Текст книги "Спортсмены"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Дмитрий Жуков,Александр Котов,Дмитрий Урнов,А. Ланщиков,Юрий Уваров,Е. Дмитриев,Александр Высоцкий,О. Лагнсепп,Е. Симонов,Владимир Артамонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Осенью Ивану пришлось вернуться в контору фирмы «Ливас». Но это было очень тоскливо – после побед и аплодисментов, после яркой арены и тушей духового оркестра. Не мог он забыть и советов ловкого умного Луриха, который прочил ему карьеру борца-профес– сионала.

1 января 1898 года Поддубный взял в конторе расчет и уехал в Севастополь, в цирк Труцци, где уже знали о его успехах. Вот когда Ивана напрасно ждали к рождеству в родном селе.

Через четыре года жители знакомого нам украинского села увидели неизвестного господина. Был он в котелке, в щегольском господском костюме, по жилету его вилась золотая цепочка, под большим носом торчали рыжие пики нафабренных усов.

Это был Иван Поддубный. Встреча его с отцом Максимом Ивановичем, по рассказу Митрофана Поддубного, совсем напоминала сцену из «Тараса Бульбы».

– А поворотись-ка, сын! Що це ты так смешно постригся. Не то поп, не то сатана...

– Слухай, батько, не замай...

– А то що?

– Та ничего...

– Сила заиграла? – Максим Иванович закатил рукава. – Спробуем?

– Да я те... Простите, тату.

Прибежала мать, Анна Даниловна.

– Ты что, старый, с ума сошел?! И где ж это видано, щоб сын и батько боролись... А ну, марш в хату!..

Максим Иванович с самого начала ворчал только для острастки. Хорошие заработки сына и дорогие подарки примирили его с новой профессией сына. Худо-бедно, а Поддубные прикупили несколько десятин земли, и теперь в хате чувствовался достаток. Сам Иван так и говорил – пока сила есть, будет бороться, покупать землю, а уж землица никогда не подведет...

В тот приезд Ивану Поддубному было тридцать лет. Он уже считался опытным профессиональным борцом на поясах.

После Труцци Поддубного пригласили известные ан– трепренеры Никитины, делавшие ставку на русских артистов, которые выступали у них в кафтанах и сарафанах. Аким Никитин встретил Ивана в своем киевском цирке весьма радушно. «Прославленному борцу на поясах казаку Ивану Поддубному» была сделана реклама. В витринах киевских лавок появился портрет Ивана Максимовича – «казак», как и полагалось, был в папахе и черкеске. По десять газырей нашили ему по обеим сторонам широкой груди. Надо думать, что такой черкески в костюмерной цирка не нашлось и ее изготовили на заказ. По теперешнему, Поддубный носил бы костюм шестьдесят восьмого (!) размера.

Многие были склонны видеть в Иване Поддубном воплощение грубой физической силы, что стало роковой ошибкой для всех его соперников по тогдашней цирковой борьбе. Поддубный учился, выспрашивал приемы, оттачивал их в изнурительных тренировках, которые он проводил с той крестьянской добросовестностью, с какой вспахивал бы родную ниву. В «русско-швейцарской» борьбе ему не стало равных, но он исподволь готовил себя к новому виду атлетической деятельности, к борьбе классической, или, как она тогда называлась, французской.

С 1896 года отсчитывало свое существование Санкт– Петербургское атлетическое общество, культивировавшее французскую борьбу. Оно конкурировало с кружком любителей атлетики, созданным стараниями врача Владислава Францевича Краевского, филантропа и здоровяка, мечтавшего об искоренении недугов с помощью физического усовершенствования каждого человека. В Киеве врач Е. Ф. Гарнич-Гарницкий и писатель А. И. Куприн создают клуб атлетов. «Одно время он страстно увлекся цирком, – писал в «Этюде о Куприне» Ф. Батюшков, – организует в Киеве атлетическое общество, в котором получил первые уроки известный впоследствии атлет Поддубный, «чемпион мира», близко сживается с деятелями цирковой арены и черпает отсюда материал для целого ряда очерков...»

Поддубному должен был нравиться коренастый и простецкий Куприн, узкие татарские глаза которого всегда смотрели так насмешливо и зорко. Близко они сойтпсь не могли, потому что Александр Иванович не любил разговоров без обильных возлияний, а Иван Максимович берег себя для борьбы, строго соблюдал спортивный режим и не пил вовсе. Да и не очень разговорчив был Иван Поддубный, не всегда понимавший, о чем говорят между собой его интеллигентные почитатели. Но во всем, что касалось атлетики, Поддубный понимал неизмеримо больше писателя, которому приписывают едва ли не роль крестного отца и советчика в новом виде борьбы, уже давне перенесенном на арену русского цирка Пытлясинским и другими.

Иван Поддубный никогда не упускал случая поучиться новинкам борцовского ковра. Даже когда ему было под семьдесят, он приглядывался к ловким трюкам легковесов «классиков» и, запершись в тренировочном зале с кем-нибудь из друзей, пытался воспроизвести приемы, совсем не вязавшиеся с его размерами и грузностью.

Пожалуй, только месяц он позанимался в Киевском клубе атлетов. Кочевая жизнь – удел всех, кто связан с цирком. Маршрут труппы Никитиных прослежен историками цирка: с 1 декабря до начала великого поста – в Тифлисе, во время великого поста – в Баку, с начала навигации – в Астрахани, потом – Царицын, Саратов, Казань, на Нижегородской ярмарке до самого ее закрытия 7 сентября, Иваново-Вознесенск, Харьков... С другим цирком Поддубный объехал часть Сибири.

Бесконечные переезды, жизнь в грязных номерах, цирковые дрязги, нечистые нравы хозяев – все это надоело Ивану, и он подумывал о возвращении домой или в Феодосию, к прежней своей работе. Но в начале 1903 года судьба его круто повернулась – в нее вмешались люди из таких высоких сфер, о которых Поддубный даже наслышан толком не был.

Начиналась новая эпоха и в профессиональном, и в любительском спорте. Начиналось повальное увлечение французской борьбой, на гребне которого предстояло вознестись Ивану Поддубному. Среди прочих причин этого увлечения была одна, о которой Антон Павлович Чехов, с восторгом следивший за схваткой борцов в саду «Олимпия» июльским вечером 1903 года, сказал Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко:

– В наш инвалидный век этих здоровяков не мешает посмотреть...

«...Не откладывайте вашего приезда, так как он связан с вашей будущей карьерой...»

Выходя из Николаевского вокзала на Знаменскую площадь и отыскивая взглядом свободного извозчика, Иван Максимович повторял про себя выученные наизусть строки письма, полученного им в Воронеже.

– На Офицерскую, в Атлетическое общество, – сказал он, ступая на подножку и угрожающе перекосив т'онкоколесный петербургский экипаж.

Ему не терпелось знать, почему его вызвали в Санкт– Петербургское атлетическое общество. Письмо было подписано президентом общества графом Рибопьером.

Принял Поддубного вице-президент, известный спортсмен Николай Петрович Бабин, представивший его самому Георгию Ивановичу Рибопьеру, в прошлом неплохому конькобежцу и наезднику. Теперь он всей душой отдавался атлетике и тратил на содержание спортивного клуба значительные личные средства.

Оказалось, что уже в течение двух лет общество пристально следило за успехами нескольких профессиональных борцов, среди которых был и Поддубный. И когда Парижское спортивное общество совместно с французским журналом «Спорт» предложило петербуржцам прислать своих представителей для участия в состязаниях на звание чемпиона мира 1903 года, выбор пал на Ивана Максимовича.

Парижские соревнования собирали лучших борцов мира.

1898 год. Первым чемпионом стал Поль Понс, двухметровый богатырь, бывший слесарь. Он положил на лопатки чемпиона Америки англичанина Тома Кеннона, который изобрел новый прием, названный им «нельсо– ном» – в честь великого адмирала.

1899 год. На соревнованиях появляются турки. Могучий Кара-Ахмет побеждает Понса и становится чемпионом мира.

1900 год. Чемпион – француз Лоран Бокеруа.

1901 год. Год триумфа представителя России эстонца Георга Гаккеншмидта, прозванного за феноменально развитую мускулатуру и ярость в схватках «русским львом».

1902 год. Снова Поль Понс.

Теперь Гаккеншмидт был болен и ехать в Париж не мог.

Иван Поддубный пока был непобедим только в борьбе на поясах. Но время для учения и тренировки еще не упущено.

– Согласны, Иван Максимович? – спросил Рибопьер.

– Да, – ответил Поддубный, не осмеливаясь полезть «в потылицу», как это делают в затруднительных случаях его земляки.

Атлетическое общество прекрасно знало Ивана, знало, что он пе пьет и не курит, что он скромен и трудолюбив...

Граф Георгий Иванович сам был человек отменного здоровья и прекрасного сложения. И видывал здоровяков. Но и он с восхищением глядел на невероятно широкого Поддубного.

– А сейчас мы с Николаем Петровичем попросим вас раздеться.

Рибопьер с Бабиным ходили вокруг Поддубного, обмериваясь взглядами и довольными улыбками... Мускулатура Ивана была не особенно рельефной – мышцы лежали дао всему телу колоссальными пластами. Особенно хоро– рт спина и икры. Такого перевести в партер будет очень трудно...

Тотчас Поддубного представили тренеру общества фжену де Пари, сменившему на этом посту Пытлясинского. Этот бывший борец-профессионал воспитал во Франции немало знаменитых атлетов. Под приставкой «де» де подразумевалось ничего аристократического – просто он был парижанин (де Пари, т. е. из Парижа).

Начались обмеры и взвешивание. Секретарь общества Леонов записывал:

Рост – 184 сантиметра.

Вес – 120 килограммов.

Окружность груди – 134 сантиметра. (Невероятно! И это не напрягаясь, на выдохе!)

Бицепс – 45 сантиметров, предплечье – 36, запястье – 21, шея – 50, пояс – 104, бедро – 70, икры – 47, голень – 44...

Эжен де Пари плохо знал русский язык. Иван Поддубный совсем не знал французского. И все же можно предположить, как начал бы свои занятия Эжен, если бы не существовало этих препятствий:

– Жан, позвольте мне, старому и опытному тренеру, рассказать вам, что есть борьба. О, я учил приемам Поля Понса, великого Понса! Он завоевал венок победителя, и у ног его был весь Париж, вся Франция, весь мир! Борьба – это рыцарский спорт. Сколько надо проявить находчивости, воли, хитрости, силы и выносливости, чтобы по всем правилам нашего искусства положить противника на лопатки. Наше искусство складывается из владения приемами, но если вам скажут, что их несколько десятков, не верьте... Им несть числа, как несть числа движениям человеческого тела, как нет границ изобретательности талантливого борца...

– Жан, я сказал, что борьба – это рыцарский спорт, потому что она закаляет тело, делает его бодрым и сильным, воспитывает благородство. Приемы, которые могут изуродовать, искалечить человека, запрещены.

– Жан, борьба, которой я буду вас учить, называется французской, хотя она есть не что иное, как классическая борьба древних греков и римлян. Еще в гомеровские времена она была королевой спорта и собирала самые большие толпы зрителей. Но пали древние государства, и забыт был их спорт. И только несколько десятков лет назад французы – великая нация! – возродили грекоримскую борьбу, снова сделали королевой спорта, за что другие народы переименовали ее во французскую...

– Жан, вы очень сильный человек, но не надейтесь только на свою силу. В борьбе есть своя тактика п стратегия. Перед схваткой постарайтесь узнать о противнике возможно больше, приобретите его фотографии, изучите его мышцы, составьте план схватки... Начиная сражение, прибегайте к разведывательным маневрам: захватив его руку за запястье, тяните, и если это вам удается, несмотря на сопротивление, то это значит, что бицепс противника слабее вашего. Отводя руку противника назад, вы испытываете трицепс. Другими приемами вы узнаете силу дельтовидной мышцы плеча, широкой мышцы спины... Мозг борца все время напряжен, нужны мгновенья, чтобы узнать уязвимые места противника и придумать обманную комбинацию, за которой последует рывок, во время которого ваши мышцы срабатывают с математической точностью и безжалостностью парового молота... О, Жан, борьба – это целая наука!

Три месяца продолжалось учение. Оно было привычным и доставляло удовольствие. Хуже было с усвоением правил хорошего тона. Научиться правильно держать ложку Ивану Максимовичу оказалось труднее, чем уложить на лопатки десяток гвардейских офицеров – непременных членов атлетического общества.

Эжен привез Поддубного в Париж за два месяца до начала состязаний. Вместе с другим русским борцом, Александром Абергом, его поселили в отеле на Рю Бланш. Ни тому, ни другому был о не до красот Парижа, так как снова начались тренировки столь жестокой интенсивности, что при одном чтении воспоминаний Ивана Максимовича бросает в дрожь:

«В продолжение целого месяца я ежедневно тренировался с тремя борцами: с первым – 20 минут, со вторым – 30, и с третьим – 40-50 минут, пока каждый из них не оказывался окончательно изнуренным до такой степени, что даже не мог владеть руками. После этого 10-15 минут я бегал, держа пятифунтовые гантели, которые к концу становились непосильным грузом для моих усталых рук. Далее меня сажали в «докторский ящик», или, попросту, в паровую ванну с температурой до пятидесяти градусов. После ванны я принимал душ: один день – ледяной, а другой – тридцатиградусный. Далее меня закутывали в простыню и теплый халат, дабы испарить из организма лишнюю влагу и достичь правильной циркуляции крови, а одновременно дать отдых телу перед десятикилометровой прогулкой, каковая производилась самым быстрым гимнастическим шагом. После этого моциона я возвращался в гостиницу настолько изнуренный, что с трудом мог подняться на четвертый этаж...»²

За полтора месяца зверских тренировок нервная система Ивана Максимовича пришла в такое состояние, что он вздрагивал при любом стуке, перестал спать по ночам и как-то потерял контроль над собой и едва не избил Эжена и переводчика Кадо, придравшись к пустяку... Эжен, увидев, что пересолил с тренировками, дал Поддубному двухнедельный отдых.

Теперь-то Иван Максимович мог побродить по Парижу. Но голова его была занята совсем другим – предстоящими состязаниями, будущими противниками. Вот об этих своих впечатлениях он не забывал никогда – имена, достоинства и недостатки каждого, манера бороться врезывались в его память очень прочно. Эрудиция односторонняя, но она говорит о целеустремленности, без которой Поддубный не был бы Поддубным...

На чемпионат прибыли и записались 130 борцов. Среди них были такие испытанные бойцы, как великан серб Антонич, бельгиец Омер де Бульон, датчанин Иесс Педерсен, немец Вебер, француз Рауль ле Буше, представитель Австро-Венгрии поляк Станислав Збышко-Цыга– невич...

В день открытия чемпионата Иван Максимович, приехавший вместе с Эженом, Абергом и Кадо в «Казино де Пари» к одиннадцати часам утра, был поражен обилием и взволнованностью публики. Эжен, раскланивавшийся направо и налево, объяснял – тут борцы, спортсмены, любители борьбы, репортеры, художники, скульпторы...

Иван Поддубный одержал подряд одиннадцать побед. Двенадцатым его соперником стал Рауль Мюссон, прозванный «Мясником» (ле Буше). Он был любимцем Парижа. Начав заниматься с 13 лет в спортивном зале у Поля Понса, он потом оставил работу в мясной лавке и одерживал победу за победой. В 1903 году Раулю исполнилось двадцать лет. По мнению парижан, он был красив и хорошо сложен, при росте 188 сантиметров он весил 121 килограмм.

О невероятной силе Рауля можно было судить по его поединку с Александром Абергом, чемпионом Эстонии, учеником Георга Луриха. С ним Рауль ле Буше боролся до встречи с Поддубным. Рауль зажимал и ломал Аберга так сильно, что на теле эстонца всякий раз оставались багрово-синие полосы.

Аберг чувствовал себя неважно и до схватки. У него был фурункулез, этот бич всех борцов... Во время схватки от страшных зажимов Рауля ле Буше нарыв на пояснице у Аберга лопнул. И все же Аберг сопротивлялся Раулю целых сорок пять минут. Борьба результата не дала и была перенесена на другой день.

Поддубный простодушно признавался: «Я же, наблюдая эту борьбу, высказал борцам свое мнение, что на месте Аберга отказался бы не только от чемпионства, а даже от всего земного, лишь бы не терпеть таких мучений и издевательств».

Аберг после схватки не стоял на ногах. Его посадили на извозчика и повезли на Рю Бланш. Началась сильная рвота. У эстонца оказалось заражение крови. Он попал на две недели в больницу. За неявку на ковер ему было зачтено поражение.

Настроение у Ивана Максимовича было тревожное, но его вдохновляло мужество Аберга, не уходившего с ковра целых 45 минут. Страшновато было не оправдать доверия пославших его в Париж. Там, в России, от него ждут победы...

Эжен посоветовал Ивану Максимовичу начать схватку резко, не жалеть сил и попытаться положить Рауля в первые же 15-20 минут. Но противник сам пошел на резкое обостреаие борьбы, и вскоре Поддубному пришлось отражать захваты француза. «Получалось впечатление скалы, о которую тщетно бились морские волны», – писал один из свидетелей схватки.

В обоих борцах было без малого четверть тонны. От натужных попыток обхватить друг друга дыхание их стало тяжелым. На третьей минуте Рауль стал глянцевитым от пота. Руки Поддубного скользили по его телу.

Иван Максимович почувствовал недоброе. Он поднял руку и заявил судьям, что его противник смазан жиром. Судьи проверили и обнаружили, что капельки пота, покрывавшие тело француза, и в самом деле маслянисты.

Однако борьба не была остановлена. Рауля обтерли полотенцем, но маслянистый пот выступил снова. Теперь француза терли полотенцем каждые пять минут. После тридцати минут бесплодных попыток бросить друг друга на ковер борцы получили передышку. Решено было назначить вторую схватку и определить победителя по очкам. Естественно, что Поддубный, лишенный возможности схватить своего скользкого противника, проиграл одно очко и выбыл из дальнейших соревнований, хотя в схватке был более инициативен.

Но от сознания собственной правоты не становилось легче.

За кулисами Иван Максимович узнал, что Рауль ле Буше, тренировавшийся с сербом Антоничем целых три месяца, всякий раз натирался оливковым маслом. Так делают в турецкой силовой борьбе и поныне. Впитавшееся в кожу масло стало выделяться вместе с потом. Непосредственно перед схваткой с Поддубным француз не натирался, но, говорят, кожа становится очень жирна, если даже просто есть много оливкового масла.

И от этого тоже не стало легче.

Иван Максимович был совершенно убит. Он три дня не ел, не выходил из комнаты... Было стыдно... Может быть, не надо было продолжать бороться, а стоило отказаться, заявить протест...

Эжен отправил телеграмму в Петербург с изложением всех обстоятельств... Атлетическое общество тотчас ответило. Оно предлагало Раулю ле Буше бороться с Поддубным вне чемпионата, гарантировав французу приз в 10 тысяч франков в случае победы. Рауль отказался.

Слабых неудачи ломают. Поддубный был сильным человеком не только физически. Он справился с собой и стал ходить в «Казино де Пари» на все остальные встречи. Наблюдал, запоминал приемы. Мало того, он посещал парижские атлетические клубы и учился, учился, учился...

На сороковой день чемпионат закончился. Десять тысяч франков и звание чемпиона мира получил Иесс Педерсен, вторым был Рауль ле Буше, третьим – Збышко– Цыганевич, четвертым – Омер де Бульон.

Спортивная печать Европы уже обсуждала перспективы большого чемпионата, начинавшегося в Москве летом 1903 года.

После своего поражения Поддубный решил было навестить родителей, а потом снова начать бороться в провинции. И уж никак он не мог рассчитывать на сочувствие русской публики.

Но Поддубный ошибался. Москва встретила Поддубного очень тепло. Считаясь с общим настроением, граф Рибопьер подавил раздражение и включил Ивана Максимовича в список участников чемпионата.

Иван Максимович был в своей лучшей форме. Сказывались тяжелые тренировки с Эженом. Прошли усталость и нервная депрессия. Тело казалось легким, хотелось напрячься...

И началась в его жизни полоса удач. Именно летом 1903 года, победив всех своих соперников, он ступил на триумфальный путь, который привел его на вершину всенародной славы.

Но многие еще не верили в мастерство Поддубного. Говорили, что он берет не умением, а природной силой. Иван Максимович никого не разубеждал. Он уехал бороться в провинцию. Каждый день проводил в усиленных тренировках, без конца опробовал виденные им приемы. Изо-, бретал новые.

Впоследствии Поддубный гордо заявлял: «Французскую борьбу в России создал Пытлясинский, развил и улучшил Лурих и окончательно усовершенствовал я». Он перечисляет «швунги, толчки, подрывы», заимствованные из татарской борьбы броски. Свидетели его схваток демонстрируют своеобразные захваты рук противника.

Трудно представить себе что-либо «окончательно усовершенствованное», но даже для такого опытнейшего современного борца, как Александр Иваницкий, некоторые приемы Поддубного оказались откровением.

Разумеется, не все пришло сразу, но уже близился час торжества Ивана Максимовича, час, когда он поверил, что существует на свете высшая справедливость...

Огни цирка Чинизелли ложились сверкающими дорожками на зеркальный лед Фонтанки, отполированный петербургскими ветрами. Господин директор Чипионе Чинизелли, облаченный во фрачную пару и цилиндр, прихрамывая, выходил сквозь строй униформистов на манеж, раскланивался, и под хлопки шамберьера на тырсу выбегали восемь силовых жеребцов завода князя Сан– гушко...

Господин директор Чипионе Чинизелли завидовал успеху парижских чемпионатов борьбы. Но он уже заключил сделку с борцом и антрепренером Шарлем Дюмоном, обязавшимся в начале 1904 года организовать в цирке Чинизелли международные состязания. Были приглашены семь русских борцов и двадцать три иностранных, из которых самыми грозными считались болгарский чемпион Никола Петров и трое французов – чемпион мира Поль Понс, Эмабль де ля Кальметт и... Рауль ле Буше.

Иван Максимович приехал в Петербург одним из первых. Он тренировался в Атлетическом обществе и продумывал каждую предстоящую схватку, не делясь своими мыслями даже с братом Митрофаном, которого навестил в казарме гренадерского полка у Большой Невки.

Поддубный решил не показывать своего умения, в схватках больше защищаться, а не наступать, экономить силы для решающих встреч.

Три тысячи зрителей, ежедневно собиравшиеся в цирк Чинизелли, – и бархатные кресла, и «ненумерованная» галерка – были разочарованы вялой борьбой Поддубного, хотя всякий раз он побеждал. «Я делал искусственное дыхание (нарочно тяжело дышал. – Д. Ж.), показывая, что я борьбу не знаю. Был неповоротлив, неподвижен, и если я ложил противника, то всем казалось, что это случайно».

В публике говорили:

– Поддубный не спортсмен, а медведь. Напорется на хорошего борца, и все...

– Неуклюж, куда ему против французов...

Как-то пришел к нему Митрофан.

– Ты що робишь! Над тобой весь Петербург смеется.

– Побачим, кто будет смеяться последним, – ответил Иван Максимович. – Тут, братишка, не цирк, а чемпионат. Надо голову иметь на плечах. Хай думают, что я разучился бороться...

К финалу чемпионата поражений не имели четверо – Петров, Понс, ле Буше и Поддубный.

Встреча Поддубного с Петровым продолжалась сорок минут. Победил Иван Максимович. И вот как он вспоминал об этой схватке:

«Здесь я уже показал кое-какие приемы, на которые обратили внимание сидящие борцы, говоря друг другу:

– Сперва Поддубный был какой-то чурбан, и вот за короткое время он так хорошо изучил французскую борьбу. Смотрите, какой он даровитый!

А я, стоя в манеже, на все это улыбался».

Как краток и точен Поддубный в последней фразе, словно бы сочиненной им для литературных гурманов. И в ней он весь – со своей крестьянской хитростью, простодушным любованием собой...

До окончания чемпионата оставалось три дня. И две схватки. С Раулем ле Буше и Полем Понсом.

И тут Поддубный узнает о закулисной сделке между устроителем чемпионата Дюмоном и директором цирка Чинизелли. Дюмон получил 24 тысячи рублей на расходы. Из них пять тысяч выделялось по контракту на призы. За первое место – три тысячи рублей, за второе – 1000, за третье – 600, за четвертое – 400. Когда стало ясно, что Поддубный уже вышел на третье место, произошел сговор – Дюмон, как оказалось, организовал чемпионат в компании с французскими борцами, которые решили не давать русскому и болгарину ничего. Они убедили Чинизелли ликвидировать мелкие призы, а победителю чемпионата вручить все пять тысяч рублей: публике, мол, это понравится. Уже и победителя определили – Поля Понса. Раулю ле Буше поручалось либо положить Поддубного, либо вымотать так, чтобы победа Понсу досталась без особого труда.

Иван Максимович рассвирепел. И не только потому, что для профессионального борца призовые деньги – это тот же заработок... Его бесило и настроение публики из первых рядов партера, которая, как он выражался, «нас, русских борцов, не признавала за хороших борцов».

Он решил сломать это настроение. Но не сразу. Словно хороший шахматист, он продумал развитие событий на много ходов вперед.

Зная силу и ловкость Рауля, он не показал ему всей своей силы и умения. Все тридцать минут схватки Иван Максимович следил лишь за тем, чтобы не дать противнику провести ни одного приема. Новая схватка была назначена на следующий день. Решительная. До победы.

В артистической уборной, куда собрались все борцы, Рауль был весел и даже запел... Он был уверен в своих силах.

– Господин Поддубный, когда вы приезжали в Париж, вы были очень сильны... А теперь почему-то совсем не сильны, – сказал Рауль по-французски.

– Вуй, – ответил Иван Максимович, сокрушенно покачав головой, и добавил: – Побачим завтра...

Наступило завтра. Рауль, вдохновленный вчерашним, сразу же набросился на Поддубного. Чувствовалось, что он хочет сломать противника в первые же минуты. Но теперь Иван Максимович тоже не сдерживался. Прием следовал за приемом. Рауль растерялся. От куража его не осталось и следа. На пятнадцатой минуте он попал в «партер». Еще двадцать семь минут ломал и выворачивал его Поддубный, то и дело поминая Париж и оливковое масло. На сорок второй минуте Рауль подал из-под Ивана Максимовича голос. Он хочет, мол, сделать заявление судьям. Но Поддубный не отпускал его.

– Он же убежит с манежа, – сказал Иван Максимович.

Но судьи настояли на том, чтобы он отпустил противника.

Рауль встал, подошел, шатаясь, к судейскому столу и заявил, что бороться он больше не может.

Удалившись в директорскую комнату, Рауль плакал. Набившиеся туда же офицеры из публики уговаривали его продолжить схватку. Дюмон обещал ему десять тысяч франков, но и это не взбодрило его.

А на манеже Иван Максимович, стоя у судейского стола, доказывал, что убежавший противник – это противник побежденный. Довод был неотразимый. Иван Поддубный был признан победителем.

И вот последний противник. Двухметровый гигант Поль Понс. Объявили условия – пятнадцатиминутная схватка, две минуты отдыха, и дальше схватка без перерыва до двенадцати ночи, до полицейского часа, когда прекращались все зрелища, то есть почти двухчасовой бой.

Настороженность и предвзятость партера еще не прошли, но галерка встретила Ивана Поддубного шумно и дружелюбно. Весть о его предыдущих победах взбудоражила весь Петербург. «Победил француза!» Люди волновались, шли толпами к переполненному цирку, ждали вестей...

Первые пятнадцать минут Поддубный снова хитрил, «щупал... слабые стороны» противника. После перерыва зрители увидели настоящего Поддубного. И вскоре не узнать было некогда могучего Понса. Один из очевидцев этой схватки вспоминал, что Поддубный «швырял его по арене, постоянно заставляя переходить в «партер», чего Понс вообще не любил».

Весь цирк затаил дыхание, нервно сжимались кулаки, было ощущение большого события.

Понс уже не поднимался с ковра. «К концу борьбы на него было жалко смотреть, – говорил тот же очевидец, – трико стало болтаться на нем, как будто Понс внезапно похудел сантиметров на двадцать в талии, скомкалось и превратилось в тряпку, которую хотелось выжать».

И вот уже Поддубный окончательно «сбивает его в «партер».

«Я применял всяческие технические приемы, даже злостные (очевидно, болевые. – Д. Ж.), – вспоминал Иван Максимович. – Весь свой опыт, всю силу и энергию я истратил до конца. Я прикладывал к левой стороне его груди свое ухо и слушал сердце».

Впоследствии Иван Максимович не только себя, но и публику сравнивал с хищным зверем, ждущим добычи...

На сто пятнадцатой минуте борьбы Поддубный провел руку под мышку Понса, уперся кулаком в шею и, помогая себе другой рукой, перевернул противника на спину.

«Я держал его на лопатках, пока меня не стащили за ноги. Свистку арбитра я не подчинился: это я сделал, чтобы не было возражений со стороны публики... Я прекрасно сознавал, что это с моей стороны грубо и некультурно...»

Да, он сознавал, но делал это для первых рядов партера – нате, убедитесь!

Никогда еще Ивану Максимовичу не приходилось слышать таких аплодисментов, таких криков восторга, как в ту полночь. Все три тысячи зрителей вскочили со своих мест, размахивали руками. На манеж полетели и картузы, и котелки...

Поддубный отпустил Понса, встал и поднял руки. В цирке Чинизелли наступила тишина.

– В афишах объявлено, что победителю чемпионата полагается первый приз – пять тысяч рублей. Я боролся целый месяц и заслужил его. Прошу принести деньги сюда, на манеж, и вручить мне их при публике.

Поддубный сказал это, потому что видел уже лихорадочную возню организаторов чемпионата. Дюмон пытался доказать судьям, что Понс был положен вне ковра. Платить денег антрепренер, очевидно, не собирался.

На манеж выбежал Рауль ле Буше и, срывая с себя одежду, требовал, чтобы Поддубный боролся с ним сейчас же. Он кричал, что русский вчера не положил его.

Зрители смеялись. Несправедливость была очевидна. Бороться после двухчасовой схватки?..

Зрители скандировали, требуя вручения приза.

На арену вышел сам господин директор Чипионе Чинизелли и предложил Ивану Максимовичу пройти в контору для получения денег. Тот отказался.

Публика бушевала, вызывала полицию. На манеж спустился петербургский полицмейстер Галле и приказал арестовать кассу цирка. Наконец деньги принесли.

Поддубный снова поднял руки.

– Я прошу принести мое пальто сюда. За кулисы не пойду, убьют!

Тотчас нашлись помощники и телохранители. Принесли пальто, купили в буфете салфетку, чтобы завернуть деньги, проводили до чьего-то услужливо предоставленного экипажа.

Был уже второй час ночи. Проезжая по Симеоновской улице и Литейному проспекту, вдоль которых стеной стояли ликующие петербуржцы, Иван Поддубный вдруг осознал, что произошло событие чрезвычайное. И не только для него лично. Это была победа России, его родины. И с этой ночи ему оказывали такие почести, каких удостаивают только национальных героев.