Текст книги "Тригинта. Меч Токугавы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Как мантру, повторяю про себя: – пусть это будет кто-то другой, только не я. Пусть решает, что с ними делать, кто-то другой. Тристан, или даже Гейдерих.

Или Ростов – как представитель Аляски… Возможно, если поместить их в хорошие условия, убрать этот мигающий синий свет, вытащить серебро, нормально кормить…

Потом мы попадаем в довольно большой зал, заваленный грудами вещей. Одежда громоздится огромными, до потолка, кучами.

А ведь я такое уже видела! На тех пленках про концлагеря… Вампиры снова взялись за старое? Значит, где-то поблизости обнаружатся и печи.

Вампиры – хищники. Они генетически лишены чувства сострадания жертве. Никодим показывал кадры старой кинохроники, времен Великой Отечественной, когда кровососы возомнили, что могут править миром. Они сгоняли людей в концлагеря, отделяя от общего стада детей и стариков – тех просто рвали на месте, делали пару глотков из яремной вены, и бросали. «Скоропортящиеся продукты», как выразился один из генералов…

Яррист предупреждал, еще год назад. О новой войне. А я была такая злая, что просто не стала ничего слушать. И Нибелунги ждали войны, и Ростов.

Вампиры готовят армию. Проводят эксперименты с целью вывести универсального солдата. Судя по горам одежды, через подземелья прошли тысячи, может, десятки тысяч оборотней…

Мой взгляд цепляется за яркое пятнышко. За красную тряпочку, кончик которой торчит из ближней к двери кучи. На негнущихся ногах я бреду в ту сторону, наклоняюсь…

Ткань всё еще хранит тонких запах. Головной платок, бандана – эту вещь я купила на каком-то базарчике, вечность назад, и подарила своей лучшей и единственной подруге Марико. Она всегда носила его: то вместо пояска к юбке, то на голове, повязав огненно-рыжие волосы, то на шее, как кокетливый шарфик…

Безумным взором я оглядываю кучи. Взгляд то и дело выхватывает знакомые вещи: кожаную куртку, ботинок с красной, потрескавшейся и заклеенной гуммиарабиком подошвой, чехол телефона с кокетливой плетеной кисточкой.

Они все здесь. Сашка, Марико, бенгальский тигр Махатма – тихий кришнаит, путешествующий по миру в поисках просветления. Людмилла – бурая волчица. Она была старше всех, заботилась о стае, как о собственном выводке; вепрь Петруха, могучий, как два слона – так шутил Махатма… Все они здесь.

Я думала, что уведя Носферрату за собой, дам оборотням время на бегство. Я думала…

Их схватили. Истязали, пока я, вырядившись сидхейской принцессой, гуляла с Тристаном. Они умирали, пока я занималась любовью в роскошном пентхаузе.

Из груди рванулся крик, но я зажала рот руками. Нет. Не сейчас.

Я виновата в их гибели. В их мучительной, полной страха и отчаяния жизни – там, в клетках позади. Я предала их.

Поднявшись с пола, я запихала скомканный, мокрый от слез платочек за пазуху и повернулась к Тристану.

– Уходи. Здесь больше никого не осталось.

– А ты?

Голоса в мертвом воздухе шуршали, как пересохшая газетная бумага.

– Это они, Тристан. Моя стая. – я махнула рукой назад, к клеткам. Больше ничего не могла сказать, горло свело судорогой и звуки просто не шли.

Тристан всё понял.

– Я останусь с тобой.

– Я. Должна. Сама. – горло будто набили бритвами. – Иди. Я догоню.

– Гномы собираются всё здесь взорвать.

– Ничего. Я успею.

– Возьмешь? – Тристан протянул свой автомат.

Я представила, как пули входят в их тела, разрывая кожу, мышцы, выбивая фонтаны крови… и покачала головой. Нет уж.

Я жду. Я просто хочу, чтобы Тристан ушел. Он знает, что я намереваюсь сделать. Такие вещи разъединяют людей. Заставляют друзей сторониться друг друга, любовников – прятать глаза, отворачиваться, делая вид, что ничего не было, и в конце концов – разбегаться. Я должна быть одна, отныне – и навсегда.

А потом я пошла к безумным, больным, ненавидящим меня существам, забывшим, кем они были, и спросила: – Вот человек стоит на распутье между жизнью и смертью: как ему поступить? И сама же ответила: Когда есть две дороги, нужно выбирать ту, что ведет к смерти.

И взмахнула Бичом.

Глава 28

ГЛАВА 28

ЯРРИСТ БАРБАРОССА

Африка, Тунис.

– Где она?

Мой бывший ученик потряс головой. Уперевшись руками в колени и наклонив голову, он часто дышал, пытаясь совладать со слабостью. Я ждал. Еще не хватало свежеиспеченному монарху блевать на публике.

Наконец он справился со своим желудком и выпрямился.

– Там вся её стая. – сказал он, отхлебнув из протянутой кем-то фляжки. – Бывший парень, подружка, остальные… Мы нашли вещи. И их самих, в казематах за решетками.

– Не факт, что это были именно они. Там было много подопытных. – заметил я.

– Скажи это ей. – огрызнулся Тристан.

Я повернулся к Полди. Он должен был выйти последним, убедившись, что бойцы покинули подземелья.

– Спокуха! – гном только что снял шлем и вдыхал, раздувая ноздри, предрассветный воздух. – Я вижу её на экране.

– Дай! – Тристан подскочил к гному.

– Погодь! – одной рукой гном удерживал сидхе, а сам, зубами, сдирал перчатку. – Вот, смотрите… – наконец он протянул планшет. – Она всё еще там, а время дорого. Нельзя, чтобы нас засекли наблюдатели. Особенно тебя! – он ткнул пальцем мне в грудь. – Как ты объяснишь ООН свое присутствие при уничтожении охраняемого памятника?

Гном был прав. Я вообще не должен был здесь находиться. Но… не видевшись с Наоми больше года, не мог упустить такую возможность. Я должен был убедится, что она – всё еще она.

– Вы достали всё, что нужно? – уточнил я у Полди.

– Доказательств хватит на три Нюрнбергских процесса. – гном кивнул на ящики и мешки, вытащенные из катакомб.

Я еще раз посмотрел на экран. Точка, обозначающая Наоми, не двигалась.

– Всё готово для взрыва? – Полди кивнул. – Тогда отдавай приказ.

На меня налетел вихрь и замолотил по лицу, по груди…

– Тристан, успокойся.

– Заткнись, Яррист! Она всё еще там!

Я схватил его за запястья и сжал. Тристан покраснел от натуги, лицо его вытянулось, став пастью, руки укрупнились, когти впились мне в кожу. Я, не отрываясь, смотрел ему в глаза.

– Я ненавижу тебя, Яррист Проклятый. – наконец выдавил ученик сквозь зубы и отступил.

– Взрывай. – я кивнул гному, тот удерживал взгляд долю секунды, затем прошептал несколько слов в бусину микрофона. В глубине катакомб завыли сирены.

Я чувствовал, как ихор заполняет тело. Зашевелились от невидимого ветра волосы, крылья встрепенулись, готовые вырваться на свободу. А если я не прав? Она ведь такая упрямица, моя девочка…

До хруста сжав планшет, я следил за неподвижной точкой. Сирены продолжали выть. Еще тридцать секунд… Тристан сопел рядом, судорожно вцепившись мне в локоть. Он что-то беззвучно шептал. Я не сразу понял, что мои губы тоже шевелятся.

Точка на экране немного переместилась и вновь замерла. У меня упало сердце. Уже хотел отменить приказ, но точка наконец двинулась.

– Она не успеет! – проскрежетал Тристан.

– Там рядом – боковой выход. – Полди стоял за плечом Тристана. – Я его отметил, когда сканировал подземелье.

Взрывов слышно не было, но земля под ногами ощутимо заколебалась.

– Надо лететь, найти её! – Тристан кинулся к вертолету, я его удержал.

– Как ты думаешь, почему она хотела остаться одна?

– Потому что у неё тараканы вместо мозгов! Трахнутое гири! Умереть, чтобы не потерять лицо! Это ты виноват! Ты, Яррист! Из-за тебя она двинулась! – я молча ждал, глядя ему в лицо. Ученик засопел, и взял тоном ниже: – Из-за тебя она не способна думать и поступать, как обычный человек.

– Я был твоим учителем пятнадцать лет. Ты чувствуешь себя необычным?

– Еще как! – Тристан набрал в грудь воздуха, но я не дал ему заговорить.

– На самом деле, ты злишься, потому что бросил её одну.

Тристан осекся.

– Но ты не мог по-другому, верно? Наоми тебя убедила.

– Пора. – сказал Полди, стоя к нам спиной. Он изучал в бинокль линию светлеющего горизонта. – К нам летят гости.

– Она не погибнет. – произнес я, не чувствуя никакой, на самом деле, уверенности. – Её этому учили.

– У тебя, в конечном итоге, всё сводится к учебе. – буркнул Тристан и, нахохлившись, похромал к вертолету.

Машина бесшумно подпрыгнула и расправила крылья. Я смотрел, как древний Керкуан проседает внутрь себя, как на месте катакомб закручивается плотная пылевая воронка.

Гномы знают своё дело. Всё будет выглядеть так, будто тысячелетние руины обрушились из-за естественных причин: не выдержали древние перекрытия, да и дожди с ветрами сделали своё дело…

– Этот волчара что-то ей успел наплести. – Тристан заговорил впервые с тех пор, как мы взлетели.

– Что ты имеешь в виду?

– Перед рейдом она встречалась с Ростовым. Я не успел ничего предпринять – нужно было соблюсти формальности после смерти отца… А она стащила телефон Полди, забила стрелку и слиняла к этому седому волчаре.

Я кивнул, принимая к сведению. Значит, Семьяза вновь поступил так, как было удобно только ему.

– Он что-то ей сказал. – настойчиво повторил Тристан. – Ночью она была нормальная. Такая, как всегда. Живая. А после встречи… Я даже испугался. У нее помертвели глаза. Раньше этот её кураж – ну, ты знаешь: «самурай всегда стремиться к смерти»… Это был кураж. Позерство. Но не теперь. Я почему так сильно испугался? Понял, что она решила остаться там. С мертвыми.

– У Бога нет мертвых.

Мой ученик хотел сказать что-то дерзкое – это видно было по лицу, по тому, как искривились губы, но Тристан сдержался, и только спросил:

– Ты действительно в это веришь?

– Все, кто умирает, обретают вечную жизнь у Престола Его.

– Ага. Только вот незадача: никто не вернулся, чтобы рассказать, как же там клёво! С чего ты взял, что всё именно так?

– Мне сказал Никодим.

Тристан надолго замолчал.

– Знаешь, что в тебе бесит больше всего? – вдруг спросил мой бывший ученик. Я поднял бровь. – Твоя непокобелимость. Уверенность, что всё будет так, как ты хочешь. Ты прямой и твердый, как… соляной столб. Каменный истукан. Но знаешь… Иногда, в порядке исключения, хотелось бы увидеть в тебе человека.

Я усмехнулся.

– Я тоже иногда ошибаюсь.

– А Никодим? Он может ошибаться?

Я сжал челюсти так, что зубы хрустнули, и сглотнул горькую слюну.

– Остается только верить в то, что на этот раз он не ошибется.

Глава 29

ГЛАВА 29

НАОМИ

Когда никого не осталось, я легла на пол перед клетками и затихла. Это должно случится само собой: я просто перестану думать, дышать, перестану… быть.

Я оцепенела. Нужно просто расслабиться и отпустить сознание. Пусть уплывает. Это ведь так легко: ни о чем больше не думать, ни за кого не переживать… Отпустить всё и тогда пружина в груди наконец-то распрямится, её острый конец проникнет в сердце, последует вспышка боли, и – пустота…

Резкий свет натриевых ламп пробился сквозь слипшиеся от чужой крови ресницы, послышались тихие плески, капанье, хлюпы… Испуг, что в этом месиве может остаться кто-то живой, выбросил меня из оцепенения. Вам никогда не приходилось сталкиваться с этой особенной формой милосердия: желать, чтобы кто-то побыстрее умер? Перестал существовать. Прекратил испытывать боль.

Мне хотелось только одного: чтобы больше ничего не двигалось. Чтобы, не дай Бог, никто не поднялся…

Одна проблема: во второй раз проделать все необходимое для того, чтобы отключиться, перестать «быть», не получалось. Мысли не хотели успокаиваться, они скакали под сводом черепа, как блохи на сковороде, не давая расслабиться, глаза упрямо открывались. Тело начало чувствовать холод, ноздри – смрад, и разум настойчиво напоминал о том, что было бы неплохо выбраться куда-нибудь на свежий воздух.

Но для этого требовалось оправдание. Почему я не должна лежать здесь, со своими друзьями, в темноте и сырости? Почему им предназначено разлагаться, постепенно растекаясь гнойными лужами, а я имею возможность начать переставлять ноги, одну за другой, до тех пор, пока не почувствую свежий ветер?

Говорил Никодим: если сегодня очень тяжело, нужно потерпеть до завтра: станет немного легче. Совсем незначительно, но все же лучше, чем вчера. И так – каждый день…

Сомневаюсь, что это мой случай. Завтра будет так же плохо, как сегодня. Через год будет так же плохо. И через сто лет… Он просто не понимал, о чем говорит.

И тут я услышала шорох. Открыла глаза, затем приподнялась и попятилась к стене. Бич лежал там, где я его бросила: метрах в трех позади, у клеток.

– Маха… – голос будто потерялся в пустоте.

Она начала поднимать пистолет, я метнулась за колонну. Раздался громкий вой – гномы включили сирену. Значит, они завершили зачистку и теперь собираются всё взорвать.

Маха, выругавшись сквозь зубы, скрылась в темном тоннеле. И тогда я, подобрав Бич, рванула за ней.

Шла по запаху: аромат лилий, горного меда и гвоздики. Удушающе-тяжелый, он не рассеивался даже в присутствии крови и экскрементов.

Сирена выла всё настойчивее, и можно было только надеяться, что я бегу в верном направлении.

Пробудилась тлевшая в груди жажда убийства, бешенство сердца, которое никогда не оставляло меня надолго. То, что мы встретились в катакомбах, над не остывшими телами моих друзей – не случайно. Это – судьба…

Вылетев на берег моря – Керкуан остался в стороне, на высоком плато – я припустила за тонкой фигуркой, бегущей к катеру.

Волны с грохотом накатывали на черную гальку, а там, где был древний город, вспухал огромный клуб пыли. Снизу не было видно, что творится на самом плато…

В катере ждал Дирг – я его сразу узнала. Непутевый братец Тристана всегда оказывался там же, где его матушка… Что они делали в лабораториях вампиров? Пришло в голову, что они могли быть теми самыми поставщиками живого товара. А почему нет? Доставили очередных пленников, а тут – нападение…

Маха была уже по пояс в воде. Я прыгнула ей на спину, сверху накатила волна и потащила нас по камням…

Отфыркиваясь от песка, я поволокла тетку к берегу. Она отбивалась. Один раз Махе удалось засадить пистолетом мне по губам, из глаз посыпались искры, губа лопнула. Дирг что-то кричал издалека.

Она пыталась измениться: нос превращался в клюв, на костлявых пальцах отрастали когти и бессильно скользили по комбезу.

Маха пыталась вырваться, но я вцепилась в нее мертвой хваткой. Глаза её, по-птичьи круглые, совершенно безумные, прожигали ненавистью.

Послышался шум мотора: катер быстро удалялся от берега. Он быстро превратился в точку, прыгающую по волнам.

Маха вырвалась и, уже не пытаясь бежать, развернулась ко мне.

– Он бросил тебя! – я сплюнула розовой, горько-солёной водой. – Сынок пожертвовал тобой, чтобы спасти свою шкуру!

– Он вернется!

– Ты знала, что делаешь из него монстра? Как ты могла поступить так с собственным сыном? Или тебе было всё равно?

– Ты сама стала подстилкой, чтобы занять трон! – нос её загнулся крючком, вместо волос на голове топорщились мокрые перья.

– Вот, значит, в чем дело! Любой ценой рвешься к власти…

Она хрипло рассмеялась, выхаркивая воду.

– Думаешь, Оберон был душкой? Или мой младший сын? Или ваш ненаглядный Яррист? Думаешь, его за красивые глаза зовут Проклятым?

Улучив момент, Маха перекинулась, и, выставив когти, спикировала, метя в лицо. Поймав мощное крыло и навалившись всем весом, я старалась затащить её под воду. Сова била когтями, но комбез продрать не могла. Какое-то время мы ворочались в прибое, захлебываясь и визжа, как две гарпии.

Спустя вечность мне удалось добраться до шеи птицы, оказавшейся на удивление тощей. Сомкнув руки, зажмурившись и пуская пузыри, когда накатывала очередная волна, я держала сову под водой, чувствуя, как удары крыльев становятся всё слабее.

Лёгкие разрывались, голова гудела от ударов волн. Мною владело безумие – лучше захлебнуться, чем разжать хватку.

Потом я с трудом поднялась, но новая волна ударила в спину, сбив с ног. Комбез намок и тянул на дно, из разбитого носа шла кровь. Миновав кромку прибоя, я уселась на песок и рассмеялась.

Интриги, ненависть, предательство… И после всего, дохлая тушка Махи, раскинув крылья и задрав лапы, безмятежно качается на волнах. Финита ля комедия.

Глава 30

ГЛАВА 30

НАОМИ

Побережье Туниса.

Встретив рассвет на берегу, я отыскала несколько красивых камешков и зашвырнула их в море – по одному за каждого убитого мною оборотня. Марико, Сашка, Акела, Петруха… А затем пошла вдоль кромки прибоя.

…Убивать легко. Бич с легким шелестом рассекает плоть и кости, в ушах стоит вой, хрип, рык, визжание, плач…

На людей набрела к полудню: они нежились на солнце, кидали через сетку мяч, рассекали лазурные воды на серферных досках… Молодые, счастливые лица, чистые, не обремененные заботами глаза, громкий смех. Курорт? Кемпинг?

Пробираясь среди отдыхающих, заметила, что все они примерно одного возраста: около двадцати. Странный пляж… Ни мамаш с крикливыми младенцами, ни толстобрюхих папиков, с вожделением наблюдающих за буйством молодой, почти ничем не прикрытой плоти…

Среди жизнерадостной, легкой толпы чувствую себя потной вороной. Или нет: чучелом вороны, Ктулху знает сколько лет провалявшимся в темном, пыльном углу. Его погрызли мыши, побила моль, а потом кто-то нашел тушку и выбросил на улицу. И вот, это жалкое порождение таксидермиста, с иссохшей кожей и приклеенными перьями оказалось под солнечными лучами…

– Хай!

Высокий парень. Загорелый до черноты, с бритой головой и пиратской серьгой в ухе. Кожа головы покрыта вязью замысловатых татуировок.

– Хай. – я кашляю, и никак не могу остановиться.

– Бери! – протягивает голубовато-запотевшую, с капельками конденсата, бутылку.

– Спасибо.

Я долго пью. Вода ледяная, от нее ломит зубы и саднит в горле, струйки текут по подбородку и шее.

Бронекостюм я скинула где-то на берегу, оставшись в черных шортах и такой же майке.

– Ну что, пойдем? Я тебе всё покажу! Меня, кстати, зовут Омар.

Я удивлена: к совершенно незнакомой девушке проявляют столько гостеприимства и дружелюбия. А впрочем… Что я знаю о нравах нынешней молодежи? Может, сейчас так принято.

Молча кивнув, я иду за парнем.

Лёгкие сборные коттеджи и трейлеры в живописном беспорядке разбросаны вдоль берега, выцветшие тенты громко хлопают на ветру, под тентами, там и тут, на складных стульях – такие же молодые парни и девушки, как на пляже, только чуть более одетые. Приветливо улыбаются и машут нам с Омаром. Я ничего не понимаю.

…Пункты раздачи – в центре и на пляже. Раз в неделю подвозят свежий сок, так что можно ни о чем не беспокоиться.

Оказывается, Омар что-то говорил, но большую часть я пропустила.

– Какой сок?

Смотрит на меня, как на дурочку.

– Амрита! Сок жизни.

Голова слегка кружится. Тело чешется, пот течет по бокам, спине, ногам, на серой от пыли майке проступили темные пятна.

– Слушай, ты извини… Тут у вас гостиница есть? Мне бы помыться, поспать…

– Конечно! Я не подумал, что ты устала. Пойдем.

Он подвел меня к белому, чуть облупленному трейлеру, открыл овальную дверь и кивнул внутрь.

– Это гостевое жилье. Пресная вода, немного еды, одежда… Вечером приходи на пляж. Будет клёво!

– Спасибо. – я шагнула в сумеречное, душноватое пространство.

Вода – явно переработанная из морской, тепловатая, с солоновато-серным привкусом. После душа, не одеваясь, топаю по чуть покачивающемуся полу и падаю на махровую простыню, наброшенную на диван. Еще успеваю подумать, что надо бы одеться, на случай, если кто вздумает заглянуть… И засыпаю.

Просыпаюсь в слезах. Там, во сне, я была с Сашкой. Мы занимались любовью в теплой траве, сверху были звезды, а вокруг – ни души.

Потом мы сидели у костра, я расчесывала густые, медовые Сашкины волосы и рассказывала ему о Носферрату, о грудах одежды, наваленных до потолка… Затем мелькнул красный платок...

– Всё это сон, – говорила я Сашке. Он, жуя травинку, смотрел сквозь пушистые ресницы и соглашался:

– Сон…

Сначала мне стало легко и радостно от того, что Сашка опять рядом, и ни о чем больше не надо жалеть; но потом явился волк с разодранным боком, волочащимися по траве кишками, без одного уха, в зияющей ране – желтоватая кость черепа, и откуда-то я знаю, что этот волк – Акела, и вдруг вспоминаю, прямо во сне, что ни Сашки, ни золотой лисички Марико больше нет… И тогда я начинаю плакать.

Убив Маху, я запретила себе думать. Сосредоточилась на дыхании: вдох-выдох. На ходьбе: одна нога, затем – другая. На сглатывании слюны, на потных подмышках, трении белья о кожу, шуршании гальки под ногами, бликах на воде, криках чаек, шуме ветра… Что угодно, только бы не думать. Не вспоминать, не прокручивать раз за разом навеки въевшийся в память ролик: мутные, полные боли глаза, желтая тягучая слюна из искореженной пасти и низкий, не стихающий ни на секунду вой.

Встав, плеснула в лицо воды, напилась, пошарила в небольшом шкафчике над откидным столиком, и, найдя упаковку чипсов, отправила в рот целую горсть похожих на сухое мыло хлопьев.

Не думать. Делать. И поменьше спать. Вообще не спать…

В трейлере нашлась одежда. Я выбрала широкую цветастую юбку, рубаху с ракушечным орнаментом по вороту и рукавам и сандалии на ремешках. Оделась. Рубаху поверх юбки подвязала синим пояском, причесалась пластиковой оранжевой расческой с несколькими сломанными зубцами, пальцем почистила зубы – чужую щетку, с потемневшей, разлезшейся в стороны щетиной, брать не хотелось…

Поискала, куда бы спрятать Бич, и, в конце концов, замотав его в свои старые тряпки, сунула под кровать.

Толкнула дверь и вышла под теплое бархатное небо. В лицо пахнуло дымно-соленым, с привкусом горькой полыни, ветром.

На пляже собралось довольно много народу. Одни стояли группками, болтали и смеялись, другие сидели прямо на гальке и раскачивались под мелодию, слышную только им, третьи учиняли какие-то дикие, ломаные, но при этом очень ритмичные пляски вокруг огромного костра.

Попыталась найти взглядом Омара, но не смогла. Уж очень много здесь таких парней: татуировки, серьги, фенечки на запястьях и шее, замысловато выбритые черепа и лица… Даун-шифтеры. Дети цветов. Почти у всех – сигаретки с марихуаной и золотистые банки с энергетиком. Наверное, той самой «Амритой».

Я уселась на песок неподалеку от костра и расслабилась. Почему-то казалось, что здесь, среди этой легкой, дружелюбной толпы, я смогу забыться. Если я стану такой же… Если мне удасться стать одной из них. Просто быть. Наслаждаться теплым морем, марихуаной, найти дружка на ночь, чтобы снять напряжение, чтобы не заснуть…

– Привет! Можно присесть?

Одета не так небрежно, как другие: узкие, бледно-голубые джинсы, явно брэндовые; топик на лямочках, открывающий загорелые плечи, сквозь натянутую ткань проступают соски. Волосы платиновой белизны, коротко, по-мальчиковому остриженные. Ясные глаза, чистая нежная кожа.

– Пляж большой…

– Ты меня прогоняешь?

– Ну что ты, садись, конечно. Мне не жалко.

– Я Ананке

– Судьба?

– Да. Судьба. Но ты можешь звать меня Анна. А ты?

– А я – никто.

– Как Никт, богиня ночи?

– Как некто, о ком лучше поскорее забыть.

Она рассмеялась. Смех был серебряный, как колокольчик, и чистый, как вода в горном ручье.

Я дернула плечом. Пусть думает, что хочет...

– Сюда многие приходят, чтобы забыть. Угощайся! – Анна протягивает мне золотистую банку.

– Спасибо.

Похоже на густой и сладкий манговый сок. Чувствуется немного мяты, лимон, корица, и еще неуловимый, но очень знакомый оттенок. Катая жидкость на языке, пытаюсь вспомнить, и – не могу.

– Как тебе? – пытливый взгляд Анны не отрывается от моего лица.

– Неплохо. Только слишком сладко.

– Это пройдет. – она садится рядом. Теплая коленка из разодранной штанины касается моего локтя, но убирать руку не хочется. – Ты привыкнешь.

Анна не похожа на остальных. Осмысленный взгляд, прямая осанка… Другие – все, без исключения – отличаются особой расслабленностью существ, которым некуда спешить, не о чем беспокоиться. Ни сегодня, ни завтра… Никогда. Бессмысленные улыбки, плавные движения – будто все, до единого, под кайфом. Все, кроме девчонки рядом со мной.

– Посмотри на них… – она кивает острым подбородком в направлении фигур, ломающихся под неслышную музыку. – Кого они тебе напоминают?

– Растения. Колышущиеся в теплом течении водоросли.

– Как интересно… А мне – детей. Ты когда-нибудь видела, как играют малыши в детском саду? Это очень потешно – то, с каким серьезным видом они лепят куличики из песка. Такие крохи!

Достав из кармашка джинсов узкую самокрутку, она прикуривает от золотой зажигалки, затягивается, прикрыв глаза, и, изящно выпустив дым из ноздрей, передает косячок мне.

Здесь, на пляже, не было ни одного предмета дороже двадцати баксов, кроме сверкающего хромом и стеклом автомата, из которого брали Амриту. Мне показалось, что зажигалка Анны, да и она сама – сродни этому автомату.

Дым сладковатый, всё с тем же привкусом манго и корицы. Странная трава… После первой затяжки голову повело, а в животе начал расправляться комок скользких, спутанных, утыканных рыболовными крючками внутренностей. Я затянулась еще раз. Глубоко, до самого донца, вдохнув горячий дым.

Возможно, это неплохая мысль: стать такой же, как они. Присоединиться к стаду. Раствориться в его легкой беспечности, радоваться каждому новому дню – просто потому, что солнце взошло; Парить на бирюзовых волнах. Раскинув руки, подставлять кожу ветру…

– Этот напиток для них – всё. – прервала мои мысли Анна. – Сейчас его достаточно, и они с радостью готовы делиться с любым. Но представь, что будет, если его станет меньше? Исчезающе мало. Тогда младенцы начнут драться за то, чтобы получить еще глоток.

– Это что, какой-то наркотик?

Я прислушалась к себе: ничего, кроме легкой эйфории от марихуаны, не ощущалось…

– Здесь всё – наркотик. – усмехнулась она. – Море, этот пустынный берег. Изо дня в день ничего не меняется, ничего не происходит… Только солнце, волны, бессмысленный и беспорядочный секс, танцы… Я им даже завидую, где-то.

Я чуть не рассмеялась. Эта девочка – такая молоденькая, такая невинная, с персиковым детским пушком на щечках, с аккуратной, до миллиметра выверенной челочкой, волосок к волоску уложенной на гладком лобике… Что она может знать о настоящей зависти? Лютой, сжимающей горло, зависти к чужому счастью?

Почувствовав, как из груди рвется рычание, как рот наполняется горькой слюной, я вскочила. Одним глотком допила сок из золотой банки и смяв, отбросила её в сторону.

– Вставай, подруга. Достанем по баночке этой сладкой дряни! Выкурим еще одну сигаретку, потанцуем… Хочу обо всём забыть. Ты мне поможешь?

Ананке лукаво усмехается и протягивает мне руку. Ноготки на тонких пальчиках, покрытые перламутровым лаком, походят на маленькие жемчужины.

…Кожа Анны на вкус как голубой, немного соленый шелк, а губы – припухшие и жадные. После купания и торопливых поцелуев в прибое мы, не одеваясь и постоянно хихикая, бежим к домику, в лунном свете он кажется новее и опрятнее других.

Под потолком комнаты неспешно вращаются лопасти огромного вентилятора, простыни на огромной кровати прохладные и хрустящие.

Склонившись к моему лицу, она шепчет незнакомые слова, они отзываются дрожью внизу живота. На мгновение сосредоточившись, я вижу нас со стороны: две тонкие фигуры, сплетенные воедино… Сознание вновь скользит в теплую шелковую глубь, глаза закрываются, а губы прижимаются к трепещущей на шее жилке…

– Я хочу пить. – шепчет Анна мне в ухо, дыхание её щекочет кожу. Если б у меня была шерсть, она бы встала дыбом. – Ты… мне позволишь?

– Ты здесь хозяйка. – я улыбаюсь, не открывая глаз. Быстрый, влажный язычок щекочет мне шею.

– Я хочу отпить… от тебя.

– Что? – я удивленно смотрю в её бледное, голодное лицо. – Ты не шутишь?

– Нет. – наклонившись, она вновь касается языком моей шеи. По спине, бокам, животу, бегут мурашки. – Это очень приятно, вот увидишь…

– Не говори ерунды! Зачем тебе это?

Анна улыбается, клыки меж розовых губок удлиняются, превратившись в миниатюрные стилеты. Она прижимает мои плечи к кровати с совсем уже не детской силой… Отбросив вампиршу, я скатываюсь на пол. Она смотрит на меня изподлобья и хищно улыбается.

– Чего ты испугалась? Это совсем не больно. Тебе же понравился сок! Будешь пить его вечно… Ты же хотела стать одной из них, ни о чем не думать! Никаких больше страданий, только вечная, вечная жизнь… – она протягивает руки, будто хочет меня обнять. – Иди сюда… Я ведь люблю тебя!

У меня темнеет в глазах.

Говорил Никодим: если собираешься убить – делай это быстро. Не нужно раздумий, ложных угрызений совести, мыслей, правильно ли ты поступаешь… Если возникло намерение – убивай сразу. Не думай. Делай.

…Осколок стекла, который я подобрала, разбив ладонью зеркало, крылом экзотической бабочки торчит из шеи вампирши, войдя прямо в надключичную ямку, где еще недавно так нежно и трогательно бился пульс. С растрепавшимися короткими волосами, широко открытыми глазами и округлившимся в немом удивлении ртом она похожа на сломанную куклу. Гладкая бледная кожа, безволосая промежность, длинные тонкие ноги, подогнутые под совершенной формы ягодицы… Из-под осколка стекла вытекает черная, тягучая, как грязь, жижа и заливает плоскую, с бледными сосками, грудь. Просто кукла.

Возвращаться на пляж и искать свою одежду я не хочу. У нас с Анной одинаковый размер…

Вампирша использовала этих безобидных серферов, как корм. Охотилась, соблазняя каждый вечер кого-то, а потом выпивала. Несчастные прожигатели жизни, поселившиеся здесь, на краю света, в нелегальной коммуне, ничего не подозревали.

Вампиры. Где мне спрятаться, куда нужно сбежать, чтобы никогда больше с ними не встречаться?

Вдруг раздался громкий хлопок. Я отскочила, но тут же поняла, что это всего лишь ветер. Край тента, натянутого рядом с домиком, отвязался, и теперь бился на ветру.

Я поспешила к своему трейлеру: нужно забрать Бич и валить отсюда! Интересно, сколько еще таких вот городков, где кровососы чувствуют себя хозяевами? А в мегаполисах? Да им, наверное, раздолье среди легковерной, падкой на удовольствия современной публики! Гуляют себе по ночным клубам, концертным площадкам, кинотеатрам… Почему я раньше об этом не задумывалась? Даже халявный энергетик раздают, чтобы у стада не понижался гемоглобин… Что там говорила Анна? Они убить готовы за глоток.

Не глядя по сторонам, я запрыгнула в свой трейлер, достала Бич, обмотала вокруг талии, спрятав под майкой. Теперь ходу…

Вылетев на пляж, сразу не поняла, что случилось: разбросанные в живописных позах тела. Где в одиночку, где вповалку. И, если б не один, уткнувшийся головой в костер, наполовину обгорелый, можно было подумать, что их просто сморила усталость. Что это была буйная, стихийная оргия, и народ, насладившись друг другом, просто попадал, кто где был, и повырубался… А в следующий миг я вспомнила Токугаву: озарение настигло, как электрический разряд, пронзив от затылка до самых пяток.

Все эти беспечные серферы были детьми Ананке! Она их всех обратила! И, когда я её убила…