Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Говори! – потребовал у него Александр таким страшным голосом, что Федор в первый момент даже вздрогнул от неожиданности. Впрочем, напугать этого человека было почти невозможно, и уже в следующую секунду он радостно хохотал, и его глаза, до сих пор молодые, несмотря на нависающие над ними седые брови, хитро блестели в спускающемся на город вечернем сумраке.

– Имей терпение, Пушкин, не торопи события, давай куда-нибудь пойдем, и я расскажу тебе все по порядку…

– Говори, чем все кончилось! Или я…

Что он сделает своему товарищу, если тот сейчас же не удовлетворит его любопытство, Пушкин не знал, но был уверен, что это будет какая-то очень страшная месть. Однако Толстой-Американец, уже понимая, что терпения у его друга нет и быть не может в принципе, сжалился над ним и затараторил, стараясь рассказать о самом главном как можно скорее:

– Маменька Гончарова согласна тебя принять. Пошли ей свою карточку, она ответит не сразу – сперва, конечно, немного тебя помучает, куда уж без этого! – но потом пришлет приглашение. Она не сказать чтобы совсем уж тебя не любит, просто боится, что у тебя несерьезные намерения по отношению к ее дочке, и, согласись, зная твою репутацию, старушку можно понять! Она думает, что…

Александр услышал и понял только первую фразу Федора. Все, что тот говорил дальше, прошло мимо Пушкина, словно неразборчивый шум. Да эти слова и не имели никакого значения! Самое главное он узнал. Его готовы принять в доме Натальи. Его пригласят в этот дом, и он увидит там самую прекрасную женщину на свете. Больше поэта не интересовало ничего.

Толстому пришлось еще больше повысить голос, а потом крикнуть Пушкину в самое ухо, чтобы вновь привлечь его внимание.

– Слышишь ты меня или нет?! – гаркнул он что было силы. – Раз все так замечательно сложилось – пойдем отпразднуем это дело шампанским!

– Ага… что? – глядя на Федора мечтательным взглядом, переспросил Александр.

– Шампанское, говорю, пить поехали!!! – повторил тот сквозь хохот. – Тебя срочно надо лечить от излишней романтичности! Я бы еще предложил тебе к девкам съездить, но ты ведь туда не захочешь!

– Какие еще девки?! – Мысль о каких-то других женщинах казалась теперь Пушкину просто абсурдной. Должно быть, взгляд его был в тот момент очень наивным и удивленным, потому что Американец после этих слов расхохотался еще громче и задорнее.

– Понял, понял, не смотри на меня так! – с трудом выговорил он сквозь смех. – Хотя тебе, может, и не помешало бы сейчас… Ну да ладно – выпить ты, надеюсь, не откажешься? Нет? Тогда идем!

Он подхватил Александра под руку и потащил его к ближайшему повороту. Тот не сопротивлялся. Ему было не важно, куда приведет его старший приятель, и вообще не важно, где он будет находиться и чем заниматься в ближайшие дни. Главное, что очень скоро он попадет в гостиную особняка Наташи!

Глава V

Россия, Тифлис, 1830 г.

Покидая Москву, Александр Пушкин изо всех сил пытался представить себя трагическим героем, уезжающим на войну в поисках смерти из-за невозможности быть рядом с любимой женщиной. Однако ему никак не удавалось настроиться на мрачно-романтический лад. Как ни тосковал он по Наталье, как ни досадовал на то, что долгое время не сможет ее видеть, главным в его мыслях было не расставание с ней, а предстоящее путешествие. И ожидал он от этой поездки вовсе не смерти, а гораздо более интересных событий.

О Наталье он помнил. Ее безупречно красивое лицо, с нежным, как у ребенка, румянцем на щеках и с серьезным, как у давно повзрослевшей женщины, взглядом, стояло у него перед глазами всю дорогу до выезда из города. Но в то же время Александр прекрасно отдавал себе отчет в том, что новые впечатления от поездки не дадут ему слишком сильно скучать по возлюбленной. Уже через час после выезда на тракт он понял, что не ошибся. Чем дальше позади него оставалась Москва и живущее в ней семейство Гончаровых, тем чаще Пушкин ловил себя на мысли, что думает не о Натали́, а о предстоящей встрече с братом Львом и знакомствах с новыми людьми, среди которых, скорее всего, будут очень интересные личности. Может быть, и даже наверняка, будут там и опасности – эта мысль будоражила Александра сильнее всего и придавала его поездке особенную, ни с чем не сравнимую острую прелесть. Он даже хотел столкнуться по пути с чем-нибудь страшным – чтобы преодолеть все испытания и выйти из них более сильным и мужественным. Может быть, узнав об этом, мать Натали́ сменит гнев на милость и начнет относиться к нему более благосклонно? Только на это он теперь и мог надеяться.

С этой надеждой Пушкин выехал из Москвы, с нею он смотрел в окно экипажа на привычный загородный пейзаж, с нею же вышел вечером на одной из станций и улегся спать в крошечной душной комнате. Утром, завтракая за грубо сколоченным из неровных досок столом, собираясь в дорогу и поторапливая кучера, он тоже думал об этой единственной надежде, но уже меньше, чем накануне. Первое место в его мыслях прочно заняло предстоящее путешествие. «Может быть, нам с Натали́ не суждено быть вместе, может быть, ее мать никогда не признает меня, может, счастья у меня и не будет, – с грустью думал он, садясь в экипаж и выглядывая в окно, чтобы полюбоваться пейзажем. – Но, по крайней мере, у меня всегда будет все это… вся эта красота…»

Иногда, правда, эта тихая радость сменялась другими воспоминаниями о Наталье и ее семье – о самой последней его встрече с ними, и тогда его начинали распирать злость и досада. В ушах при этом звучал голос Натальи Ивановны Гончаровой – на первый взгляд, такой добрый и заботливый, если, конечно, не вникать в смысл сказанных ею слов. «Моя дочь еще слишком молода, меня больше всего заботит ее будущее, я не могу быть уверенной, что вы сумеете сделать ее счастливой…» – лились рекой в гостиной ее дома громкие и красивые фразы! Надо отдать ей должное: так вежливо Александру еще никто не сообщал, что его считают плохим человеком. Придраться ему было не к чему, возразить Гончаровой-старшей он не мог, доказать, что только с ним ее дочь и может стать счастливой, не мог тем более.

Ну, да ничего, теперь мать Наташи может радоваться, он уедет далеко от ее дочери и, может быть, никогда не вернется назад! Пусть ищет своим дочерям только самых скучных и послушных, то есть самых благонадежных женихов!

Первые несколько дней пути были похожи один на другой. Александр скучал и со все возрастающим нетерпением ждал, когда у него появятся попутчики, а дорога приведет их в более интересные места. Наконец он смог присоединиться к большой группе движущихся на Кавказ путешественников и торговцев. Пришлось сбавить скорость, но это его не слишком расстроило. Пусть он ехал теперь медленнее, зато было с кем поговорить и отвлечься от грустных воспоминаний об оставшейся в Москве Натали. Каждый из его попутчиков ехал в горы по своим причинам, многие готовы были рассказать о них, и скучать Пушкину больше не приходилось. Через пару дней он начал записывать на стоянках приходящие ему в голову идеи для новых стихов, а еще через день уже писал карандашом и во время путешествия, нередко ловя на себе любопытные взгляды попутчиков.

Природа вокруг менялась с каждым днем. Зелень становилась все ярче, небо – все яснее, солнце все больше припекало, напоминая путешественникам о том, что впереди их ждет жаркое лето. Воздух наполняли густые, экзотические ароматы, уже почти южные, и, вдыхая их, Александр то и дело вспоминал свою первую кавказскую ссылку. Еще недавно ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность, и он успел подзабыть, что с ним тогда происходило, но теперь события тех лет всплывали в его памяти со всеми подробностями. Встреча с семейством Раевских и полные интересных бесед вечера у них в гостях, стихи, посвященные красавице Марии и ее сестрам, – неужели его тогда действительно вдохновляли другие женщины? Ржавая труба в Бахчисарае, из которой едва сочилась тоненькая струйка воды и которая превратилась в его воображении в великолепный Бахчисарайский фонтан – как ему удалось тогда написать поэму о любви, ведь настоящую любовь он узнал только теперь! Тайные свидания с Елизаветой Воронцовой, посвященные ей стихи, наброски ее портретов – как вообще могло быть, что он обращал внимание на других женщин?.. Порой Пушкину казалось, что тогда, семь лет назад, на Кавказе был не он, а какой-то другой, совсем не похожий на него человек.

А спустя еще пару недель Александру стало не до воспоминаний о прошлом. Скучная пыльная дорога как-то незаметно превратилась в красивейшую горную тропу, с одной стороны которой возвышались уходящие в небо скалы, а с другой пугала своей глубиной бездонная пропасть. Иногда она становилась такой узкой, что ехать по ней путешественники могли только поодиночке, вытянувшись в длинную вереницу. Разговоры и шутки смолкли, многие спутники Александра выглядели по-настоящему испуганными, другие просто сосредоточились на дороге. Сам же он, хоть и не первый раз ехал этим путем, не мог оторвать взгляда от открывавшихся после каждого поворота живописных видов. То над дорогой нависали огромные, заставляющие людей боязливо втягивать голову в плечи камни, то прямо на голой скале трепетало тонкими ветками непонятно на чем держащееся дерево, то где-то вдалеке вспыхивало яркое пятно горных цветов… Сколько раз Александр рисковал сорваться в пропасть, засмотревшись по сторонам, можно было только догадываться. Позже он часто думал о том, что во многом должен благодарить за благополучный исход своего путешествия коней, на которых ему пришлось ехать. Умные и привыкшие к горной дороге животные были осторожны, сами выбирали лучший путь, не доверяя своему легкомысленному седоку, и в конце концов довезли его до менее опасной и почти ровной дороги на Тифлис.

К тому времени попутчики и их разговоры начали надоедать Александру, а медленный темп, с которым они ехали, вызывал у него с каждым днем растущее раздражение. После захватывающего дух пути по горам дорога казалась скучной, и даже зелень вокруг стала как будто более тусклой. Не желая скучать ни минуты, Пушкин поехал вперед, оторвавшись от других путешественников и охраны. В этом месте дорога считалась тихой, о нападениях черкесов ему рассказывали только как о давних событиях, но путешествие в одиночку все же было довольно рискованным, и это опять придало его жизни приятную остроту. Въезжая в Тифлис, Александр даже немного жалел, что по дороге с ним так и не приключилось ничего опасного и интересного.

Во время путешествия он не чувствовал особой усталости, но, оказавшись ранним вечером в гостинице, мгновенно заснул и проспал до обеда следующего дня, да еще, после того как проснулся, долго валялся в кровати, ленясь встать и одеться. За дверью царила тишина, словно в гостинице больше никого не было, в окно светило жаркое южное солнце, и Александр, ворочаясь под одеялом, думал о том, что ему быстро наскучит в Тифлисе, поэтому лучше всего как можно скорее отправиться дальше. Однако отдохнуть хотя бы несколько дней в удобном гостиничном номере все-таки не мешает.

В конце концов Александр встал и собрался для начала немного пройтись по городу. Выйдя из гостиницы на залитую ослепительными солнечными лучами площадь, он невольно прищурился, но уже через полминуты привык к свету и с любопытством оглядывался по сторонам. Как всегда бывало на Кавказе в самое жаркое время дня, город казался вымершим. Кругом не было ни души, и лишь на противоположном краю площади Пушкин заметил идущую куда-то невысокую, скорее всего детскую, фигурку. Надо было свернуть на одну из узких и тенистых улочек, спрятаться там от палящего солнца и поискать трактир, где он смог бы не то позавтракать, не то пообедать.

Александр зашагал по площади, но внезапно заметил, что гулявший вдалеке мальчик идет прямо в его сторону. На левой руке у него висела тонкая пачка газет. Пушкин повернулся к мальчику и тоже заспешил к нему навстречу. Черноволосый и курчавый мальчишка приветственно взмахнул одной из газет, выкрикнул несколько слов по-грузински, а потом, увидев, что его не понимают, перешел на русский язык:

– Свежие новости! «Тифлисские ведомости»! Господин не желает?

Александр вручил ему мелкую монетку и двинулся дальше, обмахиваясь помятой газетой как веером. Наконец солнцепек сменился приятной прохладной тенью, а раскаленный булыжник под ногами – плотно утоптанной, но все-таки мягкой землей. Над дорогой нависали пышные ветки растущих за заборами фруктовых деревьев, и то тут, то там возле заборов валялись сморщившиеся на солнце, подгнившие и совсем свежие, только что упавшие с веток сливы и абрикосы. Молодая девушка, вышедшая из одного из дворов с маленькой корзинкой в руке, стала собирать недавно свалившиеся плоды, выбирая лишь самые лучшие и отбрасывая в сторону даже немного перезревшие или помявшиеся при падении. Но, заметив, что Пушкин на нее смотрит, тут же отвернулась и скрылась за калиткой, оставив на дороге пару крупных блестящих лиловых слив.

В другой раз Александр обязательно сочинил бы какую-нибудь романтическую историю в стихах об этой девушке, но теперь ему было не до этого. Другие женщины его больше не интересовали. Да и есть хотелось все сильнее, так что он ускорил шаг и стал еще внимательнее смотреть по сторонам, отыскивая духан или харчевню. Вскоре его поиски увенчались успехом.

Сидя за столом в ожидании, когда ему принесут еды и легкого молодого вина, Александр развернул купленную на площади газету. Он собирался только пробежаться по колонке последних новостей и не думал, что сможет прочитать там что-нибудь любопытное, однако первая попавшаяся ему на глаза заметка заставила его вздрогнуть от неожиданности. Ему показалось, что он ошибся, но, приглядевшись внимательнее, понял, что прочитал все верно. На газетном листе действительно было напечатано его имя – Александр Пушкин.

– Черт знает что… – изумленно пробормотал поэт и еще раз перечитал заметку, уверенный, что обознался или что речь в ней идет о ком-то другом с похожим именем. Но ошибки не было. Заметка гласила, что в Тифлисе остановился замечательный русский поэт, прибывший из Москвы, и что газета будет следить за его пребыванием в городе и держать читателей в курсе этого.

«Чего только о себе не узнаешь, я, оказывается, – знаменитый и замечательный! – посмеивался Пушкин про себя, попивая вино и отмахиваясь газетой от пытавшейся сесть на лежащую перед ним гроздь спелого черного винограда муху. – Теперь точно придется задержаться здесь на несколько дней. Надо же узнать, что еще обо мне напишут!»

Ему подали горячие лепешки, сыр и кудрявый изумрудно-лиловый пучок зелени, и проголодавшийся Александр отложил «Тифлисские ведомости» в сторону. Еда оказалась такой свежей и вкусной, что он решил и дальше приходить в этот духан, покупая предварительно газету и изучая ее за бокалом вина. Такое времяпрепровождение обещало быть очень приятным.

Через несколько дней Пушкин убедился, что не ошибся: жизнь в Тифлисе и правда приносила ему сплошные удовольствия. Жаркое время он проводил в гостиничном номере, а утром и вечером гулял по городу, наслаждаясь красивыми видами и сочиняя новые стихи. Завтракал и ужинал он в разных духанах и трактирах, но каждый раз неизменной «приправой» к заказанной им еде были местные газеты, в которых регулярно сообщались подробности его пребывания в Грузии. Александр читал заметки о себе со смехом и шутками, уверял трактирщиков, что журналисты безбожно преувеличивают важность его персоны, но в глубине души не мог не признаться себе, что такая слава ему нравилась. Правда, когда в одной из заметок он был совершенно серьезно назван гением, Пушкин долго не мог отделаться от чувства неловкости. Он даже обрадовался, когда в последующие дни рассказы о нем в «Тифлисских ведомостях» прекратились, и надеялся, что хроникеры нашли наконец другую интересную тему. Однако спустя еще несколько дней газета внезапно сообщила о его приближающемся тридцатилетием юбилее – в таких же выражениях, какими принято было описывать крупные праздники.

– Тоже мне, великое событие! – фыркнул будущий юбиляр. – Ладно бы еще, мне сто лет исполнялось, тогда действительно был бы повод всем об этом рассказать…

Как-то особо отмечать день рождения поэт не собирался, но теперь ему стало любопытно, что газета напишет об этом «великом событии», когда оно наступит. Вечером 26 мая он, как обычно, купил «Тифлисские ведомости» у уличного мальчишки-продавца и отправился в тот первый, особенно полюбившийся ему духан ужинать. Переступив порог, Александр начал высматривать свободное место и с неудовольствием обнаружил, что все столы уже заняты. Раздосадовано хмыкнув – с чего вдруг в этом почти всегда полупустом заведении такой аншлаг? – он собрался пойти в другой трактир, но внезапно понял, что нагло занявшие все столы многочисленные посетители уставились на него с любопытством.

– Он это. Точно он, – негромко сказал кто-то из сидящих возле двери.

И мгновенно весь мир вокруг Александра Пушкина изменился. Тишина взорвалась приветственными криками, смехом и грохотом отодвигаемых стульев, прямо над ухом у юбиляра выстрелила бутылка шампанского, а сам он вдруг почувствовал, что взлетает в воздух. Несколько пар рук подхватили его и подбросили – к счастью, не очень высоко, и до низкого потолка духана знаменитый поэт не достал.

– Эй, осторожнее! – крикнул он своим поклонникам, но те не слушали. Подбрасывать юбиляра они больше не стали, но и ставить его на ноги не спешили. Кто-то крикнул: «Кресло ему!» – и Александра усадили на стул с мягким сиденьем, который затем снова подняли повыше и вынесли из духана на улицу, едва не ударив виновника праздника головой о дверной проем.

– Тащите сюда столы! Все равно там все не поместимся! – громко командовали посетители духана. На хозяина и его помощников, явно не ожидавших ничего подобного, они почти не обращали внимания. Столы с расставленными на них тарелками и бутылками стали выносить на площадь перед духаном, за ними последовали стулья, а потом – корзины с лавашом, блюда с фруктами и еще множество самых разных бутылок. Но садиться за столы гости не спешили. Четверо из них, подняв стул, на котором сидел, вцепившись руками в сиденье, юбиляр, принялись носить его по площади туда и обратно, а все остальные, столпившись вокруг, наблюдали за этим, все громче выкрикивая поздравления. Кто-то цитировал его стихи, кто-то – «Евгения Онегина», а еще один голос, перекрикивая всех, зачитывал самые неприличные из эпиграмм Пушкина.

Александр сидел на стуле с веселой улыбкой, но никто из его восторженных почитателей не знал, каких усилий ему стоит сохранять столь безмятежное выражение лица. На самом деле он все крепче вцеплялся в свои стул, уверенный, что не в меру ретивые почитатели вот-вот уронят его на землю, и с трудом скрывал напряжение. Впрочем, если бы его в тот момент спросили, нравится ли ему этот нежданный праздник, он бы искренне ответил, что это один из самых счастливых дней в его жизни.

– Пушкин! – вопили вокруг него десятки восхищенных голосов. – Пушкин!!! Наш гений! С днем рождения! Ура!!!

Глава VI

Россия, берег реки Арпачай, 1830 г.

Лошадь фыркала, всхрапывала и дергала ушами, всеми силами пытаясь показать своему всаднику, что она совсем не хочет лезть в холодную глубокую реку с быстрым течением. Еще немного, и она могла окончательно перестать его слушаться, а то и попыталась бы сбросить неудобного седока на землю. Однако оседлавший ее мужчина так же сильно стремился на противоположный берег реки, и в конце концов борьба двух упрямцев завершилась в его пользу. Лошадь, обиженно опустив голову, спустилась к самой воде, помедлила еще несколько секунд и, вздрагивая, двинулась вперед. На приближающийся берег она старалась не смотреть. Звериное чутье подсказывало ей, что там могут ждать самые страшные опасности.

Зато направлявший ее вперед Александр Пушкин именно по этой причине стремился на другую сторону реки. Там была чужая земля, не принадлежащая России, и он уже давно, с первых же дней, как выехал из Тифлиса, представлял себе, как в первый раз в своей жизни окажется в другой стране. Да что там, он вообще с детства мечтал о том, чтобы побывать где-нибудь еще, кроме России! Все равно где – может, в Европе, а может, в Африке, на родине прадеда, в Эфиопии… Чужие страны представлялись ему чем-то крайне необычным, резко отличающимся от родного края, и желание пересечь его границу росло с каждым годом. А после того как ему не позволили съездить во Францию и в другие европейские страны, а потом и в Китай, это желание разгорелось в полную силу. И вот теперь оно должно вот-вот сбыться. Чужая земля приближалась к Александру с каждым шагом его испуганной лошади, переходившей вброд быструю ледяную реку. Он достиг своей цели! Ему стало казаться, что и на Кавказ он изначально поехал именно ради того, чтобы пересечь границу – нарушить запрет и исполнить свою давнюю мечту, а обида на Гончаровых и желание повидаться с братом были только предлогом.

Видя, что берег совсем близко, лошадь ускорила шаг. Поднятые ею брызги попали Александру в лицо, но он почти не обратил на это внимания. Его взгляд был прикован к месту, куда он вот-вот выедет. Берег Турции, чужая страна, куда Пушкин так стремился, пока выглядел более чем обыкновенно. Пожалуй, следовало признать, что он вообще ничем не отличался от берега, оставленного Александром позади. Такие же мокрые камни в пушистой белой пене у кромки воды, такой же мокрый песок и вытоптанная трава чуть в стороне от реки, такая же буйная южная зелень почти до самого горизонта. Даже большинство ближайших построек, силуэты которых четко выделялись на ясном бирюзовом небе, издали были похожи на обыкновенные деревенские хижины, которые Пушкин много раз видел в России.

– А ты что же, ожидал, что перейдешь границу и попадешь в сказочное царство? – насмешливо прошептал Александр, выбираясь на берег и отъезжая подальше от реки. И все же обычность окружающего его пейзажа заставила поэта разочарованно поморщиться. Может, он и не ждал от чужой страны ничего сказочного, но того, что было теперь у него перед глазами, он ожидал еще меньше.

– Скорее! – поторопил его проводник, и Пушкин направил лошадь следом за ним. Из-за деревьев показалась зубчатая крепостная стена, окутанная туманной дымкой и казавшаяся полуразрушенной. Похожие крепости Александр уже видел в Грузии, но все же она выглядела достаточно необычно, и это немного примирило его с жестокой действительностью. Он поспешил догнать проводника, с опаской косясь на крепость и убеждая себя в том, что она находится слишком далеко и стрелять с нее в одиноких всадников бесполезно. Тем не менее оставаться дольше на открытом пространстве не стоило.

Проводник снова оглянулся на своего легкомысленного подопечного, увидел, что тот смотрит на крепость, и нетерпеливо махнул рукой:

– Карс, Карс!

Пушкин кивнул и поехал еще быстрее, давая ему понять, что больше не отстанет и будет выполнять все его указания. О том, что крепость называется Карс и что ее очень давно и безуспешно осаждают русские войска, он уже знал. У него даже промелькнула мысль, что она такая же неприступная, как особняк Гончаровых, и ее защищают так же яростно, как хозяйка Наталья Ивановна – свою младшую дочь. Но потом Гончаровы вновь отодвинулись для Александра куда-то на задний план. Думать надо было о том, чтобы побыстрее найти какую-нибудь из русских воинских частей.

Долго искать своих Пушкину не пришлось. Они с проводником успели проскакать совсем немного вдоль реки, когда навстречу им из-за поворота выехал всадник в хорошо знакомой Александру форме. Облегченно вздохнув, Пушкин направил коня ему навстречу, но уже через пару минут разговора его радость сменилась разочарованием.

– Карс уже взят, армия продвинулась дальше, – рассказывал путешественнику офицер, а тот пытался сделать вид, что рад очередной победе. Получалось у него это не слишком успешно. Александр даже не знал, что расстроило его сильнее: мысль о том, что придется ехать дальше, чтобы догнать полк, в котором служил младший брат, или о том, что он по-прежнему находится на российской земле и его давняя мечта так и осталась неосуществленной.

«Зато теперь понятно, почему я не заметил здесь ничего особенного! – ворчал он про себя. – Это ведь уже не чужая земля, а наша, российская! Потому она и не отличалась ничем от того берега…» Понимая всю абсурдность этой мысли, Александр все равно никак не мог от нее отделаться. Турецкая территория, которая так неожиданно ускользнула у него из-под самого носа, по-прежнему представлялась ему особенной и не похожей на русскую. Увидеть ее хотелось с новой силой – может, потому, что она была такой близкой и при этом такой недоступной?

– Все, не судьба! Забудь об этом! – велел себе раздосадованный Пушкин вслух.

Проводник, не понявший, о чем идет речь, вопросительно посмотрел на него, но Александр помотал головой, давая понять, что обращается не к нему. Дальше он возмущался несправедливостью судьбы молча. К нему вдруг пришла уверенность, что другого случая попасть в чужую страну ему больше уже никогда не представится. Обогнать русскую армию во второй раз было бы слишком большой удачей, но дело даже не в этом. Пушкин просто предчувствовал, что ему при всем желании не удастся это сделать: что-нибудь еще обязательно помешает его планам. А в следующий раз его, скорее всего, и вовсе не выпустят из Петербурга или Москвы, припомнив теперешнее бегство на Кавказ. Мечта Александра увидеть другие страны так и останется навсегда мечтой.

Позже, уже въехав на территорию Карса, Пушкин немного успокоил себя тем, что иметь несбыточную мечту – это тоже романтично и приятно. А на следующий день ему подумалось, что неудачная попытка попасть на турецкую землю может быть платой за какую-нибудь удачу, причем более важную, чем желание попутешествовать и увидеть что-то новое. «Может быть, это плата за то, что мне удастся получить согласие Гончаровых на брак!» – с опаской, боясь отпугнуть этот шанс, размышлял Александр, осматривая бывшую турецкую крепость. И чем больше он думал об этом, тем реальнее казалась ему такая возможность. Он все-таки не зря пустился в эту авантюру – неудача в ней помогла ему «купить» у судьбы то, в чем он нуждался гораздо сильнее. И даже то, что Карс, несколько лет бывший неприступной крепостью, сдался незадолго до его приезда, неожиданно показалось Александру знаком свыше. Он приехал к крепости, и она была взята – а когда он вернется домой, другая «крепость» по имени Натали́ тоже вывесит белый флаг.

С этой обнадеживающей мыслью Пушкин и уснул в свой первый вечер в Карсе. Утром же он поднялся с постели, полный новых надежд. Ему вновь вспомнился Грибоедов, о трагической смерти которого он узнал несколько дней назад. Его тоже звали Александром Сергеевичем, и он тоже писал книги, но при этом еще успел так много сделать на своем дипломатическом посту в Турции! Теперь и у Пушкина есть шанс совершить здесь что-нибудь важное. Он, конечно, не дипломат и не военный, он вообще не имеет права здесь находиться – но это не такая уж серьезная помеха для великих дел! По крайней мере, описать все, что он увидит на Кавказе, создать летопись идущих здесь сражений он точно сможет.

Однако днем Пушкина ждало новое разочарование. В только что захваченной русским войском крепости и городе рядом с ней оказалось невероятно скучно. Совсем рядом шла война, но на опустевших городских улицах было тихо и на первый взгляд даже спокойно. Александр свободно гулял по улицам, и никто не обращал на него внимания, хотя он не был похож ни на местного жителя, ни на военного. Правда, во взглядах и жестах людей, которых он встречал и с которыми разговаривал, все-таки проскальзывало какое-то напряжение и тщательно скрываемое беспокойство. Наблюдательный человек, несомненно, понял бы, что всех их что-то гнетет, но скорее подумал бы, что не война, а нечто менее серьезное.

Однако следующим утром Александр наконец дождался интересных и будоражащих кровь событий, за которыми ехал на Кавказ. Ему удалось добраться до русского лагеря и с головой окунуться в походную жизнь. Удручало лишь то, что брата Льва в этом лагере уже не было. Его полк продвинулся еще дальше в глубь Турции, но все дошедшие до Александра вести о Пушкине-младшем, к счастью, были радостными. Левушка был жив, здоров и как будто бы ни в чем особо не нуждался. Пушкин-старший не оставлял надежды догнать отряд брата и все-таки повидаться с ним, но пока вынужден был ждать подходящего случая с другим полком.

Случай представился еще через несколько дней. Нижегородский драгунский полк, «приютивший» Пушкина, тоже выступил в поход, и ему, хоть и без особой охоты, разрешили ехать вместе с солдатами. Сердце его снова забилось в предвкушении опасности, но первый час пути ничего особенного не происходило. Александр ехал почти позади всех, придерживая свой высокий цилиндр, кутаясь в бурку и размышляя о том, что если он все-таки решит писать о войне, то ему придется писать неправду. Не может же он рассказывать своим читателям, что война – это такая вот медленная и чуть ли не ленивая езда верхом, когда не видишь ничего, кроме маячащих перед тобой солдатских спин и лошадиных хвостов! Он, конечно, сумеет сочинить о войне что-нибудь совсем другое, страшное и героическое, то, чего будут ждать от него никогда не бывавшие в боях люди. Но стоило ли ради этого сбегать на Кавказ? Сочинить интересную историю он мог бы и в Москве, не выходя из дома!

Чей-то неожиданный крик, эхом прокатившийся над всеми конными отрядами, мгновенно вырвал Александра из задумчивости. Все вокруг изменилось в один миг. Неспешно ехавшая конница рванулась вперед галопом, конь, на котором сидел Пушкин, тоже помчался во весь опор, устремившись за своими собратьями, так что Александр чудом сумел удержаться в седле. Впрочем, он быстро пришел в себя и даже пришпорил коня, побоявшись, как бы тот не отстал от других всадников.

Впереди снова раздались какие-то крики, но разобрать, кто кричал и что именно, Пушкин не мог – он был слишком далеко. О том, что происходит, ему оставалось только догадываться. Все, что он мог теперь – это скакать вместе с военными, не отставая, но и не вырываясь вперед, чтобы на него случайно не налетел кто-нибудь из своих. Он вообще старался повторять каждый маневр, который совершали скачущие рядом с ним солдаты. Было это не очень сложно, и в какой-то момент Пушкин даже ощутил нечто вроде азарта. «А так я смогу? – думал он, заставляя коня перепрыгнуть через попавшийся на пути валун. – А вот так?! – брал он следующий „барьер“, глубокую яму. – А этого казака догоню?!»