Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

На этом Александр Христофорович замолчал. В первый момент Пушкин решил, что его собеседник просто сделал паузу в своей речи, и ждал продолжения выговора, но шли секунды, качался маятник часов у стены, а Бенкендорф не произносил больше ни слова. Стало ясно, что разговор окончен – не только разговор об обязанностях творческих людей, но и вообще вся встреча с начальником канцелярии. Теперь провинившемуся Александру самому необходимо было что-то сказать, но это был один из тех редких случаев, когда он не находил нужных слов. Мысль, высказанная Бенкендорфом, была для него новой, и ее следовало обдумать в более спокойной обстановке. Внутренний голос робко предсказывал Пушкину, что когда-нибудь, позже, он согласится с ней и признает правоту Александра Христофоровича. Но пока он был не готов менять свое мнение. Однако и молчать дольше было не совсем вежливо – это уже граничило с оскорблением.

– Я готов понести любое наказание за свой проступок, – ответил наконец Пушкин, не пытаясь больше перехитрить собеседника.

– Похвальный порыв, – отозвался Бенкендорф и неожиданно улыбнулся – теперь уже не насмешливой, а почти приятельской улыбкой. – Но нам будет достаточно, если вы дадите слово не «заезжать слишком далеко».

– Слово дворянина, – без возражений выполнил его просьбу поэт.

Бенкендорф удовлетворенно кивнул и поднялся из-за стола. Пушкин тоже поспешил встать. Их очередная встреча была окончена, и, хотя расстались они, как всегда, довольно холодно, Александр вышел из императорской канцелярии со странным чувством: ему казалось, что в их отношениях с Бенкендорфом произошла какая-то маленькая, едва заметная перемена. Причем перемена эта была, как ни странно, в лучшую сторону. Но о том, в чем именно она заключалась, он пока не думал. Ему было не до того, надо как можно быстрее готовиться к поездке в Москву, нанести там визит семье Гончаровых и узнать, каковы теперь его отношения с родителями Натальи. Это было гораздо важнее Бенкендорфа, о словах которого Александр пообещал себе поразмыслить «как-нибудь потом».

Через неделю, прибыв в Москву и сидя в экипаже, несшем его к Гончаровым, он забыл и о Бенкендорфе, и о сделанном ему выговоре. Осталась только радость из-за того, что ему не назначили никакого наказания и он мог совершенно свободно заниматься своими делами. Но и она исчезла, когда Пушкин оказался перед дверью особняка, за которой от него прятали его любимую. Что толку от того, что в Петербурге его «помиловали», если сейчас скажут, что для него хозяев нет и никогда не будет дома?

Он помедлил почти минуту, прежде чем решился позвонить. После этого пришлось еще не меньше минуты ждать, пока за дверью послышатся торопливые шаги и она откроется. Наконец дверной замок щелкнул, и перед ним появилась молоденькая служанка. Александр не помнил эту девушку, но она как будто узнала его и вежливо улыбнулась. Он поспешно сунул ей в руку свою визитную карточку и чуть заметно дрогнувшим голосом спросил:

– Будь любезна, скажи, госпожа Гончарова дома?

– Барыня дома, проходите, пожалуйста, – ответила девушка и отступила в глубь дома.

Александру стоило огромных усилий не схватить ее в объятия и не расцеловать от нахлынувшей на него буйной радости. Так же тяжело ему дался путь в гостиную. Он заставлял себя идти медленно и степенно, хотя больше всего ему хотелось нестись туда вприпрыжку.

Его приняли в этом доме. Неприступная крепость, которую он осаждал уже почти два года, оказалась не совсем неприступной. И хотя до вывешивания белого флага и сдачи было еще далеко, защитники крепости, похоже, готовы начать мирные переговоры.

Глава IX

Россия, Нижегородская губерния, Большое Болдино, 1830 г.

Подарок отца не произвел на Александра особого впечатления. Маленькая деревенька Кистенево на вид ничем не отличалась от всех прочих деревень и сел, которые он когда-либо видел в своей жизни. Такие же потемневшие от бесконечных дождей деревянные избы за покосившимися заборами, выглядывающие из зелени растущих вокруг дубов, берез и осин. Несмотря на то что лето уже уступило место осени, заметить случившуюся «смену караула» было невозможно. Все деревья по-прежнему были окутаны ярко-зеленой листвой, такой же сочной, как и в летние месяцы, и, казалось, вообще не собирались менять ее на желтую или красную. Недавно прошел дождь, и мокрые листья блестели особенно ярко в лучах вновь выглянувшего из-за туч солнца. Они даже казались еще более свежими, чем в сухую и жаркую летнюю погоду. Но если раньше Пушкин с удовольствием полюбовался бы красивой деревенской природой, то теперь буйная пахнущая свежестью зелень вызывала у него одно лишь раздражение. Среди этих зарослей ему придется провести целый месяц, занимаясь скучными делами! Одному, без возможности хоть мельком видеть Наталью! Не говоря уже о том, что у него вряд ли будет время, чтобы писать!

Уставшие лошади медленно волокли экипаж по разбитой дороге, и у Александра было достаточно времени, чтобы как следует рассердиться на несправедливость забросившей его в эту глушь судьбы. К тому же вдобавок к этому чувству Пушкина по мере приближения к дому управляющего Болдином охватывала вновь проснувшаяся в нем робость. Он отлично помнил, что для старосты Михаила Калашникова является, в первую очередь, не будущим хозяином, а человеком, соблазнившим пять лет назад его дочь. Требовать с управляющего отчета по его работе в Болдине и вообще разговаривать с ним о каких-либо делах Александру по-прежнему было неловко. А о том, что ему придется встретиться с Ольгой Калашниковой, бывшей возлюбленной и матерью его умершего в младенчестве ребенка, он и вовсе боялся думать. Однако нервничал Пушкин недолго. Как это всегда бывало в тех случаях, когда он чего-то боялся, поэт начал злиться на себя и на предмет своего страха и вскоре опять довел себя до крайней степени возмущения. К дому Калашникова он подъехал в самом подходящем для разговора с ним расположении духа – готовым сурово требовать отчета за каждую упущенную копейку. С громким стуком распахнулась дверь, хлопнуло от сквозняка приоткрытое окно, покатились по полу пушистые клубки пыли – и хозяин имения ворвался в переднюю, стараясь еще и топать как можно громче, чтобы посильнее напугать нерадивого служащего.

Эффект от его появления получился впечатляющим. Кто-то испуганно ахнул, сразу же после этого два женских голоса пронзительно завизжали, а вслед за ними раздался звон разбитой посуды. После этого на несколько секунд наступила мертвая тишина, и Александр смог оглядеть всех уставившихся на него округлившимися глазами обитателей дома. Мужчина средних лет, две молодые женщины и одна старушка, мальчик с девочкой лет шести-семи… Все были растрепанными и одетыми в простую, не слишком опрятную домашнюю одежду – гостей в доме явно не ждали. Черноглазой красавицы Ольги, которую Пушкин так опасался увидеть, среди них не оказалось.

«Вот же напугались!.. Смотрят на меня как на воскресшего покойника, как на гостя с того света! – усмехнулся про себя Пушкин. – Ну, сейчас они узнают, кто страшнее – покойник или приехавший требовать отчета барин…» Однако первый гнев на управляющего уже прошел, и теперь Александр чувствовал себя виноватым за то, что ворвался к нему в дом так неожиданно. Да к тому же ошарашенные лица старосты и его домашних были такими смешными…

– Мне нужен староста Михаил Калашников! – сказал Пушкин грозно, с трудом сдерживая улыбку.

– Я здесь! – На лестнице, ведущей на верхний этаж, послышался скрип половиц и старческое покашливание. – Здравствуйте, барин!

Старый управляющий почти не изменился за те годы, что они с Александром не виделись, разве что седины в его волосах и бороде прибавилось. Но хитрые и умные глаза смотрели на молодого барина из-под густых бровей по-прежнему живо и бодро.

– Здравствуй! – заставив себя нахмуриться, кивнул ему Александр. – Я получил в дар от отца двести душ в Кистеневе. Приехал, чтобы вступить в свои права, и хочу это сделать как можно быстрее.

– Прямо сейчас? – изумленно уточнил управляющий, и в его глазах тоже мелькнул испуг. Калашников хорошо помнил вспыльчивого молодого барина и вполне мог допустить, что тот сможет потребовать от него немедленно заняться делами. Однако Пушкин уже окончательно сменил гнев на милость, а вдобавок еще и вспомнил, что провел почти весь день в дороге, и почувствовал страшную усталость.

– Завтра, – ответил он сурово. – С самого утра. Жду тебя со всеми бумагами в семь… нет, в восемь часов!

– Сделаем-с, барин, – тут же послушно закивал головой Калашников. Теперь на его хитром морщинистом лице читалось явное облегчение.

«Интересно, что этот плут опять намудрил с доходами и как он собирается за полдня скрыть следы преступления?» – вздохнул про себя Александр. Но выяснять это и ловить вороватого старосту за руку ему в тот момент хотелось меньше всего. После нескольких дней в дороге, после отвратительной ночевки на последней станции, в сырой и холодной, несмотря на самое начало осени, избе… Нет уж, заниматься делами, проверять старосту и вообще играть роль строгого хозяина он будет только после того, как выспится в нормальной постели! Не раньше!

Еще раз грозно нахмурив брови и оглядев всех присутствующих в доме, Александр повернулся к выходу.

– Сейчас я поеду в имение, пришлите туда кого-нибудь, – велел он и вышел в сени.

Калашников торопливо заверил его, что все будет «незамедлительно сделано-с», и Пушкин, выйдя на улицу, не торопясь, зашагал к экипажу. Он знал, что «незамедлительно» в устах управляющего означает в лучшем случае через час, так что спешить не стоило. Можно было даже пройтись, по старой привычке, пешком: медленным шагом Пушкин дошел бы до имения как раз за час с небольшим. Поразмыслив немного, он решил так и сделать.

– Никита, поезжай в имение, а я пешком, напрямик пойду! – велел Александр дожидающемуся его в повозке дядьке и зашагал по узкой тенистой тропинке.

Запах свежей мокрой листвы стал словно еще сильнее. С нависавших над тропой веток ему на голову падали крупные капли холодной воды, но его это не слишком беспокоило. В прошлые годы, во время всех его разъездов между Петербургом и Михайловским, когда он отправлял вперед повозку и шел до станции пешком по заснеженной дороге, бывало гораздо холоднее. Тем приятнее было попасть потом в жарко натопленный дом смотрителя и согреться! Александр улыбнулся этому воспоминанию, но уже в следующий миг мысли его перекинулись от прошлого к будущему. Он стал мечтать о том, как через месяц или даже немного раньше будет уезжать из этого запущенного имения домой, в Петербург, к своей невесте Наталье. Пожалуй, тогда он тоже пройдется пешком по дороге, пока ему будут закладывать экипаж. Будет идти и думать о возвращении, о встрече с Натали́, о свадьбе, которую уже никто и ничто не сможет отменить или отложить! А потом его догонит экипаж, он сядет на мягкую скамейку и понесется к своему долгожданному будущему так быстро, как это только возможно!..

Крупная ледяная капля упала ему на макушку, и Александр недовольно поежился. Все-таки мечтать, гуляя на ветру под мокрыми деревьями, не самое разумное занятие! Хорошо хоть идти осталось совсем немного – сквозь блестящую листву уже проглядывали белые стены и темные окна дома, в котором Пушкину предстояло провести ближайший месяц. Обрадовавшись, что скоро окажется в тепле, он ускорил шаг, а оказавшись перед парадным входом в дом, и вовсе вприпрыжку взбежал по каменным ступенькам. Но в доме его ждало новое разочарование – несмотря на то что он шел от жилища старосты не торопясь, крестьяне, которым полагалось подготовить для него комнату, шли, как видно, еще медленнее. Парадные двери были заперты, на раздраженный стук Александра никто не ответил, и сколько он ни прислушивался, из дома не донеслось ни малейшего шороха. Там совершенно точно никого не было. Да еще и повозки, в которой ехал его слуга Козлов, что-то не было видно, хотя Пушкин и слышал, как она грохочет в стороне, когда шел по тропинкам.

Ворча и ругаясь вполголоса, молодой хозяин имения спустился с крыльца и стал обходить вокруг дома, по пути останавливаясь возле темных занавешенных окон и стуча в них кулаком. Но толку от этого стука не было никакого. Кроме звонкого дребезжания стекол Пушкин не слышал ни звука. Так он обошел половину дома и оказался перед черным входом, к которому как раз в этот момент подбежали две улыбающиеся крестьянки, пожилая и молодая. Увидев рассерженного и уже порядком замерзшего на улице барина, они испуганно ахнули и, перебивая друг друга, заверили его, что «сейчас все будет сделано в наилучшем виде». Особо запыхавшимися и спешащими женщины, впрочем, не выглядели. Молоденькая несла в руках охапку свечей и тряпок, а старая и вовсе шла налегке, звеня привязанной к поясу большой связкой ключей.

Пушкин первым вошел в дом и, радуясь долгожданной возможности согреться, глубоко вздохнул. Знакомый, хотя и хорошо забытый слегка затхлый запах жилья, долго стоявшего пустым, заставил его вспомнить далекое детство и улыбнуться. Точно так же пахли дома в других имениях Пушкиных, куда они приезжали на лето, когда он был еще совсем мальчишкой. Этот запах означал, что впереди – много дней радости, прогулок и поездок по лугам и лесам, много тепла и солнца… Мысли Александра вернулись к тем давно прошедшим дням, и на некоторое время он забыл о том, что его ждет вовсе не теплое лето, а дождливая осень, причем в полном одиночестве. Но тут молодая крестьянка раздвинула шторы на окнах, за стеклом показалось все то же серое небо, проглядывающее сквозь мокрую листву, и Пушкин вернулся в осеннюю действительность.

– Затопи камин, пожалуйста, – сказал он девушке и отправился бродить по дому.

Везде было пыльно, сумрачно и так одиноко, что хотелось громко кричать или бросить на пол что-нибудь тяжелое, чтобы уничтожить эту мертвую гнетущую тишину. Александр заглянул в несколько комнат, убедился, что в каждой из них царит одинаковое запустение, и вернулся в гостиную. Обе крестьянки продолжали убираться в ней, к ним присоединился и приехавший наконец Никита Козлов, но работали все трое явно не в полную силу. Старшая из крестьянок медленно водила тряпкой по каминной полочке, младшая – по подоконнику, а дядька Александра складывал перед камином дрова. Услышав шаги вошедшего в комнату хозяина, они задвигались немного быстрее, но было видно, что никто из них все равно не торопится. Пушкин вспомнил, как перепугались родственники старосты, когда он ворвался к ним в дом, и подумал, что ему стоило и сейчас ворваться в гостиную неожиданно и изобразить такой же страшный гнев. Может, тогда отряженные ему в прислугу крестьянки были бы расторопнее? «Нет, это вряд ли! – тут же понял молодой человек. – Изображать грозного хозяина после того, как, дрожа от холода, пролез в дом через черный ход, глупо. Не поверит никто! Но вот сама эта картина – хороша… Если это описать… описать героя, внезапно входящего в дверь и пугающего людей, которые перед ним в чем-то провинились… Получится очень интересная сцена! Надо будет вставить ее в какой-нибудь из моих замыслов!»

Он уселся в закрытое старой простыней кресло в углу гостиной и стал обдумывать эту неожиданно пришедшую ему в голову идею. Кто и при каких обстоятельствах мог бы ворваться в компанию своих недоброжелателей? Правитель на собрание заговорщиков? Или лучше – ревнивый муж на свидание жены с поклонником? Второй вариант показался Пушкину более интересным, да и цензура скорее пропустила бы его, чем хоть слово о заговорщиках, поэтому в следующую минуту он углубился в сюжет о ревнивом муже и неверной жене. Вспомнились так поразившие когда-то его воображение комедия Мольера о Дон Жуане, а потом опера Моцарта на тот же сюжет…

Служанки вытерли пыль, сняли простыни со всей мебели, кроме занятого им кресла, Никита затопил камин, и они ушли на кухню готовить обед, а Александр все сидел, размышляя над новым замыслом и не видя ничего вокруг. Идея нравилась ему все больше и больше, однако вскоре он поймал себя на мысли, что его симпатии в легенде о Дон Жуане на стороне мужа, а вовсе не любовников. «Это что-то новенькое! – рассмеялся он про себя. – Хотя что здесь удивительного, я все-таки сам – надеюсь! – скоро стану мужем!» Мысль об этом на мгновение отвлекла его от литературных замыслов, он вспомнил, что стать мужем ему предстоит не так уж и скоро, но долго переживать из-за этого не стал. Ему было не до того, нужно было разобраться с новой задумкой. Если сделать мужа героем, вызывающим сочувствие, а воздыхателя жены – главным злодеем, это будет очень необычное для него произведение!.. Но не выйдет ли в итоге нечто в духе тех насквозь моралистских романов, над которыми он всегда смеялся? Еще не хватало! Он, Александр, конечно, уже почти остепенился, а когда женится, станет совсем серьезным и благоразумным человеком, но это все-таки слишком! Нет, надо сделать так, чтобы и злодей-соблазнитель вызывал сочувствие, и муж, и, само собой, жертва соблазнителя… И чтобы это не была банальная история адюльтера, надо добавить туда чего-то еще – например, немного мистики. Можно даже страшной мистики, чтобы история пугала, леденила душу, тогда на банальности в ней никто не обратит внимания. А внезапное появление главного героя должно случиться в финале, это будет красивее всего!

– Барин, обедать подано! – прозвенел над ухом у Александра голос молодой служанки.

Пушкин вернулся в реальность и усмехнулся. Как всегда бывало, когда его затягивал очередной литературный сюжет, он совсем потерял чувство времени и обнаружил, что просидел в гостиной гораздо дольше, чем ему казалось. Прошло уже почти три часа, вокруг было чисто и уютно, и даже запах давно заброшенного дома за это время успел немного выветриться. Вместо него из-за двери тянуло чем-то вкусным. Обрадованный Пушкин вспомнил, что ничего не ел с раннего утра, и уже собрался бежать в столовую, но взгляд его упал на лежащий на каминной полке карандаш.

– Как кстати! – воскликнул он вслух и, довольно потирая руки, огляделся в поисках бумаги.

Долго искать не пришлось – рядом с камином, под совочком для угля, лежало несколько смятых пожелтевших листов, подготовленных для следующей растопки. Александр взял один из них, вернулся в кресло и разгладил бумагу на широком подлокотнике. Ему повезло – лист был наполовину чистым, только в верхней его части были написаны какие-то слова и цифры. Мимолетно отметив про себя, что перед ним, видимо, какие-то старые хозяйственные записи, он тут же перестал о них думать. Ему надо было записать первые две строчки будущей истории, а потом еще раз подумать, где именно будет происходить действие…

За первыми строчками последовали еще две, за ними – еще, а через некоторое время Александр с неудовольствием обнаружил, что чистое место на листе закончилось. Пришлось подбирать с пола остальные бумаги и выискивать пустое место на них. Его было уже не так много, но поля все же оказались достаточно широкими, чтобы Пушкин смог набросать на них несколько строф. В конце концов счастье кончилось вместе с чистой бумагой. Недовольно бурча себе под нос, он порыскал по комнате, надеясь отыскать еще что-нибудь пригодное для письма, но больше ничего подходящего не обнаружил. Надо было в срочном порядке искать кабинет и надеяться, что там найдется хоть немного бумаги.

Кабинет Александр нашел не сразу – сперва пришлось заглянуть в несколько неубранных пыльных комнат, непонятно для чего служивших прежним хозяевам, но наконец ему повезло. Очередная комната предназначалась для библиотеки, в ней был пустой книжный шкаф и стол с кипой бумаги и чернильным прибором. В чернильнице, правда, уже давно не было ни капли, но это Пушкина пока не беспокоило – у него был карандаш, и больше ему в тот момент не нужно было вообще ничего.

Он сидел за столом и писал, пока в библиотеке не стало еще темнее и светлые карандашные строчки не начали сливаться с белым фоном бумаги. Тогда Пушкин оторвался от исписанных вкривь и вкось наполовину перечеркнутыми строчками листов и принялся искать глазами подсвечник. Но ни подсвечников, ни даже какого-нибудь завалящего огарка свечи в комнате не оказалось. Скорчив недовольную гримасу, Александр встал из-за стола и расправил плечи. Искать свечи по всему пустому и необжитому дому можно было очень долго, и никакой уверенности, что он их найдет, у поэта не было. Решив, что перед поисками можно немного отдохнуть, чтобы уставшие от работы в полумраке глаза стали лучше видеть, он присел на стоящий в углу диван, так же, как и кресла в других комнатах, закрытый старыми простынями, и откинулся на мягкую спинку. В плохо протопленном доме все еще было прохладно и неуютно, но Александр чувствовал себя счастливым. Найти еще бы свечи, чтобы можно было продолжить работу над новым произведением! Ну да ничего – он чуть-чуть посидит на диване и пойдет за ними. Скорее всего, свечи есть на кухне. К тому же там должен быть обед, на который его звали, а подкрепиться перед продолжением работы совсем не помешает.

Пушкин уже собрался встать с дивана и идти на кухню, но неожиданно для себя вдруг завалился набок и положил голову на подлокотник. Диван был жестким и продавленным, но подниматься с него почему-то так не хотелось…