Текст книги "Полет бабочки. Восстановить стертое"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Но оказалось, что заполучить зеркало не так-то просто. Медсестры говорили «да-да» и тут же забывали о моей просьбе. Или делали вид, что забывали. Лечащий врач буркнул что-то себе в усы и тоже проигнорировал. Я разозлилась не на шутку.

Они что, боятся, что я тут же это зеркало разобью и с отчаяния себе вены перережу?

Пришлось идти на шантаж.

Во время очередного обхода я набралась наглости и заявила врачу, что не буду принимать никакие лекарства и уколы не дам себе делать, пока не принесут зеркало. Врач нахмурился. Мне показалось, что сейчас скажет что-то вроде «ну и фиг с тобой, не принимай», но он, подумав немного, повернулся к моей молоденькой соседке с сотрясением мозга:

– Ирочка, дайте, пожалуйста, зеркало, – и добавил, обращаясь к медсестре: – А ты, Катя, сбегай за валерьяночкой. Пригодится.

Ирина, пряча глаза, достала из тумбочки пудреницу и протянула мне.

Где-то в глубине души пряталась робкая надежда, что, может, все не так страшно, как кажется. Но действительность оказалась намного хуже, чем самые мрачные предположения.

Из маленького зеркальца на меня смотрела страшная рожа. Если б увидела такое в темном переулке, тупо подумала я, то, прежде чем залиться слезами, умерла бы со страху.

Косые шрамы пересекали лицо и шею, стягивая и уродуя их. Надломленные края кости на лбу выровнять не удалось, они так и срослись – где впадиной, где бугром. Скулы, левая глазница, нижняя челюсть – все это было сломано и тоже срослось кое-как. Левый глаз словно выглядывал из какой-то косой щели. Сломанный нос провалился вовнутрь, как у сифилитика. Порванная и криво сросшаяся нижняя губа свисала уродливым валиком. Вдобавок от доброй половины зубов остались одни пеньки.

Медсестра Катя принесла стаканчик с валерьянкой. Я выпила залпом, продолжая таращиться в зеркальце. Рожа словно гипнотизировала меня, притягивала к себе. Слезы катились по щекам, капали на казенную бурую пижаму, я и не думала их вытирать. Врач погладил меня по плечу:

– Пойдем в ординаторскую, поговорим. Там сейчас нет никого.

Шлепая огромными казенными тапками неопределенного цвета, я вышла за ним в коридор.

– Мариночка! – подбежала ко мне с поста медсестра Вика. – Там опять этот звонил. Ну, тот самый. Спрашивал, нельзя ли тебя навестить. Сказал, что еще позвонит.

К великому разочарованию – моему, а также врачей и следователя, выяснилось, что мужчина, интересовавшийся моим самочувствием, – всего-навсего тот, кто нашел меня на дороге и привез в больницу. Очень смутно прорывалось сквозь темноту: кто-то берет меня на руки и несет… Мне очень интересно было, какой он. Представлялся, разумеется, прекрасный принц. Молодой, высокий, красивый. И конечно, сильный. Хотя меня, с моим ростом и весом, вполне мог унести и плюгавый коротышка. Однако подобный вариант казался мне оскорбительным. Разумеется, мне очень хотелось увидеть моего спасителя, и я вполне допускала, что раз он звонит и справляется обо мне, то, может, и навестить захочет. Чего там греха таить, и лицо-то мое в первую очередь интересовало меня как раз в связи с подобным развитием событий. А то ведь придет (вдруг!), посмотрит и… И убежит с криками ужаса. Или посидит, мужественно сражаясь с тошнотой, минут пять, после чего и звонить перестанет.

Кроме моего таинственного спасителя никто меня не искал и никто обо мне не спрашивал. Приходил молодой рыжий милиционер в штатском, старательно и безуспешно пытался что-то у меня выведать. По его словам выходило, что в Сочи отправили по факсу два моих снимка, но, как и следовало ожидать, никто меня по ним не узнал: ни бывший муж, ни бывшие сослуживцы. Поэтому вопрос идентификации моей личности оставался открытым.

И надо ж такому случиться, что именно в тот момент, когда я наконец обнаружила, во что превратилась, мой прекрасный принц по имени Андрей Ткаченко захотел увидеть меня воочию. Вика стояла и смотрела на меня выжидательно, а у меня от отчаяния просто слов не нашлось. Я только рукой махнула безнадежно, нисколько не задумываясь, как именно этот жест поймет Вика.

Врач привел меня в ординаторскую, закрыл дверь, усадил в кресло, сам подошел к стенному шкафчику. Достал бутылку с прозрачной жидкостью, плеснул в мензурку, разбавил водой из графина, протянул мне.

– Спирт? – поморщилась я, почуяв привычный запах, напомнивший о бесконечных инъекциях.

– Пей давай.

– А разве мне можно?

– Раз выжила, теперь можно. В небольших количествах. Только ничего паленого. И не курить. Куришь?

– Не знаю, – пожала плечами я. Курить не хотелось, да и сигарету в своей руке я совершенно не представляла. Вздохнув поглубже, я одним глотком выпила содержимое мензурки. Закашлялась, помахала перед лицом рукой, скривилась, от чего лицо сразу напомнило о себе тянущей болью.

– Не тянет – значит, не куришь. Слушай меня внимательно.

Врачу-травматологу, которого звали Виктор, Виктор Алексеевич, неделю назад исполнилось тридцать два. Молодой еще, но, судя по всему, повидал немало. Взгляд суровый, хотя и видно, что жалеет меня. Интересно, было ли в его практике что-нибудь подобное? Человек, потерявший разом все – и внешность, и память. А вместе с этим и всю свою жизнь. Я еще довольно смутно сознавала тогда, что в один момент оказалась заброшенной на самое дно. Ему предстояло объяснить мне это – правдиво и жестко, если не жестоко.

– Марина, я скажу тебе откровенно. Твое лицо – да, это ужас. Но другого выхода не было. Его собирали по кусочкам, на живую нитку. Торопились. Что вышло, то вышло. Пластиков рядом не имелось. Да если б и были… Не до них тогда было. Самое страшное, Марина, не это. Лицо… Ты с этим свыкнешься. Другие… Другие тоже привыкнут. Скажи, что ты будешь делать, когда тебе надо будет уйти из больницы? Тебя не смогут здесь держать долго. Максимум еще неделю. У тебя ведь даже полиса нет. И счет выставить некому. Не тебе же. Твою личность до сих пор официально не установили. У тебя нет документов, ты ничего не помнишь, тебя никто не ищет.

– Но… – робко пробормотала я, задохнувшись от ужаса, который навалился на меня тяжело и безысходно.

– Тебе уже говорили, наверно, из милиции отправили твою фотографию в Сочи, – перебил меня Виктор. – На тот случай, если ты действительно Марина Сергеевна Слободина, как на билете написано. Только никто тебя по ним не узнал. А это значит…

– Это значит, что мне одна дорога – на улицу, – прошептала я, судорожно сжимая в ладони пустую мензурку. – Даже если я все вспомню – все равно. Мне рассказывали, бывает, людей случайно посчитают умершими, а потом они никак не могут добиться, чтобы их обратно признали живыми. Нормальные люди, здоровые, с памятью и с документами. Ну, допустим, вспомню, что я – это та самая Марина Слободина. Или еще кто-нибудь, неважно. Но как я это докажу? Как трупы опознают? По травмам и зубам? Не смешите. У меня и зубов-то почти не осталось. По анализу ДНК?

– Неплохая идея, – вздохнул Виктор. – Только вот…

– Только вот кто его будет делать! И с чем сравнивать? Так что, Виктор Алексеевич, надеяться мне не на что.

– Ну, надеяться всегда есть на что. Если память к тебе вернется, то хоть и небольшой, но все же шанс есть. Например, ты вспомнишь что-то такое, что никто, кроме тебя, знать не может, стопроцентно. И тогда кто-нибудь, родственник какой-нибудь или знакомые, сможет подтвердить: да, ты это ты. Ну а дальше начинается судебная волокита…

– До самого конца моей жизни. И в результате меня все равно закопают как неопознанный труп.

Я опустила голову и спрятала лицо в коленях. Виктор подошел, погладил меня по спине. Я вздрогнула, но голову не подняла.

– И все-таки отчаиваться не надо. Ты в Бога не веришь?

– Нет. Не знаю. Наверно, нет.

– Жаль. Так было бы легче.

– А вы верите?

– Ну… – задумался Виктор. – Скорее да, чем нет. Одно то, что кто-то тебя нашел на дороге и ты выжила – уже чудо.

– Чудо чудом, – я посмотрела на него снизу вверх, – а что дальше-то делать? Вы ведь меня к себе домой не возьмете?

Виктор смутился. Конечно нет. Только говорить об этом прямо – цинично, а выкручиваться и говорить, что он, конечно, взял бы, но… – глупо и фальшиво.

– Да ладно, – с горечью усмехнулась я. – Это я так просто. Конечно нет. Да я и не пошла бы.

– Послушай, я постараюсь что-нибудь сделать. Не знаю еще что, но постараюсь. Может, кому-нибудь прислуга нужна. Тебе же сейчас особо выбирать не приходится. А так – под крышей и сыта.

– Да что вы, Виктор Алексеевич, кому такая страшная прислуга нужна? Столкнутся со мной вечером в коридоре – и Кондрат хватит. Идея хорошая, но…

Сгорбившись, шлепая тапками, я вышла из ординаторской. Виктор возился с замком, когда ко мне снова подбежала, одергивая коротенький халатик, Вика.

– Марин, он снова звонил. Ну, я сказала, чтобы приезжал. Ты так рукой махнула, я подумала, что пусть.

– Да он со страху помрет, – простонала я, беспомощно глядя на Виктора. Что делать-то теперь? Приедет ведь!

– Не помрет, – отрезал тот. – Он тебя уже страшную видел, когда сюда вез. И потом тебе что, замуж за него выходить?

– Ну, это вряд ли.

– Вот видишь. А вдруг он-то как раз тебе и поможет?

Ничего не ответив, я побрела обратно в палату.

Поможет, как же! Никто мне уже не поможет. Господи, если ты есть, то почему не дал мне умереть?

* * *

– Ну, как там твоя спящая красавица?

– Мама! – Андрей так и подскочил с трубкой в руках. Он звонил в больницу и не слышал, как мать тихо вошла в комнату и остановилась в дверях.

– Извини. Это действительно как-то неудачно… сказалось. Ну так что?

– Ей лучше, – буркнул Андрей, старательно пристраивая трубку на рычаг и не глядя на Ольгу Павловну. – Говорят, можно навестить.

– Навестишь?

– А почему нет?

– Можно подумать, я тебя отговариваю. Я только одного боюсь.

– Догадываюсь. – Андрей даже покраснел слегка, то ли от досады, то ли потому, что мать прочитала его тайные мысли. – Ты боишься, что я ее буду жалеть, жалеть, а потом возьму и полюблю из жалости. Эдакая Дездемона наоборот. «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Так, что ли?

– Ну… – Тут уж и Ольга Павловна порозовела. – Вроде того. Тем более я вижу, ты все еще из-за Инны переживаешь. А тут такая возможность почувствовать себя героем и рыцарем. Ты же ее, можно сказать, спас. А лицо – ну, как говорится, с лица воду не пить.

– Мам, ты ее не видела. Какая там вода. Ее так отделали! Да и мент говорил, что просто ужас. Не волнуйся. До такой степени мое желание почувствовать себя рыцарем и героем никак дойти не сможет. Жалко – это да. Но не более того. Не такой уж я золотой и бриллиантовый. Навещу разок, и все. Она же никому не нужна, никто ее не ищет.

– Смотри, Андрюшка, – вздохнула мать. – Я тебя знаю, ты можешь разок что-то такое отчаянное сделать, но надолго тебя все равно не хватит. Так что постарайся не заморочить ей случайно голову. Будет потом тебя ждать и плакать.

– Ну, ма, ты даешь! – засмеялся Андрей. – Я понимаю, что для каждой наседки свой цыпленок – самый замечательный, но не до такой же степени. Ты посмотри на меня, тоже еще подарок. Не мужик, а недоразумение. Пройдешь мимо и не заметишь. Да и плешь уже пробивается.

– Подумаешь, плешь! Благодарность – она совсем другими глазами смотрит. И в недоразумении прекрасного принца сочинит. Кстати, это только кажется, что чувствовать благодарность с чьей-то стороны – приятно. На самом деле очень скоро это становится в тягость.

– Не станет, – отмахнулся Андрей. – Не успеет.

Он твердо решил: никаких соплей. Мать права. Мало ли что этой девчонке в голову взбредет. Уже одно то, что он в больницу звонил, чего стоит. Ей, конечно, об этом сказали. Ах-ах, как романтично! А если еще и заявится, как мать говорит, с букетом и конфетом, тогда и вовсе – туши свет, бросай гранату. По-разумному, не надо бы, но… Нет, навестит один раз – и все. И потом, может, ей правда помощь какая-то нужна. Больше-то ведь некому.

* * *

– Марин, к тебе!

Вика чуть посторонилась, пропуская Андрея в палату, но уходить не спешила, продолжала топтаться в дверях, возбужденно поблескивая глазами. Интересно же! Будет о чем девчонкам рассказать. Красавец и чудовище! Красавец, правда, так себе оказался, сплошное разочарование – не слишком молодой, слегка потрепанный, скромно одетый. Интересно, он на самой деле такой… милосердный самаритянин или просто ему из-под нее что-то надо? А может, он извращенец? Может, его только такие кошмарики и возбуждают?

А вдруг…

Вика даже рот открыла от потрясающей идеи.

А вдруг это он как раз ее и пытался убить?! Только не получилось. А теперь вот хочет довести дело до конца. Тот симпатичный капитан – или лейтенант? – который приходил в больницу, оставлял на всякий случай свой телефон. Может, позвонить? А там, глядишь, и встретиться предложит.

Впрочем, печально вздохнула Вика, не получается. Если этот самый тип пытался Марину угрохать, то зачем в больницу повез? Бросил бы там на дороге – и все дела. Сама бы через полчаса померла.

Ну а если, скажем, бил ее не он, но он знает, кто. И теперь вот хочет Марину шантажировать. Мол, выдаст ее тем, кто хотел ее убить. Только что с нее можно взять? Если она даже не помнит, кто она такая.

А если помнит? Если на самом деле только притворяется? Нет, надо все-таки лейтенанту Кречетову – или все-таки капитану? – позвонить.

Тут Вику кто-то позвал, и она, бормоча под нос всевозможные проклятья, вышла, громко хлопнув дверью.

* * *

Да, на придуманного мною прекрасного принца Андрей Ткаченко оказался совершенно не похож. Нет, плюгавым коротышкой он не был, но ко всем моим сочиненным параметрам можно было смело подставить «не очень-то и…». Не очень-то и молод, не очень-то и высок, не очень-то и красив. Совершенно обыкновенный. Утром в метро такие, как он, сливаются в сплошную серую невыспавшуюся и от этого злую массу. Хотя… Нет, он определенно не такой. Пусть на первый взгляд совершенно незаметный и неинтересный, но если не полениться и посмотреть еще раз… Тогда сразу увидишь, что он спокойный и добрый. И рядом с ним должно быть хорошо и уютно. В общем, таким он и должен быть – мой принц.

Но тут я злобно себя оборвала.

Разглядела принца, да? Оценила? А теперь он тебя разглядит и оценит. Засекай время, через сколько секунд он вежливо попрощается и сделает отсюда ноги.

Андрей подошел к кровати, поискал глазами хоть какую-нибудь табуретку, не нашел и осторожно присел на краешек. Я не знала точно, когда он придет и придет ли вообще, поэтому оказалась застигнутой врасплох – лежащей под одеялом. Хотя я же в больнице, чего бы мне не лежать? Я села, подтянула под себя ноги и вообще вся как-то сжалась, словно старалась стать как можно незаметнее.

– Здравствуйте, – церемонно поприветствовал меня Андрей. – Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, нормально, – хриплым шепотом пробормотала я.

Соседки со злорадным любопытством во все глаза следили за лицом Андрея. Разумеется, всем было интересно, как он отреагирует на мою неземную «красоту». В первый момент он действительно вздрогнул. Заметив это, я сжалась еще сильнее, не зная, куда спрятать свою роскошную физиономию. Но Андрей быстро с собой справился, встал, поставил на тумбочку пакет, сквозь полупрозрачные бока которого просвечивали апельсины, бананы и маленькие пакетики сока.

– У вас горло болит? – вежливо спросил он, выслушав мое неловкое благодарственное бормотание. – Тут дует от окна.

– Нет. Я теперь все время так говорю. Связки повреждены.

– А это не лечится?

– Почему, лечится. – Я попыталась улыбнуться, но получилась жуткая гримаса. – Только это очень дорого стоит. Так что придется мне привыкать жить такой.

Он посмотрел на меня удивленно. Наверно, ожидал чего-то другого.

– Марина, вам нужна какая-то помощь? – В его голосе не было ни капли формальной вежливости, вынужденного участия. – Вы уже решили, что будете дальше делать? Куда поедете из больницы?

– Честно говоря, нет, – вздохнула я. – Виктор Алексеевич, мой врач, говорил, что постарается найти мне место прислуги. Чтобы я могла жить в доме, но… По-моему, это безумие. Такое страшилище, да еще и неизвестно кто. Ни имени, ни биографии. Может, я убийца или воровка, кто знает.

– Вы совсем ничего не помните?

Андрей пытался выбирать слова как можно осторожнее, чтобы не задеть меня – похоже, боялся причинить боль.

– Ну как совсем ничего? – Я наклонила голову к плечу, поправила подаренную санитаркой Полиной пеструю косыночку, из-под которой высунулась изуродованная мочка уха. – Так, наверно, не бывает. Я вот тут думала. Выходит, что я не помню ничего из того, что отличает меня от других людей. Именно меня. Я же знаю, что я человек, что я женщина, что у меня есть руки и ноги, что раз я родилась, значит, у меня есть или были папа и мама. Это-то я помню, никто мне об этом не говорил. Что я должна была в школе учиться, может, даже в институте. Мало того, ведь о другом я помню такие подробности! – Я еще раз подумала, что Андрей слушает меня не из вежливости или чувства долга, а по-настоящему заинтересованно, и у меня словно язык развязался. – Вот, например, в коридоре кактус на подоконнике стоит. Я знаю, что он называется клейстокактус, что он цветет красивыми красными цветами. А сегодня ночью вдруг стихи вспомнила. Брюсова. «Одиночество, встань, словно месяц, над часом моим». Зато о себе самой ничего не помню. Вот сказали, что меня зовут Марина Слободина и что я из Сочи приехала, так это только потому, что у меня в кармане билет лежал. Ну и ладно, пусть я буду Марина Слободина из Сочи. Хотя бы пока. Иногда что-то такое смутное мелькает, как будто сон пытаюсь вспомнить. И никак. Ускользает. Странно, правда?

Андрей смотрел на меня, ошарашенно моргая, словно уже и не замечал моего уродства. Зато соседки, которые до этого старательно прислушивались, потеряли к разговору всякий интерес.

– Да, странно, – согласился он. – Но вообще-то у человека голова, как компьютер. Знаете, информация записывается как бы в ячейки. Какие-то вдруг отказали, а другие работают себе.

– Виктор Алексеевич говорил, что со временем я, может быть, все вспомню. Или хотя бы что-то.

– Послушайте, а может, вам надо поехать в Сочи? Если вы действительно оттуда, может, что-то увидите знакомое – и память вернется. Так часто бывает.

– Хорошо бы, хорошо, – вздохнула я, потому что и сама уже не раз об этом думала. – Только как я туда доберусь? Ни денег, ни документов. А жить где? В парке на скамейке? Там, конечно, тепло, но…

– Допустим, денег я вам дам. Только руками не машите, пожалуйста. В долг дам. Отдадите, когда сможете.

– Если смогу, – возразила я. – А если не смогу?

– Будем надеяться на «когда». Я, конечно, не Абрамович, но и не совсем уж бедный рыцарь. Так что не угрызайтесь совестью, что заберете у меня последнее. Тем более я не женат, ущерба никому не будет. Насчет жилья… Есть там одна бабушка знакомая, я к ней отдыхать езжу почти каждый год. Позвоню, она вас пустит в пристроечку, а вы ей помогать по хозяйству будете.

– Так она пристроечку, надо думать, отдыхающим сдает?

– Нет, там у нее склад барахла. Подумаешь, расчистите себе уголок. Все лучше, чем в парке на скамейке.

– А не побоится? За барахло?

– Не думаю. Вот насчет документов – это да, это серьезно. Вам даже никакую временную справку в милиции дать не могут, поскольку доподлинно неизвестно, кто вы. А без паспорта билет на поезд не продадут.

– И что?

– Ну есть два варианта. Во-первых, ехать на перекладных – на электричках, на автобусах. Но это долго, тяжело и опасно. Даже для обычного человека, с документами. Тем более вам после такой травмы это просто не по силам будет. Второй вариант – ехать по стеклянному билету. Знаете, что это?

– Выставить проводнику бутылку? – надо же, какие я, оказывается, вещи помню! Чрезвычайно полезные!

– В принципе верно, хотя одной бутылкой давно уже не отделаешься. Впрочем, это тоже проблематично. Слишком далеко. Почти двое суток ехать. За это время наверняка появятся какие-нибудь ревизоры, а вам рисковать никак нельзя. Знаете, что сделаем? – Андрей пересел ко мне поближе и зашептал с самым заговорщицким видом: – В самом билете пишут только фамилию и инициалы. На входе в поезд паспорта давно не проверяют, особенно когда народ валом лезет, не до того, билеты и те не всегда успевают просмотреть. Я возьму билет по своему паспорту, там будет написано «Ткаченко А.В.». И вам останется только молиться, чтобы никто не захотел взглянуть на ваш паспорт.

– А если все-таки захотят?

– Ну, тогда покажете справку из больницы. Дадут же вам какую-нибудь бумажку при выписке. Вы тут числитесь как гражданка Слободина М.С. А мы уговорим врача написать в справке «Ткаченко А.В.». Думаю, он поймет и возражать не будет. Если что, скажете, что паспорт погиб в катастрофе и что вы едете по месту прописки, дабы его восстановить. И вообще, главное – не привлекать к себе внимания.

Андрей так загорелся своей идеей, что наклонился ко мне совсем близко. Похоже, ему было абсолютно все равно, как я выгляжу. Во всяком случае, признаков тщательно скрываемого отвращения не наблюдалось. Мне показалось, что я давно его знаю. Или когда человека спасают от смерти, какие-то близкие отношения устанавливаются сами собой?

– Хорошо сказано – не привлекать к себе внимания! – хмыкнула я. – Не заметить меня – это как у Крылова: «Слона-то я и не приметил». Как бы мне себя оформить, чтобы не очень в глаза бросаться?

– Ну… – задумался Андрей. – Во-первых, парик с челкой. Длинноволосый. Сразу прикроет и лоб, и уши. Свитер с высоким воротником. Темные очки. Ну, не солнечные, это зимой как раз странно выглядит, просто затемненные.

– Если не считать расходов, то прекрасно. А вот что с остальным делать? Нос, скулы, губы… Жаль, что у нас женщины не носят паранджу. Я бы ее надела, а сверху очки. Красота! А так… Хоть маску спецназовскую надевай.

– Люди пугаться будут.

– Вот как раз без маски и будут пугаться. – Я не смогла удержаться от смеха, представив себя в пятнистом шлеме, а сверху – паранджа и темные очки.

– Знаешь, мне кажется, очень редкие люди могут в такой ситуации смеяться над своей бедой, – задумчиво сказал Андрей. – Ты меня просто удивляешь.

– Да ладно тебе, – так же легко перешла на «ты» я. – Я свое уже отплакала. Это непродуктивно. Может, еще не раз придется плакать, чего заранее организм обезвоживать.

Он посмотрел на меня едва ли ни с восхищением. Мы поговорили еще минут десять, Андрей хотел сразу же пойти к лечащему врачу, но, уже попрощавшись со мной, вдруг вернулся.

– Слушай, я думаю, тебе по-любому надо уехать. И как можно быстрее. Даже если ты там ничего и не вспомнишь. Даже если ты вообще из Воркуты или Гвинеи-Бисау.

– Почему? – удивилась я.

– Марин, ты извини, но ведь тебя же почему-то хотели убить. И, считай, почти убили. А если узнают, что все-таки нет?

Голову тяжело сдавило, в ушах зазвенело.

– Да, пожалуй, ты прав, – прошептала я.

* * *

«Я свое уже отплакала. Это непродуктивно».

Пожалуй, только одна женщина из тех, кого он знал, могла сказать что-то подобное.

Зайдя в палату и обнаружив на койке у окна нечто напоминающее персонаж фильма ужасов или экспонат криминалистического музея, Андрей оторопел. Как ему только удалось не выдать себя? Кошмар, лихорадочно думал он, стараясь глядеть куда-нибудь в сторону. Это даже хуже, чем я думал. Надо срочно какую-нибудь тему для разговора придумать. Высидеть минут пятнадцать и уйти. И все. Мама права. Герой из меня никакой. Да, жалко, но не более того. Что делать, я не из тех, кто милосердно ухаживает по сорок лет за лежачим сумасшедшим. Такой уж вот я… спринтер. Один рывок, не более того.

Но вот она заговорила, и что-то волшебным образом переменилось. Было в ее словах нечто, от чего у Андрея мурашки по спине побежали. Он-то думал, что сидит эта самая Марина тут и плачет с утра до вечера. Может, даже о самоубийстве думает. А она хоть и стесняется своего уродства, кажется, держится молодцом. И как ей удается? Он бы на ее месте… Похоже, ее и утешать не надо.

Он задумался о том, как помочь ей уехать в Сочи, и вдруг поймал себя на мысли о том, что после того, как первый шок прошел, перестал обращать внимание на ее лицо. Ну, почти перестал. Во всяком случае, смотрел на нее спокойно и не передергивался внутренне, холодея животом.

А еще вот что было странно. Особо общительным Андрея вряд ли кто-то назвал бы, и, хотя ему ни разу не приходилось мучительно выдавливать из себя фразы в разговоре с малознакомым собеседником, определенный барьер между ним и новым знакомым оставался надолго. Бывало, что так и не исчезал, даже через много лет. А вот с этой девушкой он исчез буквально через несколько минут.

* * *

День шел за днем. Жизнь казалась похожей на слегка остывший чай. Вроде горячий, крепкий, ароматный, но… Всего-то на градус ниже нужного – и уже не то. Не бодрит и не согревает. Просто напиток, а никак не удовольствие.

Или так и должно быть? Откуда ему знать?

Но что-то Денису подсказывало: нет, не должно.

Все в Инне его раздражало. Буквально все. Он в конце концов перестал притворяться перед самим собой. Все, что ему раньше в ней так нравилось, теперь вызывало оскомину. И слова сестры о том, что Инна насквозь фальшивая, не шли из головы. А еще назойливым комаром крутились слова из песни: «Час да по часу». Что там дальше, Денис не помнил, но и этого вполне хватало, поскольку обрисовывало его жизнь полно и лаконично. Час да по часу. Утро – и вечер. И новый день. Чтобы снова час да по часу. А еще – капля за каплей, вот и накапал целый бассейн. Все в строку попало. И компьютер, в который Инна влезала без спросу, и поездки в «Ленту», и ужимки эти ее противные, откуда только взялись. Да мало ли еще что!

Он нанял для нее водителя, флегматичного краснолицего мужичка-боровичка по имени Олег, страстью которого были электронные игрушки. Навороченная версия «Тетриса» всегда была при нем, и, едва только выдавалась свободная минутка, Олег начинал азартно жать на кнопочки. Впрочем, через неделю Инна настояла на том, чтобы водитель безвылазно находился у себя дома и ждал ее звонка – на тот случай, если ей вдруг понадобится куда-нибудь поехать. Благо что Олег жил от них через два дома.

– Посуди сам, – сказала она Денису, – а вдруг мне вообще никуда не понадобится? Он что, целый день будет в машине под окном сидеть? Ладно бы у нас дом был с отдельной комнатой для прислуги.

– Ага, это раньше называлось «людская», – усмехнулся Денис.

– Ну да. – Инна то ли не поняла юмора, то ли сделала вид, что не поняла. – Так вот, если бы у нас был дом – тогда другое дело. А так что? Я не хочу, чтобы Олег постоянно находился в моей квартире. Хватит мне этой дуры Любы.

Любой звали приходящую домработницу, двадцатилетнюю дочку одной из банковских сотрудниц. Девушку эту Денис знал давно, поскольку ее маму, Веронику Сергеевну, в банк рекомендовала его родительница – они были подругами. Люба, поздний ребенок, родилась дауненком, школу закончила вспомогательную, однако была очень работящей, честной и болезненно аккуратной. Денис жалел и ее, и Веронику Сергеевну, поэтому сам предложил, чтобы Люба поработала у них с Инной. Люба приходила три раза в неделю, наводила чистоту, стирала и гладила белье. За продуктами Инна по-прежнему ходила сама и готовила тоже сама, хотя Денис предпочел бы Любину стряпню. Он даже намекнул осторожно, что Люба очень хорошо готовит, но Инна от злости чуть не лопнула. Впрочем, девушку она и так невзлюбила, хотя та была тихая и безответная.

– Ну чем тебе Люба-то не угодила? – вздохнул Денис. – Несчастная девчонка, ее пожалеть бы.

– У нас что, богадельня? Не нравится она мне, вот и все. Пойми ты, я не люблю даунов. Мне тяжело находиться с ними рядом и чувствовать себя нормальной.

– Может, нам все-таки купить дом? – рассердился Денис. – Я предлагал, ты не захотела. Продадим обе наши квартиры, добавим и купим. Вон в Озерках сколько коттеджей строят, можно даже рядом с родителями подыскать. Там уж тебе прислуга никак мешать не будет.

Инна неопределенно пожала плечами.

Какое-то время Дениса хватало на то, чтобы держать себя в руках. В рамках, так сказать, приличий. А потом приехала Вера.

Она позвонила ему на сотовый и сказала, что прилетела на три дня. Что-то вроде командировки. И из этих трех два уже прошли. Денис расстроился так, словно у него отняли что-то принадлежащее лично ему. «Извини, – вздохнула Вера. – У меня была на то причина».

Они встретились у Казанского собора. Верины длинные волосы в закатном солнце отливали золотом, как черная парча. Мягкое черное пальто с широким поясом подчеркивало ее стройную фигуру. Она выглядела настолько элегантной и утонченной, – словно с другой планеты! – что у Дениса, привыкшего видеть ее в джинсах и куртке, захватило дух.

Он вспомнил, что один его знакомый открыл фирму, которая за известную плату обеспечивала алиби для неверных супругов. Возможно, стоило бы ему позвонить?

Вот тебе и бабушка рядышком с дедушкой! Как там про черного кобеля говорят? А еще про ворону, которая зарекалась жрать что-то там чрезвычайно аппетитное.

Они перешли Невский и пошли по направлению к Адмиралтейству.

– Может, в «Лягушатник»? – спросила Вера.

– Спохватилась! – усмехнулся Денис. – Нет больше «Лягушатника». Прощай, молодость! А жаль. Я так эту кафешку любил. Особенно зеленые бархатные диваны. Вот тут, за углом есть обычная мороженица. Зайдем?

– С удовольствием, – улыбнулась Вера. – Во Франции нет такого омерзительно жирного пломбира, как у нас. Кажется, я по нему соскучилась.

– Только по пломбиру? – вполне невинно уточнил Денис, надеясь все же, что не выглядит слишком уж взволнованным дураком-старшеклассником, который впервые пригласил девочку на свидание.

Вера не ответила, только взглянула искоса. Ей, судя по всему, эта подростковая игра тоже нравилась.

Они зашли в кафе, сели за столик. Заказали мороженое и шампанское.

– Ты же за рулем, – испугалась Вера.

– He-а. Хочешь верь, хочешь нет, но мне нравится иногда ездить в метро. Если не в час пик, конечно. Особенно на эскалаторе. Раньше, лет в семнадцать-двадцать, у меня была любимая игра. Стоишь на эскалаторе и разглядываешь людей, едущих навстречу. Лица скучающие, кто куда смотрит. И вдруг – глаза в глаза. Какие-то секунды – и все, мы больше не увидимся. Я все думал, кто он, мой случайный визави? Мог сочинить о нем целый роман. И не обязательно это была симпатичная девушка. Усталый мужчина, ребенок, старик – неважно. А сейчас я заметил, что люди избегают смотреть друг другу в глаза. Даже вот так, мимолетно. – Заметив легкую Верину улыбку, Денис смутился. – А где твоя Марго?

– В Париже осталась. В собачьей гостинице.