Текст книги "Спортсмены"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Дмитрий Жуков,Александр Котов,Дмитрий Урнов,А. Ланщиков,Юрий Уваров,Е. Дмитриев,Александр Высоцкий,О. Лагнсепп,Е. Симонов,Владимир Артамонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, раз Ванечка сказал, значит успеет, – успокаивала их Нина Николаевна, путешествовавшая вместе с Поддубным.

«Ванечка» положил Стерса за шесть минут.

– Бачили, хлопцы? От так я колысь и боролся.

Нелегко давались Ивану Максимовичу даже такие немногословные признания...

Революция, а потом гражданская война были для Поддубного событиями чрезвычайно сложными. Иван Максимович продолжал бороться в цирках различных городов, которые то освобождались красными, то захватывались белыми, то подвергались налету зеленых... Тяга к зрелищам не иссякала и в те беспокойные и голодные времена, доставляя борцам средства на пропитание. И хотя Иван Максимович не пил спиртного и ел мало мяса, предпочитая ему «бурячок та морковку», насытить громадное тело было совсем не просто.

Теперь Поддубный часто выступал и один, показывая красноармейцам и трудовому люду упражнения с гирями, и поднимая на плечах по десятку человек. Местные советские власти выдавали ему усиленные пайки. Поддубному было легче, чем другим. Его имя знал каждый, при его появлении лица русских людей освещались улыбками.

В 1919 году во время гастролей Поддубного в Бердянске на город совершила налет махновская банда. Арестовав местных коммунистов и наложив на город «контрибуцию» в 25 миллионов рублей, Нестор Махно, Левка Задов, председатель Гуляй-Польского «совета» Коган, главный «теоретик» анархистов Эйхенбаум-Волин явились вечером в цирк. Их сопровождала толпа вооруженного до зубов отребья. Махно потребовал, чтобы Поддубный поборолся с толстомордым верзилой Грицко, славившимся у бандитов своей силой. Иван Максимович не изменил своему правилу и тотчас шмякнул Грицко на ковер. У бандитов вытянулись от досады лица, но стреляли они, к счастью, не в Поддубного, в потолок... Ему сошло с рук даже избиение пьяных офицеров, которые пристали к нему и угрожали пистолетами в Керчи в те дни, когда белая армия уже агонизировала и разлагалась...

В 1920 году Иван Максимович не боролся. Настигла его в Одессе злая весть о том, что Нина Николаевна, оставшаяся в Золотоноше, ушла к другому. А уж как он ее любил, как носился с ней – «Нина-красавица, весь свет затмила». Мало ушла – прихватила с собой большую часть золотых медалей, что получил Иван Максимович за свои победы. Судьба обошлась с Ниной Николаевной лихо, ее новые связи не были крепкими, прожилась она вконец, бедствовала... Потом она писала Ивану Максимовичу: «На коленях пройду весь путь к тебе, Ванечка». Он не отвечал ей, а сестре в Золотоношу сообщил: «Я напишу ответ, когда буду сильно злой. А ты знаешь, что я никогда не бываю сильно злой». Тогда же, в Одессе, узнав об измене жены, Иван Максимович заболел и едва не умер – не ел, не пил, не разговаривал, никого не узнавал...

Еще не кончилась гражданская война, а в Москве и Петрограде уже создавался советский цирк, прославленный ныне на всех континентах. Но не все шло гладко после национализации. Дали себя знать левацкие загибы. Некий Дон Форе, связанный с Пролеткультом, писал в статье «Грядущий цирк»: «Революционные эпохи не знают нюансов... наша эпоха бесстрашная из бесстрашных, театр великих страстей и театр беззаботной радости, театр сказочного зрелища. Все, что между ними, должно быть уничтожено». Предполагалось, что «героическими персонажами будут уже не отдельные актеры, но массы».

Постепенно в зданиях цирков митинги уступили место представлениям. Во 2-м Государственном цирке (б. Никитиных) шло представление «Чемпионат всемирной классовой борьбы», текст которого написал В. Маяковский.

Смотрите все, кто падки, -

Лазаренко в роли дяди Вани

любого борца положит на лопатки,

конечно, ежели он на диване.

Клоун Виталий Лазаренко в сапогах и поддевке арбитра дяди Вани Лебедева представлял борцов: чемпиона Антанты Ллойд-Джорджа, чемпиона США Вильсона, чемпиона Крыма Врангеля и т. д. Капиталисты боролись за «прибыли от капиталистической бойни». Но вот арбитр объявил:

Революция -

чемпион мира.

Последний выход.

«Революция» боролась с «Антантой», перебрасывала ее через себя приемом «тур де тет». Но положить «Антанту» на обе лопатки у нее не хватало сил. И тогда арбитр декламировал:

Не может побороть

ни эта сторона, ни та.

Перемирие.

Тьфу!

Перерыв на десять минут.

Все, кто хочет, чтоб

красные победили через десять минут,

пусть идут йо домам.

А завтра на фронт добровольцами -

и Врангелю шею намнут...

Красочная церемония борцовских чемпионатов и стихи Маяковского были поставлены на службу революции. «Управление цирками в свое время, в эпоху военного коммунизма, приложило большие усилия, чтобы сдвинуть цирк и приблизить его к запросам нашей эпохи», – писал А. В. Луначарский.

Но жизнь входила в мирную колею, стали проводиться настоящие борцовские чемпионаты, и в 1922 году Иван Поддубный был приглашен в Московский, а потом в Петроградский госцирки. В угоду «сытому нэповскому зрителю» возродились все прежние трюки на чемпионатах. Появились маски, но теперь-они назывались в духе времени: маска «Металлист», маска «Инженер»... Борец Чу– фистов боролся с быком, дядя Ваня (Лебедев) руками удерживал на месте автомобиль с пассажирами. Газеты писали: «...Дикая, перенесенная в наше время из средневековья борьба, бой гладиаторов и бокс – кому это нужно?»

Чемпионаты отдали под контроль физкультурных организаций. Иван Максимович был рад этому новшеству. К мнениям его прислушивались, имя его с уважением упоминали в газетах, журналах, книгах. Почитатели Поддубного просили его выступить с воспоминаниями. В одном из писем, сохранившихся в архиве Поддубного, говорилось:

«Русское общество, в частности же спортивные круги его, вправе ожидать от Вас выступления на арене общественной жизни России, выступления, которое явилось бы достойным завершением Вашего многолетнего победного шествия по цирковой арене и на аренах разных спортивных обществ и организаций во славу русского народа... и его исторической мощи».

Раз уж речь зашла о мемуарах, «достойно завершающих» жизненный путь, то, значит, наступил закат... Не слышно уже о многих друзьях-соперниках. Вахтуров погиб в автомобильной катастрофе. Лурих и Аберг скончались от тифа, Заикин где-то за границей... Но Иван Максимович старости не чувствовал.

Заночевав как-то у молодого ростовского борца Ивана Романовича Машошина, он познакомился с его матерыо– вдовой, полной маленькой хлопотуньей Марьей Семеновной, и сделал ей предложение. На обзаведение хозяйством молодоженам нужны были деньги, и потому Иван Максимович принял приглашение поехать на гастроли в Германию.

– Приезжаю, встречают с опаской, выкладывают условия. Тех вот положить, а под такого-то лечь. Я им говорю: вы что – Поддубного забыли? Кто положит – под того и лягу. А они отвечают, ну, дело ваше, не согласны, так и бороться не будете. Я в другой цирк. Потом в другой город, в третий. Всюду одно и то же. У них трест. Борцы борются, а хозяева расписывают, кто кого должен положить, – вспоминал Иван Максимович.

Так мытарился он целый год, пока не подписал контракта с чикагским антрепренером Джеком Пфефером и не сел 20 ноября 1925 года в Гамбурге на пароход «Дейч– ланд», отплывавший в Америку. Поддубный не строил никаких иллюзий насчет этого турне, хотя у него и не было такого советчика, как Куприн, который писал своему другу Ивану Заикину, поехавшему в США в том же году:

«Ты не напрасно боишься Америки. Это страна жулья. Антрепренер выжмет из человека все соки и выбросит. Но зато там если понравишься – только знай собирай доллары, как бабки, а у тебя этот дар – нравиться – есть в очень высокой степени, да и изобретателен ты на рекламу. Умные люди подписывают с американцами очень точные и жесткие контракты».

Такой контракт лежал у Поддубного в кармане, газетных репортеров он сразу же удивил своим внушительным видом и чугунной «тросточкой», весившей больше пуда. Антрепренера расстроил возраст Ивана Максимовича. По американским законам атлеты старше тридцати восьми лет могли выступать только с разрешения специальной врачебной комиссии. Поддубному было пятьдесят четыре. Но и это обернулось удачей. Комиссия освидетельствовала Ивана Максимовича и установила, что по здоровью и прочим статьям ему не дашь больше сорока лет. Вот это была реклама! Падкие на сенсации американцы с нетерпением ожидали выступлений Поддубного, которого газеты уже окрестили «Иваном Грозным».

В США классическая борьба была не в почете. Пришлось учиться вольной борьбе, почти не стесненной правилами. Чем жестче и свирепей схватка, тем больше успеха она имеет у американских зрителей.

Иван Максимович боролся на совесть. Летят на ковер и впечатываются в него лопатками известные борцы Колоф, Гешто, Тормаши, Фогель, Тафсалпос, Томпсон. Сорок четыре секунды потребовалось Ивану Максимовичу, чтобы бросить Владислава Збышко-Цыганевича, со старшим братом которого, Станиславом, когда-то мерился силами русский гигант. Владек Збышко, победив Заикина и Зигфрида, рвался к мировой борцовской короне, и это поражение было для него трагедией.

Поддубный победно шествует по всей Америке. Чикаго, Кливленд, Филадельфия, Лос-Анджелес, Сан-Франциско... Он завоевывает право бороться с чемпионом мира по вольной борьбе Джо Стекером, спокойным человеком е невероятно сильными ногами. Вырваться из «небраск– ских ножниц», разжать ноги Стекера, обхватывавшие тело противника и сковывавшие его движения, не мог почти никто из борцов. Поддубный проиграл Стекеру по очкам. Ликование американцев было похоже на национальный праздник.

В феврале 1927 года Поддубный выехал на родину. Его уговаривали остаться в США насовсем, шантажировали, задерживали выплату денег... Но Поддубный был готов отказаться даже от целого состояния, которое причиталось ему за американское турне. Он тосковал по дому, писал в письмах, что хочется ему отведать черной редьки, которой тут не сыщешь. «И сирень здешняя совсем не пахнет».

Но больше всего не полюбились ему американские нравы. Он потом часто вспоминал о жестокосердии американцев, о торгашеском духе, пропитавшем все их существование. Вспоминал драки во время матчей, «страшный вой», летящие на ринг трости и бутылки, издевательства над побежденными. Русская публика, говорил он, «культурно встречает противников и добродушно смотрит на спорт». Она, притаившись, ожидает результата в острые моменты и награждает победителя аплодисментами только в том случае, если он сражался справедливо. «А у американской публики получается наоборот в тех случаях, когда один из противников попадает в острое положение, а другой не в силах его скоро положить, то есть дожать... Эти джентльмены, прекрасно одетые, в хороших шляпах, цилиндрах, с пенсне на глазах, при моноклях, встают на ноги и с ярым темпераментом орут дикими голосами так, что у некоторых даже со рта появляется слюна: «Скорей! Скорей! Дожимай! Делай ключ! Ломай руку!»...»

Родина встретила замечательного патриота торжественно.

Мария Семеновна приехала встречать мужа в Ленинград. Когда пришел пароход из Штеттина, грянул оркестр. Посмотрела Мария Семеновна на своего мужа-бо– гатыря, на великое множество людей, собравшихся на пристани, и, по ее словам, ужаснулась. За кого же она вышла замуж? А ведь когда он ухаживал, она еще раздумывала, ломалась, соседкам говорила: «Не пойду я за это чучело с усами».

Иван Максимович стоял рядом с ней гора горой и улыбался от счастья...

В честь Поддубного на стадионе имени Ленина был устроен спортивный праздник. «Красная газета» писала:

«...Уже в 4 часа на стадион нельзя было пройти. На Петровском проспекте все деревья густо облеплены везде успевающими мальчишками. В чествовании Поддубного по случаю его 30-летнего юбилея принял участие весь ленинградский профессиональный спортивный мир. Празднование началось выступлением легкоатлетов, заездами велосипедистов и французской борьбой. Наконец долгожданная схватка Поддубного с «русским самородком» Петром Лютовым...»

Когда Иван Максимович вышел на ковер, кто-то из публики крикнул:

– Крепок еще старик, не подкачает!

Лопатки Лютова коснулись ковра на девятой минуте.

«Не подкачал» Поддубный и в свой сорокалетний юбилей.

Да, в 1937 году исполнилось сорок лет неожиданным победам феодосийского грузчика в цирке Бескоровайного, а он все не покидал ковра. Поразительно это спортивное долголетие. Правда, когда Поддубному было уже за шестьдесят, молодые борцы старались не ставить его в неловкое положение, берегли его имя, «увесистое, как жернов», по выражению Александра Мазура, который был тогда профессионалом и выступал в цирковых чемпионатах, значась на афишах Богатыревым.

После возвращения из-за границы Иван Максимович с Марией Семеновной поселились в тихом курортном городке Ейске. Купили дом на углу двух зеленых улиц, одна из которых у самого дома кончалась спуском к тихой воде лимана. У себя в саду Иван Максимович ежедневно тренировался с мячом, штангой и гирями. Отсюда он выезжал во все концы страны с выступлениями. Отсюда он поехал в Москву получать орден Трудового Красного Знамени и диплом о присвоении ему звания заслуженного артиста РСФСР. Сразу же после войны Ивану Максимовичу присвоили и звание заслуженного мастера спорта.

Он и в семьдесят пять лет был бодр, выступал с воспоминаниями, вел обширную переписку, давал советы, чем и как питаться спортсменам, как закалять организм... Люди, видевшие его впервые, смотрели на громадного старика как на чудо – Поддубный принадлежал уже истории.

Его радовали победы, которые одержали на первенстве Европы в 1947 году Белов, Коберидзе, Коткас. Обращаясь к советским борцам и атлетам, Поддубный писал:

«Мои дорогие сыны! Я счастлив видеть свое имя рядом с вашими именами. Вы принесли такие победы нашему родному спорту, какие нам, старикам, и не снились. И я знаю, что это только начало...

Всю свою жизнь я отдал тому, чтобы поддержать спортивную честь своей Родины, которую я любил и люблю больше всего на свете. Сейчас я уже стар, выступать на манеже не могу, но вижу, какая талантливая молодежь меня заменила. И как ее много! С гордостью и радостью я слежу за вашими победами и говорю себе:

– Можешь быть спокоен, Иван Максимович Дело, которому ты отдал всю жизнь, перешло в надежные руки».

Подписывался он так: «Русский Богатырь Иван Поддубный», считая этот титул скромным. В одном из писем он объяснял, что «богатырь – это русское название сильного человека, но силачей очень много, а чемпионов вообще мало было во всем мире; чемпионство связано с искусством, техникой и т. д.». Снова наивная хитрость – очень уж гордился Иван Максимович своим уникальным титулом «чемпиона чемпионов».

Жить бы и здравствовать Ивану Максимовичу до ста лет, если бы не прискорбный случай – неудачное падение и перелом бедра на семьдесят седьмом году жизни Постельный режим оказался губительным для человека, который привык к громадным физическим нагрузкам и в своем возрасте проделывал ежедневно упражнения с двухпудовыми гирями.

Но Поддубный не хотел сдаваться. Он лечился травами. Как только встал на костыли, тотчас принялся вышибать клин клином. Нельзя без громадного уважения читать такие строки из его письма борцу Грекову: «Тренировку делаю на одном костыле и даже с палочкой иногда пробую. Улучшение чувствую, так как при большой нагрузке воспаление прекратилось, стопа перестала опухать. Если я много хожу, получается небольшое воспаление. Я сразу же делаю сидячую ванну, двадцатиградусную, холодную... и этим жару убиваю...»

Но разрушительный процесс был необратим. Стало сдавать сердце. Иван Максимович ослаб и затосковал.

Чтобы убить время, он садился с Марией Семеновной играть в карты, в «шестьдесят шесть».

Старики души не чаяли друг в друге. Вечером 7 августа 1949 года Иван Максимович был весел, рассказывал байки, а на другой день утром ему вдруг стало очень плохо. В шесть часов он скончался от инфаркта.

Поддубный был похоронен в городском парке, ныне носящем его имя. В те дни в Ейск прилетели Климентий Буль, Александр Мазур, Арсен Мекокишвили... На черном камне надгробья было высечено: «Здесь русский богатырь лежит».

Местный поэт сочинил стихи, запечатленные на камне. Они кончаются такими словами:

Пройдут года... Не увядая,

В сердцах он наших будет жить!

Себе соперников не зная,

Лишь смерть не мог он победить.

Иван Максимович Поддубный пережил несколько поколений русских людей, на долю которых выпало невероятно много суровых испытаний... И с самого начала нашего века до середины его, не поддаваясь никаким превратностям, гремела слава богатыря, наделенного, казалось, неизбывной силой.

А. Котов. ДО ПОСЛЕДНЕГО ДЫХАНИЯ (Александр Алехин)

Филипп Ньюмен долго не мог заснуть. Скорее всего сказывалась усталость – ходишь день-деньской из одного дома в другой, от ученика к ученику; но могло это быть и от перемены погоды – после нескольких дождливых дней над океаном теперь повисла полная, чистая луна. Сквозь занавески балконной двери желтые лучи любопытно заглядывали в небольшой гостиничный номер; было холодно – даже под пальто, накинутом поверх одеяла, Ньюмен не мог согреться. «Парк-отель» в далеком Эсториале плохо отапливался зимой – как большинство курортных гостиниц, он не был рассчитан на зимних клиентов. Их совсем немного – случайных обитателей гостиницы; какая-то чета молодоженов, старичок, сам Ньюмен да его сосед – шахматный король Александр Алехин. На этого клиента хозяин отеля да и портье совсем не обращают внимания: кто станет считаться с человеком, живущим из милости, пусть даже он знаменитость.

Уже несколько дней Ньюмен не видел Алехина. Как– то не получалось. «Нужно будет завтра обязательно навестить его, тем более – свободный день». За несколько месяцев Ньюмен успел сдружиться с этим милым, молчаливым русским; каждый вечер приходил тот в номер скрипача, усаживался в уголочке и терпеливо дожидайся, когда хозяин сыграет ему Рахманинова или Чайковского.

Какой это благодарный слушатель! За окном шумит океан, завывает ветер, тревожно шелестят ветви пальм, а в комнате только двое: бельгийский скрипач и молчащий русский шахматный король. Никогда Ньюмен не имел такого слушателя. Притихший, неподвижно сидит он в кресле, голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин сверхчувствителен, в нем есть какой-то прирожденный такт, утонченность, особенно проявляющиеся, когда он слушает музыку... Что видится ему, какие картины рисует воображение? Может быть, дом в далекой Москве, мать, родных, близких...

Боже мой, как он слаб! Во взгляде потерянность, полное отсутствие веры в будущее. Хорошо, телеграмма Ботвинника вселила в него жизнь. «Еду в Москву, – сообщал он при каждом удобном случае. – Какая это будет прекрасная поездка! Двадцать пять лет не был! Все нужно будет осмотреть, посетить знакомые, близкие сердцу места... Потом съезжу в Ленинград, может быть, в Сибирь. Вам трудно себе представить, что такое Сибирь. Леса и морозы, но как там хорошо! Скорее в Москву! Я теперь понимаю Куприна. Вы знаете такого русского писателя? В тридцать седьмом году он возвратился из Парижа в Москву, перед отъездом твердил в нетерпении: «Если поезд не пойдет, по шпалам, пешком доберусь до Москвы!» «Дом, родина... родина... родина», – повторилось в мозгу засыпающего Ньюмена...

Пробудил Ньюмена стук в дверь – официант принес завтрак. Было уже позднее утро. Официант поставил на столик кофе, тарелку с обжаренными хлебцами и кусочком сливочного масла. Ньюмену бросилась в глаза необычная бледность пришедшего.

– Вы больны? – спросил он официанта...

– Н-нет, я здоров, – прошептал португалец, хотя губы его посинели, а поднос в руках дрожал.

– Что случилось?

– Алехин умер...

– Алехин?! – вскочил Ньюмен с кровати. – Когда?!

– Сеньор профессор, это ужасно!.. Я принес ему завтрак... Он сидит за столом... Вчерашний ужин не тронут, хотя салфетку заправил... Мертвый...

Надев халат, Ньюмен бросился в соседний номер.

– Туда нельзя, – встал на его пути полицейский – Ждем судебно-медицинского эксперта из Лиссабона. Нужно установить: естественная это смерть или...? Знаете: всякое возможно... Что?.. В дверь посмотреть можно...

Занавески в номере были задернуты, горел электрический свет. На столе стояли тарелки – нетронутый вчерашний ужин, невдалеке лежала раскрытая книга. В кресле за столом сидел Алехин: рука беспомощно свесилась вниз, красивая голова опустилась на грудь. Сидел он как живой...

– Не правда ли, странная картина, – тихонько произнес полицейский, показывая на шахматную доску, стоящую около стола на подставке для чемоданов. – Ужин и рядом шахматы? Да какие интересные! – Ньюмен не раз забавлялся хитрейшим устройством шахматного ящичка – в нем единым щелчком защелки запирались фигурки в любом положении сразу на всех шестидесяти четырех полях.

– Он что, сам с собой играл? – вновь обратился к скрипачу полицейский.

– Для него шахматы... – начал было объяснять Ньюмен, но остановился. Сможет ли он рассказать, что это такое? Какие подберет слова? Ведь именно эти деревянные фигурки заменили несчастному Алехину многие радости в жизни, именно им были отданы все его помыслы, досуг, с ними связаны самые лучшие минуты. Эти маленькие, теперь неподвижные деревянные фигурки дали владельцу высшие творческие восторги, хотя и принуждали порой переживать минуты глубочайшего отчаяния. Верные слуги, друзья, они долго еще будут славить его имя среди людей грядущих поколений.

Разве в состоянии он был объяснить все это простому полицейскому. И Филипп Ньюмен медленно пошел обратно к себе в номер...

В семье дворянина Александра Алехина и его жены Агнессы – дочери купца Прохорова, 1 ноября 1892 года родился сын Александр. В зажиточной семье дети получили должное воспитание. Сестра Варвара подобно другим девочкам ее круга увлекалась книгами, музыкой и театром, а вот сыновья Алексей и младший Александр каждую свободную минуту проводили за шахматами. Понятно, что первоначально инициатива принадлежала старшему, однако вскоре меньшой стал уверенно обходить Алексея. По существовавшим тогда правилам дети не имели возможности посещать шахматный кружок Москвы, и всю свою шахматную страсть они направили на бесконечные партии по переписке. От кого только не приходили открытки с загадочным обозначением полей шахматной доски!

Сохранилось несколько тетрадей, в которых братья записывали и комментировали сыгранные партии. Долгое время исследователи не могли понять, кому принадлежат партии с инициалом «Т» – «Т. Алехин». Позже сверстники Алехина вспомнили, что за молчаливость и удивительно спокойный характер Александра дома звали «тишайший». Страстную любовь к шахматам Алехин пронес через всю свою жизнь, и уже на первых норах удивляла серьезность, с которой он к ним относился. Шахматы были для него загадочным искусством, в котором много тайн, много непонятного, они вызывали у мальчика творческое волнение и целиком захватывали его помыслы. Старшие с трудом отрывали Александра от анализа шахматных позиций и отправляли спать; но он вскоре научился обманывать своих воспитателей: прятал доску и фигурки под подушку – много партий мастеров разобрал он в кровати при свете лампады...

В доме Алехиных с детства изучали немецкий и французский языки; впоследствии Александр овладел еще несколькими языками. Закончив гимназию, он поступил в знаменитое Училище правоведения, славившееся снобизмом преподавателей и знатностью учащихся. Достаточно успешно осваивая курс наук, Алехин все же большую часть своего времени отдавал любимым шахматам.

Шахматы давно были популярны в России. Русская интеллигенция уделяла много внимания этой мудрой древней игре, таящей в себе элементы спорта, искусства и науки. О шахматах писали в своих романах русские писатели, им посвящали строки своих поэм великие поэты. Не раз выходил победителем турниров в парижском кафе «Режанс» И. С. Тургенев, самозабвенно сражался за шахматной доской Л. Н. Толстой.

Большой известностью пользовались крупнейшие русские шахматисты. В начале XIX века А. С. Пушкин с увлечением читал учебник шахматной игры, подаренный ему первым русским шахматным мастером А. Д. Петровым. Внимание русского народа привлекли выступления на турнирах основателя отечественной шахматной школы М. И. Чигорина. Горькое сожаление вызывали неудачные попытки Чигорина завоевать шахматную корону. Мечту о том, чтобы звание сильнейшего шахматиста в мире принадлежало России, лелеяли многие представители русской интеллигенции.

В момент, когда созревал шахматный талант Александра Алехина, в России шахматная жизнь становилась все более оживленной, лучшие шахматисты нашей Родины показывали выдающиеся результаты на международных соревнованиях, хотя никому из них еще не удавалось завоевать звание чемпиона мира. На мировом троне, окрашенном в черно-белые клеточки, восседал тогда житель Берлина – мудрый математик и философ Эммануил Ласкер, умевший глубоко проникнуть в психологию шахматных поединков. Все попытки отобрать у него высшее шахматное звание терпели неудачу. Шахматпый чемпион был непобедим.

Претендентом на мировой престол считался выдающийся теоретик шахмат – гроссмейстер Акиба Рубинштейн, однако, несмотря на его успехи в турнирах, мало у кого «поднималась рука» организовать его матч с великим Ласкером. Вспоминали о недавно умершем гениальном М. И. Чигорине, надеялись, что уже в ближайшие годы появится новый молодой талант, способный утвердить шахматную славу России и на равных сражаться с сильнейшими шахматными корифеями Запада.

Александр Алехин научился играть в шахматы в возрасте семи лет, однако сообщение о его первых выступлениях в московских турнирах относится лишь к 1908 году. Именно в этом году талантливый юноша завоевывает свой первый приз в официальном шахматном соревновании. Девять предыдущих лет были отданы изучению шахматной теории. Работа эта была значительной и углубленной – она позволила Алехину вскоре же семимильными шагами прийти к высшим шахматным достижениям. Сыграв посредственно в своем втором турнире – международном состязании мастеров в Дюссельдорфе, Алехин в 1909 году занимает первое место во Всероссийском турнире любителей. Произошло первое важное событие на его пути к шахматной славе – получено звапие мастера. Уже тогда газеты писали о том, что в России появился очень способный шахматист.

Несколько последующих лет принесли Алехину и успехи и неудачи. Взят первый приз на турнире в Стокгольме, но выступление в Карлсбаде в 1911 году можно расценить только как неудачу. Для решительного утверждения па мировой шахматной арене требовался яркий, впечатляющий взлет. И этого Александр Алехин добивается в знаменитом петербургском международном турнире 1914 года.

Это историческое шахматное соревнование происходило в особой обстановке. После многолетнего безмятежного царствования Эммануила Ласкера впервые появляется опасный претендент на шахматный трон. В столице маленькой Кубы Гаване на рубеже двух столетий появляется удивительный шахматный гений – Хосе-Рауль Капабланка. В возрасте четырех лет, обыграв своего отца, шахматпый герой Кубы через десять лет становится чемпионом острова, а к двадцати годам побеждает всех мастеров

Американского континента н переплывает океан для того, чтобы повергнуть и сильнейших европейских гроссмейстеров.

– Я категорически протестую против включения Капабланки в турнир, – заявляет организаторам международной битвы в Сан-Себастьяне в 1911 году Осип Бернштейн. – У него нет еще никакого опыта, никаких данных.

Всю жизнь потом сожалел Бернштейн об этом своем скороспелом заявлении. Кубинец с блеском занял в турнире первое место, а партия против самого Бернштейна принесла Капабланке специальный приз «за красоту».

В годы, предшествовавшие первой мировой войне, шла ожесточенная дискуссия о правах Капабланки на матч с чемпионом мира. Многие считали, что матч с Ласкером должен играть Рубинштейн. Именно для выяснения соотношения сил и определения претендента на шахматный престол был организован в 1914 году турнир в Петербурге. Приехавший заранее в Россию Хосе-Рауль буквально покорил всех своей красотой, чарующей быстротой мысли и обаяпием. Тесная дружба завязалась у него и с Александром Алехиным: их часто видели вдвоем – они анализировали дебютные варианты, сложнейшие позиции. Через полтора десятка лет Алехин покидал комнату, когда туда входил Капабланка...

Уже тогда Алехин решает готозпться к борьбе за звание чемпиона мира. В разговоре с друзьями он сообщает, что внимательно изучает партпп Капабланки, старается определить сильные и слабые стороны его стиля игры.

– Но ведь чемпион мира Эммануил Ласкер! – восклицали удивленные коллеги Алехина.

– Скоро им будет Капабланка, – отвечал Алехин.

Турнир в Петербурге кончился победой Эммануила Ласкера. Отстав на старте, несгибаемый, волевой турнирный боец благодаря на редкость энергичному рывку не только сумел догнать лидировавшего Капабланку, но и вырваться вперед. Это была блестящая победа; шахматный мир гордился своим чемпионом, гпаисы кубинца на организацию решающего сражения с Ласкером значительно уменьшились после этого турнира.

Третьим к финишу пришел Александр Алехин. Титул гроссмейстера, завоеванный им в этом соревновании, расценивался любителями и знатоками как появление па шахматном небосклоне звезды первой величины. Отныне в борьбе за шахматную корону стали учитывать не только Хосе-Рауля Капабланку, но и Александра Алехина. Кто первый из них добьется права бросить перчатку Ласкеру? – об этом гадали и в Москве, и в Гаване, и в Берлине. Однако в решение этого спорного вопроса вмешались непредвиденные обстоятельства, причем самым безжалостным образом. Для Алехина 1914 годом кончилась безмятежность; началась труднейшая полоса невзгод и скитаний.

Когда разразилась империалистическая война, Алехин находился в немецком городе Мангейме, где играл в турнире. Все русские были немедленно интернированы. С помощью каких-то ухищрений Алехину удается все же вернуться на родину, но лишь для того, чтобы тут же отправиться добровольцем на фронт. Тяжелая контузия – награждение Георгиевским крестом. Госпиталь в Тар– нополе – необычная короткая пауза отдается шахматам: в числе красивейших партий в наследии Алехина одна – против Фельда – была сыграна вслепую в сеансе с пятью шахматистами именно тогда.

Грянула Февральская, затем Октябрьская революция. Выходцу из дворян, мать которого владела акциями Трехгорной мануфактуры в Москве, казалось бы, открывался один путь – немедленно сбежать за границу. Но Алехин в Москве: здесь он сначала учится на киноактера в студии Гардина, затем работает следователем в Московском уголовном розыске. Сейчас в столице нашей Родины, на Петровке, 38 создан музей криминалистики; там есть материалы, посвященные деятельности следователя Алехина. Позже его знание языков было использовано на работе в Коминтерне, которая и привела впоследствии к крутому повороту в судьбе русского шахматиста.