Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Как ты, дорогая? – спросил он, улыбаясь и не сводя с жены любящего взгляда.

– Спасибо, все хорошо, – ответила она в своей обычной манере. – Я только хотела узнать, не получил ли ты каких-нибудь вестей из Вятки?

– Пока еще нет, – вздохнул Ланской, – но и времени прошло не так много. Письма оттуда обычно идут долго.

– Да, конечно, я понимаю, – кивнула Наталья, но лицо ее стало еще более грустным.

Генерал Ланской поднялся со стула, подошел к супруге и осторожно, словно перед ним была хрупкая статуя, обнял ее за плечи.

– Наташа, я же обещал тебе, что сделаю для этого молодого человека все, что в моих силах. Если ответа не будет еще неделю, я напишу новое письмо. Они не смогут постоянно меня игнорировать!

– Я тебе верю и ни минуты не сомневаюсь, что ты делаешь все, от тебя зависящее! – тут же заверила его Наталья Николаевна. – Мне просто очень хочется помочь Салтыкову. В память об Александре, ты же знаешь!

– Знаю… – чуть крепче прижал ее к себе Петр Петрович. – И понимаю тебя очень хорошо, лучше, чем ты, наверное, думаешь.

Они уже не раз заговаривали об этом с тех пор, как вернулись из Вятки. Стоило Наталье Николаевне узнать, что там уже семь лет отбывает ссылку молодой писатель Михаил Салтыков-Щедрин, и она сразу же принялась искать возможности для его помилования. Ее рвение передалось и генералу Ланскому, который попытался использовать все свое влияние, чтобы вернуть «вольнодумца» в столицу. Не то чтобы Петр Петрович сочувствовал всем этим любителям покритиковать власть, но Наталье Салтыков-Щедрин напоминал ее первого мужа, в молодости тоже два раза отбывавшего ссылки, а Ланской был готов на что угодно, лишь бы сделать приятное своей любимой жене.

– Спасибо! – прошептала Наталья. – Я тебе очень благодарна, ты даже не представляешь как!

– Не за что, дорогая, не за что, – вздохнул Петр Ланской и заставил себя улыбнуться.

Благодарность была единственным чувством, которое он мог вызвать у супруги. Любить она все равно продолжала Александра Пушкина – Ланской не сомневался в этом, хотя она ни разу ни словом даже не намекнула на свои чувства к погибшему первому мужу. Но Петру не надо было намеков, чтобы это понять, – он слишком сильно любил ее сам.

Глава XXIII

Франция, Сульц, фамильный замок семьи Дантес, 1865 г.

Этот древний замок с крышей из фиолетовой черепицы внешне почти не изменился за более чем два с половиной века своего существования. По-прежнему каждое утро распахивались тяжелые ставни на окнах, по вечерам за розовыми занавесками начинали светиться неяркие огоньки свечей, а вокруг дома шумели на ветру вековые деревья. Замок, казалось, не старел и не ветшал, из года в год сохраняя свой гордый торжественный вид, какой и положено иметь старинному родовому гнезду.

Но внутри все выглядело немного иначе. Замок медленно, но неумолимо старел, и даже переделка и обновление его стен и лестниц, проведенные в недалеком прошлом одним из прежних хозяев, не могли остановить это старение. Паркет на полу и ступеньки с каждым годом все громче скрипели при каждом шаге его обитателей, двери вторили им еще более неприятным скрипом и закрывались недостаточно плотно, в коврах и портьерах тайно жила моль, которую не удавалось вывести никакими средствами… Правда, молодые дети хозяина замка редко обращали внимание на такие мелочи. А вот старый хозяин, с каждым годом все медленнее ходивший по родным коридорам и лестницам, в последнее время все чаще прислушивался к скрипу паркета и недовольно морщился, заметив пятна сырости на стенах.

Скривился Жорж Шарль и теперь, по дороге в столовую, когда бросил привычный взгляд на висящие на стене портреты предков, и с досадой заметил, что и их лица на холстах, и золоченые рамы сильно потемнели. А ведь еще недавно, кажется всего полгода назад, он так же любовался знаменитыми представителями своего рода, и они прекрасно выглядели! Если и дальше так пойдет, то через несколько лет на картинах вообще ничего нельзя будет различить! Видимо, придется искать мастеров, которые могли бы отреставрировать портреты, и сказать слугам, чтобы почистили рамы… Хотя, может быть, это просто в коридоре слишком темно, и ему только кажется, что портреты не в порядке? Или он стал хуже видеть?

Старик поднес свечу поближе к одному из портретов и долго рассматривал покрытое чуть заметными трещинками лицо одного из своих прадедов. Изменилось оно или нет, всегда было таким темным или раньше краски на холсте были ярче, а контуры – четче? Не поймешь… Надо будет велеть слугам вынести картины в гостиную и посмотреть на них при дневном свете… Жорж Шарль Дантес глубоко вздохнул, закашлялся и еще более недовольно поморщился. Также надо будет обязательно приказать вытереть в коридоре пыль – везде, в каждом уголке и за каждой картиной! И тщательно выбить все ковры и гобелены, а то в замке уже дышать нечем! Но в данный момент никого из слуг рядом не было, и хозяин, махнув рукой на картины и ковры, двинулся дальше по коридору. Распоряжения об уборке он отдаст завтра, а теперь время обеда, пора начинать.

В столовой уже сидели обе его старшие дочери, Берта и Матильда, и их мужья, недавно приехавшие к нему погостить, сын Луи-Жозеф и сестра Адель. Все шестеро замерли за столом неподвижно, скрестив руки на коленях, каждый на своем месте. Дочери, как послышалось хозяину замка, о чем-то тихо разговаривали, когда он входил в столовую, но, увидев отца, мгновенно замолчали. Вместе с мужьями, братом и тетей они почтительно поздоровались с остановившимся на пороге главой семейства. Тот в ответ удовлетворенно улыбнулся: все собравшиеся в столовой, как всегда, вели себя подобающим образом, Адель хорошо воспитала его старших дочек и сына, а он сумел найти девушкам подобающие партии! Жаль только, что с третьей дочерью у Адели вышла огромная неудача. Вот и к обеду младшая опять опаздывает, хотя ведь знает, как он, ее отец, относится к такому поведению…

– Где Леони? – сухо спросил старик своих домашних.

Те ответили не сразу. Матильда с Бертой быстро переглянулись и испуганно отвели глаза в сторону. Их отец скривился, сдерживая вспыхнувшую в нем злость. Какими бы ни были послушными эти две девушки, их овечья покорность и страх, который они всегда испытывали, стоило ему рассердиться, часто выводили его из себя. На сестру он даже не взглянул – и без того знал, что она точно так же, как девушки, сжалась в комок и смотрит в пол, стараясь сделаться как можно менее заметной и страстно желая, чтобы брат не стал ее ни о чем спрашивать. Муж Матильды-Евгении, генерал Метман, сделал вид, что смотрит в другую сторону: он тоже успел выучить, что главу семейства лучше не злить. А вот граф Вандаль, всего год назад женившийся на Берте-Жозефине, еще недостаточно хорошо проникся семейным укладом Дантесов. Он безразлично развел руками, давая всем понять, что не видит в опоздании к обеду никакого ужасного преступления. Жорж Шарль, глядя на него, поморщился сильнее обычного.

– Где эта бесстыдница, я спрашиваю?! – крикнул он громче, заставив сестру и дочерей вздрогнуть еще сильнее.

Теперь уже и супруг Берты опустил глаза. Один лишь Луи-Жозеф совсем не выглядел испугавшимся отцовского гнева. Он смотрел на хозяина дома спокойно и даже как-то дерзко, что вызвало у старика новый всплеск раздражения. Единственный сын, мальчик, рождения которого он так долго ждал, – и не имеет к отцу ни малейшего уважения!

– Леони у себя, – ответил юноша, чуть заметно пожав плечами. – Опаздывает немного…

– Она всегда, она мне назло опаздывает! – прикрикнул на него отец, и лица сидящих за столом женщин стали мертвенно-белыми.

Адель и ее старшая племянница Матильда даже придвинулись чуть ближе друг к другу, словно пытаясь сжаться в один испуганный комок, как делают при опасности птенцы или котята. Это не укрылось и от Луи-Жозефа, и он, решив хоть немного разрядить напряженную атмосферу, привстал из-за стола:

– Я сейчас ее позову!

– Нет уж, сиди! – еще громче рявкнул на него отец. – Я сам ее приведу. Я знаю, почему она опаздывает, знаю, чем она сейчас занимается!

Резко развернувшись, он вышел из столовой, с грохотом хлопнув массивной дубовой дверью. От солидного хозяина дома, степенно шествующего по коридорам и лестницам, не осталось и следа. Теперь по замку почти бежал разгневанный старик с всклокоченными седыми волосами и перекошенным от злости лицом. Путь его лежал в дальнее крыло, в самую маленькую из комнат, отведенную, как это всегда полагалось в его семье, младшей из дочерей.

Дверь в эту комнату опять оказалась запертой, что еще больше рассердило Жоржа. Он несколько раз дернул на себя витую медную ручку, громко и совсем не аристократично выругался и забарабанил в дверь кулаком:

– Леони, ты опять запираешься?! Сколько раз я тебе это запрещал! Открой немедленно!

– Я уже иду! – послышался из комнаты испуганный девичий голос. За ним последовали торопливые шаги и щелчок замка. Дверь открылась, и перед хозяином дома появилась худенькая, со слегка вытянутым бледным лицом девушка. На вид ей можно было дать не больше двадцати лет, хотя на самом деле недавно исполнилось двадцать пять. У нее были большие темные глаза, которые теперь смотрели на возмущенного отца с испугом и от этого казались просто огромными. – Простите, я зачиталась и совсем забыла про обед, – прошептала она, виновато опустив голову.

– Зачиталась! – резко повторил хозяин замка, отодвигая дочь с дороги и входя в ее комнату. – Знаю я, кем ты зачиталась! Обо всем с его книжонками забываешь, обо всей семье, о родном отце!!!

– Я уже готова, пойдемте обедать, – усталым голосом отозвалась Леони. – Извините…

Она еще надеялась, что отец поведет ее в столовую и там, при остальных родственниках, не станет продолжать скандал. Но хозяин дома уже слишком разошелся и не хотел останавливаться. Как это всегда случалось с ним в комнате младшей дочери, на него напало особенно сильное раздражение. Об обеде и дожидавшихся его родных он забыл, как и о собственном голоде. Ему нужно было высказать бессовестной дочери все, что он о ней думал. А обстановка в ее комнате с каждой секундой злила его все сильнее. За спиной побледневшей Леони-Шарлотты, уже понимающей, что ей не удастся избежать ссоры с отцом, виднелся висящий на стене портрет – современный, написанный лет тридцать назад, совсем не похожий на те старинные картины, которые украшали коридоры замка. Изображенное на нем лицо было слишком хорошо знакомо отцу Леони, и он дорого бы дал, чтобы никогда его не видеть и не вспоминать о нем. Но это было невозможно: каждый раз, оказываясь в комнате младшей дочери, он встречался взглядом с этим портретом и вздрагивал от страха и ненависти.

Вздрогнул Жорж Дантес и теперь. Он попытался отвести глаза от портрета, но взгляд его упал на письменный стол дочери, и его передернуло еще сильнее. На столе стоял другой портрет – небольшой, набросанный карандашом, в простенькой деревянной рамочке, и с него на хозяина замка смотрел все тот же ненавистный ему враг. Черноволосый и курчавый, с дикими черными глазами. Точь-в-точь такой, каким отец Леони видел его в последний раз без малого тридцать лет назад.

Жорж Шарль глубоко вздохнул, заставил себя успокоиться и, грубо отпихнув дочь плечом, прошел в ее комнату. Ненавистные портреты смотрели на него со всех сторон. А в раскрытом книжном шкафу стояли не менее ненавистные книги – старые, истрепанные чуть ли не до дыр, и совсем новые, недавно вышедшие из типографии. Книги с непривычными для его глаз буквами на корешках – чужими буквами, в его родном французском языке не было большинства из них. Буквами, из которых складывалось ненавистное ему имя. Несколько таких же книг в беспорядке лежало на столе. Почти из каждой торчали шелковые ленточки-закладки, часто по две-три, а то и больше. Один толстый фолиант был открыт и занимал центр стола Леони. С чуть пожелтевших страниц на него смотрели все те же чужие буквы, складывавшиеся в чужие слова, которые он так и не научился понимать.

– Все вокруг завалила этим сумасшедшим! – прикрикнул Дантес на дочь и в сердцах стукнул ладонью по столу.

Пламя стоящей возле карандашного портрета свечи затрепетало и едва не погасло. Леони вздрогнула и отступила к двери, не сводя с отца напряженного, затравленного взгляда. Ее страх окончательно разозлил его. Точно так же на него всегда смотрела мать этой бесстыжей девчонки! Такими же огромными несчастными глазами, виноватыми, как у побитой собаки! Каждый раз, когда он был не в духе, когда она не вовремя приставала к нему со своими противными нежностями, когда рожала ему, одну за другой, ненужных дочерей вместо сына, которого ему так хотелось иметь, когда родила мертвого мальчика… Как хотелось ему в такие моменты ударить ее посильнее, оскорбить побольнее, наказать за то, что она вызывала у него такое отвратительное чувство! Но ему никогда не удавалось по-настоящему обидеть жену – сколько бы он ни кричал на нее, сколько бы ни поднимал на нее руку, она продолжала смотреть на него подобострастным и влюбленным взглядом. Женщина – что с нее взять? Жорж всегда знал, что эти существа не способны ни любить по-настоящему, ни ненавидеть! Сестра Катрин хотя бы была красивой… Правда, и ее нельзя было даже сравнить с Луи, с его «приемным отцом», которого он так давно не видел…

Отогнав некстати нахлынувшие воспоминания, Дантес шагнул к столу Леони. Он не мог как следует уязвить ее покойную мать, зато знал, как причинить самую сильную боль ей самой.

– С глаз долой эти книжки! Хватит!!! – взвизгнул старик и в ярости швырнул на пол раскрытый том. – К дьяволу!!! – Вслед за первой русской книгой на паркет полетели остальные. Вскинулось и тут же погасло пламя свечи, потянулась к потолку тонкая струйка дыма.

– Не смейте! – закричала Леони, заметавшись по комнате. Сначала она бросилась к упавшим книгам, но тут же развернулась и подскочила к отцу, вытянув руки и пытаясь помешать ему сбросить со стола остальные издания.

– Отойди! – ударил ее по руке Дантес и схватил со стола портрет. Задетый им подсвечник с погасшим свечным огарком опрокинулся со звонким стуком, свечка вылетела из своего гнезда и покатилась к краю стола, продолжая дымиться.

– Не трогайте его! Не трогайте!!! – еще громче закричала Леони, и в ее голосе было такое отчаяние, словно отец собирался ударить живого человека, а не портрет. Она рванулась к столу, навалилась на перламутровую поверхность всем телом и успела схватить портрет на мгновение раньше, чем до него дотянулся хозяин замка.

– Ах ты дрянь! – в бешенстве накинулся тот на девушку, но она отскочила в сторону и, прижавшись спиной к книжному шкафу и стиснув в руках портрет, вновь уставилась на своего противника немигающим взглядом. Вот только страха в ее глазах больше не было. Она смотрела на отца с вызовом, ее лицо исказилось от гнева, и казалось, если тот подойдет к ней хотя бы на шаг, она сама бросится на него с кулаками. Нет, она совсем не была похожа на мать, в этом Жорж Шарль ошибался! Катрин всю жизнь была слабой, запуганной и униженной. Леони же только казалась такой. Много лет она, как и мать, боялась отца и подчинялась ему, но в конце концов его требования переполнили чашу ее терпения. Страх и привычка подчиняться исчезли, их вытеснила яростная готовность постоять за себя. А еще – за человека, которого она уважала и которым всегда восхищалась.

Все это ее отец понял за те несколько секунд, что они с Леони-Шарлоттой смотрели друг другу в глаза. Взгляд девушки был таким решительным, что старик не смог долго выдерживать его. Ненавидя себя за собственную слабость, он первым отвел глаза и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. У него не было больше власти над младшей дочерью, он не мог заставить ее думать так, как нужно было ему, не мог запретить ей любить того смуглого кудрявого человека. Она победила.

Впрочем, сдаваться без боя Жорж Шарль все-таки не собирался.

– Не смей так говорить с отцом! – отчеканил он ледяным тоном.

– А вы не смейте брать его книги! – парировала дочь с прежней яростью.

– В своем доме я смею брать любые вещи!

– Его вещи – нет! Как вы можете к ним даже прикасаться, вы, его убийца?!

– Я – убийца?! Ты, конечно, предпочла бы, чтобы он, твой кумир, убил меня! Любящая дочка, нечего сказать!

На мгновение Леони смутилась, и в ее взгляде промелькнуло что-то, похожее на теплое чувство к отцу. Однако Жорж Шарль этого не заметил.

– Я никогда и никому не желала смерти, – холодно произнесла девушка. – Но в его смерти виноваты вы, и только вы. Вы его вынудили устроить дуэль, а потом убили. А он был великим человеком. Так, как он писал, не будет писать больше никто и никогда.

– Что ты знаешь про дуэли и вообще про мужские дела! – вновь вспыхнул Жорж. – Что ты вообще про меня знаешь, девчонка?! Завела себе кумира, русского дикаря, свечки ему ставишь, молишься на него, как на икону!! От родного отца отрекаешься ради этого сумасшедшего! Такая же дрянь, как все женщины, такая же мерзавка!

– Я ни от кого не отрекаюсь, ни от отца, ни от дяди.

– Вот именно! Он – твой дядя! – еще больше разошелся Жорж. – Ты влюбилась в родственника, причем мертвого, ты с ним разговариваешь на его варварском языке, пишешь ему письма и ставишь свечки, как святому! Но теперь – все, мы это безумие прекратим, мы отправим тебя лечиться!!

– Попытайтесь! – усмехнулась Леони и еще крепче прижала к груди отобранный у отца портрет. Взгляд ее стал еще более дерзким. Она поняла, что одержала победу, сумела не сломаться и защитить от отца все, что было ей дорого.

Но хозяин замка внезапно успокоился. Мысль, так неожиданно пришедшая ему в голову во время ссоры с дочерью, с каждым мгновением казалась ему все более привлекательной. Ведь действительно поведение Леони нельзя назвать нормальным! Еще в детстве она стала учить никому не нужный русский язык, читать книги своего дяди сначала в переводе на французский, а потом и в оригинале, накупила разных сборников его стихов и портретов, да еще и сама рисовала это уродливое африканское лицо на каждом клочке бумаги… Постоянно говорит о любви к этому человеку – хотя он приходится ей родным дядей! Да если рассказать все это докторам из психиатрической клиники, они не только не будут против того, чтобы взять Леони на лечение, они потребуют, чтобы Дантес отправил ее к ним! А уж там дочь отучат поклоняться покойникам и влюбляться в родственников.

– Мне и пытаться не надо, я завтра же это сделаю! – объявил он дочери и с победоносным видом посмотрел на портрет в ее руках, мысленно обращаясь к давно убитому противнику:

«Ты думал, что все-таки победил меня, потому что моя дочь любит тебя больше? Как бы не так! Победа будет моей. Леони тебя забудет – а не забудет, так пусть плачет по тебе в больнице! Я, по крайней мере, о тебе больше не услышу!»

Жорж с огромным удовлетворением отметил, что Леони опять смотрит на него со страхом, и, не сказав ей больше ни слова, вышел из полуразгромленной комнаты. С мстительной радостью он захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. Леони не хотела идти обедать – пусть теперь посидит голодная, пусть попитается «духовной пищей», книжками своего проклятого дядюшки!

Спускаясь в столовую, Жорж Шарль вспоминал слышанные где-то рассказы о лечении умалишенных. Их привязывают к кроватям, их заставляют ложиться в ледяные ванны и в кипяток… когда-то такие подробности вызывали у него ужас, но сейчас он лишь остановился на секунду посреди лестницы, а потом снова зашагал вниз.

Сын, старшие дочери и их мужья так и сидели в столовой, дожидаясь его возвращения. Адель куда-то пропала – не иначе, перепугалась, что ей тоже достанется от брата, и спряталась в своей комнате! Ну и пусть тоже сидит без обеда, раз такая трусиха!

– Проголодались? – почти дружелюбно обратился глава семейства к родственникам. – Давайте начнем. Леони просила передать, что не хочет есть.

– Вы поссорились? – тут же спросил Луи-Жозеф.

Жорж Шарль недовольно поморщился. Сын у него не намного лучше Леони, такая же бестактная скотина! Обязательно все испортит!

– Да, мы поссорились, из-за ее любимого поэта, – ответил он, злобно сверкнув глазами. – Она зашла слишком далеко, и я поставил ее на место.

Луи-Жозеф промолчал, но по выражению его лица Дантесу было ясно, что сочувствие сына – на стороне Леони. Остальные присутствующие тоже хранили молчание и, похоже, считали секунды до того момента, когда обед закончится и они смогут разойтись по своим комнатам. Служанка внесла супницу, начала разливать по тарелкам ароматный бульон, и старшие дочери Жоржа Шарля вздохнули с облегчением.

«Ах так, значит? – вновь начал закипать Дантес. – Не хотите слушать о сестре и ее кумире? И не надейтесь – здесь я решаю, о чем мы будем говорить за столом!»

– Леони помешалась на Пушкине, – сказал он громко, помешивая бульон ложкой. – Такая страсть к родному дяде – это меня уже пугает…

– Он нам не родной, он только муж нашей тети, – опять не вовремя влез в разговор Луи-Жозеф.

– Не важно! – отрезал Жорж. – Он, как это ни прискорбно, наш родственник, и все эти страсти Леони недопустимы. Хотя, – он заставил себя сначала улыбнуться, а потом и вовсе расхохотаться, – я этому родственнику, пожалуй, должен быть благодарен! Если бы он не захотел меня убить и не устроил бы поединок, меня не выслали бы из России! И кем бы я сейчас был? Служил бы в каком-нибудь невысоком звании в этих мерзких снегах! А то и вовсе бы уже помер от холода и пьянства! Нет уж, повезло мне, что этот варвар вздумал меня ревновать – благодаря ему я сделал такую блестящую карьеру здесь, дома!

Берта и Матильда молча кивали после каждого его слова: они согласились бы с чем угодно, лишь бы снова не вызвать гнев главы семейства. Мужья дочерей вежливо улыбались – им было все равно, повезло их тестю с высылкой из России и карьерой во Франции или нет. Луи-Жозеф сидел с совершенно непроницаемым выражением лица, и Жорж был уверен, что сын не верит ни одному его слову. «Ну и пусть! – решил он, пробуя уже начавший остывать бульон и протягивая руку к ломтю хлеба. – Пусть не верит, пусть что хочет думает! Плевать мне на это! Я-то знаю, что мне правда очень – невероятно! – повезло тогда в России!»

Он проглотил еще несколько ложек, почти не чувствуя вкуса бульона. Его родные, видя, что он занялся наконец едой, облегченно вздохнули и тоже взялись за ложки – им давно хотелось есть, и они уже не надеялись дождаться, когда можно будет утолить голод. Жорж Шарль тоже распробовал суп и уже с аппетитом прожевал кусок хлебного мякиша. «Мне очень повезло, – снова подумал он про себя. – Моя жизнь удалась как нельзя лучше!»

Он повторял про себя эти слова до самого конца обеда, повторял их и после, поднимаясь в свой кабинет. И поздно вечером, собираясь ложиться спать, он тоже еще раз напомнил себе, как сильно ему повезло. У него была слабая надежда, что, если он будет как можно чаще говорить об этом, ему удастся поверить в свое везение самому.