Текст книги "Генерал Ермолов"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Татарская конница под командой генерала Валериана Григорьевича Мадатова совершала упредительные рейды по окрестным аулам.

   – Терпи, Федя, – не умолкал словоохотливый Слива. – Скоро звуки боя развеють твою печаль. Как прискачеть вестовой, как дасть команду Лексей Петрович...

   – Не-е-е, не так всё будё, – возразил Петька-Плывунец. – Приползёт из леса злой мулла и примет тебя, Слива, в мусульмане... гы, гы...

   – От ты нехристь! Старших не уважаешь? – буркнул Слива, замахиваясь на обидчика плетью.

Однако в тот вечер товарищам не суждено было поссориться. Из темноты, из лагерной сумятицы вороной карабахский скакун вынес к их костерку бравого всадника в белой черкеске и папахе, в вызолоченной портупее, с орденом Святого Владимира на груди.

   – Здорово, братцы, – рявкнул всадник, осаживая чудесного скакуна.

   – Здравия желаем, ваше сиятельство, – пророкотал Слива, поднимаясь. Он непослушными пальцами застегнул ворот рубахи, оправился.

   – Становись, братва! Перед вами граф Николай Петрович Самойлов.

   – Чего?! – подхватился Петька-Плывунец. Ружьё он всегда держал под рукой и первым схватил его. Шашка же никак не давалась в руки, спряталась, стерва, где-то возле костра. Вот начальство прискакало, а рапортовать честь по чести нет никакой возможности.

   – Чего-чего, – передразнил кто-то. – Генеральский адъютант энто. Алексея Петровича, то ись.

   – Рад, братцы, что помните меня! – граф Самойлов был преувеличенно бодр. Он широко улыбался, не заботясь о том, что в темноте казаки не смогли б разглядеть его лица. Лишь уголья бросали алые отсветы на золото галунов и аксельбантов его щегольской белой черкески.

   – Как же забыть, когда все золотом блещете, ваше сиятельство, – отвечал десятник Захарий.

   – Который из вас Фёдор Туроверов?

   – От он. Сам не свой сидить. Даже ваше сиятельство не заметил.

Фёдор поднялся, оправил портупею.

   – Фёдор Туроверов, разведчик первого эскадрона. – Фёдор старался рапортовать бодро, но язык плохо слушался его.

   – Ты не ранен, братец?

   – Цел я, ваше сиятельство.

   – Тогда, вот – получи пропуск. Алексей Петрович наслышан о твоём геройском поступке – спасении штандарта восьмого егерского. Зовёт в свой шатёр.

Самойлов протянул Фёдору сложенный вдвое листок плотной бумаги.

   – Приходи завтра, – прокричал адъютант, пуская скакуна в галоп. – И не ранее восьми часов пополудни!

* * *

Землянку командующего армией со всех сторон окружали бивуачные посты. Фёдор брёл между ними по направлению, ведя Соколика в поводу. Вокруг вершилась вечерняя лагерная жизнь: солдатики чинили у костров нехитрую свою аммуницию, варили еду, обихаживали лошадей.

   – Ты к кому, казак? – спросил Фёдора пропылённый сержант. Остриё штыка коснулось ремня портупеи на груди казака.

Фёдор протянул сложенный вдвое листок. Сержант долго вертел записку, поворачивая её так и эдак, шевелил губами.

«Не тронь его. Ермолов» – гласила надпись на ещё не успевшем истрепаться пропуске.

   – Проходи, казак... – вздохнул усталый воин.

Казак тронул Соколика. Прямо перед ним, подсвеченный колеблющимися огнями костров темнел шатёр.

   – Не засни, служивый, – весело сказал Фёдор, садясь в седло. – Лезгины кругом.

* * *

Перед входом в генеральскую землянку Фёдор лицом к лицу столкнулся с бравым воякой в черкеске и папахе, с шашкой на ремённой портупее. Огни бивуачных костров блеснули на офицерских аксельбантах.

– Кто таков?

   – Разведчик Гребенского казачьего полка Фёдор Туроверов явился по вызову его высокопревосходительства...

   – Проходи, – коротко ответил офицер, откидывая дощатую дверь.

Сумрак и тишина заполняли пространство комнаты. Столик красного дерева, тот самый, что Фёдор приметил в повозке Кирилла Максимовича, стоял под высоким окошком. Огонёк лучины порхал над узким горлом бронзового кувшина, освещая кипы бумаг и письменный прибор. Двое мужчин склонились над столом. Первый – огромного роста и богатырского сложения, в цвете лет, с копной седых волос над загорелым лбом. Огромные усы и бакенбарды придавали его лицу львиное выражение. Весь он был огромен: и тело, и каждая черта лица, и звук его голоса даже в шёпоте, переливающийся громовыми раскатами. Ботфорты, офицерские штаны с лампасами, свободного кроя солдатская рубаха не могли скрыть неукротимой мощи и энергии его тела. Тёмно-серые глаза его даже в полумраке шатра источали сияние незаурядного ума, несокрушимой воли, жизнелюбия и веры.

«Ермолов», – подумал Фёдор, замирая на пороге.

Второй – сидел на раскладном походном стуле, зябко кутаясь в шёлковый архалук. Худощавый человечек, рыжий, с тонкими чертами лица. Тёмный взор его блистал необычайной глубиной, выдавая незаурядный ум и энергию. Этот, второй, говорил медленно и тихо, но фразы его были остры. В звуках его голоса звенели отточенными гранями лёд и металл.

«А это, видать, Вельяминов», – размышлял Фёдор, прикидывая удобный момент, чтобы обнародовать своё появление.

   – Завтра ждём визита старейшин, – сказал Ермолов. – Послушаем ещё раз байки этих подлецов...

   – Вешать всех, Алёша. Что толку слушать домыслы лгунов и предателей?

   – Нет, брат. Сначала пуганём. Быть может, моя зверская рожа, да огромная фигура да широкая глотка подействуют на азиатов отрезвляюще.

   – Ты, Алёша, гуманист, человеколюбец, снисходительный и добрый, – холодно заметил Вельяминов.

   – Снисхождение в глазах азиатов – знак слабости, Алёша. Я прямо из человеколюбия намерен быть строг до неумолимости. Пусть сначала дадут аманатов – а там увидим.

   – Ты что стал в дверях, казак? – Ермолов внезапно обернулся. – Подходи ближе! Для дела зван, а не шпорами пол скрести.

   – Разведчик первого эскадрона Гребенского полка Фёдор Туроверов явился по приказу... – рапортовал Фёдор.

   – Вольно, казак, – засмеялся Ермолов.

   – Разведчик, – усмехнулся Вельяминов. – Мы не на смотру. У нас приватная беседа. Доверительная, понимаешь?

   – Подойди-ка ближе, разведчик. Разглядеть тебя хочу, – сказал Ермолов.

Фёдор подошёл ближе к столу, на свет.

   – Экий ты бравый парень. Прав, Кирилла Максимович. Он хороших вояк сразу отличает. Значит, места здешние хорошо знаешь?

   – Как не знать...

   – Райский уголок, не правда ли? – Ермолов улыбался.

   – Да, – неохотно согласился Фёдор. – Обильно нашей кровью политы эти чудные места.

   – А вот мы их ещё более приукрасим, – подмигнул Ермолов. Улыбка красила чрезвычайно черты его сурового лица. – Есть у нас намерение воздвигнуть на сиих живописных берегах, и речных, и морских, ряд крепостных укреплений. Но сейчас главное не в этом. Я намерен оставить тебя при своей персоне, казак. Для личных поручений и связи. Согласен ли?

   – Мы люди служивые и приказы не обсуждаем, ваше высокопревосходительство. – Фёдор выпрямился и звякнул шпорами.

   – Ещё как обсуждаете, – холодно заметил Вельяминов. – Трудненько приживаются в казачьем войске простые правила повиновения начальству.

Фёдор ещё раз изумился хрупкости сложения военачальника, известного в войске сурового гонителя лесных шаек и ревнителя воинской дисциплины. Алексей Александрович был не стар ещё, почти ровесник Фёдора, но уже седоват, узок в плечах. В полумраке шатра, рядом с внушительной фигурой Ермолова он казался мальчиком-подростком.

   – Вы, казаки-порубежники, такие же бандиты, как ваши визави, чечены и лезгины. Одно лишь обнадёживает – крещёный народ, а так...

   – Но именно этим свойством своей натуры и ценен для нас Фёдор Туроверов, – заметил Ермолов.

   – А вот это – тебе решать, Алексей Петрович. – Вельяминов отошёл в сторону, вглубь шатра, туда, где господствовал сумрак, словно обиделся или не хотел мешать беседе.

   – Присядь, казак. – Ермолов без лишних церемоний придвинул раскладной стул. Сам уселся, широко расставив обутые в ботфорты ноги. – Чего стоишь? Или оробел, герой?

Фёдор уселся, опираясь на рукоять шашки.

   – Шашка у тебя чеченской работы, местной?

   – Не-а, ваше высокопревосходительство, моей дед по матери кузнецом был. Митрофания – его работа.

   – Митрофания, говоришь... – Ермолов задумчиво посмотрел на изукрашенные сложным узором ножны. – Заботиться об оружии умеешь? Любишь оружие?

   – Как не любить. – Фёдор смутился. Грозный военачальник с ходу угадал главнейшую из его, Фёдора, страстей. Болтаясь по горам и тайком, в разведке, и в открытую сшибаясь с коварным и жестоким противником, казак Туроверов научился ценить в оружии надёжность и относиться к нему с трепетной любовью. Оба пистолета нахчийской[6]6
  Нахчи – самоназвание чеченцев.


[Закрыть] работы казак добыл в кровавой стычке. Они были простыми, орнамент украшал лишь рукояти из рога тура, но били метко и при заботливом уходе не давали осечек. А вот ружьё Фёдор купил у самого мастера Дуски из аула Дарго. Отдал за него неплохого рабочего коня. Кинжалы на наборном поясе чудесной Сирийской работы снял с мёртвого черкашина. Эх, пришиб тогда мерзавца, таскавшего их с Ванькой по горным склонам две недели к ряду.

   – Называй меня Алексеем Петровичем, герой, – продолжал Ермолов.

   – Так точно, Алексей Петрович.

   – Ты, Фёдор, грамоте обучен?

   – Так точно. В нашей семье все читать и писать умеют. Мой дед по отцу дьяконом служил.

   – Да ты, парень, так же как мы с Алексеем Александровичем, старого рода, – засмеялся Ермолов.

Закурили. Фёдор обратил внимание на генеральскую трубочку.

«Точно такая же, как у почтенного Кирилла Максимовича», – подумалось ему.

   – Хоть и поган местный табак, а что делать? – Ермолов выпустил дым из широких ноздрей.

   – В поганых местах – поганый табак произрастает, – заметил из темноты Вельяминов.

Он тоже курил. Табачный дым живописными облаками поднимался к бревенчатому потолку.

   – Хан Мустафа Ширванский[7]7
  В 1805 году хан Мустафа Ширванский подписал трактат о вступлении Ширванского ханства в подданство Российской империи, о чём дал присягу на Коране. В 1820 году хан Мустафа изменит данной им клятве и сбежит в Персию.


[Закрыть], старая каналья, коварный умысел против нас вынашивает. – Ермолов говорил медленно, в промежутках между затяжками.

Генерал смотрел на Фёдора в упор, лицо снова стало жёстким и сосредоточенным. Генерал говорил о деле.

   – Так вроде ж замирился хан с Расеей, – пробормотал Фёдор.

   – Слушай старших, казак, – ударил из темноты голос Вельяминова. – Привыкай к дисциплине.

   – Он привыкнет, Алёша, привыкнет, – Ермолов снова улыбнулся и продолжил: – Хан Мустафа чрезвычайно богат, а ещё более хитёр и подл. Сей неверный и злоумышляющий подданный государя нашего тайно собирает войско. Планы его темны, но угадываемы. Опасаясь подлых вылазок с его стороны, я посылаю в Тифлис Алексея Александровича с частью войска. С ними идёт и твой эскадрон, казак.

   – ...мы к походам завсегда готовы. Лоб перекрестим, ногу в стремя и....

   – ...а тебя, Фёдор Туроверов, я оставляю при себе, связником. Случись чего – поскачешь в Тифлис или в Ширвань, или куда Бог приведёт. А пока, суть да дело, будешь о моём оружии заботиться. Я, парень, при моей походной жизни целым арсеналом обзавёлся. Храню его здесь в землянке. Так что милости просим, Фёдор Туроверов – гребенской казак.

   – Так точно, ваше высокопревосходительство, – рапортовал Фёдор, вскакивая. Нарядные ножны Митрофании ударились о лесину, подпирающую купол. Разведчик смотрел не на главнокомандующего, а в сумрак землянки, туда, где предположительно мог находиться генерал Вельяминов.

Ермолов смеялся долго и заразительно. Его могучее тело сотрясалось, складывалось пополам. В уголках глаз блестела влага. На шум прибежал адъютант, Николай Самойлов – Николаша…

   – Ты посмотри на этого проныру, граф, – хохотал Ермолов, обращаясь к нему. – Вот кто наши райские кущи вдоль и поперёк знает. Только крепче держи его за полы черкески, иначе растворится под пологом здешнего поганого леса, как утренний туман.

   – Снова вы меня, Алексей Петрович, титулуете, – смутился Самойлов. – Мы же договаривались!

   – Как же мне тебя не титуловать, коли ты потомственный аристократ? Когда меня, орловскую деревенщину, графским титулом обезобразят, тогда мы будем друг дружку титуловать обоюдно. А пока неси, брат, свой крест в одиночестве.

* * *

В то памятное утро Фёдора вызвали в землянку командующего чуть ли не на рассвете. Казак застал генерала уже одетым, как обычно для марша: полотняная рубаха, мундир, ботфорты. Ермолов сидел за столом над бумагами.

   – Явился, парень?

   – Так точно, Алексей Петрович!

   – Для дела звал. Садись. Полагаю я, парень – разумеешь ты многие из местных наречий. Так ли?

   – Так, Алексей Петрович.

   – Языки нахчи понимаешь?

   – Как не понимать, понимаю. Только трепаться с ними на их наречии – не христианское дело, не стану. Вот гардой[8]8
  Гарда – чеченская шашка.


[Закрыть] по башке басурманской саданёшь пару раз – он сам русскую речь понимает очень ясно и все исправно исполняет. Только для начала надо разоружить, иначе собака...

   – Ты – хороший солдат, Фёдор и разведчик отменный, – засмеялся Ермолов. – Говорить тебе с ними не придётся. Ты, парень, стань в сторонке и внимательно слушай, что мы с господами генералитетом им вещать станем и что они нам будут отвечать. Слушай внимательно, казак!

   – Так точно, ваше высокопревосходительство!

   – И помолись за меня, парень, чтобы моё превосходительство превзошло их блудливые умишки, чтоб удалось вернуть их в разум. Помолишься?

   – Буду молиться, Алексей Петрович!

Дверь отворилась.

   – Посланцы прибыли, Алексей Петрович. И господа офицеры в сборе. Его сиятельство меня за вами отправили. Ждут, – доложил Кирилл Максимович.

Кирилл Максимович отодвинул полог в сторону, впуская в шатёр сероватый утренний свет.

   – Сколько их явилось, Кирилл Максимович? – спросил Ермолов.

   – Ровным счётом трое... трое с половиною, Алексей Петрович. Алексей Александрович уже беседуют с ими. Да только беседа без вас не клеится.

   – А что, Максимович, неужто Алексей Александрович уже одного из них ополовинил? – засмеялся Ермолов. – И когда только успел!

* * *

Их действительно было четверо. Один сухопарый, высокий старик в огромной лохматой папахе, заросший до глаз пожелтевшей от табачного дыма седой бородой. Длинные полы его бурки покрывали сверкающую всеми оттенками голубого кольчугу. Чёрный мех лохматой папахи перехватывала белая повязка.

«Имам. Ишь ты!» – подумал Фёдор.

Второй делегат, обычный с виду малый, в черкеске и бараньей шапке, всё шарил по сторонам колючими прозрачными глазами. Завидев Ермолова, он обнажил огненно-рыжую голову.

Третий был самой заметной фигурой из всех. Этот был облачен в сверкающий нагрудник, наплечники, наколенники и бутурлуки[9]9
  Бутурлуки – доспехи, защищающие ноги.


[Закрыть]. Голову его венчал островерхий шлем. Всё это, стариной работы, великолепие несло на себе следы вражеских ударов. Доспех местами потемнел, словно беспечный хозяин не удосужился очистить его от запёкшейся крови поверженного противника.

Тут же рядом примостился и маленький человечишка. Тот самый, которого Максимович поименовал «половиною». Фёдор поначалу принял его за ребёнка. Серый мужицкий зипунишко, стоптанные сапоги. Суконный верх невероятной заячьей шапчонки, покрывавшей его бритую голову, едва бы достиг середины Фёдоровой груди. И стоял-то человечишка немного позади, словно прячась за спиной латника. И молчал. Ермолов же именно в него вперил взгляд своих пронзительно-серых глаз.

   – Ты кто таков, а? Да, да, вот ты! А ну, три шага вперёд!

Человечек незамедлительно сделал три требуемых шага, но не вперёд, а почему-то в бок.

   – Шапку долой! Отвечай, кто таков, с тобой говорит командующий русской армией! – рявкнул Николаша Самойлов.

   – Лорс это, – тихо проговорил рыжий нахчи.

   – Меня называй Умалат, это Йовта, – Умалат указал рукой на величественного носителя лат. – А имя этого человека мы не произносим вслух. Он просто нахчи и всё.

Седобородый имам гордо распрямился.

   – Почему же сам Лорс не отвечает мне? – спросил Ермолов.

Командующий уже уселся в походное кресло, поданное Кириллом Максимовичем. У левого его плеча расположились адъютанты: Николай Самойлов, при шашке на расшитой цветным нухским шёлком перевязи, с кипой бумаги, пером и чернильницей в руках. Рядом с ним Бебутов в обычной капитанской фуражке и мундире, но тоже при сабле в узорчатых ножнах. Генералы Вельяминов и Сысоев расположились рядом с командующим, в таких же походных креслах. Фёдор стоял чуть позади, в сторонке, за спинами штабных офицеров, столпившихся у входа в шатёр Ермолова. Митрофанию казак предусмотрительно вынул из ножен. Нет, не внушали ему доверия эти странные парламентёры, старейшины или как их там. Перевидал казак этой шатии-братии на своём веку. Коварен народ басурманской веры, не ясны русскому человеку установления их жизни. Не ясны и чужды. Они, конечно, безоружны сейчас, но опасны. Всё одно опасны!

Фёдор всё посматривал на Йовту-латника. Тот время от времени запускал правую руку под рубаху на спине и неизменно извлекал оттуда нечто, интересовавшее его до чрезвычайности. Горный рыцарь разминал и давил это пальцами. Фёдор не сдержался и сплюнул от омерзения.

Между тем переговоры шли полным ходом.

   – Боится тебя старенький Лорс, – кротко заметил Умалат. – Говорили нам про тебя, Ярмул, что человек ты гордый, своенравный и пришёл в наши земли с войной.

   – Зверь, одним словом, – усмехнулся Ермолов.

   – Вот и боимся мы сильно тебя. Мира хотим. Пахать и сеять хотим. Стада спокойно пасти. Русский солдат наши селения грабит, наших женщин и скот уводит, посевы топчет...

Так бормотал Умалат, возведя очи горе, словно боясь глянуть в лицо «свирепого Ярмула – волка, видевшего дождь».

   – Эк ты стрекочешь, Умалат, как скворец щебечешь. И кроток ты и спокоен. А кто, скажи мне, Умалат, из вас ответит за разграбление обоза возле Андреевской деревни? Кто под Шелковской станицей в мае месяце резню устроил? Кто пытался на команду моих лесорубов на прошедшей неделе напасть? Вот, Василий Алексеевич, – Ермолов указал на Сысоева, – лично две ночи кряду гонял по лесам банду гулящего сброда. Препохабная история случилась. Десяток моих казаков сгинул в ваших райских кущах. И, наконец, кто положил наш авангард в Кули-Юрте? Чьих рук дело?

Голос Ермолова гремел набатом над головами парламентёров. Командующий вскочил, зашагал взад и вперёд по вытоптанной траве площадки перед входом в землянку. Казалось, генеральские ботфорты расколют мятежную землю, разобьют на осколки, чтобы Ярмул потом смог сложить из них крепость.

   – То молодёжь шалит, Ярмул, – Умалат почти шептал, разглядывая ленивые облака, прилипшие к верхушкам высоких холмов. – Дети. Кровь молодая кипит, дел великих требует..

   – Так я вам крови поубавлю! Дела, говоришь, молодёжь ваша хочет? Отдадите их мне – я их к делу приставлю! Так утомятся они от меня, что разбой творить сил не станет. И вот моё первое условие: отдадите мне ... Каждый! По одному своему чаду в аманаты. Получили мы донесения о возобновлении невольничьих торгов в Анапе. Известно нам и то, что на торгах тех видели русских пленных. Были там женщины и дети, уведённые вами из станиц по ту сторону реки. И вот вам моё второе условие: кто из вас банду с пленниками через свои землю пропустит – жгу аул. А самих, собачьих выкормышей, – лес валить или рвы рыть пожизненно, но это, если помилую. А так – в петлю! И аманата – в петлю. Торгаши и прочие мирные путешественники перемещаются по вашим землям не иначе, как под защитой войска. И всё равно ваша бойкая молодёжь ухитряется грабить. Вчера какая-то сволочь свела из команды лесорубов двух рабочих коняг. А потому вот вам моё третье условие: будете платить оброк скотом, зерном, шкурами, дичью. Ведомости у Самойлова.

   – Не оскорбляй нас, Ярмул, – заговорил Безымянный имам. – Вы пришли в нашу землю с пушками. Рубите лес. Строите крепость. Жить хотите бок о бок с нами. Будем добрыми соседями, а не врагами. Возьмите наших сыновей в учение, возьмите наших дочерей в жёны, возьмите наше добро в дар. Слово даём – не воевать с вами.

Имам говорил. Слава чужой речи вылетали из недр его бороды, как пули из пистолетного дула. Временами смысл произносимых фраз ускользал от Фёдора, настолько облик говорившего не соответствовал сути его речей. Но казак понимал главное – Безымянный имам хочет мира. Умалат переводил:

   – Мы дадим вам наших сыновей и дочерей. Мы отдадим нажитое в труде и боях добро, если вы оставите нас в покое. Но лучше – уходите.

   – Мы стоим на исконно русской земле. Стоим и будем стоять! Я требую от вас замирения и повиновения, без условий, – гремел Ермолов. – Иначе – победоносная русская армия обрушит на вас всю свою мощь. Европу покорили – покорим и вас, не сомневайтесь! Мы не отступим и не уйдём. Вы подпишите условия замирения или живыми вам не быть.

Умалат перевёл:

   – Ярмул грозит нам смертью, требует дани и аманатов. Не быть нам живыми, если не станем рабами-данниками.

Фёдор крепче сжал в ладони рукоять Митрофании. Эх, ударить бы сейчас наотмашь! Да так, чтобы рыжая голова подлеца покатилась прямо под ноги Ярмулу, подпрыгивая и оставляя кровавый след. Чтобы хлынула водопадом ядовитая кровушка, смывая дорожную пыль с потрёпанной черкески. Ненависть сдавила горло казака, мешая произнести даже самый тихий звук.

   – Мы согласны. Мы хотим жить, – тихо произнёс Безымянный имам.

Он медленно снял папаху с белой перевязью, обнажив бритую голову. Сплошь покрытая шрамами от ожогов и сабельных ударов, она напоминала осколок древней скалы, изборождённый небесными стихиями – солнцем, водой и ветром. Чёрные провалы его глаз уставились в лицо русского генерала из-под нависших бровей. Он смотрел только на Ермолова, словно ни единой души больше не было на лужайке перед входом в землянку.

   – Подай бумаги, граф, – обратился командующий к Самойлову, – пусть распишутся. Да поторопись, иначе их вождь в моём мундире взглядом дыру прожжёт.

* * *

Он остановил Самойлова у входа в землянку.

   – Ваше сиятельство, разрешите обратиться!

   – Чего тебе, казак?

   – Передайте Алексею Петровичу, что толмач, Умалат, неверно переводил. Перевирал, скотина.

* * *

Проводы войска затянулись на неделю.

Отправку частей задерживали тревожные донесения, стекавшиеся в штаб русской армии со всех сторон. Ермолов и Вельяминов днями просиживали над донесениями разведчиков, картами, списками. Судили и рядили и так и эдак, засиживались допоздна, пытаясь найти единственно верное решение. Фёдор Туроверов многие часы проводил с ними. Его считали знатоком здешних мест и обычаев их обитателей. Карты были плохи, сведения часто противоречивы и не верны. Генералам требовались советы человека, исходившего и изъездившего эти дикие места вдоль и поперёк. Фёдор с изумлением и гордостью видел безграничное доверие начальствующих к нему, простому солдату, с трудом разбирающему грамоту. Стесняясь показывать генералам заскорузлые пальцы, Фёдор водил по самописным картам остриём Митрофании, припоминая заветные приметы. Склоны, поросшие густым лесом, быстрые речки, тенистые ущелья, тропки и дорожки здешних мест, где он бродил с малолетства с товарищами и старшими братьями.

   – Ты, парень, не порежь мне клинком карты! Писарчуки Алексея Александровича не одну неделю корпели над этими художествами. Не надавливай так шашкой-то, – веселился Ермолов.

В конце концов порешили следующее: с Вельяминовым уходят два полка – гренадеры второго Грузинского полка, конные егеря Куринского полка, артиллерийский дивизион, три сотни казаков. Маршрут проложили по дороге через Дарьяльское ущелье, а дальше как Бог даст.

На прощание боевые товарищи устроили подобие званого ужина. Максимович приготовил в походном казане баранье мясо под кислым алычовым соусом. На стол выставили кувшин кахетинского вина.

   – Эх, водки бы, Максимович, – вздыхал Ермолов.

   – Нету нашей водки. Вышла вся. А местную не решаюсь подавать. Дрянь потому что.

После ужина читали приватную переписку, курили. Слушали рассказы Фёдора о странных нравах местных жителей.

   – Да-а-а-а, парень – вздыхал Ермолов. – Терзаюсь я очень, наблюдая бытие местного люда. Нелепость, злодейство, распутство. Необходимы срочные перемены в управлении здешними местами. Но сначала загоним врага в горы, а тут, возле нас, пусть остаются те, кто способен к мирному труду.

   – Получил ли ты, Алёша, высочайшее одобрение этих планов? – Вельяминов был как обычно не весел и не задумчив, а словно ленив. Смотрел отрешённо, говорил холодно, медленно и тихо.

   – Подобные дела надо совершать решительно, не дожидаясь повелений, – отвечал товарищу Ермолов. – Я сделаю опыт, который и правительству понравится. Победителей не судят, Алёша.

   – Засохли мы с тобой, брат, над бумагами. Завтра расставаться предстоит, а ты всё о делах. На приватную переписку времени не остаётся.

   – Остаётся! – Ермолов вскочил, забегал по шатру. В руках его было очередное послание. Фёдор тоже встал. В сторонке, при свете свечей, вставленных в канделябр, он чистил оружие главнокомандующего.

   – А вот любопытная эпистола. Послушай, Алёша.

И Ермолов начал читать:

«Сим доношу до Вашего сведения, многолюбезный Алексей Петрович, что путешествие наше чрез горы Кавказа было превратностей разных преисполнено. И в частности самое неприятное приключение произошло в любезном Вашему сердцу месте, крепости Коби.

Слухами Кавказская земля полнится, рассказами и преданиями. Среди оных имеются и романтичнейшие истории. Доводилось слышать мне о вашем двухмесячном сидении в снежном заточении в этой самой Коби. Равно как и о неизъяснимых прелестях дочери хозяина замка. Безусловно, встреча с прекрасной Сюйду стоила и пережитых мною треволнений, и страха быть ограбленным бандитскими шайками, коими наводнены эти суровые места».

   – Ну так уж и «наводнены»! – возмутился Вельяминов.

Алексей Петрович вздохнул:

   – А ты послушай-ка, Алёша, что далее пишет этот первейший из лизоблюдов:

«Глаза княжны, подобные кускам средиземноморского янтаря, наполнились влагой, когда я помянул о недавней и случайной встрече с вами на военных тропах. Как трогательно её живейшее волнение о Вашем здоровье. С чудеснейшей ревностию расспрашивал она о Вашем быте и прочих подробностях жизни, о том, как выглядите вы, и даже о том, какого сукна был на вас мундир и какого качества рубашка. Я изложил всё как умел и, разумеется, только лишь одну святую правду».

   – Твоему армянскому приятелю не коммерцией заниматься, а романы писать следовало бы... чувствительные, – Вельяминов усмехнулся.

Вторую неделю служил Фёдор при штабе Ермолова. Почти ежедневно приходилось видеть казаку и главнокомандующего, и начальника его штаба. Но улыбку на лице Алексея Александровича Фёдор видел впервые.

Сделав пару глотков кахетинского из обычной глиняной кружки, примостившейся на столе среди бумаг, Ермолов продолжил:

«Не имея намерения вторгаться в Ваши интимности, всё же считаю своим долгом сообщить: вышеозначенный замок оставлен был нами в самом печальном положении, а именно – в осаде. Едва отошли мы с нашими ослами и верблюдами на пять-шесть вёрст от Коби, как догнал нас мальчишка, воспитанник почтеннейшего Абубакара, мальчишка-черкесёнок, имени коего я не запомнил. Сей шустрый отрок прискакал весь в крови, на запалённом скакуне воспитателя. Он принёс нам известие о внезапном нападении лезгин, попытавшихся с ходу штурмовать Коби. Бандитов отбили. Мальчишке же под покровом ночи удалось ускользнуть. Его отправили обитатели замка нам вдогонку, дабы передать весть об их плачевном положении и просить о помощи. Раненого отрока мы оставили в Кайшанурской крепости, на попечении тамошнего эскулапа.

Далее путешествие наше протекало вполне благополучно до самого Душета.

По прибытии к границам грузинским, подвергли нас двухнедельному содержанию в карантине. Словно одного окуривания было не достаточно. Переворошили весь груз. Часть товара попорчена, а кое-что и вовсе утрачено. Нет, я не сетую, Алексей Петрович. Я лишь изумляюсь. Будь карантинная служба добросовестной, чумная болезнь не блуждала б непрестанно по горам и предгорьям. А так получается следующая странность: распространению чумы оне не препятствуют, а лишь чинят притеснения мирным негоциантам, портя их ценные грузы. Начальник карантина в Душете, известный Вам полковник N, любезно принял нас, но пойти на уступки и пропустить своевременно через карантин не пожелал. За сим остаюсь преданнейшим вашим слугой».

   – Далее следует подпись, Алёша: «князь Арутюн Гогарац».

Ермолов вскочил, забегал по шатру взад и вперёд.

   – Враль знатный, твой армяшка. Корыстный враль. Но пишет хорошо, сволочь. Цветисто излагает. Где в этой эпистоле ложь, а где – правда, можно только угадывать...

Вельяминов встал. На нём был его обычный зелёный шёлковый архалук, генеральские штаны и рубашка тонкого полотна, отделанная изящным кружевом. Фёдор успел приметить, что в отличие от главнокомандующего, начальник штаба относился к выбору туалета очень внимательно.

   – Я прошу тебя, Алексей...

   – Не волнуйся, Алёша, и не проси. Извлеку твою княжну из Коби и доставлю в Тифлис в целости и сохранности. Не рви себе сердце, успокойся. Лучше отдыхай.

И Вельяминов, коротко кивнув Ермолову и Фёдору, неспешно вышел из шатра.

* * *

Фёдор, посматривая на командира, делал вид, будто проверяет лезвие генеральской шпаги – ладно ли заточена. Алексей Петрович сидел у рабочего стола, уперев могучие плечи в неудобную спинку походного креслица. Запрокинув голову, он отрешённо всматривался в темноту потолка. Трубочка, зажатая в его руке, давно погасла.

   – Ты о чём-то хотел спросить меня, Федя, – тихо молвил он.

   – Да так я... – Фёдор вложил саблю в ножны. – Всё мыслю: в чём врёт армянский князь? Неужто не был он в Коби, иль не держали его две недели в карантине?

Ермолов вздохнул.

   – Нет, парень. Побывал Гришка-мздоимец в Коби. Вот только ласточка моя, Сюйду, не могла бы поговорить с ним, не могла она расспрашивать обо мне.

   – Как же так?

   – А так, парень. Не разумеет ласточка ни одного наречия, кроме наречия рода своего. Ни русского языка, ни армянского не понимает она. Эх, парень, голова моя как в чаду. И здесь дел невпроворот, и там – она... Но верую, что не забыла, что ждёт..

   – Да способен ли кто речей ваших не понять или, тем более, забыть?.. – пробормотал смущённый казак.