Текст книги "Генерал Ермолов"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Фёдор уже и сам приметил молодого воина на белоснежном арабском скакуне, со знаками отличия полковника на сабле, с русским орденом на красно-чёрной ленте.

На коне одного из воинов, позади седла болтался мужичок, худой, плешивый, заросший неопрятной бородой.

Пленный? Не похоже. Наконец всадники умерили пыл разгорячённых коней, бешеная карусель сверкающих доспехов, пик и щитов остановилась. Всадники спешивались. Громко переговариваясь, они сбрасывали в пыль седельные сумки. Сверзился на землю и странный мужичонка. Он неподвижно лежал на земле, спрятав лицо в пыльной траве и тяжело дыша. Фёдор встрепенулся:

   – Неужто, Кузьма?

   – Вроде русский... – подтвердил Максимович.

   – Урус солдат, – один из всадников свиты Аслан-хана приблизился к ним. Сверкающий шлем он держал в руке. Длинные, до плеч, волосы его поседели от дорожной пыли. Кольчужная рубаха закрывала его тело до колен, броня покрывала предплечья и голени.

   – Ранен, болен. Кирилл-ага, вода, еда, отдых... – молвил всадник, хищно улыбаясь. Азарт недавнего боя горел в его глазах. Фёдор украдкой рассматривал вождя вражеского племени, и вековая, неутолимая ненависть зашевелилась в его груди. Рука легла на эфес шашки – простого чеченского Волчка, выданного ему взамен оружия, изготовленного руками деда. Максимович извлёк клинок из нутра одного из дорожных сундуков Алексея Петровича, бережно развязал бечёвку, отбросил в стороны полотнища холстины. Клинок блеснул матово. На лезвии, под рукоятью Фёдор увидел клеймо в виде волчьих челюстей.

   – Это Волчок, Федя. Знакомься.

Фёдор принял Волчка. Клинок ладно пришёлся по руке, хоть и легковат показался.

«Эх, где же ты, сестрица Митрофания! – подумал Фёдор тоскуя. – Пользует тебя дикий зверь лесной. Употребляет во славу басурманского бога, сшибая христианские головы с плеч!»

Огромный жеребец бурой масти вылетел из клубов пыли. С его оскаленной морды падали клочья пены, пустые стремена усердно били по бокам. Всадник уже не правил конём. Его смуглое лицо исказила гримаса боли, на шитой золотым галуном черкеске и в чёрных кудрях запеклась кровь, бурые пятна покрывали чепрак и генеральские аксельбанты.

   – Рустэм-ага ранен, – галдели татары.

   – Ранен, что ли, Валериан Григорьевич? – встрепенулся Кирилл Максимович.

   – Настиг меня свинец... – всадник рухнул с седла в руки Самойлова и Бебутова.

   – Несите генерала ко мне! – скомандовал Ермолов. – Григорий! Скачи в лазарет за лекарем. А ты, Кирилл Максимович_; что стоишь столбом? Неси всё, что в хозяйстве имеем для помощи раненым героям!

В поднявшейся суматохе Фёдор не заметил, как оказался наедине с татарским рыцарем.

   – Чего стоишь, урус? – Гасан-ага топтался на пороге дома Ермолова. Кольчужные кольца поскрипывали при каждом движении. Щит и пику он небрежно бросил возле крыльца генеральского дома.

   – Товарищ твой – не воду пил, не лепёшка ел – пыль грыз. Двадцать вёрст скакали мы, догоняя поганого Цицу-торгаша. Шали – сожгли, Герменчук – сожгли, Автуры, Гельдиген, Майртуп – всё сожгли. Поганого Цицу – не поймали. Шли дальше, быстро, быстро. Рустэм-ага впереди. Догнали Цицу, отбили товар, отбили урус аманат...

Речь татарского рыцаря прервал Николаша Самойлов.

   – Его сиятельство князь Мадатов просил передать тебе, Гасан-ага приказ располагаться на отдых. Завтра на закате его высокопревосходительство генерал Ермолов ждёт твоего высокородного брата Аслан-хана и тебя на товарищеский ужин, – произнёс он, церемонно кланяясь.

* * *

Когда Фёдор смог наконец добраться до Кузьмы, тот уже и на ноги поднялся и принялся жаловаться:

   – Всего измордовали, изуверы... ой-ёёёё... един раз смирти избегнул, так они вторично подвергнуть хотели... на коне бешеном по лесам дни и дни мотали... всю душу вытрясли, едва лишь удержал её, душу-то, в горсти, тай и горсть-то ослабела... Уж не чаял тебя узреть... Федя, ты ли?

   – Я, Кузьма, я.

Фёдор поначалу пытался подхватить товарища под мышки, но тот никак не хотел становиться на ноги. Тогда казак изловчился взвалить солдата на закорки. Так и нёс он Кузю через весь лагерь до госпитального шатра, где и свалил мучным кулём на несвежую соломенную подстилку:

   – Отдыхай тута, герой. Часто навещать не обещаю, а потому выздоравливай скорее.

* * *

   – Вы бледны, Валериан Григорьевич. Лекарь доложил мне, что пулю извлёк, но опасается горячки, – Ермолов пристально, исподлобья разглядывал Мадатова. Тот, облачённый в изумрудного бархата шлафрок, полулежал на диване, обложенный со всех сторон подушками. Движения его были скованны, взгляд помутился от боли. Но он старался казаться весёлым, и это ему удавалось:

   – Я бледным не бываю, Алексей Петрович. Вот отведаю вашего вина и закуски – стану совсем здоровым.

Генеральская горница была скупо обставлена самодельной сосновой мебелью. Из приличной дворянину меблировки присутствовали лишь памятный Фёдору столик красного дерева, да обитое зелёной кожей кресло с высокой спинкой, приобретённое, по словам Максимовича, ещё в польском походе. В нём-то и сидел сам хозяин, одетый в простую холщовую рубаху, генеральские панталоны с красными лампасами и мягкие войлочные сапожки. Прочее офицерство расположилось на походных раскладных стульях и сосновых скамьях. Аслан-хан, суверенный владетель Кураха, и его младший брат Гасан-ага заняли свои места на равных с русскими офицерами. Оба освободились от доспехов и облеклись в обычную для этих мест одежду – черкески, высокие козловые сапоги со шпорами. Мужественный облик Аслан-хана выдавал опытного, закалённого в боях воителя. Седеющая шевелюра, красная борода, борозды на челе – следы глубоких раздумий и суровых сражений, тяжёлый, внимательный взгляд, уверенная неторопливость движений, низкий очаровывающий голос – Фёдор вспомнил его. Ему доводилось встречаться с Аслан-ханом раньше, в бою. Но тогда он был врагом, а не союзником. Ныне, заняв место низложенного правителя, он пожинал плоды верности престолу русского царя. Поиски новых выгод привели его в Грозную крепость, на военный совет командующего кавказской армией. Фёдор чутко прислушивался к тихим разговорам, которые вели между собой братья. Ах, люди, не ищущие лёгких путей, не находящие удовлетворения в мирных занятиях! Они всюду сумеют найти врага, даже в собственной семье. Фёдор ясно видел, как разгорается недотлевшими угольями взгляд Гасана-аги, как раздуваются в гневе ноздри его тонкого носа, как ищет рука кинжал, отобранный предусмотрительным Бебутовым при входе в генеральский дом. Нет, не было мира между братьями.

   – Смотри-ка, Максимыч, братья-мусульмане вино пьют. И мясо убитого Сысоевым борова едят. Они веры-то какой?

   – Пьют, пьют, Федя! И ещё как пьют! Видать запреты пророка братьям побоку. Сам видел, как Валериан Григорьевич Аслан-хану этому богато изукрашенную Библию дарил. И тот ничего, взял! Да ещё как награду воспринял. Теперь повсюду её с собой возит. Неужто читает?

Середину горницы занимал стол, уставленный всевозможными закусками и глиняными бутылками с вином. Дичь, и всевозможные сыры, и хлебы, и засахаренные в мёду фрукты на простых глиняных тарелках обильно покрывали столешницу из наскоро оструганных сосновых досок. По счастью, в хозяйстве Кирилла Максимовича нашлась простая льняная скатерть и столовые приборы. Вино из глиняных бутылок разливали в бокалы английского стекла на высоких гранёных ножках.

Аслан-хан и его меньшой брат отдали честь угощению, не пропуская ни одного тоста. Не побрезговали братья и мясом кабанчика. Впрочем, чему тут удивляться? Солдатская смекалка Кирилла Максимовича помогала даже из мяса престарелого одра приготовить блюдо, достойное генеральского стола.

   – Мы выставили пять тысяч человек конницы, – говорил Аслан-хан. – Прекрасные кони, воины хорошо вооружены. Мы готовы идти в поход, хотим настоящего дела. Валить лес и копать ямы – не хотим.

   – Строить фортификационные сооружения – самая милая из солдатских работ, – возражал ему Сысоев.

   – Я не умею землекопами командовать! Меня Алексей Петрович командовать соединением русской армии назначил!

Фёдор и Кирилл Максимович стояли плечом к плечу, в сторонке, стараясь присутствием своим правильного течения совета не нарушать. Алексей Петрович наказал Максимовичу за наполнением стаканов следить, а Фёдору смотреть в оба и к инородной речи особенно чутко прислушиваться.

   – Гляди, Федя, как меньшой брат на старшего взглядом высверкивает. Вчера ввечеру уже, после доклада Валериана Григорьевича, назначил Алексей Петрович Аслан-хана командовать всею конницей. Как узнал об этом Гасан, так вновь на коня вскочил и в ночь вне себя умчался. Уже под утро не слыхал ли ты грая да шума?

   – Нет, Максимыч, спал я крепко.

   – А мы вот не спали, потому как вернулся Гасан этот из лесу вне себя и прямёхонько в шатёр старшего братца отправился. Единственного брата, заметь! «Я – самый доблестный воин нашего рода, – кричит. – Всею ратью командовать достоин». Хвать кинжал и давай им перед лицом единокровного брата вертеть, и давай лезвием полотно шатра сечь! Шумит, вопит, рыданием исходит! Мы на шум прибежали. Алексей Петрович сам, лично, их разнимал. Насилу у Гасана ножик отобрали. А он плачет, как дитя, рубаху на груди рвёт: ударь, дескать, безоружного в обнажённую грудь. Это он родному-то брату – управителю всего их царства-государства, размером с обеденное блюдо! А гонору-то, а спеси!

   – А тот?

   – А чего тому-то сделается? Ты посмотри на него: лицо будто изваяние у статуи. Лежит себе на подушках, трубку покуривает. Бабы при нём – всё как положено.

Аслан-хан возлежал на груде ковров. Закутанные в шелка прислужницы подавали ему вино и пищу.

   – А я на всё согласен, – неожиданно заявил Гасан-ага. – Зубами землю прогрызу. Яма будет до шайтанова логова. Шайтана за рога ухвачу, хвост на ладонь намотаю и тебе приволоку, Ярмул. И Урус-хан доволен будет, и все жёны и дети его возрадуются!

   – Не горячись, Гасан-ага – устало вздохнул Мадатов. – Ты хороший воин: смелый, честный, стойкий. Но сейчас не о том речь...

Мадатов, кривясь от боли, поудобней устроился на ложе и продолжал:

   – У меня для вас сюрприз, Алексей Петрович. И сюрприз этот не из приятных.

   – Не томите Валериан Григорьевич. Я уж предвижу дурные вести. Ваши раны помешали мне вчера же приступить с расспросами, но и теперь...

Командующий умолк на полуслове. Фёдор заметил, как он побледнел, увидев в руках Мадатова потрёпанный, покрытый пятнами крови конверт.

   – Война есть война – всюду кровь... – тихо проговорил Сысоев. Лихой русый чуб, уже тронутый сединой, серые проницательные глаза, страшный шрам, рассекавший лоб, – отметина турецкой сабли, ордена Святого Георгия четвёртой и третьей степени на груди. Сын генерала, за плечами Бородинское сражение, под командой – донское казачье войско. Василий Алексеевич смотрел на татарских рыцарей со святым недоверием природного, кровного врага. С недоверием, готовым в любую минуту обратиться в лютую, убийственную ненависть.

Мадатов между тем неторопливо разворачивал письмо.

   – Это донесение от Алексея Александровича.

   – Какими судьбами? – Ермолов вскочил, забегал по горнице. Тяжёлая поступь командующего всколыхнула настил пола, заставила зазвенеть посуду на столе.

   – Не томите, Валериан Григорьевич! Что пишет Алёша? Читайте вслух, у меня от офицеров русского корпуса секретов нет!

   – Позвольте мне, Алексей Петрович, – предложил Сысоев. – Рустэм, ты болен. Дай-ка мне донесение.

   – Читай же, Сысоев, не томи!

   – С самого начала? Тут Алесей Александрович к вам лично обращается... – Сысоев вертел в руках непривычными к бумаге пальцами окровавленную страницу. – Ну, будь по-вашему.

   – «Сердечно приветствую тебя, Алёша!

Пишу сие письмо второпях. Не пеняй на погрешности в стиле и упущенные подробности. Фельдъегерь торопится. Да и мне самому недосуг...»

   – Фельдъегеря Цица тоже умудрился присовокупить к своей добыче, – прервал казачьего генерала Мадатов. – Мы не стали допытываться, что бандит сделал с конвоем. Не было времени. Уже у Лорса обнаружили обглоданные трупы лошадей и разбитую пушку. Видимо, Цица пушками не торгует.

Сысоев продолжил:

   – «...Добрались до Коби не без приключений и не так скоро, как намеревались. Разведчики приносили мне непрестанно одни и те же страшные известия: чума. От страшной болезни обезлюдели несколько аулов в окрестностях Коби. Из боязни заразить жителей крепости, мы провели несколько дней, не входя в крепость, на бивуаке. Охота в тех местах неплохая, но всё же люди мои оголодали без хлеба. Наконец, не обнаружив ни у кого из моих людей признаков болезни, я отдал приказ вступить в крепость. Там нас встретил самый радушный приём... Любимое тобою семейство, по счастию, застали в добром здравии. Почтенный Абубакар скорбит о сыновьях, но уныние бежит от него. Князь Коби по-прежнему бодр и полон сил...» – Сысоев умолкал, пропуская в тексте послания места, не имеющие отношения к военному совету, закашлялся. Он знаком попросил Фёдора подлить в чашку вина. – Читать далее, Алексей Петрович?

   – Продолжайте, Василий Алексеевич!

   – «...Во всё время нашего пребывания в Коби из окрестных селений продолжали поступать известия о чуме. Посему мною было принято решение семейство князя из крепости не вывозить. Почтеннейший Абубакар распорядился ввести карантинные меры.

Уже отбыв из Коби, получили мы страшное известие о нападении на крепость оравы лезгинцев. Сие неприятное известие сообщил нам небезызвестный тебе Йовта. Бандит этот со всею его шайкой был встречен нами уже по ту сторону гор. Я позволил себе предположить, что проходимец тащится на помощь всё тем же лезгинцам, но, поразмыслив, рассудил иначе. Не станет же он сообщать командиру регулярной части русской армии о нападении банды на дружественное России княжество, будучи сам сообщником бандитов. Не слабоумный же он?»

   – Ну это с какой стороны посмотреть, – добавил от себя Сысоев и продолжил:

   – «В завершение письма могу добавить лишь одно: Йовта не соврал. Коби действительно в осаде. Подтверждением тому является встреченный и разбитый нами отряд лезгинцев. Один из пойманных нами вояк сообщил, что направлялся в Коби на подмогу товарищам. Не туда ли следовал и Йовта с отрядом? Какие меры следует принять в этой сложной ситуации – решать тебе, Алексей.

Душевно преданный тебе Алексей Вельяминов».

Тяжёлое молчание повисло в генеральской горнице.

Ермолов медленно встал. Максимович подал ему раскуренную уже трубку. Генерал курил, отвернув лицо к темнеющему окну.

   – Ходят слухи о Мустафе Ширванском, – тихо проговорил Мадатов, поглядывая на застывшую у окна фигуру командующего. – Болтают, будто он нанял войско. Хочет пожечь Грозную, пока она не достроена. Нашёл по эту сторону гор союзников и потатчиков.

   – Я знаю, – коротко ответил Ермолов, не оборачиваясь.

   – Говорят, Мустафа денег не жалеет. Даже пушки у него имеются, только пушкарей хороших нету...

   – Ты храбрый воин, Рустэм, – вступил в разговор Аслан-хан. – И ты знаешь, что братский долг велит нам спасти Абубакара и его семью. Вырвать из лап свирепого врага. Подобно барсам бросимся мы, чтобы вонзить когти и клыки в тела врагов. Подобно орлам станем терзать и клевать поверженного противника!

   – Ты начитанный и образованный человек, первейший мудрец в своём народе, – проговорил Ермолов. – Ты – поэт и отважный воин, Аслан-хан...

   – И лучший из твоих друзей, Ярмул!

   – О, да! Но мы не станем кидаться, подобно барсам. И орлиную отвагу выкажем по-другому.

   – Мы готовы доказать свою преданность русскому царю и тебе, Ярмул! – Аслан-хан встал. В домашней одежде, пеший, без доспехов, человек этот являл собой живое воплощение воинственного духа природы этих мест. Он, словно обломок скалы, вынесенный с гор селевым потоком и временно нашедший успокоение на краю бездонной пропасти, готов был в каждый миг продолжить сокрушительное падение. Самойлов и Бебутов встрепенулись. Правая рука Фёдора привычно легла на рукоять шашки.

   – Я не единожды выражал тебе признательность от имени государя императора и командования русской армией. Имею основания полагать, что и в будущем мы не раз удостоверимся в твоей отваге и преданности российскому престолу. Готовься к новому походу, Аслан-хан. Приказ получишь утром.

Гасан-ага вскочил. Самойлов и Бебутов поднялись вместе с ним.

   – Пролитая мною кровь станет залогом верности моего народа русскому царю.

   – Кто позволил тебе, Гасан, говорить от имени народа? – оглушительно прошептал Аслан-хан. – Ты – полковник русской армии, ступай в свой отряд. Проверь, готовы ли воины и их кони к предстоящему нам опасному походу во славу Аллаха и русского царя. Добросовестно нести службу – вот высшая доблесть офицера. Выполняй приказание!

Лицо Гасана-аги сделалось зеленее стяга конного полка, которым он командовал. Не разбирая дороги, роняя на пол предметы меблировки, младший брат суверенного владетеля Кураха кинулся вон из апартаментов командующего русской армией.

Аслан-хан ограничился сдержанным поклоном. Владетель Кураха удалился, сопровождаемый телохранителями и вежливыми улыбками русских офицеров.

   – Как горяч молодой Гасан! – усмехнулся Сысоев. – Будь он девицей – я бы и влюбился, пожалуй.

   – Продолжим? – предложил Ермолов. Лицо командующего оставалось неподвижным, подобно львиному лику, грубо изготовленному безвестным ваятелем. Фёдору не раз доводилось видеть чудное изваяние над дверями миссии Лондонского библейского общества, когда превратности службы заносили его в Кизляр.

   – Мы не можем послать отряд к Коби, – первым высказался Сысоев. – Не можем оставить строителей без прикрытия. В последней стычке большая часть третьего эскадрона выбыла из строя убитыми и ранеными. Мы непрестанно отбиваемся от налётов лесных банд, теряем коней. Как будем воевать, если Мустафа и вправду соберёт большое войско?

   – Уже собрал, Василий Алексеевич, – устало проговорил Мадатов. – Войско идёт сюда, идёт медленно – пушки тащат, паршивцы. Вознамерились ими стены разбить.

   – А это означает, что возведение фортификационных сооружений является нашей первейшей задачей, – проговорил Ермолов. – А посему вот мой приказ: возможно большее количество людей на возведение стен и укреплений. Все, кто способен передвигаться, – в охранение и разведку. А вы, Валериан Григорьевич, как только сможете сесть на коня – уводите братьев татар отсюда – воинство Мустафы встречать. Пусть новую славу в бою добывают.

* * *

Вечер и большую часть ночи того памятного дня Фёдор Туроверов просидел у костра с дозорными. И спать было невмочь, и одному оставаться муторно. Образ Аймани снова грезился ему. Он и молитвы шептал, сжимая ладанку в кулаке, и песни, знакомые с матушкиного голоса, напевал тихонько – ничего не помогало.

   – Что ты, Федя, ёрзаешь? Рана поджила – душа в путь-дорогу запросилася? – спрашивал знакомый казак из дозора.

   – Будет мне отдыхать. На выручку Митрофании надоть отправляться... – отвечал Фёдор.

Дозорные казаки молчали. Говорила лишь птица, прятавшаяся в ветвях тополя над их головами.

   – Киу, киу, киу, – повторяла снова и снова ночная говорунья, словно упрашивая лечь, уснуть до утра. Словно пыталась отогнать постылые тревоги, заговорить тоску души, превратить её в мимолётное сновидение.

Уже под утро, возвращаясь до казармы мимо домика командующего, Фёдор приметил неровное колебание огонька лучины в окне генеральской горницы.

В сенях на неудобном табурете дремал Бебутов.

   – И тебе не спится, Федя, – зевнул он. – К Алексею Петровичу среди ночи хочешь войти? Работает он. Устал и не в духе. Ступай себе и ты спать...

   – Кто там, Бебутов? – послышался из-за притворенной двери генеральский окрик.

Бебутов вскочил, проскользнул в генеральскую горницу, тихонько притворив за собой дверь. Через минуту снова вышел в сени.

   – Проходи. Тебе, казак, особый респект оказан, – и он распахнул перед Фёдором дверь.

Ермолов что-то усердно писал. Тишину генеральской горницы нарушали лишь скрип пера да потрескивание лучины. Кипа исписанной бумаги, письменный прибор, медный чайник да глиняная кружка составляли убранство его стола.

   – Алексей Петрович?

   – Чего тебе, Федя?

   – Жалко княжну-то...

   – Ах, ты об этом... Ну что же... на войне неизбежны потери...

   – Так ли уж неизбежны?

   – Не рви мне сердце напрасной надеждой. Не имел я права влюблять в себя девицу, пусть даже иного рода.

   – Отчего же не имели? Любовь права не спрашивает...

Ермолов поднял львиный лик от бумаг.

   – Ах, вот оно что... – на минуту в его глазах затеплился озорной огонёк. Затеплился и тут же погас. Поймав ускользнувшую было мысль, генерал снова принялся за письмо, словно Фёдора не было в горнице.

   – Можно же попытаться выручить княжну, – не унимался Фёдор.

Ермолов вздохнул, с явной досадой:

   – Говори, казак.

   – Не раз бывал я в тех местах, сумею украдкой к Коби подобраться. А там уж как Господь попустит. Может статься – выручу княжну. За остальное семейство не поручусь, а её наверняка выведу и к вам в Грозную доставлю.

   – Кого надумал с собой взять? – лицо Ермолова заметно смягчилось. Фёдору почудилась, будто слабая тень улыбки скользнула по суровому челу командира.

   – Один я, Алексей Петрович. Соколик будет со мной – иные товарищи мне без надобности.

   – Не нравится мне это, – тихо молвил генерал, обращаясь к бумагам, наваленным на столе. – Ты подумай, Федя. Прикинь, кого с собой возьмёшь. Не ожидал я, что ты... Ну да ладно... Дело опасное и для меня лично очень важное. Три дня на сборы и раздумья довольно тебе?

   – Довольно, Алексей Петрович.

   – С Богом, брат. Ступай теперь. Утро вечера мудренее.

Ермолов взял новое перо из кипы, заготовленной предусмотрительным Кириллом Максимовичем.