Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава XIII

Россия, Москва, Большой Чернышевский переулок, 1830 г.

Пушкин проснулся еще затемно. Он позвал дядьку Никиту, велел принести свою одежду и, дожидаясь его, несколько раз прошелся по комнате. Мелодия «Матушки», как назло, крепко прицепилась к нему – как ни пытался Пушкин ее отогнать, нехитрый мотив возвращался снова и снова и даже становился все громче и настойчивее. А вместе с этим все больше усиливалась легкая тревога, тоже не покидавшая Александра с момента пробуждения. Где-то в глубине души притаилась странная тоска, словно не к свадьбе он готовился, а к чему-то неприятному и даже страшному. Он отгонял ее вместе с романсом и воспоминаниями о вчерашнем мальчишнике, но избавиться от этого гнетущего чувства никак не удавалось. Радовало лишь то, что, в отличие от всех предыдущих дней, в его мысли больше не лезли воспоминания о прошлых любовных похождениях. Со всеми своими ста двенадцатью – или сколько их там было? – прошлыми увлечениями Александр накануне распрощался окончательно.

Одевался он в этот раз долго. Одолженный у Нащокина фрак, хоть и подходил Пушкину по размеру, все равно оставался чужим, и чувствовал поэт себя в нем очень неуютно. Глядя на себя в зеркало, он едва удержался от крепкого ругательства – его невысокая фигура, одетая в ненавистный фрак, с непослушными курчавыми волосами показалась ему вдруг страшно нелепой. Неужели этот маленький человечек со смуглым лицом и пухлыми губами, когда-то носивший прозвище «Обезьяна», такой смешной и жалкий на вид, действительно женится сегодня на первой красавице Петербурга и Москвы?! Да как он вообще осмелился подойти к ней, не говоря уже обо всем остальном? Как у него хватило наглости просто подумать о том, что такая женщина может стать его женой, может принадлежать ему?!

Этот приступ ярости по отношению к самому себе длился не больше минуты, но был настолько сильным, что, чуть успокоившись, Пушкин почти без сил плюхнулся в ближайшее кресло. Ему уже не хотелось никуда ехать и вообще выходить из дома. Некоторое время он сидел неподвижно, уговаривая себя встать и продолжить заниматься своим туалетом, потом снова разозлился, теперь уже на свою нерешительность, и, резко вскочив, бросился к зеркалу – проверить, не помялся ли драгоценный фрак. К счастью, с одеждой у Александра все было в порядке, и он облегченно вздохнул. Не хватало еще явиться на венчание не просто в чужом, но и в плохо выглаженном фраке! Такого вопиющего нарушения приличий Наталья Ивановна точно не выдержала бы и, чего доброго, испортила бы свадьбу своим обмороком!

Представив эту картину, Пушкин злорадно усмехнулся и внезапно понял, что уже не волнуется ни из-за своего внешнего вида, ни из-за женитьбы в целом. Непонятный испуг и нежелание выходить из дома развеялись, словно их и не было. Александру даже стало смешно. «А еще говорят, что это невесты перед свадьбой становятся нервозными, плачут и всего боятся! – фыркнул он про себя. – Кажется, все то же самое справедливо и в отношении женихов. Только мы в отличие от женщин никому в этом не признаемся!»

Развеселившись, он быстро закончил приводить себя в порядок и, окинув в последний раз взглядом свое отражение, пришел к выводу, что выглядит вполне неплохо. Пусть не безупречно, как первые красавцы Петербурга и Москвы, но достойно для того, чтобы жениться. Только одна мысль продолжала беспокоить жениха – что в церкви им с невестой придется стоять рядом у всех на виду. Натали́ и так была выше его почти на целую голову, а теперь на ней будет пышная фата и наверняка очень высокая прическа. Вот уж хороший повод для насмешек приглашенных на свадьбу гостей! Конечно, они с Натальей и раньше уже и танцевали, и ходили под ручку, но другие находившиеся рядом люди не всегда обращали на них внимание. А во время венчания они будут «под прицелом» как минимум нескольких десятков взглядов, все присутствующие будут смотреть только на них! И никак этого не избежать, там от невесты не отойдешь ни на шаг! А потом они должны первыми выйти из храма, тоже на глазах у зевак, которые тут же сбегутся полюбоваться невестой и обсудить ее наряд… Впрочем, с выходом на улицу дела обстояли не так плохо – Пушкин сообразил, что по ступенькам можно спускаться, пропустив Натали́ чуть вперед. Тогда со стороны он будет казаться одного роста с любимой.

«Ну а в церкви, если кто и подумает о нас что-нибудь смешное, вслух все равно этого не скажет! – попытался успокоить себя Александр. – И вообще, о чем я все-таки думаю?! Всего несколько дней назад я даже не был уверен, что свадьба вообще состоится, а теперь меня волнуют такие мелочи!» Твердо решив больше в этот день ни о чем не переживать, он спустился в зал на первом этаже. Там, несмотря на недавний кутеж, царил редкий в доме Пушкина порядок. Пыль везде была тщательно вытерта, мебель и окна блестели яркими солнечными бликами, каждая вещь лежала на своем месте… Вот только на столе, нарушая всю остальную гармонию, валялось небрежно брошенное Никитой письмо. Оно могло быть от кого угодно – поздравления с приближающейся свадьбой приходили Пушкину в последнее время едва ли не каждый день, – однако при виде этого конверта он почему-то сразу насторожился. И уже в следующую минуту его опасения подтвердились.

Письмо, как Александр и предчувствовал, было от Натальи Ивановны, и она, к его полному ужасу, писала о том, что свадьбу, скорее всего, опять придется отложить. Ей не на что было нанять карету, а допустить, чтобы Наташа шла на венчание пешком, ее мать не могла.

Громко выругавшись, Пушкин бросил письмо обратно на стол и заметался по комнате. Надо было срочно что-то предпринять, найти какой-то выход, раздобыть где угодно подходящий экипаж и пригнать его к дому Гончаровых! Через пару минут он сообразил, что проще послать Наталье Ивановне денег. Пусть наймет карету по своему вкусу – а то ведь, если он выберет экипаж сам, с нее станется заявить, что он слишком бедный или, наоборот, слишком вычурный для того, чтобы ехать на венчание!

– Она специально это делает, чтобы мы не поженились, специально все деньги потратила, чтобы Натали не могла ко мне приехать! – бормотал Александр сквозь зубы, пересчитывая отложенные на первое время после свадьбы деньги. Их было не так много, но на карету для любимой невесты поэт не поскупился.

– Эй, кто-нибудь! Никита, Ипполит! – высунувшись в коридор, позвал он слуг и, услышав торопливые шаги, метнулся обратно в комнату, к столу. – Быстрее сюда, Ипполит! Отнесешь на Никитскую улицу письмо! Сейчас я его напишу, подожди…

Он быстро набросал на листе бумаге несколько слов, вложил письмо и деньги в конверт и велел Ипполиту ехать к Гончаровым как можно быстрее. Тот поспешно скрылся за дверью, а Александр еще несколько раз прошелся по гостиной, с ужасом думая о том, что посланные Наталье Ивановне деньги могут оказаться бесполезными. Кто мешает его без пяти минут теще придумать еще какую-нибудь помеху для их с Наташей счастья?

– И ведь придумает, старая ведьма! – простонал он и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Не зря он все-таки вчера грустил, неслучайным было так утомившее его в последние дни предчувствие чего-то плохого!

Надо было как-то отвлечься от беспокойства, но старый испытанный способ – сесть за письменный стол и начать писать – теперь не принес бы ему утешения. Пушкин чувствовал, что не сможет написать ни строчки, пока точно не будет знать, что свадьба состоится.

Исполнительный Ипполит стал вестником, принесшим хозяину счастье. Он действительно вернулся очень быстро и сообщил, что письменного ответа госпожа Гончарова ему не дала, но на словах велела передать Александру благодарность.

– И все? Больше она ничего не сказала? Ничего от меня не потребовала? – долго выпытывал у него Пушкин, но слуга заверил его, что Наталья Ивановна просто обрадовалась и была очень благодарна будущему зятю. Не было никаких новых просьб, никаких надуманных предлогов еще почему-нибудь перенести венчание на другой день. Александр взглянул на тикавшие в углу часы и нервно вздохнул. До назначенного времени оставался час. Приглашенные на свадьбу гости, наверное, уже выходили из дома или даже ехали к церкви, предвкушая, как будут веселиться. Их уже нельзя было остановить и развернуть назад, это не смогла бы сделать даже сама Наталья Ивановна! Не было больше в этом мире силы, которая помешала бы ее дочери стать женой Александра. А самому ему надо было только набраться терпения и прожить оставшийся час. «Это очень тяжелое испытание, но я пройду его с честью!» – пообещал он себе, снова поднимаясь в свой кабинет, чтобы через пару минут опять спуститься, а потом – еще раз подняться по лестнице. Сидеть на месте в эти минуты он не мог!

Побродив по дому около получаса и растеряв остатки терпения, Пушкин не выдержал и выскочил на улицу. Ехать в церковь было еще рано: он оказался бы там первым, и ему пришлось бы, на радость зевакам, болтаться вокруг нее в ожидании невесты и гостей. Идти пешком тоже не стоило: так он мог и опоздать, к тому же еще и испачкаться по дороге в грязном от копоти снегу. В итоге, постояв некоторое время на крыльце, Александр все же отправился ловить экипаж, решив проехать половину дороги, а дальше идти как можно аккуратнее.

В этом ему наконец повезло – к церкви Большого Вознесения он пришел как раз вовремя. В тот же самый миг с другой стороны к ней подъехала нарядная карета, из которой первой выбралась закутанная в длинную меховую шубу Наталья Ивановна Гончарова. Александр, крестясь на ходу, торопливо взбежал по ступенькам храма, чтобы встретить свою невесту у алтаря, но в последний момент оглянулся и увидел, как следом за матерью из кареты показалась его любимая в белоснежном подвенечном платье и накинутом на плечи черном полушубке.

В церковь Гончарова вошла уже без полушубка, одетая только в белое, в цвет, который всегда особенно четко оттенял ее красоту. Лицо скрывала кружевная фата, такая плотная, что о том, куда невеста смотрит и какое у нее выражение лица, можно было только догадываться. Но Александр знал, что под этими кружевами девушка, которая всего через несколько минут станет его женой, радостно улыбается.

Наталья прошла к Александру по слегка потертой ковровой дорожке, остановилась рядом, и ее пальцы вдруг незаметно сжали его руку. Он осторожно пожал ее маленькую хрупкую ладонь и с огромным трудом удержался от глупой счастливой улыбки во весь рот. Его мечта исполнилась. Больше ему в ту секунду не было нужно ничего.

Но уже через пару минут охватившая его радость рассеялась без следа. Им с Натальей дали в руки свечи, свидетели, несколько раз поменявшись местами, но в конце концов разобравшись, кто где должен стоять, заняли места у них за спиной, подняв над их головами тяжелые венцы, в храме наступила не нарушаемая даже случайными шорохами тишина, и внезапно огонек свечки в руке Александра как-то странно заплясал, вытянулся высоко вверх и, слабо вспыхнув, погас, превратившись в длинную и тонкую струйку дыма. Сзади кто-то приглушенно ахнул – Пушкину показалось, что это была Наталья Ивановна, и даже вставший перед женихом и невестой священник на мгновение растерялся.

Но длилось всеобщее замешательство недолго. Наталья поднесла свою свечу к погасшему фитилю Александра, и на нем снова вырос маленький, робкий огонек. Все облегченно вздохнули, жених благодарно кивнул невесте и улыбнулся, словно ничего особенного не произошло. Венчание началось. Но свеча, которую держал Пушкин, все равно горела слишком слабо, и казалось, что она вот-вот снова погаснет. Сам же он теперь мог смотреть только на этот огонек, боясь, как бы он снова не потух, и не зная, что делать, если это случится во второй раз. Раньше, сталкиваясь с дурными приметами, он, как правило, отступал, бросал начатое дело. В памяти у него до сих пор четко сохранилась заваленная снегом и залитая лунным светом зимняя дорога, через которую наискосок проскакал худой длинноногий заяц. Тогда Александр хоть и с большой неохотой, но повернул назад, и это избавило его от очень крупных неприятностей, а может быть, даже и от смерти. Но теперь отступать было некуда. Хотя Пушкин и не стал бы этого делать, даже если бы в ближайшие минуты столкнулся со всеми плохими приметами, какие только существуют на свете!

Его готовность не пошатнулась, даже когда нехорошие приметы вдруг и правда посыпались на него одна за другой. Жениху и невесте настало время обходить вокруг аналоя. Александр не видел, что произошло – то ли священник случайно задел лежащие на краю крест и Евангелие, то ли их изначально положили так неловко, что они сползли по наклонной поверхности под собственной тяжестью, но когда он вместе с Натальей и свидетелями почти завершили первый круг, оба священных предмета с громким стуком упали на пол. Наталья тихо ахнула и подалась вперед, собираясь нагнуться за ними, но ее опередил оказавшийся поблизости дьякон. Жених и невеста двинулись дальше, все так же медленно и торжественно, и только в толпе гостей теперь слышались какие-то перешептывания.

Но их уже объявили мужем и женой. Их руки одновременно потянулись к поднесенным на маленьком подносе кольцам, Александр взял маленькое кольцо Натальи и, приготовившись надеть его ей на палец, перехватил его поудобнее, но… не смог удержать этот крошечный кусочек золота. Кольцо, словно живое, вывернулось из его пальцев, длинные ногти помешали Пушкину удержать его, и оно покатилось по ковру под ноги священнику. Тот с заметным усилием присел, поднял кольцо и вручил его окончательно растерявшемуся Александру с ободряющей улыбкой.

Когда молодые обменивались кольцами, руки у обоих дрожали. Пушкин думал только о том, как ему снова не уронить кольцо и не совершить еще какую-нибудь ошибку, и его невеста, он был уверен, боялась того же самого. Да и все остальные, присутствовавшие в церкви, казалось, затаили дыхание в ожидании новых дурных предзнаменований. Но больше ничего страшного не происходило. Кольца были надеты, жених и невеста, теперь уже ставшие мужем и женой, поцеловались. К ним бросились с поздравлениями мать Натальи, ее братья и сестры, подруги и приятельницы. После них к Александру с трудом смогли протолкаться брат Левушка и их не менее многочисленные друзья. Все вокруг смеялись, желали молодым счастья, мужчины подмигивали Пушкину, женщины промокали кружевными платочками глаза… Все вокруг были счастливы. Может, и не стоило Александру придавать такое значение всем этим случайностям?

С этой мыслью он, под руку с Натальей, направился к выходу из храма. Но совсем отогнать воспоминания о погасшей свечке и падающих на пол вещах ему никак не удавалось.

– Все дурные приметы! – прошептал он по-французски, спускаясь со ступеней церкви.

Лицо же идущей рядом с ним юной жены было спокойным и радостным. Александр заглянул в ее сияющие от счастья глаза и почувствовал, как к нему возвращается уверенность в том, что теперь все в его жизни будет хорошо. Страх перед плохими приметами ушел куда-то в глубину души и на время затих.

Глава XIV

Россия, Царское Село, Большой императорский дворец, 1831 г.

Музыка звучала все громче, призывая кавалеров еще решительнее приглашать на танец в нетерпении ожидающих этого дам. Первая красавица Санкт-Петербурга, Москвы, а теперь еще и Царского Села Наталья Пушкина, уже кружащаяся в центре зала в паре с очередным умелым танцором, успевала заметить краем глаза, как отделяются от стен все новые молодые женщины в пышных светлых платьях и мужчины во фраках, как вливаются они в общий «водоворот» вальсирующих, как все меньше остается в углах неприглашенных… Музыка увлекала всех, помогала самым разным людям сделаться на некоторое время одним целым – стать большим нарядным «морем», волнующимся в строгом ритме и не дающим никому остаться в одиночестве.

До замужества балы были самой большой радостью в жизни Натальи, и она думала, что быть счастливее, чем во время танца, невозможно в принципе. Двигаться под музыку, не боясь, что тебя одернут и осудят, быть самой собой, а не играть роль благовоспитанной барышни – и так весь вечер и полночи, несколько часов подряд! Что могло быть лучше этого? В те годы – ничего. Но теперь Наталья знала, что можно быть в сотню, в тысячу раз счастливее. Можно танцевать на балу, вообще не думая о том, что, когда бал закончится, нужно будет возвращаться домой и снова каждую минуту бояться навлечь на себя гнев матери. Можно отдаваться музыке и ритму, зная, что и после бала все будет хорошо. Что счастье не закончится с последним аккордом, что, выйдя на улицу и вернувшись домой, она будет так же свободна, как во время танца, и ей не надо будет ничего изображать рядом с мужем и детьми. И так будет до конца ее жизни. Всегда.

Эта уверенность, что жизнь после бала будет ничем не хуже самого бала, позволяла Наталье веселиться весь вечер. Она приносила ей столько радости и придавала столько сил, что Пушкиной не трудно было выходить в центр зала в первой паре едва ли не каждого танца, а отдых ей как будто бы и не требовался вовсе. Хотя если бы она и захотела пропустить несколько танцев, посидев в креслах, желающие пригласить первую красавицу вряд ли позволили бы ей такую роскошь. Стоило Наталье присесть на диван, обмахиваясь веером после очередного вальса, как рядом уже оказывались двое или трое пока еще не осчастливленных ею гостей, улыбающихся ей и бросающих друг на друга недовольные взгляды. И нужно было срочно выбрать из них кого-то одного, а остальным мило улыбнуться и пообещать один из следующих танцев, причем сделать это так искренне, чтобы у них и мысли не возникло обидеться на нее и на более удачливого соперника.

Так было и несколько минут назад, когда начиналась эта мазурка. Наталья поглядывала на стоявших и сидевших вдоль стен гостей и пыталась вспомнить, с кем еще она обещала танцевать этим вечером. Но мазурка была слишком быстрой, фигуры танца сменяли одна другую так стремительно, что молодая дама не успевала разглядеть оставшихся без пары кавалеров. Лица их сливались для нее в одно сплошное бело-розовое пятно. И лишь когда музыка смолкла, а молодой господин, с которым Пушкина танцевала, церемонно поклонился ей, она сумела рассмотреть нескольких любовавшихся ею гостей. Лица, знакомые и не очень, улыбающиеся и задумчивые, – как же их было много! Наталья тоже заулыбалась, но внезапно ее взгляд натолкнулся еще на одно лицо – не похожее на другие, смуглое и единственное в зале сохранявшее угрюмое и раздраженное выражение. Ее радость померкла. Тяжело вздохнув, она присела в реверансе перед своим партнером и медленным шагом направилась к недовольно поджавшему губы супругу.

– Никого не пригласил? – поинтересовалась она небрежным светским тоном, уже предчувствуя размолвку, но надеясь ее избежать.

– Некого, всех красавиц разобрали, – усмехнулся Александр Пушкин, и его лицо стало еще более сердитым.

Наталья подошла к нему поближе, но он тут же отступил на шаг и уперся спиной в стену. Молодая женщина закатила глаза. Опять ее любимый так некстати вспомнил об их разнице в росте и пытается сделать ее не такой заметной! Пушкина хотела предложить супругу, чтобы он пригласил на следующий танец ее, но теперь, когда все его мысли были заняты переживаниями из-за роста, делать этого не стоило.

– Тогда пойдем присядем, – кивнула она на пустой диван у противоположной стены. – Я бы отдохнула немного…

– Пойдем, – все еще недовольно проворчал Александр.

Красавица пожала плечами и направилась к дивану, по пути улыбаясь и кивая попадающимся ей навстречу кавалерам – уже получившим от нее каплю внимания и еще только надеющимся на танец с ней. Идет ли за ней супруг, она не смотрела. Если он предпочтет стоять в углу и дуться, портя своим капризным видом всеобщий праздник, пусть дуется. Она перед ним ни в чем не виновата и уговаривать его успокоиться не будет!

Однако Александр двинулся следом за женой и, когда она осторожно, боясь помять пышное атласное платье, опустилась на диван, устроился рядом с ней, насмешливо спросив:

– Устала?

– Немного, – примирительно отозвалась Наталья, рассчитывая, что Пушкин, как обычно, пожалеет ее и конфликт будет исчерпан. Но, как видно, у Александра было в тот вечер слишком скверное настроение.

– И зачем столько плясать? – сердито проворчал он. – Каждый раз одно и то же, танцуешь всю ночь, а потом – умираешь! А сколько всего за это время можно было бы сделать…

Наталья снова страдальчески закатила глаза. Опять ее дорогой и любимый, но такой занудливый муж взялся за свою любимую тему!

– Это, может быть, ты мог бы за это время много всего написать, а я? – зашипела она в ответ, одновременно одаривая милой улыбкой очередного знакомого, прошедшего мимо них.

– Можно подумать, у тебя нет других занятий, кроме танцев! – яростно прошептал Пушкин. – Каждую неделю выходишь в свет! Когда тебе это, в конце концов, надоест?!

– Когда мне будет столько же лет, сколько и тебе! – парировала Наталья. – Может быть, тогда я натанцуюсь и захочу сидеть дома в тишине. А пока – не хочу! Ты ведь, когда был молодым, тоже не круглыми сутками дома сидел!

– Я?! Неужели ты думаешь, что я в твои годы каждый день прыгал на балах?! – возмутился Александр. В следующий миг он вспомнил, как именно проводил время в восемнадцать лет, и, сконфуженно хмыкнув, замолчал. В памяти завертелись картины шумных кутежей – полутемные квартиры с залитыми пеной от шампанского столами, карты вперемешку с монетами, веселый женский визг, звон разбитых бокалов… И так было не только в восемнадцать, так было и в двадцать пять, и в двадцать девять – вплоть до того дня, как он встретил Наталью.

Молодая супруга глядела на смущенного Пушкина с хитрой усмешкой. А он вспоминал свои давние похождения одно за другим и не мог сдержать вызванную этими воспоминаниями мечтательную улыбку. Почему-то особенно ярко он вдруг увидел бильярдную на Кавказе, в которую любил заходить во время своей первой ссылки и из которой его однажды вышвырнули в окно за попытку подраться с пытавшимся жульничать соперником.

– Ну, так что? – невинно хлопая своими прекрасными глазами, поинтересовалась Наталья. – Ты в мои годы был примерным молодым человеком, никогда не тратившим время на развлечения?

– Почти… – уклончиво ответил Александр. Все его раздражение на легкомысленную жену испарилось. И чего он, в самом деле, опять на нее взъелся? Ей всего восемнадцать, она молода и полна сил, она необыкновенно красива и обаятельна – чего же еще ей хотеть, как не блистать на людях, не наслаждаться всеобщим вниманием? Неужели он уже так стар, что не понимает этого, не понимает молодых?! Ну уж нет, не бывать этому! – Я в юности вел себя ужасно, – признался Пушкин. – А ты – ангел, моя душа. Вон там, – он незаметно кивнул на соседний диван, возле которого толпились несколько мужчин, – уже ждут твои воздыхатели. Они боятся тебя приглашать, потому что я рядом, но я сейчас отойду, и, прошу тебя, потанцуй с кем-нибудь из них! И вообще, танцуй, сколько тебе захочется!

– Да я сама уже устала, – ласково шепнула Наталья. – Только один вальс напоследок – и все, пойдем домой.

– Как хочешь! – не стал спорить Пушкин и отошел в сторону, искоса поглядывая, как к его жене приближаются желающие закружить ее в танце.

Она поднялась навстречу одному из них, присела в реверансе, и он протянул ей руку. Зазвучала музыка, и Александр стал смотреть, как его супруга со своим молодым кавалером первыми вылетели в центр зала. В нем снова начало расти раздражение, но он отогнал все неприятные мысли и заставил себя посмотреть на Наталью другими глазами – так, как смотрел на нее до свадьбы, на балу у Йогеля, где они встретились. Тогда он просто любовался ею, не ревновал к поклонникам и не думал о том, что напрасно теряет время по ее вине. И хотя Пушкин прекрасно помнил, какие чувства испытывал в тот день, вернуться к ним оказалось невероятно сложно. Но все же к тому времени, когда вальс закончился и сияющая, разгоряченная Наталья подошла к нему, оставив позади своего партнера, Александр больше не ощущал ни досады, ни недовольства.

– Потанцуй еще, если хочешь, – предложил он жене, к ее крайнему удивлению.

Она оглянулась, бросила быстрый взгляд на молодых людей, оставшихся без ее внимания, но затем, повернувшись к мужу, отрицательно покачала головой. Ее обида прошла окончательно, и теперь ей самой хотелось сделать Александру что-нибудь приятное.

– Я слишком устала. Ты прав, нам пора домой, – сказала Наталья, и лицо Пушкина расцвело улыбкой.

Через несколько минут супруги уже были на улице. Идти до дома, в котором они теперь жили, нужно было не меньше получаса, но длинный путь не пугал их. После раскаленного летнего дня и душного вечера в бальном зале уличная ночная прохлада была настолько приятной, что они не отказались бы гулять до утра, наслаждаясь ею. Даже усталость от нескольких часов почти непрерывных танцев, от которой Наталья едва не падала, немного отступила, и молодая женщина шла по окруженной деревьями аллее, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Радовался и Александр, дождавшийся наконец момента, когда они с женой были одни и никто не отвлекал их друг от друга. А потому молодые муж и жена, не сговариваясь, сбавили шаг и шли к дому все медленнее, стараясь максимально растянуть эти счастливые минуты.

– Ты сегодня очень сильно скучал? – спросила Наталья, все еще чувствуя себя немного виноватой за собственное веселье.

– Я вообще не скучал, я любовался тобой! – ответил ее муж, в тот момент – совершенно искренне. Он уже и сам не верил, что мог быть недоволен такой замечательной женщиной.

– В самом деле? – лукаво прищурилась Пушкина. – Только мной любовался или всеми остальными дамами тоже?

– Конечно, только тобой! – заверил ее Александр. – Разве можно заниматься чем-то еще, когда ты рядом? Правда, – внезапно вздохнул он, – некоторые странные люди, которые этого не понимают, пытались мне помешать!

– Кто же это? – Наталья снова сменила легкомысленный тон на настороженный. Александр явно опять заговорил о чем-то, что ему не нравилось, хотя и пытался рассказывать об этом шутливо. Что же еще могло расстроить его во время бала, кроме ее успеха у мужчин?

– Да так… – Пушкин замялся с ответом, надеясь, что жена не будет переспрашивать его и неприятный разговор замнется сам собой, но Наталья молчала, выжидающе глядя на него, и он, вздохнув, начал неохотно рассказывать: – Говорят, что многим не нравятся мои последние стихи о Польше.

– Которые вышли в сборнике «На взятие Варшавы»? – уточнила Наталья.

– Ну да. Они самые… – снова вздохнул Александр.

– Чем же они не нравятся? – изумилась жена. – Разве они хуже других твоих сочинений?

– А ты действительно этого не понимаешь?

– Не понимаю, – развела руками Наталья. – Я глупая, просвети меня!

– Ты – не глупая. – Александр остановился, порывисто обнял супругу и только после этого продолжил путь. – Ты просто ничего не понимаешь в политике.

– И горжусь этим! – улыбнулась Наталья. – Мне, женщине, вообще-то неприлично ею интересоваться. Но ради тебя я попробую разобраться даже в этом ужасном предмете – если ты мне все объяснишь!

– Да там все просто на самом деле… Раньше я если писал о политических вопросах, то был на стороне недовольных властью и бунтующих. Ну, ты же помнишь те стихи, за которые меня ссылали в Кишинев, а потом в Михайловское? Или те, которые я посвятил нашим, сосланным в Сибирь в двадцать шестом?

– Читала, конечно, – отозвалась Наталья и лукаво скосила на супруга глаза. – Во глубине сибирских руд…

– Да… – кивнул с легкой улыбкой Пушкин. – Иногда мне кажется, что с тех пор, как я его написал, прошло сто лет, а не шесть с небольшим. Сейчас я бы написал о них… по-другому.

– Как про восставших в Польше?

– Нет, не так, разумеется. Они, в отличие от поляков, – мои друзья. Но я уже не стал бы прославлять то, что они сделали. Это в юности нам кажется, что мир ужасен, несправедлив и в нем все надо немедленно менять, а чтобы изменить его, надо полностью все в нем разрушить. А потом становишься старым, умным и понимаешь, что после разрушения мир может стать только хуже. И обязательно станет. Поэтому разрушать ничего нельзя, и менять все к лучшему можно только медленно и очень аккуратно, а те, кто хочет разрушения, – глупцы, не ведающие, что творят. Понимаешь меня, Натали́?

В его голосе прозвучала нотка сомнения, и Наталья в ответ чуть обиженно нахмурила брови:

– Я прекрасно тебя понимаю. И сколько себя помню, я всегда думала так, как ты сейчас. Те, кто хочет только разрушать и ничего не создает, меня пугают. А уж если разрушить хотят сразу всю страну…

Пушкин поднял руки, словно сдаваясь:

– Значит, ты умнее меня, раз знаешь то, до чего я совсем недавно додумался! Но тогда скажи – ты ведь понимаешь, почему я написал «Бородинскую годовщину» и остальное?

– Ну, конечно, понимаю, как же иначе, Саша?!

– Ну вот… А они – не понимают. Вяземский с Тургеневым… да и другие тоже… Не хотят понять. И ведь не объяснишь им ничего, пока сами не поумнеют!

Он беспомощно развел руками, но Наталья, взяв ладони мужа в свои, наклонилась, чтобы поцеловать его, и прошептала:

– А им и не надо ничего объяснять. Не надо ни перед кем оправдываться. Главное, ты сам знаешь, что прав. А еще я это знаю. Разве тебе не достаточно?

– Более чем… – так же шепотом ответил Александр.

Они снова взялись за руки и зашагали по аллее дальше, теперь в молчании. Наталья думала о лежащей дома тоненькой книжечке «На взятие Варшавы» с теми самыми стихами Александра, о которых они только что говорили. Кроме них там было еще какое-то стихотворение Жуковского, но его Пушкина так и не собралась прочитать. Зато произведения Александра она помнила почти наизусть – что, впрочем, не мешало ей теперь мечтать, как она будет еще раз их перечитывать.

Сам же автор этих стихов в те минуты не думал вообще ни о чем. Он просто наслаждался ночной прохладой и тем, что рядом с ним шла не только самая красивая, но еще и самая понимающая и чуткая в мире женщина. А еще удивлялся, что недавно был ею недоволен. И как такое вообще могло произойти?