Текст книги "Помереть не трудно (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Автомобиль Владимира был ему под стать: Газ-13 одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, или, как её ласково звали в народе, Чайка. Места в салоне – как в купейном вагоне поезда.

Владимир взгромоздился за руль.

– Может, я поведу?

Моё робкое предложение отклика не нашло.

Молча повозившись ключом под приборной панелью, а затем дёрнув длиннющий рычаг переключения передач, Владимир стронул машину с места.

По полупустым ночным улицам гнать было легко и приятно. Я пялился в окно: раньше в Москве я никогда не был, и теперь с интересом наблюдал прямые, как стрела, проспекты, высотные здания и громадные билборды с рекламой.

Всё-таки, по сравнению с Питером, Москва – город урбанистический, уж простите за тавтологию. Здесь были сплетённые, как великаньи кишки, развязки, одноликие, подобные термитникам экваториальной Африки, высотки, и на любом горизонте, куда ни глянь, обязательно дымились трубы. Даже ночью город был многолюден и светел: высокие ацетиленовые фонари не оставляли ночи ни единого шанса…

Владимир вёл машину ровно, профессионально, чуток резковато. Они с Алексом о чём-то негромко переговаривались.

А я задремал. Широкое и мягкое, как диван, заднее сиденье очень к этому располагало.

Проснулся от того, что мы больше никуда не ехали. Сквозь открытые окна шел влажный воздух с запахами полыни, дубовой коры и еловых шишек. Где-то близко кричала сова. Звук был тоскливый и одинокий, как корабельная рында в тумане…

Кроме меня, в машине никого не было.

Я выбрался, стараясь не хлопать дверцей, и огляделся. Чайка стояла на просёлочной дороге. С обеих сторон её теснил чёрный, почти неразличимый лес.

Ну конечно, – кивнул я сам себе. – Машина – не вертолёт. К котловану на ней подобраться трудновато. Однако где мои спутники?

Как-то непохоже на Алекса: ни записки, никаких указаний, где их искать…

Обойдя Чайку сзади, я огляделся, а потом расстегнул ширинку и прицелился в тёмную траву на обочине.

– Бог в помощь.

Я не дёрнулся только потому, что на мне были новые брюки.

Мужественно закончив начатое, я привёл себя в порядок, и только потом обернулся.

Почему-то казалось, что это давешний мужик с малиной. Но нет. Этот, судя по по росту и развороту плеч, был гораздо выше. И моложе. Во всяком случае, лицо его было бритым, волосы коротко подстрижены, а одет незнакомец был в военный камуфляж – что в темноте, на узкой дороге, должно делать его совершенно невидимым.

Только не для меня.

– Что, машина сломалась? – дружелюбно полюбопытствовал незнакомец.

Я всё никак не мог определить, кто это такой. Не оборотень. Не такой, как я. Но и не человек.

– Да вроде нет, – я покосился на приборную панель: ключа зажигания в замке не было.

– А что тогда?

– Ничего, – шляпу я оставил в салоне. И теперь немного об этом жалел: от холодного воздуха мёрзли уши. – Так, просто остановился. Воздух уж больно хорош.

– Да какой же тут воздух? – удивился незнакомец. Никакого оружия я при нём не заметил. Но это не значит, что его не было… – Слева – трясина. Справа – болото. Комары – как шершни…

Стоило упомянуть комаров, и один кровопивец, гудя, как бомбардировщик, спикировал ко мне и впился в шею. Хоботок у него был толстый, как стержень авторучки.

Не думая, я хлопнул по нему ладонью, и только узрев кроваво-мокрое пятно, огорчился: хана белой рубашке.

– Извините, а вы тут… давно? – спросил я, рассматривая ладонь. – Никого, кроме меня, не видели?

– Да нет, – пожал плечами парень. – В смысле – не знаю. Я мимо шел. Смотрю – машина. Ну, и ты – у обочины… Я в Розенкрейцеровку иду.

– Ясно, – обескураженно почесав затылок, я заглянул в Чайку. Ничего нового не увидел. – Не против, если я с тобой прогуляюсь? – переход на «ты» случился как-то сам собой. – До деревни?

– Да ради Бога, – сунув руки в карманы, парень подошел и тоже заглянул в Чайку. – Только вот машина… – он тоже увидел, что нет ключа.

– А что машина?

– Да так… Ничего. Наверное.

И мы пошли, каждый по своей колее.

Угрызений совести за брошенную чужую собственность я почти не ощущал. В конце концов, ещё кто кого бросил…

– Можно вопрос? – спросил парень минут через пять. Идти по ночной дороге было даже приятно: из колеи никуда не денешься, можно заложить руки в карманы и просто наслаждаться движением к загадочному неизвестному…

– Валяй.

– Почему ты меня не испугался?

– А должен был?

– Незнакомого человека? Ночью? На пустой дороге? Ты что, из Рипейского царства, чтобы никого не бояться?

– Никакого царства не знаю, – я сорвал травинку и сунул её терпкий кончик в зубы. – Но и пугаться просто так не привык. Отбоялся, – сочинять, придумывать какую-то правдоподобную отмазку, совершенно не хотелось. Точнее, чувствовал: не прокатит. Парень, хотя на вид и молодой, был не так прост. Видали мы таких молодых – взять хоть отца Прохора, например.

– А если я тебя ограбить захочу? Или убить?

Я невольно рассмеялся.

– Грабить меня не интересно, – оглядев себя, я демонстративно распахнул полы пиджака. – Кроме дарёного костюма – ничего за душой. А убить? Если б хотел – пристрелил бы в спину, ещё там, у машины. И вся недолга.

– То есть, ты меня и впрямь совсем не боишься.

– Прости, чувак. Рад бы удружить, но не срослось.

Уже какое-то время я слышал непонятный звук… Будто кто-то кричит, или зовёт на помощь. Теперь, когда незнакомец замолчал, я постарался прислушаться. Ну точно. Кричит…

– Ты слышишь? – спросил я, останавливаясь.

– Да, – отозвался парень. – Орёт кто-то.

– Пойдём посмотрим.

– А зачем?

Я растерялся.

– Ну… Кричат, когда помощь нужна. Разве нет?

– И ты хочешь помочь?

Закатив глаза, я шагнул с относительно чистой колеи в густые заросли у дороги.

– Погоди, – голос у парня, несмотря на широкие плечи и камуфляж, был какой-то тонкий. Елейный. – Ну мало ли, кто там орёт? Какое тебе дело?

– Да уж такое, – буркнул я, примериваясь, чтобы перепрыгнуть канаву, до самого верха заполненную тёмной водой.

– Да остановись ты, – парень чуть не схватил меня за руку. Но отступил в последний момент. – Не ходи туда. Правда, не ходи. Себе же хуже сделаешь.

– А тебе откуда знать? – попутчик нравился мне всё меньше.

– Да… ни откуда. Ночь ведь. Лес. Кушари… А у тебя костюм хороший.

– Да пошел ты, – отвернувшись, я ещё раз прислушался, запоминая направление, и пошел, тщательно выбирая, куда ставить ноги.

По лесу я ходить не умел. Как-то не довелось. Так что теперь, на ходу, я лихорадочно старался припомнить всё, что когда-либо видел или читал о густых непроходимых лесах.

Мох на севере… Так, это сейчас не важно. Не запутаться в шиповнике, не угодить в болото… Ах да. В лесу бывают капканы.

Один раз я угодил в канаву, скрытую за поваленным бревном. Упал вперёд руками, пропорол ладонь каким-то сучком почти насквозь. Другой сучок торчал буквально в миллиметре от глаза… На всякий случай прикрыв глаз веком, я поднялся, вытащил из ладони сучок и подождал, пока кровь не перестанет течь и дырка в коже не подсохнет.

Потом я таки угодил в болото. Точнее, в небольшой бочаг с прозрачной, на редкость холодной водой – оказывается, из-под камня в этом месте бил ключ…

Напившись, помыв руки – от холодной воды ломило кости – я прислушался ещё раз и немного сменил направление.

Конечно, если бы дело было днём, и я мог по-человечески сориентироваться, всё было бы по-другому. Ночь диктует свои законы.

Всё кажется не тем, чем оно есть на самом деле. Разлапистые кусты представляются чудовищами, пеньки – вставшими на дыбы лешими. Во тьме меж стволов мелькают какие-то огоньки, кто-то, сидя под лопухом, ядовито хихикает, лягушки душераздирающе орут, над головой то и дело проносится смутная хищная тень… Словом, бетонные городские джунгли, по сравнению с обычным подмосковным лесом – это детская площадка для первоклашек.

Крики, на которые я шел, то стихали, то становились громче. Несколько раз я терял направление – они вдруг звучали слева или справа, или даже сзади, из-за спины… Я сцепив зубы и пыхтя, как паровоз, упрямо продирался к цели.

Лицо было исхлестано плетями шиповника – и эти царапины почему-то не спешили заживать. Руки саднило от всевозможных укусов, шипов и колючек – вынимать их было некогда.

Наконец впереди забрезжил лунный свет, и я вывалился на поляну, или прогалину – не очень большую, окруженную со всех сторон стволами деревьев.

На краю поляны кто-то был… Кто-то большой, даже громадный. Он тёмным пятном выделялся на светлых стволах берёз и смотрел на меня.

Медведь. Даже отсюда я чуял, как от него остро, по-звериному пахнет мускусом, страхом и горячей кровью. От этого запаха кружилась голова.

Взгляд зверя был тяжелым, осязаемым. Я чувствовал, как он толкает меня в грудь, будто бы отталкивая, не позволяя подойти ближе.

Наконец медведь сменил положение и потянул воздух большим влажным носом. А потом негромко заворчал. Кроме угрозы я различил в его рыке скрытое отчаяние…

Сделав несколько осторожных шагов вперёд, я постарался разглядеть, что же удерживало зверя на поляне. Первое, что приходило на ум – конечно, капкан. Но ни запаха железа, ни острых зазубренных челюстей не было. Что тогда?

Я подошел ещё ближе. Запах зверя стал почти невыносимым, медведь же шумно хлюпнул носом и открыл зубастую пасть. Клыки у него были желтые, язык в белой пене, в глазах застыла смертная тоска.

Что же мешает ему уйти? Или, если уж на то пошло, напасть на меня?..

Внезапно я ощутил что-то знакомое. Какие-то неприятные вибрации. От них шло общее чувство угрозы и опасности. А ещё – чего-то совсем скверного. Не людского. Я хочу сказать, это было ощущение инородности, причём, такого толка, что даже стоять рядом – и то не хотелось.

Пересилив себя, я шагнул ещё ближе к зверю и наконец увидел, что его держит: простая деревянная стрела. Она проткнула его лапу и ушла глубоко в землю.

По идее, выдернуть стрелу из земли, обломать кончик и зубами вытащить древко – для медведя не представляло труда. Но почему-то он этого не делал.

Я не представляю, как вести себя вблизи от дикого зверя. Говорить успокоительные слова, будто он – собака, казалось глупым. Как показать медведю, что я не причиню ему вреда – не имею понятия.

Осторожно, не совершая резких движений, я присел на корточки, вытянул одну руку к зверю – он опять втянул носом воздух – а другую протянул к стреле. Медведь молча наблюдал.

Когда моя рука прошла прямо под мордой, я затаил дыхание. Но он не шелохнулся.

Схватив за древко, я на удивление легко отломал хвост с оперением. А затем, взявшись обеими руками за лапу зверя, потянул… Медведь коротко рыкнул, меня окатило волной звериной вони. Из дыры на лапе, там, где торчала стрела, потекла чёрная кровь…

А в следующий миг зверь исчез. Причём в том месте, где подлесок казался особенно густым.

А я плюхнулся на задницу и выдохнул. Облегчение нахлынуло горячей волной, по спине потёк пот, волосы, лицо, сделались влажными. Поднеся руку к глазам, я заметил, как мелко дрожат пальцы.

Вот сейчас бы закурить… Но сигарет я с собой не взял.

Покопавшись в прелой листве, я вытащил измазанный в земле наконечник с обломанным древком. Древко было покрыто медвежьей кровью. Наконечник, кроме земли, тоже был чем-то покрыт. Похожим на смолу.

На ощупь древко – та часть, которую я извлёк из медвежьей лапы – была неровной. Но это были не щепки или заусенцы, а гладкие округлые бороздки… Буквы?

Заинтересовавшись, я подставил деревяшку лунным лучам.

Да, больше всего это было похоже на буквы. Неровные, коряво вырезанные. От них веяло каким-то первобытным ужасом, чужеродной, недоброй силой.

Первым порывом было отбросить это непотребство подальше. И я ему поддался – уж больно не хотелось даже находиться рядом со стрелой…

Потом сорвал лист лопуха – огромный, как лист ватмана, и мягкий, как туалетная бумага, и вытер руки. Пришла мысль, что может, надо было стрелу сохранить, и показать её Алексу, но лезть в колючие тёмные заросли не хотелось. Да и подсказывало что-то: всё равно ничего не найду.

А теперь хорошо бы вернуться на дорогу…

И только растерянно оглядев сплошную стену чёрного леса, я понял, насколько крепко попал.

Откуда я пришел? Куда идти?

Задрав голову, я посмотрел на звёзды. Вон там – Большая Медведица. Чтобы найти Полярную звезду, нужно куда-то что-то отсчитать от ручки «ковша». Или от угла?.. Чёрт, не помню. Да и, кроме того, что это даст?

Присев обратно на травку, я крепко задумался.

Ну ладно, ну хорошо. Я заблудился. Но это ведь не Сибирь. Не Урал, в конце концов. Это Подмосковье. А значит лес – не такой уж и большой. Его пересекают дороги, тракты, шоссе, где-то здесь должны быть элитные дачи всяких там деятелей… Словом, если выбрать одно направление, и строго его придерживаться, рано или поздно я куда-нибудь выйду.

Поднявшись, я ощупал несколько стволов – хотел найти пресловутый мох, который обязательно растёт на северной стороне… И не нашел. Вот же канальство!

В школе, на уроках природоведения, все уши прожужжали по поводу этого мха. Если, мол, заблудитесь в лесу – ищите мох. Словно в него маячок, или там джи-пи-эс приёмник встроен… Ладно, о чём я думал до этого?.. Ах да. Выбрать направление и просто идти.

И тут я почуял запах дыма. Тёплый, душистый, с нотками еловых шишек. Баня, – почему-то подумал я. А хорошо бы сейчас попариться в баньке…

И я пошел на запах. Это было не сложно, потому что вскоре я разглядел бледный столбик дыма, вертикально уходящий в небеса, а еще через пару минут увидел на фоне звёзд чёрный абрис крыши.

И я уже было кинулся к этому дому, решив, что нежданно-негаданно набрёл на деревню Розенкрейцеровку, но что-то меня удержало. Даже не шестое чувство, а просто смутное ощущение, которое накатило внезапно, как ударная волна.

Когда я моргнул, показалось, что я всё ещё в Чайке. Сижу на заднем сиденье, неловко привалившись боком к дверце, и пытаюсь проснуться…

Моргнув ещё раз, я снова оказался в лесу. Потряс головой, потёр кулаками глаза… Да нет, не сплю. Показалось.

И всё же… Крыша у дома была странная, вот что. Двускатная. С высоким коньком в виде драконьей головы. Покрытая соломой, или даже мхом, она производила впечатление «лохматости», какой-то общей неухоженности. Тяжести.

Трубы над ней не было, и дымок, который я учуял раньше, выходил прямо сквозь саму крышу. Точнее, сквозь неровное отверстие в оной…

Это было странно. Странно и дико. И вот ещё что: меня охватило то же ощущение чужеродности, какое было при осмотре стрелы.

Впрочем, игнорируя странности, я решил всё-таки постучаться. Дорогу-то спросить надо… Тем более что окошко, которого я раньше не заметил, гостеприимно светилось желтым огоньком.

Вход я нашел не сразу. Пришлось обойти, путаясь в высокой траве, всю избу, и только на той стороне, что была обращена к лесу, я обнаружил дверь. Низенькую, словно в собачьей конуре, с громадным железным кольцом вместо ручки.

Взобравшись на высокое крыльцо, я не без робости тронул кольцо и приподняв его, стукнул о дубовую доску двери.

– Не заперто, – голос был мужской. Низкий, почти переходящий в рык…

Я засомневался: стоит ли входить? Явно, обладатель голоса был сердит. Ну конечно: занимается человек среди ночи своими делами, а тут – стучат. Ну её, в конце концов, эту дорогу. Что я, в лесу не проживу? Одичаю, обрасту шерстью…

И я отвернулся, и почти занёс ногу над ступенькой крыльца… Но какая-то сила развернула меня на месте. Рука сама собой схватила кольцо, дёрнула и дверь отворилась.

Скрипела она знатно: словно петли день за днём, тщательно и любовно, поливали кипятком.

Освещалась изба единственно очагом, угли которого пламенели в центре комнаты, в специальном каменном углублении. Рядом сидел некто громадный, лохматый, с широченными плечами. Большие руки покойно сложены на коленях, одна ладонь перевязана белой тряпицей, сквозь которую проступает несколько тёмных пятен.

Глаза его поблёскивали сквозь густую завесу кудрявых волос, и я не скажу, что блеск этот был дружелюбным.

Однако незнакомец был молод: щеки и подбородок были у него гладкими, как у юноши.

– Мир этому дому, – сказал я как можно дружелюбнее. – Я тут заблудился… Не подскажете, как из лесу выйти?

– Смотря куда тебе надо, – пожал плечами лохматый мужик. Стало заметно, как под тканью рубахи заходили мускулы.

– Да… честно говоря, хоть куда-нибудь, – сказал я, не решаясь шагнуть в комнату.

Полы здесь были из свежих строганных досок, застеленных полосатыми дорожками. На единственном окошке, в консервной банке из-под ананасов, пламенел незнакомый алый цветок, а само окно было наполовину прикрыто кружевной занавесочкой. Явно – хэндмейд.

В дальнем углу темнел топчан, аккуратно застеленный красно-синим лоскутным одеялом, с горкой подушек в кружевных наволочках.

Печка щеголяла свежепобеленными боками, на полке выстроились вполне современные тефлоновые чугунки…

– Да ты проходи, – пригласил хозяин, снимая с треноги над очагом закопчённый чайник. – Гостем будешь.

– Извините, – я неуверенно потоптался на месте. Ботинки у меня были грязные, штанины брюк промокли, на них налипли мокрые травинки, еловая хвоя и сухие листья. – Может, вы мне быстренько дорогу покажете, и я пойду?..

– Э-нет, не выйдет, – он уже разливал бурую струю кипятка в две разновеликие жестяные кружки. – Как же я тебя, на ночь глядючи, не пивши не евши отпущу?

До меня донёсся запах чая – с мятой, душицей и еще чем-то неуловимым, но уютным и очень домашним. Я вдруг почувствовал: если вот прямо сейчас, сию минуту, не отведаю этого чаю – просто окочурюсь.

– Спасибо, – оставив грязные туфли возле порога, я прошел к очагу в одних носках, и сел на скамеечку. На досках остались слегка влажные следы моих ног…

Чай был совсем такой, как я себе и представлял: терпкий, чуть сладковатый, с привкусом малины. Я выпил всю кружку, до дна. На закусь была предложена домашняя лепёшка, которую полагалось макать в мёд.

Кажется, вкуснее я ничего не ел.

– Наелся? – не слишком приветливо спросил лохмач.

– Д-да… Спасибо. Было очень вкусно.

– Спасибо на хлеб не намажешь.

– Я могу заплатить.

Денег у меня не было. Как-то не успел переложить в новый костюм ни бумажник, ни документы…

– Заплатить, – буркнул лохмач. – Будто бы тебе есть чем.

Угли неожиданно вспыхнули, осветив всю избушку. На дальней стене, над топчаном, я заметил громадную медвежью шкуру, распластанную по стенке. Перевёл взгляд на забинтованную руку лохмача… Тот оскалился. В ухе качнулась тяжелая золотая серьга.

Вероятно, это должно было изображать дружелюбную улыбку. Но впечатление производило почти что обратное.

Пожав плечами, я начал подниматься. Просить и унижаться я не собираюсь. Так что, если не нравится…

– Службу одну для меня справишь – выведу на дорогу, – вдруг, словно что-то для себя решив, сказал хозяин.

– Какую службу?

– А вот огонёк мой постереги, – сказал лохмач, протягивая здоровую руку над углями. В них тут же вспыхнул огонёк, и стал ластиться к руке. Как котёнок. – Отлучиться мне надо, – продолжил хозяин, играя с огнём. – В лес сходить. Должок у меня там, – он мельком глянул на руку, замотанную тряпицей. – А огонёк оставлять нельзя… Потухнет.

– И долго надо стеречь?

– Да не, – махнул перевязанной ладонью хозяин. – Всего лишь до рассвета.

– Ладно, – решился я. – Постерегу твой огонёк. А ты меня за это до деревни доведёшь. До Розенкрейцеровки.

Лохмач даже волосы с глаз убрал, чтобы лучше меня видеть.

– До Розенкрейцеровки? – переспросил он, будто не веря своим ушам.

– До неё.

– Ладно, – он протянул широкую ладонь над огнём. – Доведу. Если…

– Что если?

– Если огонёк мой убережёшь.

– Уберегу, – сказал я уверенно. – Не сомневайся.

– Ну лады тогда.

Лохмач поднялся. Макушкой он почти упёрся в потолок, тень его заслонила весь свет. Протянув руку, он снял со стены медвежью шкуру, и набросив её на плечо, шагнул к двери.

– Так ты убереги, – сказал он с некоторой угрозой в голосе. И вышел.

Мне стало интересно, куда он направится, и я опрометью бросился к окошку. Сообразил, что пойти-то он может в любую сторону, но повезло: я прекрасно его видел.

Остановившись на поляне, лохмач развернул медвежью шкуру и набросил её на себя. И вдруг что-то начало происходить… Хозяин избушки опустился на четвереньки, лицо его вытянулось, став мордой, бока налились тяжестью, ноги и руки окрепли, превратились в лапы…

Я протёр глаза. Затем, не веря себе, протёр рукавом окошко. А медведь в это время спокойно трусил к лесной опушке.

Глава 8

Я долго глядел вслед медведю, всматривался в ночной лес, стараясь разглядеть, или скорее угадать, что там происходит. И не сразу различил за спиной жалобное шипение…

Опрометью бросившись к очагу, я увидел, что угли почти остыли и уже подёрнулись пеплом. Чёрт! Канальство!..

Упав на скамеечку, я наклонился над углями и что было силы дунул. В следующие пару минут я не видел ничего: пепел взметнулся плотным облаком, запорошил мне глаза, набился в нос, осел на волосах и одежде…

Угли продолжали на глазах темнеть. Лихорадочно оглядевшись, я увидел рядом, только руку протянуть, небольшую поленницу. Рядом стоял топорик с блестящим, остро наточенным лезвием.

Схватив топор, я принялся щипать лучину. Ну как щипать: неловко ударяя в опасной близости от пальцев по деревяшке, я наконец-то отколол несколько неровных щепок.

Осторожно положил их на угли…

Сначала ничего не происходило. Но потом я увидел на кончике щепки крошечный огонёк… Сердце моё воспряло. И тут откуда-то взялся порыв ветра и огонёк потух. Ну откуда взяться ветру в закрытом помещении?.. Я втянул носом воздух, и двигаясь осторожно, как хирург на операции, переложил костерок понадёжнее.

Огонёк вспыхнул, с аппетитом затрещал щепочкой… Я выдохнул и принялся откалывать от полена небольшие чешуйки, и одну за одной подкладывать их в огонь.

Ну, вроде, всё наладилось. Огонёк бодренько скакал по щепкам, превращая их в новые угольки, я смог расслабиться, и… тут меня одолел сон.

Просто спасу нет! Веки налились тяжестью, глаза осоловели, всё тело сделалось чужим, перестало подчиняться и слушаться. Оно хотело вытянуться прямо тут, возле очага, закрыть глаза и забыться.

Наверное, я поддался. Заснул прямо сидя, держа в одной руке топор, а в другой – свежеотколотую щепку…

Проснулся рывком, словно меня дёрнули за волосы. Открыл глаза, помотал головой. Тело затекло, задницы я вообще не чувствовал. Хотел подняться, но бросил взгляд на очаг…

Угли были чёрными и мёртвыми, как зрачок слепца. И ещё: показалось, что над ними кто-то нависает. Какая-то тень. Стоило на неё посмотреть – отпрянула к стене и скрылась за печкой.

Я ещё раз помотал головой, прогоняя наваждение. А затем наклонился и подул. Но осторожно, тихо, стараясь не взметнуть тучу пепла, а разбудить огонь.

Показались багровые всполохи. Кажется, парочка угольков была готова вспыхнуть. Тень метнулась из-за печки, мазнула крылом по моим волосам, накрыла очаг… И угли потухли.

Я заскрипел зубами. Да что же это такое? Казалось бы, простое задание: не дать потухнуть костру. А вот поди ж ты…

Ладно, соберись, – сказал я себе и сосредоточился. – Ничего сложного: нащипать лучины, отыскать горящий уголёк, разжечь пламя и подбрасывать щепки непрерывно, пока всё не разгорится. Затем подложить брёвнышко побольше…

Сказать – проще, чем сделать.

Как только я принялся щипать лучину, кто-то потянул меня за волосы. Я вскинулся. Огляделся – никого нет. Только на стене, занавешенной цветастым ковриком, корчится тень.

Казалось, она меня дразнит.

Тряхнув головой, я сосредоточился на огне. Подбрасывал щепки, следил, чтобы была тяга, и старался не обращать внимания на то, что происходит вокруг.

Это было не так-то просто.

В какой-то момент теней стало две. Затем – три. А может, это была всё та же, первая тень, но мельтешила она с такой скоростью, что я не мог уследить.

В уши задувал холодный ветер, он же норовил потушить каждый язычок пламени, который я отвоёвывал с таким трудом. Угли то наливались багровым светом, то чернели, покрывались пеплом.

По всей избе шли какие-то стуки, царапанье – словно бы громадными когтями. Громыхали чугунки, на печке кто-то шумно возился…

Когда угли подёргивались пеплом, в избушке делалась тьма египетская. И в этой тьме загорались глаза. Крошечные, желтые и недобрые.

Один раз я увлёкся, засмотрелся на эти желтенькие огоньки, и вдруг почувствовал, что падаю, рушусь в чёрный голый туннель, похожий на глотку великана…

Так что по сторонам я старался не смотреть.

Страшно было? Не знаю. Я об этом не думал. Потом, задним числом, вспоминая всё это безобразие, я решил, что должен был обделаться от всей этой жути. Но в ту ночь, в лесной избушке, мне было попросту некогда бояться.

Да, пробирало временами до костей. Сердце глухо бухало, подскакивало к горлу, пальцы леденило стылой тоской, мешало двигаться, думать – неожиданно я проникся сочувствием к бурсаку, которого отправили в церковь, сторожить гроб панночки…

Время от времени из глубин сознания вспрыгивала мысль: а не слишком ли, для обычного обещания показать дорогу из лесу? Но пятой точкой я чуял: не в этом дело. Не только в этом.

Почему-то уберечь огонёк до прихода хозяина – казалось жизненно важным.

Когда тень глумилась особенно яро, я отчётливо понимал: между мною и сумасшествием стоит только он. Огонь.

А потом тень бросилась на меня. Это случилось неожиданно – стараясь уклониться, я даже упал. К горлу моему протянулись зыбкие туманные плети, окрутили шею, словно пуповиной, и принялись душить.

Схватить и сорвать с себя я их не мог – нечего было хватать.

И тогда я принялся месить тень ногами и руками. Пинал, стараясь разогнать туман, размахивал кулаками, словно бил по живому телу, в исступлении рычал, ругался сквозь зубы, но постепенно слабел.

В голове мутилось.

Пистолет! – мысль пронеслась всполохом, молнией на горизонте. Кобуру я повесил под мышку, как только натянул новую рубаху… Почему я не вспоминал о нём раньше?

Теряя сознание, используя последние крохи воздуха, я выхватил оружие, дёрнул предохранитель и стал жать на спусковой крючок раз за разом, пока не высадил всю обойму.

Тень сначала дёргалась и извивалась, не желая выпускать моё горло, но после пятого выстрела скукожилась, сжалась в комок и убралась в дальний угол, где повисла под потолком безобразным чернильным пятном.

Повалившись на бок, я с хрипом глотал воздух. Горло болело, словно меня и впрямь душили верёвкой. В голове билась одна мысль:

Серебряные пули… Пули-то серебряные… Шеф, дай ему Боги здоровья на долгие годы, настоял взять именно эту обойму. Ай да Алекс. Ай да сукин сын.

Дверь вдруг с зловещим скрипом отворилась. Я вздрогнул, но тут же испытал облегчение: вернулся хозяин.

Но я ошибся. В небольшую щелку сочилась лишь глубокая лесная тьма… А потом я увидел ещё одну тень. Она вливалась в эту щелку медленно, словно бы текучий пластилин. Беззвучно, неотвратимо, страшно.

Горло вновь сдавила невидимая верёвка, в груди заболело так, словно в сердце вогнали кол. Из глубин живота начал подниматься задушенный визг. Рука сама собой подняла пистолет. Палец выжал спусковой крючок… Щелк – и тишина. Патроны кончились.

Тогда я потянулся за топором. Он, конечно, не серебряный, но холодное железо тоже на что-то годится.

Подобрав под себя ноги, я приготовился к прыжку…

Спас огонь: внезапно вспыхнув, он осветил… кота. Здоровенного такого котище, чёрного, как сажа и гладкого, как бульдог. Мускулы под шелковой шкуркой перекатывались, словно лягушки в сметане.

Из меня словно выпустили весь воздух. Облегчение накатило тёплой удушливой волной, под мышками сделалось жарко, ноги размякли.

– Кис-кис, – сказал я автоматически. А потом осторожно положил топор на пол.

Кот открыл пасть – показался яркий красный язык – и в этот момент я бы ни капли не удивился, если б животное заговорило. Но зверь лишь эффектно, как это умеют только коты, зевнул и равнодушно посмотрел сквозь меня. Морда его выражала полнейшее презрение.

Что характерно: с появлением кота, всяческие безобразия моментально прекратились. Перестали грюкать горшки, потухли желтые глаза. Тень убралась за печку и больше не высовывалась.

Настала тихая благодать.

Только огонёк продолжал вкусно потрескивать поленьями, излучая уютное сытое тепло.

Кот, глянув на меня предостерегающе, подошел к самому очагу, ещё раз зевнул, устроился поудобнее, подобрав под себя все лапы, и затих. Глаза его, вопреки всякой логике бирюзово-синие, прижмурились и остекленели.

Я тоже успокоился. И чтобы не заснуть, стал рассматривать зверя. Шерсть у него была гладкая, ухоженная, что называется, волосок к волоску. Башка громадная, круглая. На ушах, судя по шрамам, пережившим не одну баталию – кисточки. На хвосте, толстом, как полено, виднелись серебристые полоски…

Полоски эти принялись увеличиваться, завертелись, как карусель, брызнули мне в глаза… и я очнулся.

Оглушительно орали птицы. Было зябко. Костюм – и пиджак, и брюки, отсырели. Штанины неприятно липли к телу. Воздух был прозрачным, студёным, как колодезная вода, пах грибами и малиной.

На макушку мне упала холодная капля, и я открыл глаза.

Сидел я, привалившись к стволу берёзы – брюки усыпаны золотисто-коричневой пыльцой с серёжек. Трава вокруг густая, высокая, над нею качаются желтые зонтики зверобоя и сиреневые – душицы.

Рядом, прямо на дороге, стоит Чайка. Корпус сизый и серебряный от росы. Передняя дверца с водительской стороны приоткрыта, и видно, что салон пуст.

Справа мелькнуло что-то яркое, охристо-красное, и повернув голову, я увидел черепичную крышу. За ней – ещё одну и ещё.

Чайка стояла в начале деревенской улицы. Оглушительно, как на параде, орали петухи, откуда-то доносилось мычание коровы и ржание лошадей…

«Розенкрейцеровка» – чёрными яркими буквами было написано на придорожном указателе, в паре метров от меня.

Ни избушки, ни кота, ни чёрной недоброй тени в помине не было.

Поднявшись – тело так затекло, что скрипели суставы – я влез коленом на переднее сиденье Чайки и открыл бардачок. Вот они, родимые.

Пачка «Медного Всадника» была новой, с неснятой целлофановой обёрткой. Содрав её, я дрожащими пальцами вытащил сигарету, вставил фильтр между губ… И чертыхаясь, вновь полез в бардачок.

Зажигалки не было.

Я перерыл всё, всю машину, даже под сиденья заглянул. Ноль эффекта.

С ненавистью посмотрев на пачку, бросил её на сиденье. В отчаянии – что может в новом костюме быть? – хлопнул себя по бокам… В кармане пиджака что-то было. Что-то твёрдое.

Вытащил – и верно. Жестяная коробочка. Тусклая, в царапинах от долгого употребления, с небольшим замочком-защелкой. Как она ко мне попала?

В коробочке что-то негромко погромыхивало… Открыть? Крышка откинулась, и я вытаращил глаза. Спички. В коробочке лежали спички. Крупные, с толстыми желтыми головками. Кажется, такие выпускали лет сто назад, их ещё называли серными. Было их штук десять.