старался побольше привлечь внимания к себе, а на самом деле постоянно старался вывести на завершающий удар Боброва. И Бобров бил.

Роль Федотова в команде никогда не исчерпывалась количеством забитых им голов и организацией игры на поле. Его присутствие в команде было самым сильным стимулятором для повышения индивидуального мастерства. На него, естественно, равнялась и молодежь. Интересно, почти большинство дебютов в армейской команде было успешным: ведь каждый знал, чтобы играть рядом с Федотовым, нужно играть приблизительно как Федотов. Между прочим, даже защитник Анатолий Башашкин говорил, что он по-настоящему научился играть в футбол у Федотова. Присутствие в команде Федотова спасало игроков и от такой «спортивной болезни», как зазнайство, хотя, возможно, в то время далеко не все поняли этого скромнейшего человека до конца.

Трибуны шумят, трибуны ликуют, трибуны неистовствуют... А по гаревой дорожке совершают традиционный и такой для них привычный круг почета армейские футболисты – чемпионы страны 1951 года. Впереди команды идет знаменосец, по одну сторону печатает шаг старший тренер Борис Андреевич Аркадьев, по другую – тренер Григорий Иванович Федотов. Итак, еще один сезон позади. Сопротивление динамовцев преодолено – они заняли только пятое место. Начинается какой-то новый период в нашем футболе... Не знали тогда ни Аркадьев, ни Федотов, ни многие игроки команды, что больше им никогда не придется вот так совершать круг почета, а новый период в футболе начнется уже без них.

Окончен решающий матч чемпионата, но армейцам еще предстояла борьба за кубок. Финал получился отменным спортивным зрелищем. Команда ЦДСА (с сезона 1951 года Центральный Дом Красной Армии стал называться Центральным Домом Советской Армии) встречалась с командой города Калинина – это была сенсация: коллектив класса «Б» выступает в финале Кубка страны. Матч оказался упорным, и при счете 2:1 калининцам удается забить еще один ответный гол. Ничья? Нет, судья определил положение «вне игры». Калининцы опротестовали решение судьи. Армейцы поддержали протест соперников, и была назначена переигровка. Во втором матче счет открыли калининцы. Армейцы (Вячеслав Соловьев) с трудом сквитали счет, а незадолго до конца второго тайма Гринин с подачи молодого игрока Родина забивает решающий гол. Итак, опять «золотой дубль».

Сезон 1952 года начался с подготовки к Олимпийским играм в Хельсинки. За основу взяли команду ЦДСА. В конце концов был определен состав, и тренеры увезли сборную в Финляндию. Как известно, в повторном матче наша сборная проиграла югославам. «Кому отвечать?» Началась «игра в одно касание», в результате проиграла команда ЦДСА, и весь наш футбол – славный коллектив был распущен. Это решение окончательно подвело итоговую черту под эпохой послевоенного футбола.

Много горьких дней пережил Григорий Федотов – его команды больше нет, навсегда разрушены те традиции, рождению и укреплению которых он отдал всю свою жизнь. Нет рядом и старшего друга – Бориса Андреевича Аркадьева. Многих нет рядом...

Потом армейский коллектив начали восстанавливать. Но созидать гораздо труднее, чем разрушать. Под разными наименованиями выступала команда и лишь в 1955 году завоевала бронзовые медали и кубок. В 1956 году только бронзовые медали (кубок в тот год не разыгрывался). В 1957 году уже ничего. Неудачная поездка в Англию. В то время старшим тренером был Григорий Пинаичев, начальником команды – Всеволод Бобров, тренером – Григорий Федотов.

Пинаичев и Бобров выехали с командой в ГДР, а Григорий Иванович отправился в Тбилиси, где доигрывались пропущенные матчи. В Тбилиси Федотов заболел (видимо, он заразился вирусным гриппом еще в Москве).

Возвращался в Москву Федотов со спартаковцами. В следующем году он решил демобилизоваться и пойти работать в «Спартак», но связать свою судьбу с этим коллективом ему так и не удалось. Через несколько дней, 8 декабря 1957 года, Григория Ивановича не стало. Но легенда о нем осталась жить.

Позже Николай Петрович Старостин скажет нам: «Многое видоизменил в советском футболе Григорий Федотов, Ни один тренер никогда так не двигал вперед класс нашего футбола, как этот рабочий парень из подмосковного текстильного городка». И это справедливо.

Д. Урнов. ВСЕГДА В ПОСЫЛЕ (Борис Лилов)

I

В чем, собственно, заключается искусство верховой езды? У футболистов, известно, один лучше другого бьет по мячу. Бегун или боксер – тоже понятно. А чем может быть особенно замечателен человек, сидящий на лошади? «Несется конь быстрее лани», – а человек что?

И это вовсе не вопросы профана.

Едва ли футболист, потерпев поражение, станет оправдываться, что ему бутсы были не по ноге. Но конник, бывалый конник, может сказать: «Вместо лошади не поскачешь». Или: «Младенца посади, и этот конь его первым к финишу привезет».

Слышите? «Конь привезет» – что же тогда остается на долю человека?

Ведь и звезда Бориса Лилова (1923-1969) стала клониться к закату одновременно с тем, как сошла со спортивной арены его гнедая Диаграмма. Многие так и судили: «Диаграммы нет – нет и Бориса...»

– Так что же, много значит лошадь для всадника?

Самого Бориса Михайловича уже нет, чтобы сказать, большую ли роль в его спортивной судьбе сыграла Диаграмма или Мальта, но друг его и соконюшенник Андрей Фаворский начинает ответ на такой вопрос с глубокого вздоха.

Говорит:

– Виноват...

– Кто? Перед кем виноват?

– Перед жеребцом своим я виноват.

Жеребца зовут Маневр, и исполнилось ему двадцать лет. Лошадиный век течет в четыре раза быстрее человеческого, стало быть, в свои лошадиные двадцать по– человечьи Маневр – восьмидесятилетний старик. Перевели его из класса олимпийского в группу учебную, и вместо всадников высшего класса носит он на своей спине новичков.

– И ни разу, ни разу, – вздыхает мастер, – не навестил я его... Идем!

И мастер, предложив идти на конюшню, как бы ведет в историю нашего конного спорта. Это видно по кличкам, по датам и титулам. Имена на табличках говорят сами за себя. Компания, собравшаяся в первом конюшенном отделении, так блистательна, что глазам не верится: мировые чемпионы, те, что смотрят на нас обычно с фотографий, или со спичечных и конфетных коробок, просто «памятники самим себе» – вороной Пепел, гнедой Корбей и даже конь-идеал – легендарный Абсент... Когда-то здесь же место было и Диаграмме и Маневру, но Диаграммы нет, а к Маневру идти надо теперь через всю конюшню, в дальний угол, в отделение подсобное.

Осыпанный сединой с головы до ног, отвернувшись от кормушки, стоит ветеран. Как обычно делают видавшие виды лошади, он часто переступает ногами, перенося вес то на правую, то на левую. На здоровой ноге он и полчаса мог бы простоять, прежде чем сменить ее, а на больной не продержаться и сорока пяти секунд: больно! Сказываются годы, битвы⁹, – конь дремлет, переступая с ноги на ногу.

– Рыжий! – произносит Фаворский.

Истинные конники сентиментальностью в отношении к лошадям, даже очень дорогим для них, не отличаются. Окликнул, зашел в денник, похлопал по плечу, седло и уздечку надел и вывел на манеж – так поступил и Фаворский в тот раз, только не нужно было ни седла, ни уздечки. Но Маневру непривычно было оказаться на ристалище, для него столь знакомом, без постоянных своих атрибутов и к тому же без всадника. Он осмотрелся кругом, а также взглянул на хозяина, как бы желая знать: «Что делать будем?»

Со стен, с портретов глядят на него знаменитости былых времен. Вот портрет его собственного отца. Его «тетка», «прабабка». Иные из них видели, как приходил сюда смотреть манежную езду Толстой, живший по соседству. И многие мастера верховой езды показывали здесь свое искусство, поколение за поколением, смена за сменой. Здесь выступал и Борис Лилов.

II

Имя Бориса Лилова знают все же не очень многие, потому что и самый конный спорт был тогда, в послевоенные годы, у нас не популярен: не до лошадей было, и казалось, что верховая езда какая-то несвоевременная роскошь.

Не снились тогда конникам ни манежи из стекла и бетона, ни праздничные кавалькады но столичным улицам, ни фраки, ни цилиндры, но это не значит, что мастера были хуже, хотя тогда не то, что теперь, и на первых полосах газет о конном спорте материалы в ту пору не помещали. Но прошло некоторое время – и вот что писали:

«На международных конноспортивных соревнованиях в Париже советский всадник Б. Лилов за наибольшую популярность среди зрителей награжден жюри Всемирного праздника лошади специальным призом» («Правда» от 19 июня 1959 года).

И наконец:

«СЕНСАЦИЯ В ПАРКЕ ПРИНЦЕВ. БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ КОННИКОВ СССР

Париж, 23 июня. Здесь, в Парке принцев, закончился розыгрыш Кубка наций по конному спорту. Интерес к этому спортивному событию был огромен... Розыгрыш Кубка наций является как бы неофициальным командным первенством мира... В качестве основных претендентов на обладание кубком западные специалисты не без оснований единогласно выдвигали три команды: западногерманскую, итальянскую и американскую. Однако прогнозам не суждено было сбыться: Кубок наций завоевали советские конники (Фаворский, Распопов, Щабайло и Лилов), показавшие исключительно высокий класс верховой езды. Стадион наградил их бурными аплодисментами. В парижском небе торжественно прозвучал Гимн Советского Союза. Да, это была настоящая сенсация...» («Труд» от 24 июня 1959 года).

Достижение историческое – по трудности, по силе конкуренции, по значению и уровню. Победа этой четверки имела в летописи нашего конного спорта один прецедент, когда незадолго перед первой мировой войной трое русских офицеров взяли в Лондоне на преодолении препятствий Золотой кубок. Такие победы не бывают серийными, но, если уж вершина покорена, это свидетельствует не только об успехах классной команды, цо о целой традиции, сложившейся и плодотворной. Французы тогда же, в 1959 году, между прочим, писали: «Мы можем отметить громадный прогресс советских всадников. За год до Олим– нийских игр на это стоит обратить внимание». Писали это, как видно, наблюдатели опытные, понимающие, потому что их слова подтвердились: год спустя в Риме на пьедестал почета поднялся советский мастер выездки Сергей Филатов. Потом наши троеборцы (манежная езда, кросс и преодоление препятствий) два года подряд, в Англии и у себя дома, выигрывают чемпионат Европы; феноменальный Анилин в руках мастера-жокея Николая Насибова бьет по обеим сторонам Атлантики крэков¹⁰ Старого и Нового Света; потом олимпийские лавры получает Иван Кизимов, Елена Петушкова становится «мисс мира» по конному спорту.

Спросите любого любителя спорта, кто такие Анилин и Пепел, он вам тотчас ответит, хотя, быть может, лошади в жизни своей не видал и не отличит, как это у конников говорится, «хлыста от хвоста». А кто у нас слышал о Борисе Лилове и его Диаграмме, пока не присудили им парижане первый приз за популярность? Между тем, кроме победы в Кубке наций, Лилов был призером в Лейпциге и Аахене, он был ни много ни мало двенадцатикратным чемпионом страны в личном и командном первенстве. Мастером спорта Лилов стал в двадцать пять лет, когда Сергей Филатов был еще разрядником, Иван Кизимов только начинал, а Елена Петушкова, должно быть, и к лошади не подходила. Он достиг звания мастера, а заслуженных мастеров конного спорта в ту пору можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Но в конный спорт тогда как-то не верили. Конники были, конечно, полны энтузиазма. Однако то был энтузиазм секты, немногочисленной, стиснутой со всех сторон новыми условиями и тем более отчаянной в привязанности к предмету своей страсти – к лошадям. «Да разве лошади еще существуют?» – спрашивали между тем вовсе не враги конного спорта, а просто люди, искренне убежденные, что это спорт «камерный», «аристократический» и потому обреченный.

Бывает, что целые полосы жизни, а может быть, даже истории окрашиваются в некий один цвет и тон. Вспоминаешь, и кажется, будто все происходило при одинаковой погоде. Вот над конным спортом в ту пору, когда брал барьеры Борис Лилов, непрерывно шел дождь. Не ливень и не гроза, а сеял ровный серенький дождичек. Так получалось: на ипподром придешь, и обязательно дождь. Не надо это понимать буквально. Бывало и солнце. Но так уж получалось, так все совпадало, так выглядело, такая тогда у конников погода была. Тучки, небо серое, лужицы – моросит. По лужам и по грязи кони – копытами, и звук получается тоже характерный, чавкающий, или, вернее, хлюпающий.

Кругом – город. На тренировочном кругу, где носятся лошади, всегда пахнет травой, пылью, природой. А совсем рядом, за забором, – камень, трубы, дымы. Блестящая крыша высокого здания вдали отражает солнце, скрытое тучами от тех, кто сидит в седле. Там, в городе, и погода вроде другая. Другое время там, в городе!

Без всякой «машины времени» вступивший за врата ипподрома попадал по меньшей мере на сто лет назад: там уцелел, хотя бы и кусочками, прежний конный мир, жизнь этого мира еще существовала за этим забором.

Прежде всего ритуал, что называется «старый порядок». Важно, как журавли, призовые наездники вышагивают через лужи, блестя голенищами сапог. Тут, чтобы в самом деле «хлыст с хвостом» не спутать, надо пояснить: наездник не жокей, а жокей не спортсмен-конник. Держа в руках вожжи, несутся на рысаках в легких двухколесных экипажах, называемых «беговыми качалками», наездники. Притулившись в седле на коротких стременах, «по-обезьяньи», летят жокеи. Через барьеры прыгают и приемы выездки демонстрируют спортсмены – тоже верхом, но приемы не те, что у жокеев, и посадка другая, и другие лошади.

Подобно летчикам-испытателям, наездники и жокеи проверяют образцы, они проводят соревнование лошадей– эталонов. В этих соревнованиях отбираются лучшие кони, которые служат совершенствованию всей природы. У многих любителей спорта перед глазами живая картина – Абсент, выполняющий приемы высшей школы верховой езды под седлом Сергея Филатова. Но хотя этот вороной красавец и был первым в Риме, ведь он даже не мог бы выйти на старт рядовой ипподромной скачки. А если бы в фамильном древе чистокровного скакуна Анилина был бы обнаружен один сомнительный сучок, его бы просто не допустили к участию в скачке на Кубок Европы, который этот скакун-феномен выиграл трижды. Такие высокопородные скакуны немыслимо дороги и уже поэтому использоваться в массовом спорте не могут.

Конный спорт существует для того же, для чего существует всякий спорт, – чтоб человек упражнялся, получал удовольствие, совершенствовал мастерство. Племенное дело и кон'скио испытания совершенствуют саму лошадь. Пожалуй, ни один спорт не имеет такой исчерпывающей и непрерывной хроники, как племенное дело. За плечами у призового наездника или жокея популярность старейшего у нас массового зрелища – бегов и скачек, привлекавших внимание коннозаводчиков, кавалеристов и просто любителей. Среди своих почитателей видели наездники и жокеи таких людей, чьи имена каждый из нас произносит с благоговением. Ипподромный тренинг – занятие наследственное, традиционное, и в некоторых ипподромных династиях и вожжи, и «секреты езды» передаются с рук на руки, из поколения в поколение, буквально веками. Один из таких «мамонтов» говорил: «Всего я достиг. Все могу. В моем деле нет для меня тайн. Вижу я каждую лошадь, не говоря уже о людях, насквозь...»

Так что пусть хмурилась над ипподромом погода, сапоги все равно сияли. Наездники шагают с осторожностью, чтобы блеск не замутить. Да и спешить им совершенно некуда, все у них под рукой, вся жизнь их тут – от квартиры на Беговой улице до конюшни на Скаковом поле. И многие из них верили, что человек, посвятивший свою жизнь лошадям, только так и может существовать. «Мамонты» были полны сознания своего исторического величия.

Вот другая картина из тех же времен: идет мартовский снег пополам с дождем, идет зимнее первенство по конному спорту. У дверей манежа толпа, потому что мест для зрителей в манеже, собственно, нет, и лишь избранные счастливцы могут смотреть соревнования. Толпа стоит и страждет. Афиш накануне не было, объявлений по радио тоже не было никаких, как, впрочем, на другой день не было и результатов в газетах: так, словно этого всего вообще не было. Мираж какой-то! Но энтузиасты собрались и стоят. Остается лишь в мечтах рисовать, что совершается там, за дверьми манежа.

Вдруг сквозь толпу проходит... нет, является фигура, даже видение. Одна только рукоятка хлыста, которую сжимает этот человек рукой своей в перчатке, чего стоит! А шпоры, а бриджи-брюки для верховой езды, подбитые кожей...

Фигура движется сквозь толпу, приближается к двери, рука с хлыстом поднимается и стучит в доски. Там, с той стороны двери, должно быть, спрашивают: «Что нужно?» Потому что джентльмен отвечает, и отвечает голосом, который так согласуется и со звоном шпор, и со скрипом кожи: «Это я, откройте!»

И двери отворяются, выпуская на улицу клубы пара, в которых исчезает этот маг и волшебник, словно граф Калиостро, унесенный высшими силами.

Впрочем, воспоминаниям верить трудно. И фотографии плохо помогают. Они только, пожалуй, путаницу вносят, приводя нас в полное противоречие с собственной памятью: сохранила память одно, а фотографии показывают... Неужели этот худощавый молодой человек и есть тот самый немыслимый «граф Калиостро»? А этот, неужели этот мальчишка – Борис Лилов. Ведь эти есенинские вихры казались тогда чем-то вроде нимба над головой великого маэстро.

Но в одном совпадают и память и фото: время, то время! Это все лица 40-х годов, удивительно открытые и доверчивые. Такие лица у Талалихина или у Гастелло, у тех, кто шел тогда на подвиг. В глазах – ясность, а отсюда – решимость и мужество.

Теперь это уже история и, как всякое ушедшее, восстанавливается с трудом. Показывают, например, в кино войну, двигают танками, устраивают сражения, произносят документами удостоверенные фразы, подбирают актеров, но того взгляда на вещи воспроизвести невозможно. И лишь когда в художественной ленте промелькнет вдруг хроникальный кадр, тогда сразу делается видно: вот оно, время!

Это просто по Гегелю, начала исторической диалектики: каждый – «сын своего времени», время кладет печать, из-под которой ни один современник не выскользнет. «Здесь твой Родос, и только здесь!» – учил поэтому философ, вспоминая случай из древности, когда один хвастун, вернувшись в родной город, рассказывал, будто он перепрыгнул через остров Родос. «А ты и здесь так прыгни, – отвечали ему, – вот тебе Родос...»

Конники наши осуществляли тогда этот диалектиче ский принцип буквально. На лошадях, какими теперь, пожалуй, и начинающий не прельстится, брали они барьеры высшего класса. На Диаграмме Лилов взял сто девяносто пять сантиметров, хотя высота самой Диаграммы ДО холки не превышала и пятнадцати «ладоней» (мера лошадиного роста – «ладонь», десять сантиметров).

Конечно, рекорды со временем могут быть и побиты. Хотя надо сказать, в лошадином спортивном мире рекорды почему-то гораздо более долговечны, чем в людском. Достижения великого Крепыша оставались непревзойденными по двадцать-тридцать лет, а один рекорд этой «лошади столетия» держался ровно полвека. Время американского резвача Грейхаунда, показанное в 30-е годы, было улучшено всего лишь на секунду только в конце 60-х годов. И это несмотря на усовершенствование беговых дорожек и безусловный прогресс в резвости.

Но дело не в рекордах, а в том, как прыгали. Это вечный спор среди конников: о сравнении знаменитостей былых и нынешних времен. «Вот поднять бы из могилы Крепыша, – рассуждают они, – да посадить бы на него и т. д. и т. п.». А кончается так: «Где бы вы, нынешние, в таком случае были?»

«Нынешние» тогда еще только переступали порог конюшни и с трепетом смотрели вокруг: лошади жуют овес. По крайней мере, кажется, будто жуют что-то, а уж, наверное, овес, ибо все выглядит образцовым, хрестоматийным, ожившей страницей головокружительных книг юности. И звон удил, и стук копыт, и всякие приспособления, и целые процедуры, вокруг совершающиеся, и названия, которых непосвященный не знает, самой непонятностью своей составляют заправский смак конюшенной атмосферы.

С первых же шагов ясно, что это мир невероятный, подчиняющийся своим законам, изъясняющийся на каком-то своем языке и занятый своего рода священнодействием. Словом, особый, особый, особый мир.

Смесь песка с опилками, называемая у циркачей тыр– сой, здесь также покрывает манеж, только в отличие от арены он прямоугольный. Й в отличие от арены нет здесь слепящего блеска, можно даже сказать – мишуры, что, впрочем, в цирке уместно, на то он и цирк! А здесь стоят барьеры, полосатые бревна. Доски громоздятся, образуя разные фигуры – пирамиды или заборы.

Гремит духовой оркестр: «С неба полуденного жара – не подступи...» А за барьером ложи собрались все те, о ком эта музыка. И среди конского фырканья и стука копыт легендарные лица как бы вернулись в жизнь, о которой каждый знает из учебника истории, но ведь потому что из учебника, не очень-то веришь в существование этой жизни.

Больше всех музыку переживает старенький усатый дирижер. Он будто сошел с известного полотна «Трубачи Первой конной». Дирижер отбивает такт рукой, оглядывается на ложу, наклоняется вперед всем телом, всей душой устремляется к своим оркестрантам, желая внушить им настоящее чувство. «Пусть гром гремит! Пусть враг...»

Мы – Красная кавалерия и про нас...

И вот раздается:

– На старт вызывается мастер спорта Борис Лилов!

Впечатление «между прочим». Так, случайно заехал в этот зал человек верхом на лошади. Видит – доски какие-то. Дай попробую перепрыгну! Раз! Получилось. Еще раз! Опять получилось. Человек вошел во вкус, пришпорил лошадь, и она помчалась по манежу, оставляя позади себя барьер за барьером. Лишь однажды ей не понравилось что-то, и хотела она обойти барьер стороной. Р-раз! Взметнулся в руке хлыст. Лошадь сразу поняла, чего от нее хотят, и двинулась на барьер. Но барьер был слишком близко, и, казалось, она сейчас стукнется об него грудью. Но человек не растерялся. Он как бы взял коня за гриву и властным движением перекинул его через полосатый брус.

– Чисто, – сказал бас в ложе.

Аплодисменты вспыхивали после каждого прыжка, но тут же шум утихал. Мало этого, всадник произносил: «Ш-ш! Ш-ш!» Он, кажется, хотел, чтобы было еще тише, чтобы замерло даже дыхание. Но это он, конечно, утихомиривал не публику, которая и без того едва дышала, а вспененную свою лошадь.

Зато уж никто ничего не слушал, когда маршрут был закончен. Все зашумели, захлопали в ладоши. А всадник ласково потрепал по шее коня. Диктор объявил:

– Мастер спорта Борис Лилов на коне Бриг закончил дистанцию без штрафных очков.

Белокурый всадник столь же легко, так же «между прочим», как возник на манеже и перелетал через барьеры, исчез, уступив место следующему. Новый всадник прыгал не хуже, то есть у него лошадь «чистр» преодолевала препятствия, не задевая их. Так же тихо было в манеже. Раздавалось: «Ш-ш! Ш-ш!» Потом хлопали.

Но впечатление было все же другое.

У Лилова – стиль, почерк. Глядя на него, можно было понять, почему это так называется – «искусство верховой езды». Печать таланта была на его прыжке.

Кто-то на фотографии – Лилов в прыжке – вывел строки:

Птица в полете,

Рыба в воде -

Таков был Лилов

На манеже везде.

И помнит Германия,

Франция тож:

На птицу в полете

Был Борька похож.

Это не стихи, но впечатление, но чувство – то самое. Ведь у Лилова был даже некоторый порок в посадке. Он слегка горбился. Однако именно он получил у парижан особый приз за обаяние в езде. Присуждая этот приз Лилову, французы вспомнили, должно быть, что говорил их великий Мольер: «У этого совершенства есть и недостатки, однако они только подчеркивают силу совершенства» .

III

В седле Лилов умел делать, разумеется, все. Нет такого вида конных соревнований, в которых он не принял бы участия. Но это не потому, что он за все брался и всюду хотел успеть, а тогда так учили. Еще до войны, мальчишкой, получил он звание «Ворошиловский всадник», что означало владение конем и оружием. Он знал вольтижировку (гимнастику в седле) и рубку, ныне почти совсем забытые. Он совершал многокилометровые пробеги на коне и выступал в барьерных скачках. Способен он был сам выездить лошадь, то есть сделать из нее послушный и все понимающий «мотор», что умеют далеко не все даже среди мастеров.

Обычно по склонностям и возможностям конники так и делятся на тех, кто может «выездить», и тех, кто умеет «проехать», на тренеров и ездоков. Тренер – это умение и терпение, а ездок – способность взять в нужную минуту от лошади все, на что она способна. Но Борис Лилов готовил лошадей сам и сам же на них блистательно выступал. Более того, после него на тех же лошадях становились чемпионами другие.

У него был вороной жеребец Дарлинг, переименованный со временем (или лучше сказать – переведенный с английского) в Дорогого, – лошадь немыслимой злобы и дьявольского ума. Несколько раз Дарлинг первенствовал в так называемой «подготовке спортивной лошади» и многоборье, демонстрируя образцовое послушание. Но рядовому всаднику на нем приходилось трудно – в психологическом отношении. Нравственно тяжело было сидеть на лошади, с которой по ее понятливости и умению иной мог бы поменяться и местами. При малейшей ошибке новичка Дарлинг тотчас останавливался и оглядывался. Он как бы спрашивал: «Кто это еще там мне мешает делать свое дело?»

Лилов начинал свой спортивный путь, когда в соревнованиях по джигитовке участвовал не кто-нибудь, э сам Ирбек Кантемиров, ныне цирковая звезда первой величины. В барьерных скачках на всесоюзном первенстве выступал будущий «жокей жокеев» Николай Насибов. Борис Лилов выдерживает сравнение с этими звездами, он по праву принадлежит к той же плеяде, но уделом его была не цирковая арена и не скаковой круг, он был конкурист.

Конкур – понятно, хотя бы по родству со словом «конкуренция» – соревнование. Конкур-иппик – значит конные соревнования, но когда говорят «конкур», речь идет только об одном из таких соревнований – о преодолении препятствий. Конкур – это, ясно, не барьерные скачки, не стипль-чез, известный всем по «Анне Карениной», и не «гладкие» классические скачки, описанные Голсуорси в «Саге о Форсайтах». Но еще неизвестно, что труднее.

Вопрос не в том, конечно, что в седле сидеть страшно. Хотя вообще любая, даже смирная лошадка способна выкинуть штуку невероятную. В седле дремать не приходится! Кочевники говорили: «Конский череп найдешь и тот взнуздай». Лошадь все-таки остается лошадью, зверем. Однако опасна главным образом не лошадь сама по себе, но упражнения тяжелы.

Прыгая на коне через препятствие, погиб один из пионеров современной техники прыжка, итальянец Каприл– ли. А скольких призовых наездников привозили рысаки к финишу уже бездыханными! Сердце сдало. И самому Лилову жизнь ведь сократили многочисленные и неизбежные для конника падения.

В разных видах конного спорта степень опасности различна. Выездка, называемая по традиции высшей школой верховой езды, практически безопасна. Выполняя под управлением всадника фигуры высшей школы, лошадь как бы гимнастику делает или танцует. Здесь нет барьеров. Исключены серьезные падения, и жизни всадника, мало-мальски опытного, в общем ничто не угрожает. Но все усложняется, как только перед конем возникает препятствие.

Начинал Борис Лилов прыгать так, как и все новички, – лошадь должна всего-навсего переступить через жердь, лежащую на земле. Потом перед всадником встают веники торчком – сантиметров сорок. Лошади, если есть в них хоть сколько-нибудь спортивного азарта, даже любят это препятствие. Это даже и не препятствие, а так, для разминки. Юный всадник (Боре было всего двенадцать) воспринимает все это даже серьезнее, чем конь.

– Так, сядь прямее, корпус вперед! Каблук назад! Молодец! Огладь лошадь.

Но вот опять жердь, только уже не на земле, а над землей... Это прыжок, тут и техника нужна. Разумеется, если конь бывалый, выезженный, то он прежде всего сам все «знает» и «везет» новичка.

– Спокойнее! Молодец! О-огладить!

И так все выше, выше, причем до такой степени, что не только советы тренера, но даже конь как бы бессилен помочь всаднику. Отныне все зависит от человека в седле. Теперь не конь его везет, теперь он, что называется, едет!

Лилов падал. Как еще падал! С лошади, под лошадь и вместе с лошадью, что, пожалуй, опаснее всего – вся масса коня при таком падении может обрушиться на всадника.

IV

На традиционные вопросы Борис Михайлович отвечал большей частью «нет».

– Как вы пришли в конный спорт? Семейная традиция?

– Нет.

– Может быть, старший брат? Приятель-конник?

– Нет, просто я...

Если бы в самом деле это было бы так «просто», хотя кто возьмется разгадать «дороги судьбы»! Но сам же Лилов, задумываясь, вспоминал:

– Да, прадед у меня был ведь кучером...

«Ямщицкое в крови» есть далеко не у всех замечательных конников. Но отсутствие «ямщицкого» сказывается так же, как сказывалось то, что у Лилова оно все– таки было. Один наездник приводил такую «арифметику»: его отец, известный наездник, имел шесть человек детей, и только двое из них стали наездниками, хотя все с детства росли возле лошадей, играли в «лошадки», и даже ездить на призы пробовал каждый. У другого наездника было пятеро детей, наездником же сделался только один. А какой вывод? «Наездником, – говорил этот мастер, – нужно родиться. Наездник – призвание».

Так и у Бориса Лилова сказалось «ямщицкое», и он, вполне городской мальчик, выросший в центре Москвы на улице Герцена, перешел на улицу параллельную, Поварскую (теперь Воровского), а там был манеж Осоавиа– хима. И тут надо представить себе, куда попал этот мальчик, чтобы понять его дальнейшую судьбу.

Мало того, что особый мир. Охота и рыбная ловля тоже, конечно, миры, и очень особенные, но все же по завершенности и замкнутости это не идет в сравнение с конюшней. Кроме того, по «возрасту», историческому «возрасту», особенно тогда, с конниками не шли в сравнение никакие другие спортсмены. Другие виды спорта находились в иной фазе своего исторического развития. Они еще только росли, развивались, а некоторые и вовсе не родились. Конники – это была сложившаяся среда. Такого «багажа» не имел у нас ни один другой вид спорта. Такого тренерского состава нигде больше не было... Среди таких людей, прекрасно знавших лошадь и, мало этого, мысливших о лошади поэтически-возвышенно, и оказался Боря Лилов на Поварской. Рассказывают, что иногда впадал он в отчаяние: «О скотины! Какие же все-таки они скотины!» – говорил вдруг Лилов о лошадях, но это, разумеется, лишь обратная сторона безраздельной приверженности и восторга.