Текст книги "Спортсмены"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Дмитрий Жуков,Александр Котов,Дмитрий Урнов,А. Ланщиков,Юрий Уваров,Е. Дмитриев,Александр Высоцкий,О. Лагнсепп,Е. Симонов,Владимир Артамонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

В январе 1942 года Люба снова подает рапорт. На этот раз ее просьбу удовлетворили и зачислили в партизанский спецотряд, сформированный из состава Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Это был один из многих отрядов ОМСБОНа, направленных зимой 1941/42 года в тыл врага для выполнения особых заданий командования. Командиром отряда, в который попала Люба, был назначен Анисим Ильич Воропаев. Он партизанил еще в гражданскую войну на Дальнем Востоке.

В дверь квартиры Пенязевой настойчиво и нетерпеливо звонили. На пороге в овчинном белом полушубке стояла Люба, неудержимо и победно улыбаясь.

– Ухожу, Антонина Григорьевна! Пришла проститься.

Сели. Антонина Григорьевна почему-то вспомнила первое появление Любы в тренерской на стадионе. Вот так же неожиданно, как ветер, ворвалась она в ее жизнь. «Прошло всего пять лет с тех пор, а как Люба выросла. Уже чемпионкой СССР уходит на фронт».

– Ну, прощай, Любаша! Будь умницей. А меня, видишь, не взяли. Наверное, возраст не тот. Пусть тебе сопутствует удача. Возвращайся домой целой и невредимой.

Обнялись, расцеловались.

– Спасибо вам за все, Антонина Григорьевна!

– Ну что ты, Любаша.

– Ждите с победой.

Воскресенье. 8 февраля 1942 года. Последнее увольнение. В распоряжении Любы только час.

Дома мама. Вся в слезах. «Родная моя, куда же ты в самое пекло! Мужиков, что ли, там не хватает?»

– Мамуля, не плачь! Такое время. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Не бойся за меня. Я же сильная.

Сели. Помолчали. Люба крепко-крепко обняла маму.

– Прогоним гадину. Все будет хорошо.

Хлопнула дверь. Люба услышала, как в голос заплакала мама. Жалость и незнакомая прежде тоска охватили Любу. Она прощалась со своей юностью, Гольяновкой. На улице караулит Вовка Щукарь.

– Люб, я провожу? – полувопросительно уставился на нее.

– Только до остановки. Дальше нельзя.

– А почему меня не берут?

– Мал еще, Вовка-морковка. Учись получше, лады? Ну прощай! Не поминай лихом!

Любка была одна среди мужчин. Да ей это не в новинку. Детство ее прошло в окружении мальчишек, юность – с ребятами-спортсменами, и вот сейчас на войне – двадцать шесть мужчин и она одна.

Отряд формируется, он еще в Москве. Люба получает первое задание: вместе с Ипполитом Рогачевым, заслуженным мастером спорта по гребле (ныне он также и заслуженный тренер Советского Союза по гребле), ей поручено тщательно подготовить к долгому и сложному переходу тридцать пар лыж. Надо подогнать крепления под валенки разных размеров. Энтузиазма эта кропотливая, сложная, довольно-таки однообразная и нудная работа не вызывала, тем более что всех, кроме Любы и Рогачева, отпустили 8 февраля на двое суток домой.

Работы на несколько дней.

«Только успеть бы, не ударить лицом в грязь».

А руки делали привычное дело споро и хорошо. Позднее в долгом и тяжелом пути крепления выдержали испытание. Кулакова и Рогачев поработали на совесть, и через сутки все было готово. «Какая трудяга, – удивлялся он в душе. – И ведь не пожалуется, молодчина!»

В отряде, кроме спортсменов-добровольцев, есть опытные чекисты, уже побывавшие в тылу врага, партизаны из отряда Медведева, радист, врач. Любу сразу же зачислили в разведку. Анисим Ильич Воропаев удовлетворил ее просьбу, учитывая то, что блестящие способности выдающейся лыжницы-гонщицы пригодятся в предстоящих вылазках в тыл врага.

Любка торжествовала в душе: «Я разведчица!» Внешне ничего не было заметно. Она стала строже, сдержаннее, но по-прежнему очень была похожа на парнишку – коротко стриженная, в ватных брюках, валенках, белом овчинном полушубке, перепоясанная ремнем. Пистолет, гранаты и карабин за плечами довершали это сходство.

Предстояло перейти на лыжах линию фронта и вести разведку прямо в логове врага.

Утро 10 февраля 1942 года. Отряд на двух автомашинах покидает Москву. Улица Горького, Ленинградское шоссе и дальше, дальше... Остались позади Калинин, Торжок.

Ехали ночами, днем отсиживались, чтобы не попасть под авиационные налеты.

У поселка Кресты – затор. Дорога занесена снегом, забита застрявшими машинами. Команда: «На лыжи!» Партизаны грузят сани-волокуши, надевают тяжелые рюкзаки, встают на лыжи и в путь-дорогу длинную. До линии фронта еще ох как далеко!

«Кулакова, Бородин! К командиру!» – раздается по цепи.

– Наверное, боевое задание, – говорит Любе высокий плечистый Володя Бородин.

Любка – сама готовность и собранность.

– Задача такая, – говорит Анисим Ильич, внимательно и испытывающе глядя на них, – добраться до первого населенного пункта и подготовить места для ночевки!

– Есть! – Люба встает на лыжи. Володя Бородин едва успевает за нею.

Несколько дней добирались до линии фронта. Шли ночами, днем отсыпались в селениях. «Какая она, линия фронта?» – не раз думала Люба. Ей представлялись сплошные ряды пушек, если не пушек, то колючей проволоки или ежей: «Как же мы, двадцать семь человек, будем прорывать ее?»

Ранним утром пришли в деревню Маклоки⁷. В 5 утра стали готовить завтрак – в это время начался воздушный налет. Каким-то образом отряд был обнаружен противником, и самолеты сбросили на деревню бомбы. Завтрак сгорел вместе с домом. Отсиживались в лесу, впервые ощутив его как свою верную защиту.

В деревне Маклоки дали подводы, и на них 19 февраля партизаны прибыли в Каменку в штаб 350-й дивизии. Здесь получили указания о переходе линии фронта, и в отряд был зачислен проводник – Тимофей Иванович Большаков, местный житель, прекрасно знающий все лесные тропинки.

Зимой 1942 года на Калининском направлении линия фронта была не сплошной. И Тимофей Иванович повел партизан. Подводы тронулись, но что-то подозрительным показалось Большакову, повернули назад – и не напрасно. Здесь оказались новые подразделения фашистов.

В деревне Сенино стали готовиться ко второй попытке. Ясно, что на подводах трудно маневрировать. Пошли на лыжах. Зимовать придется в лесу, поэтому утеплены основательно: ватные брюки, телогрейки, полушубок, валенки. Взяли с собой только оружие, взрывчатку и минимум продуктов. Но каждый нагружен так, что, казалось, если упадет, то не встанет: автоматы, карабины, пистолеты, гранаты, запас патронов, тол, мины.

Зима 1942 года на редкость была снежной. И снег, которого всегда с нетерпением ждала Любка, вдруг оказался таким недобрым и коварным. В лесу снежный покров достигал метровой толщины. Протаптывали лыжню поочередно. Первые все время менялись: впереди шли то Рогачев, то Люба, то Володя Бородин, то Анатолий Кирш. Из-за тяжелой поклажи лыжи проваливались в снег на полметра. Последний лыжник тащил за собой елку: по заметенной лыжне труднее определить количество прошедших людей.

На соседнем участке в это время разгорелась перестрелка, и отряд незаметно скользнул в гущу леса.

Путь был так изнурителен, что идущие впереди менялись через каждые сто метров. Надо спешить, чтобы скорее миновать самую опасную зону, где расставлены дозоры гитлеровцев. К утру Тимофей Иванович вывел отряд к одиноко стоящему в глуши домику. Линия фронта позади. Можно отдохнуть.

Люба сбросила с себя поклажу. Ох, как же стало легко! Хотелось только спать, спать. Но Люба пашла в себе еще силы осмотреть лыжи: «А вдруг разбудят – и придется идти на задание» – так или приблизительно так думала Люба, приводя в порядок свои лыжи. Как бы она ни уставала, как бы ни хотела спать, вернувшись с очередного задания, в первую очередь проверяла лыжи и карабин.

Проснулась.

Партизаны после ночного перехода еще спали, а Люба пошла к хозяйке: «Давайте помогу».

Намыла котел великолепной смоленской картошки. Печь жарко топится. По избе разлился душистый вкусный запах свежей баранины. Ребята проснулись. Съеден котел вкуснейшей рассыпчатой картошки и целый баран – хозяева ничего не жалели своим. Только хозяйка сердобольно смотрела на голубоглазого, крепко сбитого паренька: «И зачем такого юнца с собой берут? Ведь идут-то все дальше и дальше, в самое пекло».

Наступила ночь, и партизаны вновь готовы отправиться в путь.

– Сохрани тебя господь, сынок! – украдкой перекрестила хозяйка Любу.

Партизаны надели белые маскировочные халаты, и Тимофей Иванович повел их одному ему ведомыми тропами.

Цепочка белых лыжников нырнула в лощину, пересекла речушку Касплю, мелькнула на другом берегу и скрылась в лесу. Это была та самая Соколянская дача, где и обосновался отряд. Дачами на Смоленщине называют большие участки леса. Цель уже близка; сделав ложную петлю, чтобы запутать след, партизаны остановились на небольшой поляне.

– С прибытием, товарищи! – Анисим Ильич распределил места для всех отделений. Разведчики расположились на краю поляны. Люба огляделась. Снег. Темень. Густой лес сухо шумит голыми ветвями, воет ветер...

Люба вместе с разведчиками расчищала большую яму, диаметром метров в пять. Из длинных жердей и еловых веток над ямой соорудили высокий шатер, но верхнюю часть оставили открытой, чтобы выходил дым от костра, который должен гореть все время. Морозы в феврале и марте 1942 года стояли такие, что даже эта напряженная работа не очень-то согревала. Развели костер, в котелках закипела вода – все повеселели.

– Огонь в очаге – уже жизнь, – сказал Володя Бородин Любе.

Она выбрала себе место у входа в шалаш справа, разложила вещи и сразу принялась за карабин. Разбирая карабин, Люба ощущала то же самое, что ощущают другие женщины за вышиванием или вязанием. Она уходила мыслями в прошлую жизнь. «Что-то сейчас делает мама? Наверное, ждет не дождется письма. А ведь ей и рассказать-то нельзя, где мы и что будем делать». Дома печка, и ее неказистое и сырое прежде жилье показалось вдруг таким благоустроенным и теплым по сравнению с ее лесной квартирой...

Началась партизанская жизнь. В шалаше царил суровый благородный дух мужской дружбы. Говорили немного. В отделении разведчиков по соображениям конспирации особенно и не рассказывали, куда и зачем уходит партизан. Ушел – значит, на задание. Пришел – легче всем на душе.

Постепенно отряд стал налаживать связь с местным населением.

Любу Анисим Ильич берег для серьезных заданий. В сорока километрах от лагеря находился Смоленск, где располагались штабы большой группы немецких армий, аэродромы, военные склады. Туда и была направлена Люба вместе с разведчицей из деревни Чача.

По лесу партизаны их везли на лошадях, а по шоссе девушки пошли одни. На разведчицах была крестьянская одежда. Они везли сани с продуктами, якобы для того, чтобы обменять их в городе на соль, спички, керосин.

Добравшись до Смоленска, девушки, прежде чем попасть на рынок, долго ходили по городу, приглядывались и старались запомнить как можно больше. Люба сейчас в нарочито скромной одежде оставалась незаметной в толпе. Только чаще, чем всегда, билось Любино сердце, да еще зорче стал взгляд. С ненавистью смотрела она на фашистов, нахально и свободно расхаживающих по русскому городу... Какой-то вертлявый немецкии офицер стал даже нервно оглядываться, очевидно, почувствовал, что на него смотрят. Люба нагнулась к саням. И дала себе слово сдерживаться. «Лучше попрошусь у Воропаева на операцию вместе с партизанами».

В этот же вечер ценные сведения, добытые девушками, были переданы в Москву.

Ночью наши самолеты совершили налет на Смоленск.

Воропаевцы получили приказ – необходимо ликвидировать школу шпионов-радистов «Сатурн», обосновавшуюся на даче в Красном Бору. Подойти к ней было невозможно. Вокруг минные поля, колючая проволока, все деревни в радиусе восьми-десяти километров заняты крупными гарнизонами.

Люба вместе с разведчицей из соседнего партизанского отряда Лидой Младовой – учительницей Бабневской школы, отправилась в Красный Бор. Многое удалось узнать отважным партизанкам, но позже Лида Младова попала в руки гестаповцев. Двое суток фашисты ее истязали и, ничего не добившись, расстреляли.

Всего два месяца отряд находился в смоленских лесах, а Любе казалось, что прошла целая вечность. Столько пережито!

Наконец Люба вырвалась в свою первую боевую операцию. Двенадцать человек под командованием начальника штаба Павла Предтеченского отправились на задание – уничтожить гитлеровских наймитов – полицаев. Партизаны на лодках отчалили от берега, двинулись в путь...

Операция была проведена успешно. Люба наравне со всеми действовала смело и находчиво. Группа возвращалась обратно.

Но в селе нашлись предатели, которые донесли о действиях партизан командованию большого немецкого гарнизона. Гитлеровцы выслали три танка, пятьдесят автоматчиков и отряд конницы. Около деревни Андрюпы фашисты устроили засаду.

23 апреля 1942 года партизанская группа вышла на пригорок перед деревней. В это время танки выдвинулись из-за домов и открыли огонь.

– Люба, идем с нами! – крикнул Рогачев, уводя часть группы влево. Но она была уже далеко и с другой группой вполроста отходила. Танки усилили огонь прямой наводкой по этой группе партизан, уходящей вправо. Сразу же был убит Володя Бородин. Погибли Павел Предтеченский, инженер-москвич; Егор Долголеев – учитель из Козельска и Евгений Сиохин – тракторист– сибиряк, комсомолец. Осколок настиг и Любу...

Лилась Любкина кровь, согревая еще не оттаявшую после суровой зимы землю. Под кромешным огнем навзничь лежала Люба, медленно в последний раз закрывая глаза. Запрокинулась голова, упала шапка, рассыпались светлые волосы, открывая чистый ясный лоб. Так оборвалась жизнь Любы Кулаковой, Любы-Любушки, замечательной лыжницы, самоотверженной и смелой разведчицы, предводительницы и гордости гольяновских мальчишек, их Снежной королевы.

Оставшиеся в живых семеро партизан с трудом добрались до лагеря с твердой решимостью отомстить за гибель боевых друзей.

Трагедия разыгралась на глазах жителей небольшой деревушки Линьки⁸. Двое суток фашисты не давали возможности похоронить погибших партизан.

Так и не выполнив намеченной операции по уничтожению партизанской группы, гитлеровцы ушли из деревни.

Через двое суток местные жители прощались с погибшими партизанами. Хоронила Любу и Анна Трофимовна Гаврекина. «Видели бы вы, как хороша была ваша дочь», – писала она через несколько лет Любиной маме...

«Мамочка, ты не волнуйся, все будет хорошо...» – в который раз читала Евдокия Трифоновна весточку от Любы. От нее долго скрывали гибель дочери, подальше убирали газеты, на улицу выходили вместе с ней. Но как– то дошла до нее страшная весть, и Евдокия Трифоновна слегла.

Вовка Щукарь, узнав о смерти Любы, добился направления на фронт, ушел мстить за Любу и погиб. Сложили головы и оба Николая – Антоневич и Мокротов. Не знала Люба, что в письмах рассказывала о своей любви уже погибшему Николаю Антоневичу.

12 апреля 1945 года Евдокии Трифоновне вручили пакет из Кремля.

«Президиум Верховного Совета

12 апреля 1945 года

Москва – Кремль

Кулаковой Евдокии Трифоновне

По сообщению военного Командования Ваша дочь красноармеец Кулакова Любовь Алексеевна в боях за Советскую Родину погибла смертью храбрых.

За совершенные Вашей дочерью, Любовью Алексеевной Кулаковой, боевые подвиги в борьбе с немецкими захватчиками она награждена орденом ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ.

Орден ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ и орденская книжка, согласно статье 10-й статута ордена Отечественной войны, передаются Вам на хранение как память о дочери, подвиг которой никогда но забудется нашим народом.

Первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР

Н. Шверник».

Люба Кулакова осталась в памяти родных, друзей, спортсменов, однополчан. Лица их становятся добрыми, когда они вспоминают о Любе.

Пионерская дружина школы, в которой училась Люба Кулакова, названа ее именем. Там создан музей боевой славы, где есть материалы, рассказывающие о жизни Любы.

На стадионе в Лужниках в Музее физкультуры и спорта часть одной из витрин посвящена трехкратной чемпионке СССР по лыжам, спортсменке-партизанке, молодой разведчице Любе Кулаковой. За высокие спортивные достижения Любе посмертно присвоено звание заслуженного мастера спорта СССР. Ежегодно проводятся лыжные соревнования на приз Любы Кулаковой.

На родном стадионе памятник Любе:

«Заслуженный мастер спорта СССР Люба Кулакова (1920-1942) партизанка Великой Отечественной войны.

Погибла в боях за Советскую Родину».

Теодор Гладков. ЧЕЛОВЕК ИЗ ЛЕГЕНДЫ (Анатолий Капчинский)

Обидно было очень, не столько даже ему самому, сколько его болельщикам. На последней дистанции – 10 тысяч метров – он мог проиграть ближайшему сопернику Евгению Летчфорду семьдесят секунд и все-таки завоевать алый свитер абсолютного чемпиона страны 1938 года. Анатолий проиграл больше двух минут... Остался по-прежнему, в третий раз, чемпионом лишь на «пятисотке». Мог бы и не бежать эти десять тысяч, не тратить зря физические силы и нервную энергию. Видел ведь прекрасно, что на такой дорожке нужны не коньки, а лыжи.

Весь последний год он усиленно отрабатывал технику и тактику бега именно на длинные дистанции, готовился доказать, что может бороться за высшее место на пьедестале и в многоборье, а тут на тебе... Капризное февральское солнце разом перечеркнуло все планы и надежды. Все проделанное за год оказалось сизифовым трудом.

Уже перед началом забегов на 500 метров всем было ясно: лед плывет, хороших результатов ждать не приходится. В первой паре стартует Летчфорд. В общем-то конькобежцы не любят открывать забеги, но сегодня в этом известное преимущество. После каждого очередного старта дорожка будет все хуже и хуже.

Летчфорд показывает 48,5 секунды. Слабо. Время Константина Кудрявцева – 49,2, хотя он регулярно бегает «пятисотку» быстрее 44 секунд.

Все ждут забега его, Капчинского. Анатолий бежит мощно, смело, по внешнему впечатлению легко. Даже неспециалистам видно, как силен и ровен его толчок. Да, при такой погоде вся надежда – на высокую физическую подготовку. Хронометры показывают отличные для такого льда секунды – 45,5! Еще свыше семидесяти спортсменов стартовали на 500 метров, но никому из них не удалось улучшить этого результата.

Анатолий удерживает общее лидерство после второй дистанции и закрепляет его после третьей. Перед забегом на десять тысяч он уже отрывается от Летчфорда на три очка. Никто на стадионе: ни друзья-соперники, ни тренеры, ни корреспонденты, ни зрители – не сомневается, что сегодня к своему уже привычному титулу чемпиона страны в забеге на 500 метров, к званпям абсолютного чемпиона Москвы и «Локомотива» Капчин– ский прибавит и звание абсолютного чемпиона СССР.

А лед между тем плыл. Все усилия работников стадиона спасти дорожку были безрезультатны. После «полуторки» спортсмены уже были готовы разъехаться по домам, все были уверены, что забеги на десять тысяч перенесут. Тем неожиданнее оказалось решение судейской коллегии: соревнования продолжать, однако, учитывая непрерывное ухудшение льда, конькобежцев выпускать на дистанцию не парами, а четверками.

При жеребьевке Летчфорд снова вытянул первый забег, Капчинский – одиннадцатый. Это означало, что абсолютным чемпионом Анатолию и на сей раз не бывать. Дальнейшая борьба бесполезна. Спортсмены, вытянувшие более дальние номера, уже один за другим отказывались от выступления.

Так соблазнительно – отказаться бежать эти десять тысяч метров, никто не упрекнет, и не нужно ждать несколько томительных часов, чтобы узнать то, в чем не сомневаешься и так. Чемпионом может стать только Летчфорд. Золотой при других условиях запас в семьдесят секунд сегодня ничего не стоит. Он попросту растает после первых двух-трех забегов. К тому времени, когда его, Капчинского, вызовут на старт в составе одиннадцатой четверки, сорок спортсменов успеют превратить лед в полужидкое месиво.

Летчфорд показывает 21 минуту 38,3 секунды. Это на три минуты хуже его обычных результатов! Следующие четверки бегут (если только можно применить это слово к тому, что происходит на дорожке) еще хуже: двадцать пять минут, двадцать восемь и даже тридцать. То, что осталось ото льда, даже не блестит под радостными лучами совсем не зимнего солнца.

Капчинский вышел на старт. Никто не виповат, что первый номер достался Евгению, а не ему, могло случиться и наоборот. Спорт есть спорт. И для него сейчас победить – это не выиграть у Летчфорда, что никак невозможно, а преодолеть самого себя, закончить дистанцию хоть пешком, только не сойти, не отказаться от борьбы...

Анатолий закончил дистанцию, хотя на виражах коньки увязали в дорожке чуть ли не по подошву. Более того, он показал время лучшее, чем у всех, кто стартовал до него. Кроме Летчфорда...

Старейшина советского конькобежного спорта, легендарный Яков Мельников писал на следующий день в «Красном спорте»:

«На 10 ООО метров конькобежцы шли по совершенно изрезанному льду, который после каждой четверки становился все хуже и хуже. Это решило судьбу Капчин– ского, который стартовал через девять квартетов после Летчфорда и проиграл ему больше двух минут. В нормальных условиях А. Капчинский был бы абсолютным чемпионом СССР».

Спортсмены люди самолюбивые. Потому-то многие друзья Анатолия и не могли понять поразительного спокойствия, с каким Капчинский воспринял всю эту действительно обидную историю. Не знай друзья, с каким упорством тренируется Анатолий, сколь ответственно относится он даже к второстепенным соревнованиям, они могли бы подумать, что ему вообще безразличны итоги чемпионата.

Внешняя невозмутимость Капчинского объяснялась тем, что он больше любил спорт, нежели себя в спорте. Те пли иные поступки, мысли, переживания Капчинского-спортсмена целиком определялись характером Кап– чинского-человека. Никакого разрыва, а тем более противопоставления между ними не было и быть не могло.

Конечно же, Анатолий был самолюбив, но лозунга – победа ради победы, победа любой ценой! – не принимал принципиально.

...Анатолию Капчинскому так и не суждено было стать чемпионом СССР в многоборье. Но имя его навсегда вошло в историю советского спорта.

Анатолий Капчинский родился в 1912 году в Саратове. Ясное дело – едва мальчишка научился более или менее твердо передвигаться по земле, его неудержимо повлекло к воде. Так уж было на роду написано у всех саратовских пацанов. На Волге, лишь сходил лед, торчали они целыми днями. Загорали дочерна, купались до посинения.

Попозже появилось еще одно увлечение – классическая борьба. Это уже под влиянием отца Константина Северьяновича. Опытный механик-дизелист, много поплававший на своем веку, он был наделен недюжинной физической силой, смолоду любил борьбу и передал эту любовь сыну. Из своей старой матросской тельняшки он собственноручно сшил мальчику настоящее борцовское трико.

Константин Северьянович лично судил по всем правилам – и очень придирчиво! – соревнования, в которых участвовали окрестные мальчишки, приятели Анатолия. Капчинский-старший знакомил сына не только с приемами: главное – он учил его подлинному спортивному благородству, воспитывал упорство, выдержку, мужество, то, что принято называть бойцовским характером. Недаром, уже став знаменитым спортсменом, чемпионом и рекордсменом СССР, Анатолий не раз с благодарностью вспоминал отцовские уроки и после каждой победы посылал Константину Северьяновичу в Саратов телеграмму, а следом и письмо с подробным рассказом о всех перипетиях борьбы на дистанции.

Не меньше, чем борьбу и плавание, Анатолий полюбил, когда подрос, прыжки в воду и гонки на парусниках. Позднее он стал одним из сильнейших яхтсменов Саратова и долгое время полагал, что парусный спорт будет главным в его жизни.

От отца Анатолий перенял и уважение к технике, ко всяким машинам, механизмам. Потому он и пришел вначале на завод, а затем и на рабфак. Таков был весьма типичный путь к диплому инженера тысяч рабочих ребят в те годы.

Одно из самых ярких воспоминаний юности Капчин– ского – о поездке в донские станицы в год великого перелома. Шестнадцатилетний юноша отправился туда вместе с десятками саратовских комсомольцев по путевке райкома, чтобы помочь крестьянам избавиться от исконных врагов урожая в этих местах – полевых грызунов. Но бороться посланцам саратовского комсомола пришлось не только с сусликами... Кулаки подбрасывали совсем юным парням и девушкам письма с угрозами, некоторых жестоко избили. Ни угрозы, ни избиения не напугали комсомольцев. Они знали: кулаки и подкулачники лютуют в бессильной злобе, потому что подошел последний час их существования.

Здесь, в донских станицах, Анатолий крепко подружился – на всю жизнь – со своим земляком Федором Тарачковым, впоследствии тоже ставшим пз– вестным спортсменом, чемпиопом СССР по велосипедному спорту.

Анатолий уже считался в Саратове признанным пловцом и яхтсменом, когда вдруг неожиданно для многих увлекся коньками. Это увлечение разделил с ним и Та– рачков. Настоящие коньки в ту пору в Саратове было трудно отыскать, да и стоили они дорого. Поэтому свои первые коньки друзья изготовили сами, благо были они пе белоручками, а рабочими ребятами, умеющими обращаться с. металлом.

Квалифицированных тренеров в Саратове тогда не было, и азами бега на коньках друзья овладевали на природных катках по собственному разумению. Помогло, правда, то, что называется спортивной хваткой, выработанной в результате занятий плаванием, борьбой, хождением под парусом. Давно известно: тренированный спортсмен может овладеть незнакомым видом спорта гораздо быстрее и успешнее, чем круглый новичок. Анатолий и Федор проштудировали всю литературу о коньках, какую только смогли раздобыть. Кое-что они постигли, изучая фотографии сильнейших конькобежцев страны, помещенные в газетах, в первую очередь знамепитого Якова Мельникова, ставшего чемпионом России в 1915 году и все еще продолжавшего выступать в соревнованиях. Капчинский, конечно, не мог и загадывать, что через несколько лет он будет бороться за победу с Мельниковым, самим великим Мельниковым, в одном забеге.

В результате Капчинский выглядел совсем неплохо, когда впервые пришел на настоящий стадион – «Машиностроитель». Правда, дорожка на этом стадионе была намного короче нормы. Но все-таки это была настоящая дорожка, а занятиями руководил настоящий тренер.

Тренировался Капчинский не только упорно, но и с подлинным увлечением, тем увлечением, без которого никогда не добьется значительных успехов даже одаренный и трудолюбивый спортсмен. Тяжесть, трудность большого спорта никогда не обременяли Канчинского, все покрывало непередаваемое наслаждение стремительного скольжения но сверкающей ледовой дорожке.

Результаты Капчинского возрастали от тренировки к тренировке, от соревнования к соревнованию. И вот уже первые весомые победы: па первенстве города, а затем и области. Вполне реальным представлялось теперь и участие Капчинского через сезон-другой в чемпионате СССР. Правда, в глубине души Анатолий хорошо понимал, что для выхода на всесоюзную арену ему недостает опыта, ведь, по существу, он никогда в жизни не видел вблизи ни одного крупного мастера.

В том, как много ему еще предстоит сделать, Капчинский зримо убедился, когда познакомился с приехавшим в Саратов сильнейшим конькобежцем страны Константином Кудрявцевым. Легкость, непринужденность, даже элегантность бега чемпиона произвели на Анатолия и его товарищей неизгладимое впечатление. И размеренность – Кудрявцев проходил круг за кругом, укладываясь почти в одни и те же секунды; он же, Капчинский, заканчивая дистанцию, о графике бега уже и не помышлял, просто выкладывался до последнего. Иногда он финишировал совершенно обессиленный, иногда – с таким запасом неистраченной энергии, что хоть снова выходи на старт. Не он вел бег, а дистанция диктовала ему свои условия. Кудрявцев же всегда был на дорожке хозяином положения, всегда четко знал, что от него требуется: просто выиграть забег или установить рекорд, быть первым на дистанции, или набрать нужное количество очков для победы в многоборье.

Несколько дней общения с Кудрявцевым стали для Капчинского, да и для других саратовских конькобежцев настоящей школой мастерства. Кудрявцев был щедрым человеком и, не скупясь, делился с молодыми спортсменами своим огромным опытом, отмечал их слабые стороны, выделял сильные. Подсказывал, советовал, учил.

Уж тогда он определил, что Капчинский – природный спринтер, что наибольших успехов он может достигнуть именно на коротких дистанциях: «пятисотке», полутора тысячах и тысяче метров (последняя дистанция, хоть и не классическая, в те годы пользовалась большой популярностью). Кудрявцеву поправилось, как энергично Капчинский проходит виражи, действительно, Анатолий вылетал из-за поворота на прямую, словно выброшенный катапультой. Должно быть, выработке техники прохождения виражей на большой скорости способствовало то обстоятельство, что Капчинский тренировался на стадионе «Машиностроитель», где дорожка была длиной всего в двести девяносто метров.

В 1934 году Капчинский впервые принимает участие в первенстве страны. Результат его выступления мог бы обескуражить кого угодно – тридцать седьмое место... Но почему же Кудрявцев после столь сокрушительного провала разговаривает с ним так спокойно, словно и не произошло ничего страшного? Почему считает необходимым представить его, незадачливого дебютанта, таким асам конькобежного спорта, как Ипполитовы, Аниканов, Мельников? Почему, наконец, эти прославленные спортсмены расспрашивают его так, словно участие Капчинского в чемпионате будущего года у них не вызывает сомнения?

Вывод мог быть только один: тридцать седьмое место тоже бывает разное. Для одного это венец, высшее достижение или просто, если речь идет о ветеране, – дань уважения любимому виду спорта. Для другого лишь начало большого пути, экзамен на силу воли и твердость характера. Именно так расценили первый старт Капчинского его более опытные соперники. В молодом саратовце они разглядели то, что ему самому еще предстояло найти и проявить: спортивный талант.

Прошел год упорных тренировок и не менее упорного штудирования учебников: Анатолий готовился поступать в вуз. На старт следующего чемпионата страны он вышел уже студентом Московского электромеханического института инженеров транспорта. Результат Капчинского ошеломил даже тех, кто верил в его звезду: «пятисотку» он прошел за 45,1 секунды и стал чемпионом СССР на этой дистанции! И это всего лишь через год после злополучного тридцать седьмого места... Первым Анатолия прямо на дорожке поздравил Яков Федорович Мельников. Утром в газетах появилась фотография с надписью: «Я. Ф. Мельников и молодой выдающийся конькобежец Анатолий Капчинский». Выдающийся! Было от чего кружиться голове...

После закрытия официальных соревнований Мельников предложил Анатолию бежать в паре с ним тысячу метров на побитие рекорда. И снова отличные секунды. Правда, Капчинский проиграл Мельникову, но все же показал результат лучше старого рекорда.