Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава XV

Россия, Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 1833 г.

Александр Смирдин никогда не понимал своих «собратьев по цеху», если те ругали издающихся у них авторов. В его кругу это считалось чуть ли не доблестью: повозмущаться, как тяжело работать с писателями и поэтами, пожаловаться на их недобросовестность и неумение держать свои обещания. Однако Александр Филиппович, если такие разговоры заходили при нем, участия в них старался не принимать, а особенно ярых коллег осаживал. Для него писатели, чьи книги он выпускал в свет, почти всегда были в первую очередь друзьями, а потом уже источниками дохода. Он любил говорить с ними не только о делах, но и об их творчестве и просто о жизни, они делились с ним своими радостями и трудностями, он знал, что сочинять прозу и стихи – дело куда более сложное, чем потом продавать эти сочинения. Ругать авторов, хоть за глаза, хоть в их присутствии, для Смирдина было неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Тем более что все они если и опаздывали со сдачей рукописей, то ненадолго, а Александр, зная эту особенность литераторов, нарочно устанавливал им сроки окончания работы с некоторым запасом, так что обычно от непунктуальности писателей особо не страдал. Если и приходилось иногда откладывать выпуск книги на несколько дней, это не приносило ему ощутимых убытков.

И все же в жизни Смирдина бывали иногда моменты, когда он очень хорошо понимал других издателей и готов был поддержать их жалобы на авторов. Это случалось, когда некоторые из тех, кого он печатал, начинали особенно злостно нарушать сроки, оттягивая сдачу книги неделями, а то и месяцами. Причем, к огромному сожалению для издателя, так себя начинали вести самые известные и раскупаемые писатели – те, кто приносил ему наибольшую прибыль и с кем он не мог прекратить сотрудничать. Это, разумеется, возмущало Александра Филипповича больше всего. Еще в молодости, когда он купил книжный магазин своего умершего начальника Василия Плавильщикова и сам стал заправлять всеми его делами, Смирдин привык ни от кого не зависеть. Поначалу так и было: на работе он все решал сам, книжная лавка процветала под его руководством, и ему казалось, что и успех, и неудачи находятся только в его руках. Но когда лавка превратилась в большой магазин, а ее хозяин стал не только продавать книги, но еще и печатать их, его ждало не очень приятное открытие. Оказалось, чем серьезнее становится его дело, тем больше он начинает зависеть от других людей. Пока это было не слишком заметно, но Александр Филиппович видел, что с каждым годом трудности постепенно усугубляются. А путей к тому, чтобы улучшить ситуацию и вернуть прежнюю возможность контролировать все, издатель, как ни старался, найти не мог.

Погруженный в такие беспокойные мысли о будущем своего дела, Смирдин брел по Невскому проспекту в сторону Мойки. За спиной остался его новый дом, в котором он недавно так бурно отметил новоселье в компании большинства своих уважаемых авторов, и воспоминания об этом празднике то и дело отвлекали его от предстоящего неприятного разговора с одним из присутствовавших там гостей. Он бы предпочел обойтись без этой тяжелой встречи, но избежать ее, при всем желании Александра Филипповича, было нельзя. Его друг Александр Пушкин задерживал очередную главу «Евгения Онегина» уже третью неделю. Терпение Смирдина было на исходе, запас нераспроданных книг Пушкина – тоже. На письма, в которых издатель требовал отправить ему главу как можно скорее, поэт отвечал заверениями, что глава почти готова, и обещаниями выслать ее в ближайшие дни, но выполнять эти обещания не спешил. Оттягивать решительный разговор дольше Смирдин не мог, поэтому решился на вторжение к Пушкину домой – сразу с деньгами, обещанными ему за эту главу. Причем не с билетами, а с золотом, как Александр Сергеевич просил его в прошлый раз. Тогда он шутил, что его жена – дама очень капризная, и не берет в руки никаких денег, кроме золотых монет. Что ж, этот каприз Смирдин выполнит – лишь бы только Пушкин в ответ удовлетворил его требования!

Он свернул на Мойку и ускорил шаг, мысленно повторяя про себя все то, что собирался сказать своему знаменитому другу. Меньше всего ему хотелось, чтобы разговор принял недоброжелательный характер, однако издатель не был уверен, что сумеет удержаться от этого. Он много слышал о вспыльчивости Пушкина и теперь предчувствовал, что ему доведется испытать ее на себе.

С этими грустными мыслями Смирдин добрался до двенадцатого дома. Еще раз скорбно вздохнув о своей нелегкой издательской доле, он поднялся на крыльцо дома Пушкиных и позвонил. Дверь долго не открывали, и он начал было надеяться, что дома вообще никого нет. Семейство знаменитого поэта могло гулять в полном составе, а прислуга – разъехаться по городу с какими-нибудь поручениями, и тогда ему, Смирдину, можно было бы с чистой совестью возвращаться домой, отложив неприятный визит на неопределенное время. Ему уже почти хотелось этого, но за дверью наконец послышались шаги, и она распахнулась. Александр Филиппович издал еще один разочарованный вздох.

– Александр Сергеевич дома? – спросил он впустившую его горничную.

– Да-с, проходите! – ответила она, и издатель шагнул в длинный полутемный коридор.

Девушка хотела проводить его, но он вежливо ответил, что знает, где искать кабинет хозяина, и заспешил к ведущей на второй этаж лестнице. По дороге он больше никого не встретил, хотя из-за дверей, мимо которых издатель шел, до него доносился то женский смех, то веселый детский голосок. В доме кипела, ни на минуту не стихая, интересная и полная маленьких радостей жизнь. И только за дверью кабинета главы этого семейства царила спокойная тишина. Смирдин постучал, дождался недовольного «Войдите!» и заглянул в не слишком аккуратно убранную комнату, где рождались на свет все те произведения, которые в последние годы приносили ему такой высокий доход.

Пушкин сидел за столом, как обычно заваленном бумагой – чистыми листами, исписанными, залитыми чернилами или скомканными. Эту картину Смирдин видел каждый раз, когда бывал у своего автора в гостях, и она всегда вызывала у него чуть насмешливую улыбку. Но раньше он приходил сюда для приятной дружеской беседы, теперь же предстоял серьезный и деловой разговор. Видимо, это очень явно было написано у него на лице, потому что хозяин кабинета, встретивший гостя приветливой улыбкой, тоже посерьезнел и, вскочив со стула, указал ему на обтянутый красным бархатом диван в углу:

– Присаживайтесь, Александр Филиппович! Чем обязан? Хотя можете не отвечать, знаю! Вы за рукописью пришли, за главой!

– Да, совершенно верно, – вежливо, но твердо ответил Смирдин, присаживаясь на диван. – Когда вы изволите мне ее предоставить, Александр Сергеевич?

«Сейчас он мне скажет, что глава еще не готова, и что я тогда буду делать? – беспокоился издатель про себя. – Не заставишь же его снова сесть за стол и дописывать ее прямо сейчас, при мне! А хорошо, если бы можно было так с авторами поступать!..»

Однако, вопреки его ожиданиям, Пушкин заявил в ответ совсем другое:

– Александр Филиппович, вы знаете, глава уже закончена, и я собирался вам ее послать, но… Понимаете, моя жена настаивает на других условиях оплаты… А спорить с женой – дело крайне неблагодарное и даже опасное, сами знаете!

Смирдин неопределенно пожал плечами. Он не был женат, а потому не мог судить о том, насколько рискованно спорить с супругой, но готов был поверить Пушкину на слово. К тому же гораздо больше семейных проблем Александра Сергеевича его волновали собственные издательские дела.

– Я принес вам деньги за рукопись, – сказал он. – Пятьдесят золотых червонцев, как мы и договаривались. Надеюсь, вы помните об этом? – уточнил издатель со все возрастающим беспокойством.

– Я все помню, но вы все-таки сначала поговорите с моей супругой, – голос Пушкина стал вдруг чуть ли не умоляющим. – Она очень хочет сказать вам пару слов, а я не могу отказать ей в такой мелочи. Сделайте мне такое одолжение, пожалуйста!

– Что ж, с удовольствием, – не стал спорить Смирдин.

– Буду очень вам благодарен! – заверил его Пушкин и распахнул дверь своего кабинета.

Предчувствуя неладное, Александр Филиппович снова вышел в коридор и, оглянувшись на хозяина, уставился на него вопросительным взглядом. Пушкин указал ему на дверь в самом конце коридора и, как показалось Смирдину, ободряюще ему улыбнулся, словно за этой дверью его ожидало какое-то ужасное испытание.

К комнате жены Пушкина издатель подходил с еще большей опаской, чем только что – к дверям их дома. Он робко постучал, но на этот раз дверь открылась почти сразу. Еще одна молодая горничная почтительно поклонилась ему и отступила в глубь светлой и уютной комнаты.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна! – шагнув следом за ней и в нерешительности остановившись на пороге, тихо произнес Александр Филиппович.

– Добрый день! – отозвался из дальнего угла комнаты совсем юный женский голос.

Супругу одного из самых знаменитых в России писателей Смирдин видел впервые в жизни, но о ее красоте был наслышан. Теперь же ему стало ясно, что все, кто обсуждал прекрасную внешность Натальи Николаевны Пушкиной, не только не преувеличивали, но даже наоборот – в действительности она выглядела еще невероятнее. Правда, смущенному издателю супруга поэта показалась не только красивой, но еще и очень важной, как будто даже высокомерной…

Она стояла перед высоким трюмо, на котором тускло поблескивало множество хрустальных флаконов неизвестного Александру Филипповичу назначения. Длинные, чуть волнистые темные волосы, свободно рассыпавшиеся по ее плечам, и белоснежная атласная нижняя юбка выгодно оттеняли легкий нежно-розовый румянец на щеках. Горничная, впустившая гостя в комнату, вернулась к хозяйке и остановилась рядом с ней, ожидая дальнейших приказаний.

– Одну минуточку, Прасковья, – сказала ей Пушкина и решительно взглянула в глаза Смирдину: – Здравствуйте, Александр Филиппович! Вы пришли…

– Я пришел за рукописью вашего мужа, – торопливо заговорил издатель, уже не сомневающийся в том, что ему предстоит серьезная борьба с хозяйкой дома.

– Да, я знаю. – Огромные темные глаза Пушкиной вновь решительно сверкнули. – Но я не могу отдать вам эту рукопись. И не отдам, если вы не станете по-настоящему ценить моего мужа и то, что он пишет!

– Разве я его не ценю?! – вспомнив гонорар, врученный Александру Сергеевичу за предыдущую «онегинскую» главу, изумился Смирдин.

– Вы не цените его совершенно, – жестко отчеканила молодая дама. – Он пишет круглыми сутками, из-за стола не встает, его читают по всей стране! И такая работа, по-вашему, заслуживает пятидесяти золотых за главу?! Да меньше чем за сто я вам эту рукопись не отдам! Так и знайте.

С этими словами Наталья снова отвернулась к зеркалу и стала внимательно изучать отражение своего прекрасного лица. Горничная взялась за завязки ее корсета, сделанного из такого же белого атласа, что и юбка, и принялась его зашнуровывать. Смирдин отступил назад. В тот момент он сам поверил, что платит Пушкину слишком мало и вообще несправедлив к нему.

– Как вам будет угодно, сударыня, – пробормотал издатель, тщетно пытаясь снова встретиться взглядом с этой холодной и жестокой красавицей. – Я принесу сто червонцев сегодня же! Но и рукопись нужна мне срочно!

И его мечта сбылась. Наталья Пушкина опять повернулась в его сторону и одарила его такой теплой и радостной улыбкой, какой ему никогда не улыбалась ни одна женщина.

– Спасибо вам, Александр Филиппович! – воскликнула она, прижав руки к груди. – Спасибо! Я очень надеюсь, что вы поняли меня правильно. Такие таланты, как Александр Сергеевич, надо ценить!

– Разумеется, вы правы, сударыня… С вашего позволения… – Александр Филиппович поклонился и выскочил из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь. Громко вздохнув, он развел руками, словно извиняясь перед самим собой за то, что так быстро сдался.

За его спиной раздался тихий смешок. Смирдин оглянулся и увидел сочувственно улыбающегося ему Пушкина.

– Теперь понимаете меня? – спросил тот своего окончательно растерявшегося гостя.

– Ох, понимаю!.. – с не меньшим состраданием отозвался издатель. – Отказать госпоже Пушкиной – преступление!

– Вот видите! – кивнул поэт. – И главное – это в принципе невозможно, как ни старайся! Особенно когда ей нужно заказать себе новое бальное платье…

Они двинулись по коридору, вздыхая и обмениваясь понимающими взглядами. Пушкин предложил Смирдину пройти в гостиную и выпить вина, но тот отказался: теперь ему надо было спешить, чтобы успеть сходить в свой магазин за деньгами и вернуться. Поэт проводил его до дверей, и, прощаясь, они еще раз кивнули друг другу с самым заговорщицким видом. А потом издатель зашагал по набережной, все быстрее удаляясь от дома Пушкиных, а Александр вновь поднялся на второй этаж и постучал в будуар жены:

– Натали́, можно к тебе? Расскажи мне, что ты сделала с бедным моим тезкой!

– Заходи! – Пушкина, уже плотно затянутая в корсет и одетая в светло-лиловое платье для прогулок, сидела перед трюмо одна. Горничная куда-то вышла, но судя по тому, что волосы у Натальи все еще оставались распущенными, должна была скоро вернуться, чтобы сделать ей прическу. – Твой тезка обещал тебе сегодня сто червонцев, – сказала она, и лицо ее приняло виноватое выражение. – По-моему, он меня испугался… Зато теперь мы и квартиру оплатим, и Маше купим теплую одежду на зиму.

– Это все замечательно, но не слишком ли много мы требуем? – с некоторым беспокойством спросил Пушкин.

– Саша, это не много… – Наталья вдруг хитро прищурилась: – Летом нам понадобится еще больше денег. Не только на дочь… но и на сына.

– На… сына? – Александр не сразу понял, что она имеет в виду, и Наталья почти минуту торжествующе улыбалась, глядя в его удивленные глаза, пока, наконец, он не догадался, в чем дело, и не бросился обнимать ее.

– Смотри же, в этот раз ты будешь меня слушаться! Не как в прошлом году, когда мы ждали Машу! – предупредил Пушкин жену, все еще прижимая ее к себе. – Будешь много гулять, а на балы ездить, только если совсем нельзя будет отказаться.

– Как скажешь, Саша! – пообещала супруга, но улыбка на ее лице оставалась легкомысленной. – Я только в декабре один раз съезжу… Мне тетушка Екатерина обещала подарить новое платье…

Александр притворно закатил глаза и рассмеялся.

Глава XVI

Россия, Санкт-Петербург, Каменный остров, 1836 г.

Вот уже третий месяц Наталья Пушкина почти каждое утро просыпалась от веселого щебетания птиц за окном и от пробившегося в щель между шторами и упавшего ей на лицо теплого солнечного луча. Она вскочила с кровати и, на цыпочках подбежав к окну, раздвинула занавески. За окном колыхалось свежее зеленое море летней листвы, трепетавшей даже при самом слабом ветерке. В редких просветах между густо растущими листьями сверкало красноватое утреннее солнце и поблескивала искрящаяся под его лучами Нева. День опять обещал быть ясным и жарким – столица как будто бы забыла о своей постоянной мрачности и пасмурности и решила как следует побаловать людей настоящим летом! «Хотя, кажется, кто-то из горничных жаловался на плохую погоду», – смутно припомнила вдруг Наталья и пожала плечами. Может, и так. Может, и правда это лето было не таким уж солнечным, но у нее в памяти остались только погожие дни! Что и неудивительно – ведь все эти месяцы она была так счастлива… Снимать дачу на Каменном острове было просто замечательной идеей, здесь так хорошо, так весело и в то же время спокойно! Хотя, конечно, стоило это недешево, иначе они с Александром и малышами смогли бы провести здесь все лето и даже начало осени, а так им скоро придется уехать отсюда в квартиру на Мойке… Ну, да ничего, финансовые трудности – не настолько страшная беда, чтобы они не смогли с ними справиться! Чем она, Наталья, и займется сразу же после возвращения домой…

Молодая женщина полюбовалась еще немного просвечивавшими сквозь ветки бликами на воде и отступила от окна. Не стоило терять времени – надо было звать горничную и одеваться, чтобы пораньше отправиться на прогулку. Наталья потянулась к шнурку звонка, но не успела его дернуть: в дверь постучали.

– Натали, к тебе можно? – услышала она голос мужа.

– Нужно! Через две минуты! – отозвалась молодая женщина и, подбежав к зеркалу, принялась торопливо расчесывать растрепавшиеся за ночь длинные волосы. И лишь после того как они ровной темно-каштановой волной легли ей на плечи, она распахнула дверь и улыбнулась терпеливо ждущему на пороге Александру:

– Рано ты сегодня проснулся!

– Ты тоже, – улыбнулся он в ответ, целуя ей руки и одновременно захлопывая за собой дверь.

– Дети уже встали? – спросила Наталья, усаживаясь в одно из кресел и жестом приглашая мужа занять другое, напротив.

Александр кивнул, и его лицо приняло хитрое выражение:

– Встали, гуляют с няньками и собакой.

– А Катя и Саша?

– Уехали что-то купить. – Пушкин чуть заметно поморщился, говоря о старших сестрах жены, уже два года живших вместе с ними в Петербурге и, вопреки ожиданиям их матери, до сих пор не нашедших себе женихов. Александр изначально был не в восторге от этой идеи – им с Натальей и так редко удавалось побыть наедине, но спорить с грозной Гончаровой-старшей по-прежнему было очень вредным занятием. Пришлось уступить в надежде, что рано или поздно Александра и Екатерина все-таки выйдут замуж и станут жить отдельно от младшей сестры.

– Так мы одни остались? – уточнила Наталья.

– Да. В доме, кроме нас, никого. – К Пушкину снова стало возвращаться хорошее настроение.

– А дети давно ушли гулять?

– Минут десять назад. Их не будет часа два, – заверил ее супруг, и она расплылась в улыбке. Два часа – целых два часа! – они могли побыть наедине, не отвлекаясь друг от друга! В последние месяцы, после того как на свет появилась их младшая дочь Наташа, это случалось всего раз или два!

Уже в следующую минуту супруги сидели вдвоем в одном глубоком кресле, крепко обнявшись. Наталья уткнулась лицом в плечо Александру, прижалась к нему и почувствовала, как ее густые непослушные волосы, словно живые, пытаются освободиться от сдерживающих их шпилек. Она замерла, стараясь не двигаться и даже не дышать, чтобы все-таки сохранить прическу, но Пушкин провел ладонью по ее голове, и первая шпилька покинула свое законное место, с тихим звоном упав на паркет. Еще через несколько мгновений за ней последовала вторая, а потом и третья.

– И зачем я волосы прибирала?.. – с трагическим видом вздохнула Наталья, еще крепче прижимаясь к мужу.

Ответить ей Александр не успел. За окном внезапно что-то сверкнуло, и не успели супруги понять, что происходит, как загрохотал гром, и по оконному стеклу в бешеном темпе застучали крупные капли дождя.

– Ну вот… – капризно поджала губы Наталья. – Не быть нам сегодня вдвоем, сейчас дети вернутся…

Пушкин тоже казался раздосадованным, однако вскоре его лицо снова озарилось улыбкой.

– Значит, будем играть с детьми, дорогая, – сказал он, и в его глазах заблестела так любимая Натальей хитринка, с которой он всегда развлекал и их собственных, и чужих малышей.

Его супруга вздохнула, однако слишком расстроенной все же не выглядела, она тоже любила проводить время с детьми. Однако перед тем как встать, поправить прическу и выйти встречать возвращающихся с несостоявшейся прогулки малышей и их нянек, Пушкина успела подарить мужу быстрый, но полный страсти поцелуй.

А потом они вместе спустились на первый этаж – прямо навстречу промокшим, но довольно смеющимся Маше и Саше. Увидев родителей, те бросились к ним со всех ног, торопясь рассказать, как они гуляли, как услышали гром и испугались, как больше всех испугалась их любимая легавая и как все вместе они спешили домой, чтобы не намокнуть и не простудить младших Гришу и Наташу. Через минуту Маша висела на шее у отца, Саша обнимал присевшую перед ним на корточки и обхватившую его руками мать, и оба они, перебивая друг друга, делились с ними своими впечатлениями. Две молоденькие няньки, Прасковья и Татьяна, державшие на руках младших детей, поглядывая на все это, неодобрительно поджимали губы и качали головами. Обе давно пришли к выводу, что их господа безнадежно разбаловали своих детей, и поначалу не стеснялись сказать Наталье, какое ужасное будущее ждет бедных Марию и Александра-младшего, когда они вырастут. Но беспечная мать в ответ на эти упреки только смеялась и напоминала девушкам, как они сами были детьми и любили играть вместе с ней в Полотняном заводе. Татьяну с Прасковьей разговоры об их детской дружбе и совместных шалостях смущали, и вскоре они перестали делать Наталье замечания, хотя между собой по-прежнему говорили о том, что детей надо воспитывать в большей строгости.

Старшие дети, между тем, продолжали радостно смеяться и визжать, прыгая вокруг родителей. Наталья взяла на руки трехмесячную Наташу, ее супруг подхватил годовалого младшего сына, и все семейство неторопливо направилось вверх по лестнице в детскую.

– Ну что, мои милые Машка, Сашка, Гришка и Наташка? Во что будем сегодня играть? – поинтересовался по дороге Александр Сергеевич.

– В грозу!!! – в один голос закричали Маша и Гриша, все еще находящиеся под впечатлением от только что пережитого страха перед молниями и громом.

– Интересно, как вы собираетесь в нее играть… – с сомнением в голосе пробормотала мать.

– Ну что ты, Натали́, мы сейчас придумаем, как можно играть в грозу! – уверенно заявил Пушкин, вызвав у детей новый радостный вопль. Они в отличие от матери ни минуты не сомневались, что отец будет играть с ними и в эту игру, и в любую другую. Еще не было такого случая, чтобы он чего-то не знал или не умел!

– Сейчас у нас тут будет гроза не хуже, чем на улице! – пообещал детям Александр Сергеевич, открывая дверь их комнаты и пропуская вперед жену с маленькой дочерью на руках.

– Что-то мне уже страшно, – улыбнулась Наталья.

Маша выбежала на середину комнаты, опрокинув попавшийся ей на пути крошечный деревянный стульчик. Саша погнался за ней, пытаясь поймать за кончик ее длинную тоненькую косичку. Прежде чем мать успела пресечь его «преступный замысел», он схватил сестру за косу и дернул. Детскую огласил новый, теперь уже обиженный вопль.

– Саша, не смей так делать, как не стыдно, сейчас же попроси у Маши прощения! – принялась выговаривать сыну Наталья. Маша тем временем забежала за спину к отцу и оттуда, незаметно для всех, стала строить провинившемуся брату злорадные рожицы. Годовалый Гриша, увидев это, сначала испуганно нахмурился, но потом, словно почувствовав, что родители и старшие брат с сестрой веселятся, неуверенно засмеялся. И только самая младшая Наташа пока еще не понимала, что происходит вокруг. Но она видела, что ее мать рядом, и поэтому тоже была спокойна и счастлива.

В детскую заглянула одна из нянек, привлеченная шумом и криками. Увидев отца семейства, который вместе с женой и детьми весело возился на ковре посреди комнаты, она недовольно покачала головой, но промолчала и, тихо прикрыв дверь, отступила в коридор. Счастливые родители и дети даже не заметили ее появления. Саша больше не шалил, Маша перестала на него обижаться, и теперь всем шестерым было по-настоящему весело. Старшие дети звонко смеялись, младшие визжали от радости.

– Вот и поиграли в грозу – по крайней мере, грома было предостаточно! – улыбнулся Пушкин, когда все немного успокоились и притихли.

Наталья села в кресло с маленькой Наташей на руках, и девочка, прижавшись к матери, закрыла глаза, собираясь задремать. Старшие дети, усевшись вокруг маленького столика, принялись рассматривать потрепанную книжку с картинками. Вид у них при этом был такой серьезный и «взрослый», что родители, глядя на них, с трудом сдерживались, чтобы не засмеяться.

– Ты точно так же со своими приятелями газеты читаешь, – шепнула Наталья мужу. – Но они же ни разу вас за этим занятием не видели! Где такому научились?

– Это у них в крови, – так же шепотом ответил Пушкин. – Они же – мои дети!

– А я, что же, к ним вообще отношения не имею? – притворно нахмурилась Наталья.

– Ну что ты?! Когда Наташка чуть подрастет, они с Машкой будут так же, как ты, перед зеркалом вертеться и наряжаться! – пообещал ей Александр.

– Да, этого уже недолго ждать… – Наталья посмотрела на уснувшего у нее на руках ребенка, потом перевела взгляд на сидящую рядом с братьями старшую дочь. – Давно ли Маша такой же была?

В ее голосе звучало сожаление о том, что дети становятся старше и самостоятельнее. Еще немного, и она не сможет носить на руках никого из них, и играть им будет интереснее друг с другом, а не с ней. А потом уже и приласкать их будет сложно, так просто не дадутся…

– У нас еще девочки будут, и еще мальчики, – угадав мысли жены, подбодрил ее Александр. – Тоже сначала будут маленькими совсем, а потом вырастут…

Самого его то, что дети не остаются малышами на всю жизнь, только радовало. Чем старше становились Маша и Саша, тем интереснее было им что-нибудь рассказывать и отвечать на их вопросы, и Пушкин с нетерпением ждал, когда он сможет разговаривать о чем-нибудь со всеми четырьмя детьми сразу. А потом их – как же он на это надеялся! – и правда, наверное, станет больше, и младшие тоже будут подрастать и присоединяться к старшим.

– Интересно, а будут ли они читать мои книги?.. – спросил он задумчиво.

– А как же иначе? Будут, конечно! – заверила его супруга. – Маша скоро станет достаточно большой для твоих сказок. А потом и остальные…

Александр представил, как дети слушают «Мертвую царевну» или «Золотого петушка». Им читает Натали́ или кто-нибудь из няней, а может, подросшая Маша уже сама читает младшим братьям и сестре, изредка запинаясь на незнакомых словах… Думать об этом было странно и даже как-то тревожно. С похожим чувством он всегда относил в издательство новые рукописи и ждал «приговора» от цензоров.

– Остается только надеяться, что им понравится, – усмехнулся Пушкин, – и они не скажут, что я написал какую-то глупость.

– С чего бы вдруг им так говорить? – удивилась Наталья.

– А мало ли… – вздохнул Александр. – Я вон тоже над дядиными стихами когда-то посмеялся… А он хорошо писал, ты бы знала как!

– Я знаю, ты мне давал его стихи, – напомнила ему жена. – Давно, в первый год после нашей свадьбы, кажется…

– Да, верно! Я и забыл уже… – На лице Александра расплылась теплая улыбка. – Теперь вспомнил – тебе ведь его стихи тоже понравились?

– Конечно. И те стихи, что твой братец Лев пишет, тоже.

– Значит, и моя писанина понравится им? – Пушкин кивнул на старших детей, опять о чем-то заспоривших и тянувших красочную книжку каждый в свою сторону.

– Думаю, понравится, – улыбнулась Наталья. – Но даже если нет – они тебе скажут об этом, как ты сказал своему дяде, что тебе не все нравится в его стихах. И вы сможете побеседовать о твоих вещах и вообще о поэзии.

Она осторожно, боясь потревожить уснувшую у нее на руках дочь, встала с кресла и подошла к самой маленькой из стоявших в детской кроваток. Александр пошел следом за ней, не спуская глаз со спящего ребенка. Он изо всех сил старался представить себе, как будет обсуждать с этой девочкой или с ее старшими сестрой и братьями собственные стихи, трагедии и повести, но даже его богатое, ни разу не отказывавшее ему воображение теперь было бессильно.

– Что ж, пусть они меня критикуют, – шепнул Пушкин жене, когда она выпрямилась, положив маленькую Наташу в кровать и накрыв ее расшитым шелковыми узорами одеяльцем. – От них я все вытерплю. Лишь бы читали!

– Да, это самое главное, лишь бы прочитали, – согласилась Наталья. – Но тебя они точно будут читать, – заверила она супруга, а потом вдруг добавила еле слышно, словно обращаясь не к Александру, а разговаривая сама с собой: – Тебя – будут… В отличие от меня…

Однако Пушкин прекрасно расслышал ее шепот и уставился на жену в полном изумлении – в первый момент ему даже показалось, что он неправильно ее понял.

– В отличие от… тебя? – переспросил он в полный голос, и Наталья тут же испуганно приложила палец к губам, кивая на младшую дочь. Пушкин, спохватившись, зажал себе рот ладонью, но эти предосторожности были лишними. Наташа не проснулась, а трое старших детей продолжили листать книжки.

– Маша, мальчики, – наклонилась к ним мать. – Сейчас к вам придет няня Татьяна, и скоро вы пойдете обедать. Ведите себя хорошо!

Гриша и Саша рассеянно кивнули, занятые картинками, но их старшая сестра посмотрела на мать совершенно взрослым взглядом и серьезно проговорила:

– Мы будем слушаться, маменька.

– Умница! – Александр погладил ее по голове, потом приласкал сыновей и вместе с женой вышел из детской.

– И летит же время, вроде недавно утро было – и скоро уже обед, – вздохнула Наталья. Голос ее звучал небрежно и легкомысленно, словно она вела одну из своих обычных светских бесед с гостями.

Но собственного мужа она этим тоном обмануть не могла.

– Рассказывай, что ты имела в виду? – потребовал он, как только они оказались в коридоре. – Что такое ты пишешь, что могли бы прочитать наши дети? Сознавайся – ты тоже что-то сочиняешь?

– Да нет, – непринужденно улыбнулась Наталья, глядя при этом не в глаза Александру, а куда-то чуть в сторону, словно бы мимо него. – Это я пошутила. Не бери в голову!

– Натали, – укоризненно покачал головой Пушкин, – я же вижу, что ты лукавишь! Что у тебя за секреты от меня, что за тайны? Неужели моя жена тайком от меня предается порочной страсти стихосложения?!

Он нахмурил брови, пытаясь придать своему лицу суровое выражение. Выглядело это так комично, что Наталья, мгновенно позабыв свое смущение, широко заулыбалась.

– Признавайся, несчастная! – еще сильнее нахмурился Александр, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Его жена еще раз глубоко вздохнула, и лицо ее опять приняло смущенное и немного виноватое выражение.

– Признаюсь. Был такой грех, – растерянно развела она руками.

«Делай со мной что хочешь!» – как будто бы говорил весь ее вид. И Пушкин, разумеется, не удержался от того, чтобы сделать именно то, что ему больше всего хотелось – он прижал супругу к себе и поцеловал ее так крепко, словно это был их самый первый поцелуй.

– Идем к тебе, – сказал он через пару минут. – Покажешь мне, что ты сочинила?

– Ммм… нет. – Наталья выпрямилась, поправила растрепавшуюся прическу и неуверенно покачала головой: – Пока не покажу, Саша. Прости, но… нет, не сейчас.

– Ты что же, стесняешься меня? – удивился Александр.

Наталья не ответила, но даже в полумраке коридора стало видно, как ее лицо залилось румянцем. Пушкин попытался вспомнить, боялся ли он когда-нибудь показывать свои стихи друзьям или родным. Кажется, такого в его жизни не было вообще… Будучи совсем маленьким ребенком, он, когда ему удавалось срифмовать две фразы, тут же сообщал их нянькам, матери, дяде и вообще всем взрослым, которые оказывались в тот момент рядом с ним. Позже, в лицее, тоже сразу читал написанное кому-нибудь из друзей, а потом они и сами начали спрашивать у него, не сочинил ли он что-нибудь новое, и просить, чтобы он это прочитал. Так все и продолжалось до сих пор, с той лишь разницей, что в числе просивших у Александра новые произведения были теперь еще и издатели. Дать кому-нибудь почитать свою рукопись или продекламировать вслух стихотворение было для него самым обычным делом.