Текст книги "Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава III

Россия, Москва, Тверской бульвар, 1828 г.

В бальном зале уже собралось не меньше двух десятков гостей, но пока еще в нем было прохладно и совсем не душно. Таша, как обычно, вошла последней, пропустив вперед мать, брата и сестер, поздоровалась с хозяином дома танцмейстером Йогелем и огляделась, выискивая знакомые лица и улыбаясь привычной, выученной еще в детстве светской улыбкой. Правда, через мгновение улыбка стала искренней – юная Гончарова увидела сразу трех приятельниц, которые вместе с ней учились танцам у Петра Йогеля, а потом и еще нескольких его теперешних учениц, с которыми она познакомилась на прошлом балу. Катя и Александра уже спешили к ним с радостными возгласами, и Таша присоединилась к сестрам. Взаимные реверансы и обмен самыми любопытными слухами заняли почти четверть часа. К щебечущим барышням то и дело подходили вновь прибывшие гостьи, и каждая из них стремилась обняться и поделиться интересными новостями с подругами. Сестры Гончаровы, впрочем, больше молчали и слушали других, лишь изредка вставляя в разговор пару-тройку слов. Их знакомые, уже привыкшие к немногословию девушек, в последнее время все реже обращались к ним в разговоре, удостаивая всех троих лишь поверхностными вежливыми взглядами. Таше казалось, что большинство из них не верят, что она и ее сестры могут сказать что-нибудь умное или интересное, и порой ей очень хотелось разубедить в этом своих приятельниц. Но достаточно было ей заметить строгое лицо наблюдавшей за ней матери, стоявшей чуть в стороне, и девушка мгновенно опускала глаза, не решаясь вставить в разговор ни слова. У нее не было уверенности, что какая-нибудь сказанная ею фраза не рассердит старшую Наталью Гончарову.

Впрочем, Таша не слишком расстраивалась из-за невозможности поддержать беседу на званом вечере. «На балу надо танцевать, они для этого придуманы!» – говорила она себе каждый раз, с нетерпением ожидая, когда соберутся все приглашенные и зазвучит музыка. С первым аккордом, с первым реверансом, сделанным пригласившему ее кавалеру, она могла перестать оглядываться на родителей и старших сестер и не думать о том, все ли делает правильно.

Теперь она тоже с тщательно скрываемым нетерпением ждала, когда начнется первый танец. Но время шло, а в зал все входили новые знакомые, с которыми нужно было здороваться и раскланиваться. В этот день у господина Йогеля собралось особенно много гостей, и Таше даже показалось, что он и сам немного растерялся, приветствуя каждого появляющегося в зале. «Должно быть, он думал, что многие не поедут на бал в такую холодную погоду, и поэтому позвал больше знакомых, – пришло в голову юной Гончаровой. – А приглашенные явились все. И неудивительно! Сидеть в такой противный снежный вечер дома совсем тоскливо, лучше уж померзнуть немного, зато потом весь вечер веселиться!» И она вновь набралась терпения, уверенная, что уже совсем скоро в особняк Йогеля приедет последний гость, и долгожданное веселье начнется.

Но пока гости, словно нарочно, продолжали прибывать, и хозяин особняка все быстрее передвигался по залу от одной группки приглашенных к другой. Таша с любопытством следила за бывшим учителем. Ей хотелось, как это обычно бывало на его балах, расспросить его о теперешних учениках и услышать, что раньше у него были гораздо более способные подопечные, а она, Наталья Гончарова, была лучшей из всех. Петр Йогель, правда, говорил это всем барышням, которые занимались у него танцами, и Таша об этом знала, но ей все равно очень нравилось слушать его похвалы. Они всегда звучали так искренне, что она не сомневалась: он действительно считал всех своих учениц самыми способными и старательными. С не меньшим желанием ждали комплиментов от учителя и старшие сестры Гончаровы, тоже время от времени пытавшиеся поймать его взгляд. Но в этот вечер бывших учениц Йогеля ждало разочарование – танцмейстеру было совсем не до них. Он спешил уделить хоть немного внимания каждому из вновь прибывших, а Гончаровым пришлось занимать разговором других когда-то учившихся вместе с ними танцевать девушек. Беседа, как обычно, вертелась вокруг погоды, предстоящих танцев и новых туалетов проходивших мимо по залу дам. Это было не слишком интересно Таше, Александрине и Кате, но зато в таких разговорах они точно не смогли бы случайно ляпнуть что-нибудь неподобающее. А значит, можно было, несмотря на то что Наталья Ивановна Гончарова держалась поблизости и ловила каждое произнесенное дочерьми слово, не только молчать, мило улыбаясь собеседницам, но и вставить в разговор фразу-другую. Чем все три сестры с энтузиазмом и занялись.

– В Лондоне прошлым летом стали украшать шляпы яркими лентами, – рассказывала Екатерина Долгорукова, еще недавно вместе с Ташей разучивавшая сложные движения мазурки. – Из атласа, разных цветов – красными, синими, бордовыми… Очень бы хотелось, чтобы весной эта мода пришла и к нам!

– Яркими атласными? – Александра Гончарова с сомнением поджала губы. – Как-то это слишком вызывающе должно выглядеть, разве нет? Если платье светлое, а лента красная или синяя…

– Нет, ты меня не поняла. Все еще пестрее! – улыбнулась в ответ Долгорукова. – Светлое платье, и на шляпке красная, синяя и еще какая-нибудь лента. По-моему, это красиво!

– Не думаю, – покачала головой Екатерина Гончарова. – Такая пестрота – это должно быть чересчур вульгарно.

Они с Сашей повернулись к младшей сестре, и Таша, чувствуя на себе внимательный взгляд матери, развела руками:

– Да, это излишне ярко. Я бы такую шляпку не надела.

– Ну и зря, летнюю шляпу яркость не испортит! – стояла на своем Долгорукова.

Младшая Гончарова в ответ только вздохнула и сделала вид, что оглядывает зал в поисках еще кого-нибудь из знакомых. На самом деле девушке нужно было увидеть мать, не вызывая у нее подозрений. Эта хитрость ей удалась; скользнув взглядом по стоявшей в двух шагах от нее Наталье Ивановне, Таша с облегчением заметила, что та улыбается, и выражение лица у нее самое что ни на есть благодушное. Она была довольна своими дочерьми, те в разговоре о шляпках не сказали ничего «неправильного», с ее точки зрения. Можно было вести беседу дальше, не опасаясь, что потом, дома, мать будет отчитывать их за неподобающие благовоспитанным барышням речи.

К их компании присоединилось еще несколько бывших учениц Йогеля, и девушки продолжали обсуждать модные вещи. Таша, к которой никто больше не обращался напрямую, слушала разговор молча, время от времени кивая в знак согласия со своими старшими сестрами. А перед глазами у нее были английские шляпки – с длинными разноцветными лентами, алыми, оранжевыми, небесно-голубыми… такими яркими и красивыми! Она прошлась бы летом в такой шляпке по набережной или по аллеям родительских имений. С огромным удовольствием прошлась бы! Но это решительно невозможно. Даже если весной английская мода доберется до Москвы, носить «пестрое и вульгарное» ей никто не позволит.

– Пушкин, Александр Сергеевич! – услышала вдруг младшая Гончарова громкий голос дворецкого и вздрогнула от неожиданности. Как странно – до этого дворецкий чуть ли не каждую минуту сообщал имена приехавших гостей, но она пропускала их мимо ушей, даже если он называл знакомые ей фамилии! А это имя внезапно заглушило и болтовню сестер с подругами, и весь царящий вокруг шум! Может, дело в том, что Таша только что, перед отъездом на бал, вспоминала его стихи и думала о его поэмах?

Девушка осторожно, чтобы не выказывать слишком сильного интереса к новому гостю Йогеля, оглянулась на широко распахнутые двери танцевального зала. Где же он, человек, чьи книги она так часто читала в детстве? Неподалеку от двери стояли несколько незнакомых ей мужчин, каждый из которых мог быть Александром Пушкиным. Однако Ташин взгляд невольно остановился на одном из них, очень сильно выделявшемся на фоне всех остальных. Маленького роста, едва ли не по плечо стоящим рядом офицерам, смуглый, с иссиня-черными кудрявыми волосами и бакенбардами, он был так не похож на других гостей, что казался чужим в зале. Фрак сидел на нем как-то неловко, словно был ему не по росту или вообще с чужого плеча, а двигался этот маленький человечек слишком резко и энергично для спокойного светского вечера. Таше он показался смешным, и она, снова оглядев весь зал равнодушным взглядом, украдкой посмотрела на него еще раз. Нет, этот верткий курчавый брюнет действительно был очень забавным! «Но вряд ли это Пушкин, – подумала Таша, опять поворачиваясь к сестрам. – Такие не пишут стихов о любви, настоящие поэты должны выглядеть совсем иначе! Хотя… откуда я знаю, как они выглядят, я ведь ни разу ни одного поэта не встречала! А вдруг это все-таки он?»

Она бы взглянула на странного гостя еще раз, но краем глаза заметила, что мать снова наблюдает за ней, поэтому о том, чтобы повнимательнее рассмотреть предполагаемого Пушкина, пришлось на время забыть. Таша смогла лишь бросить быстрый взгляд на двух других только что вошедших мужчин, оказавшихся неподалеку от нее. Выглядели они весьма и весьма респектабельно, но юной Гончаровой почему-то вдруг стало ясно, что ни один из них не является поэтом. Хотя если бы ее спросили, почему она так думает, барышня не нашлась бы что сказать. Просто она так чувствовала: эти люди не смогли бы написать и нескольких строк в рифму, а смешной черноволосый господин – мог бы.

К счастью, никто из членов ее семьи и знакомых не догадывался, о чем думает Таша, иначе ей досталось бы еще сильнее, чем за одобрение новой моды. Внезапно в зале зазвучала музыка, и разговоры вокруг смолкли. Все гости прибыли, а если кто и опаздывал, то их решено было не ждать и немедленно начинать бал.

Музыканты заиграли еще громче, гости отхлынули с середины зала к стенам, и Таша затаила дыхание. Громкие радостные аккорды мазурки всегда, с первых же уроков танцев, приводили ее в самое счастливое и торжественное настроение. Музыка означала, что ей больше не надо скрывать свои чувства и мысли, не надо притворяться, не надо каждый миг думать о том, как она выглядит со стороны и не делает ли чего-нибудь предосудительного. Она могла улыбаться и смотреть на своих кавалеров горящими глазами, уверенная, что никто ее за это не осудит. Могла полностью отрешиться от всего, отдавшись мелодии и движениям, зная, что ее будут только хвалить за старания. Никакое другое занятие не делало ее настолько свободной!

Так было и теперь. В центр зала вышла и весело закружилась первая пара – хозяин дома Петр Йогель и одна из его теперешних лучших учениц, юная барышня лет четырнадцати с чуть рыжеватыми завитыми в букли волосами. Таша не знала ее имени, но не сомневалась, что это первый в жизни девушки настоящий бал, так восторженно сверкали ее глаза, когда учитель пригласил ее на танец, и таким сосредоточенным становилось ее лицо во время сложных фигур мазурки. Не так давно Гончарова сама танцевала в этом зале в первый раз и очень хорошо помнила свои чувства в тот день. Поэтому теперь, когда ее бывший учитель со своей юной партнершей пролетели мимо нее, Таша от всей души пожелала девушке не ошибиться в фигурах и станцевать ее первый танец наилучшим образом. А когда танцующие помчались дальше, она вдруг поймала себя на том, что немного завидует незнакомой барышне. Завидует той бурной радости, которую сама испытывала на своем первом балу…

Между тем по залу уже неслись и другие пары. Таша немного выдвинулась вперед, чтобы кавалеры, еще не выбравшие себе партнерш, обратили на нее внимание. Она не сомневалась в том, что ее сейчас пригласят, – еще ни разу не случалось, чтобы она не участвовала в открывающем бал танце. Но уж очень хотелось, чтобы это произошло поскорее – а то ведь и мазурка скоро закончится, и потанцевать она сможет всего минуту-другую!

Долго ждать приглашения младшей Гончаровой, как всегда, не пришлось. Уже на следующем аккорде перед ней словно из-под земли возник высокий молодой человек. Студент Федор Фоминский, уже не раз приглашавший ее на прошлых балах, был большим любителем скучных нравоучительных и сентиментальных разговоров, но танцевал превосходно, и девушка с радостью шагнула ему навстречу. Студент быстро поклонился Гончаровой, она присела перед ним в реверансе, и через секунду они уже были среди других танцующих.

Музыка звучала все громче и веселее. Вокруг мелькали огоньки свечей и лица не приглашенных на танец гостей. Мелькали все быстрее, пока не слились в сплошной блестящий туман, в котором ничего нельзя было разглядеть. Но Таша и не пыталась смотреть по сторонам. Для нее уже не существовало ни зала, ни особняка Йогеля, ни всего остального мира. Были только музыка и танец, был полет над начищенным до блеска и чуть слышно поскрипывающим под ногами паркетом, был юный студент, мастерски ведущий ее в танце навстречу кульминации и последнему аккорду. А больше ей ничего и не нужно…

Но вот музыка стихла, и танцующие замерли там, где их застиг финал мазурки. Эхо скрипок и труб еще звучало в просторном зале, но реальный мир уже снова окружал замечтавшуюся во время танца Гончарову. Но она не слишком огорчилась возвращению из музыкальной сказки, ведь это только первый танец, и впереди будет так много других!

Фоминский подвел Ташу к ее собравшимся в углу родным. Они встретили их улыбками, но по выражению лиц Саши и Кати младшая сестра сразу поняла – обе простояли весь первый танец у стены. Старшие дочери Гончаровых тоже хорошо танцевали, но приглашали их гораздо реже, чем Ташу. И хотя обе девушки смотрели на сестру с искренней радостью за нее, она не могла не чувствовать, что им все-таки немного обидно. Младшая Гончарова попыталась ободряюще улыбнуться им, дать понять, что она уверена: их обеих пригласят в следующий раз! Сестры ответили ей тоскливыми взглядами – сами они не очень-то верили, что будут пользоваться успехом на таком многолюдном балу. Таша в ответ лишь виновато пожала плечами. Не могла же она, в конце концов, отказывать кавалерам, желающим танцевать с ней, чтобы не огорчать Катю с Александриной!

Но внезапно юной Гончаровой стало не до сестер. Она почувствовала на себе чей-то пристальный, очень внимательный взгляд – почувствовала так остро, что даже вздрогнула. В первый момент ей показалось, что на нее опять смотрит мать, и девушка испуганно попыталась сообразить, не сделала ли она чего-нибудь неподобающего? Но нет, как раз в эту минуту Наталья Ивановна вместе с сыном Иваном подошла к дочерям совсем с другой стороны и добродушно улыбнулась Таше. Девушка скромно опустила глаза, а потом украдкой, очень осторожно, оглянулась.

Возле противоположной стены стоял тот самый невысокий черноволосый мужчина, на которого она обратила внимание перед началом танцев и которого приняла за поэта Александра Пушкина. Таша плохо видела на таком расстоянии и не могла как следует рассмотреть выражение его лица, но он, без сомнения, смотрел прямо на нее. И смотрел таким странным взглядом, что Гончаровой стало не по себе. Она уже не в первый раз выходила в свет и привыкла, что ею любуются, но так откровенно ее еще никто никогда в жизни не разглядывал! Таша покосилась на мать и сестер – не заметили ли они такого почти неприличного внимания к ее персоне? Нет, не заметили: Наталья Ивановна что-то наставительно говорила старшей дочери Александре, Катя, как всегда в таких случаях, стояла рядом и кивала в знак согласия с матерью, а Иван со скучающим видом изучал лепнину на потолке. Младшая из сестер поспешила последовать их примеру и тоже поддакнула каким-то словам Натальи Ивановны, не вникая в их смысл. Думала она в эту минуту совершенно о другом – как бы еще раз незаметно оглянуться и проверить, продолжает ли кудрявый господин смотреть на нее, и у кого бы, незаметно от матери, спросить его имя. Однако начало следующего танца на время отвлекло Ташу от этих раздумий: к ней подошел с приглашением сам танцмейстер Йогель.

И снова громкая музыка и сливающиеся в горящие круги огоньки свечей, снова свобода, которую младшая Гончарова обретала, только танцуя. Снова она чувствовала себя то птицей, свободно парящей высоко в небе, то всадником, скачущим галопом по бескрайней степи, то просто порывом ветра над бушующим морем – и была при этом абсолютно счастлива.

Но каждый танец рано или поздно заканчивается. Музыка стихла, вихри света вокруг опять распались на отдельные маленькие огоньки, все остановились, и надо было, присев в реверансе, легким кивком поблагодарить партнера за танец и позволить ему отвести себя к все так же скучающим в углу сестрам. Утешало Ташу лишь то, что это не надолго, пройдет всего несколько минут, и она снова станет частью звучащей вокруг музыки.

Оказавшись рядом с Катей и Александрой, она принялась искать глазами куда-то отошедших мать и брата – и снова поежилась, ощутив на себе уже знакомый внимательный взгляд курчавого гостя.

– Саша! – подошла она почти вплотную к старшей сестре. – Ты слышала – сегодня приглашен Александр Пушкин! Мы его стихи учили, помнишь?

– Помню, конечно! – отозвалась Александрина Гончарова. – Мы с Катей тоже очень удивились, когда узнали, что он здесь!

– Да, и господин Йогель обещал нам его представить, – добавила Екатерина.

«Оказывается, если тебя не приглашают на каждый танец, это тоже имеет свои преимущества!» – отметила про себя Таша и как бы случайно оглянулась в ту сторону, где до этого стоял изучавший ее брюнет. Как она и ожидала, он все еще оставался на том же самом месте, но теперь уже не смотрел на нее, а разговаривал с только что подошедшим к нему хозяином дома. Они обменялись несколькими фразами, а потом танцмейстер Петр Йогель повел его в угол к молодым Гончаровым.

– Наверное, это и есть Пушкин, вон они сюда идут! – шепнула Таше Александра.

Младшая сестра молча кивнула. В том, что рядом с ее учителем шел тот самый поэт, чьи произведения ей запрещали читать, она уже не сомневалась.

Глава IV

Россия, Москва, Большая Никитская улица, 1829 г.

Сколько раз он уже прошел туда и обратно по этой улице? Александр Пушкин давно сбился со счета. Он вышел из дома около полудня, а теперь время приближалось к четырем часам. Кажется, с тех пор он и не присел ни разу – только ходил мимо дома Гончаровых то по одной, то по другой стороне улицы, стараясь не слишком явно поглядывать на их окна. Удавалось ему это с трудом. Даже если Пушкин специально отворачивался от скромного светлого особняка, в котором скрывалась Наталья, оказавшись рядом с ним, он не выдерживал и все-таки бросал в его сторону быстрый и робкий взгляд.

За четыре месяца, прошедшие с тех пор, как он в первый раз увидел Наталью Гончарову на балу у Йогеля, Пушкин выяснил об этом доме и его обитателях все. Ему рассказали и о хозяине дома Николае Афанасьевиче Гончарове, и о его супруге, и об их шестерых детях, и обо всех остальных родственниках. Александр знал, что Николай Афанасьевич тяжело болен и что болезнь его из разряда душевных, поэтому уже давно не появляется в обществе. Поначалу Пушкину рассказали, что с ума Гончаров начал сходить после того, как упал с лошади и сильно ударился головой, но позже до него дошел другой слух – что причина болезни отца Натальи – самое обыкновенное пьянство. Какое из объяснений было правдой, Пушкин не знал, но сильно подозревал, что верен второй слух. Слишком уж старательно, как он выяснил, Наталья Ивановна Гончарова скрывала все, что касалось здоровья ее мужа, слишком уж глубокой тайной было окутано все связанное с ним. Да и ее собственный жестокий нрав легко объяснялся именно пьянством супруга – Пушкин встречал такие семейные пары, хотя и не в высшем сословии. И теперь он испытывал по отношению к Наталье Ивановне не только обиду, но и сострадание. Хотя гораздо больше сочувствия вызывала у него младшая Наталья. Хотелось не просто всегда быть с ней, хотелось еще и помочь ей вырваться из семьи, в которой она была вынуждена жить в страхе перед собственным отцом. Да еще, наверное, каждую минуту опасаться сказать о нем что-нибудь лишнее и получить за это порицание от матери. Во всяком случае, во время их с Натальей коротких встреч на концертах в Благородном собрании у Александра создалось именно такое впечатление.

Но, для того чтобы помочь юной Гончаровой, Пушкину необходимо было заслужить расположение родителей, а это совсем не просто. Все их с Гончаровыми общие знакомые в один голос утверждали, что репутация у Пушкина, мягко говоря, недостаточно безупречна для того, чтобы быть принятым в их доме. Одни намекали на две его ссылки, дружбу с мятежниками и не совсем «дружеские» отношения с цензурой, другие – на его многочисленные дуэли, любовные похождения и, что еще страшнее, на слухи о них, которые щедро приписывали Александру намного больше побед над женщинами, чем было на самом деле. Все то, чем он так гордился, теперь выступало против него в самом важном для него предприятии. А таких фактов, которые понравились бы госпоже Гончаровой, в жизни Пушкина, можно сказать, почти и не было. Разве что какие-нибудь мало значащие мелочи…

«Надо было с детства быть пай-мальчиком, хорошо учиться, не разыгрывать учителей в лицее, не сбегать оттуда и закончить его с отличием! – выговаривал Александр сам себе после каждой беседы о Наталье Гончаровой-старшей. – Надо было идти на службу и делать там карьеру. И чтобы никаких эпиграмм, никаких шуточек, никаких вольнодумных разговоров, никаких сомнительных знакомств, никаких интрижек с дамами – только благонадежные друзья, только правильные речи! Тогда не было бы ссылок и вызовов на дуэль, не было бы выволочки от самого императора… И меня принимали бы у Гончаровых!»

Все эти мысли в очередной раз прозвучали у Пушкина в голове, и он, обернувшись, с тоской посмотрел на оставшийся позади скромный особняк. Если бы он с самого начала вел добропорядочную жизнь, то сейчас был бы там, внутри, сидел бы в гостиной Гончаровых и неторопливо беседовал с хозяйкой дома, а не бродил бы, как бездомный, под его окнами. Он бы дослужился до высокого чина, был бы достаточно богат, чтобы считаться завидным женихом, и суровая Наталья Ивановна с радостью приняла бы его предложение жениться на ее младшей дочери. Все бы радовались за юную Наталью, поздравляли ее с выгодной партией. И он, Александр, был бы самым счастливыми человеком в мире! Вот только… можно было при этом остаться самим собой?..

Пушкин живо представил себе такого «выгодного и благонадежного» жениха, со своим лицом, но с совершенно другими манерами, взглядом и речами, и в сердцах плюнул на землю. Такая жизнь ему бы тоже пришлась не по нраву. Пусть даже и с Натальей! Ситуация казалась ему безвыходной…

Особняк Гончаровых остался далеко позади. Александр дошел до конца улицы, резко развернулся и зашагал обратно. Может быть, кто-нибудь другой на его месте и счел бы ситуацию безнадежной, но он еще никогда не отступал, если ему нужно было добиться расположения женщины! Тем более не отступит и теперь! Ему, конечно, придется приложить очень много усилий, но когда его пугали трудности? Если существует возможность понравиться старшей Гончаровой, он ею воспользуется! Сегодня вечером, всего через пару часов, к этой цели будет сделан первый шаг. И если ему хоть немного повезет, то шаг немаленький – старый приятель Федор Толстой, более известный в обществе под прозвищем Американец, обещал Александру замолвить за него словечко перед грозной Натальей Ивановной и сделать так, чтобы его стали принимать в ее неприступном доме.

Правда, теперь тот способ, который Александр выбрал для того, чтобы на законных основаниях попасть в гостиную Гончаровых, и который поначалу казался ему очень хорошим, вызывал у молодого человека некоторые сомнения. Отправить в заветный дом человека с еще более сомнительной, чем у него, репутацией было не самым лучшим решением. Чего стоили одни только рассказы о его участии в кругосветном путешествии Крузенштерна! Никто не знал, чего в них больше, правды или вымысла, но истории об устроенных им скандалах и злых шутках во время этого плавания пересказывались в обществе до сих пор и не перестали быть интересными за двадцать с лишним лет. Не случилось бы так, что после рекомендаций Американца Пушкина вообще не захотят видеть ни Гончаровы, ни все остальное высшее московское общество!

С другой стороны – что Александру оставалось делать? Никто из более уважаемых знакомых не соглашался взять на себя эту миссию. Наоборот, большинство из них считали своим долгом отсоветовать ему знакомиться с Гончаровыми. А некоторые так и вовсе прямым текстом сообщали, что не будут рекомендовать его, чтобы им самим не отказали от дома. Толстой-Американец оказался единственным, кто был рад помочь приятелю и кто искренне желал ему счастья. Когда-то давно, много лет назад, у них едва не случилась дуэль, но они все-таки помирились и с тех пор стали друзьями. Пушкин был уверен, что может положиться на Федора, как на самого себя.

За порученное ему дело Американец взялся со всей присущей ему азартностью. Гончаровы, по счастливой случайности, относились к нему достаточно хорошо. Сам Федор предполагал, что они просто еще не успели узнать обо всех его похождениях, так как нечасто принимали гостей и не любили слушать сплетни. По этой причине, считал Толстой, им с Александром надо действовать как можно быстрее. «Пока им никто ничего лишнего про меня не наболтал! Иначе они меня к себе не пустят», – говорил он Пушкину, и тот был вынужден признать, что в этих словах есть резон. Если Федор не сможет хотя бы попытаться ввести его в дом Гончаровых, больше этого, скорее всего, не сможет сделать никто.

И вот теперь, после долгих приготовлений и репетиций, Американец должен был приехать в заветный дом и убедить его хозяев в том, что поэт Александр Пушкин достоин войти в их гостиную. Пушкин достал из внутреннего кармана часы и слегка вздрогнул: Федор уже там! Если только не опоздал, что при его необязательном характере тоже весьма вероятно. Хотя для Александра это стало бы ужасной катастрофой… «Пусть попробует опоздать! – мысленно обругал он своего приятеля, словно тот уже был перед ним виноват. – Если он все испортит, если его тоже перестанут принимать у Гончаровых, я… Я не знаю, что с ним сделаю!» Придумать достойную кару за столь страшное «преступление» Александру, впрочем, не удалось. Слишком уж сильно он волновался за успех мероприятия.

Он устал ходить пешком из конца в конец давно надоевшей ему улицы и присел на скамью. Однако долго сидеть на одном месте ему тоже оказалось не под силу. Как ни пытался Александр отвлечься от мучивших его мыслей о Федоре и матери Натальи, они возвращались к нему снова и снова. Вот Толстой подходит к парадному подъезду особняка Гончаровых, вот он звонит, вот ему открывают дверь, и он входит внутрь. Что будет дальше? Его проведут в гостиную, и к нему выйдет хозяйка дома… Пушкин тщательно изучил, как выглядит дом Натальи снаружи, но ни разу не видел его комнат внутри, поэтому дальше мог лишь фантазировать о происходящем. Воображение нарисовало ему просторную и светлую, но при этом не слишком уютную гостиную, в которой было чересчур чисто и все вещи лежали строго на своих местах. И обитатели этого дома, Наташа с сестрами и младшим братом Сергеем, тоже выходят в гостиную и рассаживаются каждый в предназначенное для него кресло, скромно опустив глаза и не смея лишний раз даже взглянуть на гостя… Хотя, может быть, все будет не так? Может, Наталья Ивановна примет Федора Толстого одна, посчитав, что звать детей для более близкого знакомства с этим немного странным человеком не стоит. Это, пожалуй, было бы к лучшему, решил Александр. А то еще ляпнет этот Американец что-нибудь лишнее при Наташе, с него ведь станется! Хотя ляпнуть что-нибудь не то он мог и разговаривая с Натальей Ивановной с глазу на глаз… Но Пушкин старался поверить в благополучный исход встречи и усиленно представлял себе мирную и уважительную беседу Федора со старшей Гончаровой. Они поговорят немного о какой-нибудь ерунде, о погоде или о последних новостях, а потом Толстой аккуратно – хоть бы у него получилось сделать это аккуратно! – переведет разговор на Пушкина. А Наталья Ивановна не прервет его после первых же слов о неугодном ей знакомом, а хотя бы из любопытства, свойственного всем, даже таким строгим и благонравным женщинам, дослушает гостя до конца. И пусть она не поверит Американцу полностью, пусть у нее останутся сомнения в том, что Пушкина можно пускать в дом, – главное, чтобы ее уверенность в его неблагонадежности поколебалась! После этого она уже не сможет с прежней легкостью отказать ему от дома. Если только Федор не допустит какой-нибудь роковой оплошности. Если у него все получится…

Потом Александр снова ходил туда и обратно по Большой Никитской, заглядывая в окна Наташиного дома. Изредка он присаживался отдохнуть на попадавшиеся на пути скамейки, но вскоре вскакивал и снова шел, не находя себе места от беспокойства. Тяжелая трость, в которой он на самом деле не нуждался и которой обычно небрежно помахивал при ходьбе, теперь стала нужна ему на самом деле – он заметно устал и начал опираться на нее по-настоящему. Солнце то пряталось за тучи, то выходило из-за них, постепенно клонясь к закату, небо медленно, как будто бы неохотно, темнело. В нескольких окнах особняка Гончаровых загорелись свечи… У Пушкина появился новый предмет для волнения: Толстой-Американец что-то слишком долго находился у них в гостях. Правила вежливости требовали, чтобы он уже давно распрощался с хозяевами и ушел – неужели этот повеса так увлекся беседой с Гончаровыми, что забыл о приличиях? Что о нем после этого подумает Наталья Ивановна? И главное – что она подумает о друзьях такого невоспитанного человека, в частности о нем, о Пушкине?!

Если бы Федор Толстой оказался рядом с Александром в тот момент, он мог бы услышать о себе много нелестных и при этом совершенно незаслуженных слов. Однако удача, всегда сопутствовавшая Американцу во многих рискованных делах, не оставила его и в этот раз. Он вышел из особняка Гончаровых навстречу Пушкину спустя еще полчаса, когда тот, устав от собственных подозрений и дурных предчувствий, уже не пытался угадать, чем закончится их с Федором авантюра. Он просто шел по улице, глядя в одну точку и ни о чем не думая, и даже не сразу заметил появившегося впереди радостного и чуть ли не подпрыгивающего от избытка чувств «сообщника». Зато сам Толстой увидел его сразу и закричал на всю улицу:

– Пушкин! Я так и знал, что ты где-то поблизости болтаешься! Не утерпел, решил за мной проследить, да?