Текст книги "Генерал Ермолов"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Она отвернулась. Помолчала. Сказала равнодушно:

   – Тогда готовьтесь к битве. Не этой ночью, нет. Следующей. Ну вот... Теперь я действительно предала...

И она исчезла за дверью. Фёдор выскочил следом, но двор Абдул-Вахаба был пуст. Только ординарец Переверзева Ванька правил у коновязи конскую сбрую.

   – Эй, Ванька! Не видал ли ты только что чеченской бабы в чёрном платье и платке?

   – Не-а! – ответил Ванька. – Тут баб этих шмыгает туда-сюда. Чего мне на них смотреть? У них ндравы строгие. Только посмотришь: иль прирежут в ночи, или женись. А я ни на то, ни на другое не согласный...

Фёдор кинулся прочь со двора. Долго блуждал он между саклями Кетриси в поисках воительницы, но Аймани и след простыл.

Наведался Фёдор и к тюремной яме. Там под охраной трёх казаков сидели пленные.

   – Чего тебе, разведчик? – спросил старый, не знакомый Фёдору казак, старший конвойной команды.

   – Поглядеть хочу. Знакомец мой в яме у вас сидит.

   – Пусти его, Прохорыч. Я знаю его. Это кривого Ромки Туроверова сын и убиенного Леонтия младший брат. Он свой, – сказал второй казак, помоложе.

   – Ну что ж, ступай, брат убиенного Леонтия. Только остерегись. Они хоть и ослабели от глада и хлада, а всё одно ещё злые. Палец им протянешь – отгрызуть. Эй, куда кинулся? Факел возьми. Так ничего не увидишь. Мы держим их, как положено держать чертей, – впотьмах.

И старый казак вручил Фёдору зажжённый факел.

* * *

Фёдор лёг на живот. В ноздри ударила отвратительная вонь человеческих испражнений, разбавленная смрадом гниющих ран. Казак вытянул руку с факелом над зевом ямы. Они сидели и лежали вповалку. Некоторые поднимали лица, щурясь, смотрели на пламя. Страх, тоска, боль, мука или мёртвая пустота смотрели на него со дня ямы из человеческих глазниц. В месиве тел Фёдору никак не удавалось распознать Йовту.

   – Эй, Йовта! – крикнул он наконец.

   – Он мёртв, – ответили ему со дна.

Не в силах выносить более запаха и вида гниющих тел, Фёдор убрал факел. Он сидел на земле, рядом с ямой. Голова кружилась. К нему подошёл старший конвоя.

   – Ну что, разведчик, поплохело? – старый казак протянул ему флажку.

Фёдор сделал пару глотков, поперхнулся.

   – Чача?

   – Чача. Мы идём от самого Тифлиса, а там не сыскать пойла крепче. Вот и пробавляемся, чем Бог послал.

   – Эй, брат убиенного Леонтия, слушай-ка, – старый казак шёл следом за Фёдором, придерживая его за полу черкески. – Эй!

Фёдор обернулся:

   – Я иду к капитану. А вы остерегайтесь. По горам всё ещё шатается часть банды. Не ровен час – придут за Йовтой.

   – Дак у нас ружья заряжены...

   – Остерегайтесь, – повторил Фёдор.

* * *

Лавина всадников скатилась с гор. Они пришли с той стороны, откуда за сутки до этого пришёл русский обоз. Они, подобно селевому потоку, сметали всё на свеем пути. Мальчишка-пастушок, выводящий ежеутренне отару на выпас, был убит быстро. Тело его, рассечённое от плеча до паха, повалилось в мокрую от росы траву. Второй погибла сгорбленная старуха, оказавшаяся тем ранним утром на улице Кетриси. Свирепый всадник не пожалел для неё пули. Выстрел, прогремевший в сонной тишине, громовой топот сотен копыт поднял на ноги воинов Абдул-Вахаба и охранение русского конвоя.

Трое казаков, нёсшие дозор у ямы с пленными, успели сделать по одному выстрелу и перезарядить ружья, прежде чем были изрублены шашками.

Старания Фёдора не пропали даром. Минувшим вечером казаку удалось убедить капитана Михаила Петровича выставить орудия в боевое охранение и назначить какониров на ночное дежурство. Едва лишь гогочущая, ощетинившаяся клинками и пиками лавина достигла площади перед домом Абудул-Вахаба, грянул пушечный залп. Ядра летели, шипя и вращаясь, кроша в щебень стены домов на противоположной стороне площади. Взрывались, превращая человеческие и лошадиные тела в кровоточащие ошмётки.

Отвага воинов Кетриси помогла рассеять конницу пленённого Йовты по улочкам и дворикам аула. Воинственно вопя, всадники съезжались, булат скрещивался с булатом, высекая фонтаны синеватых искр. Над сражающимися свистели пули. Острые копыта коней вонзались в тела несчастных, повергнутых наземь противников. В воздухе висел неумолчный звон металла, грохот выстрелов, яростные крики воинов, визг женщин, детский плач.

   – Сколько их, Хайбулла? – спросил Абдул-Вахаб, садясь в седло.

   – Не менее двух сотен... – задыхаясь, ответил младший брат владетеля Кетриси. – Они режут головы! Это лезгинцы!

И одежда Хайбуллы, и чепрак его коня были перепачканы кровью поверженных врагов. В горячке боя он потерял шапку.

Солнце ослепительно сияло над залитым кровью Кетриси. Становилось жарко. Тут и там горели крытые соломой крыши. Между домишками метались обезумевшие от ужаса кони с пустыми сёдлами. Джигиты Абдул-Вахаба заняли оборону вокруг княжеского дома. За их спинами слышались плач, громкие молитвы седобородого имама Джуры и женские причитания.

Фёдор сидел, привалившись спиной к разогретым солнцем камням стены конюшни. Он чистил шомполом пистолетные дула, готовясь снова вступить в схватку. Мажит сидел рядом. Перепуганный насмерть, он бормотал молитвы, поглядывал на безоблачное небо. По щекам аккинского грамотея катились слёзы.

   – Они вздевают на пики детишек... – только и смог разобрать казак в потоке его бессвязных речей.

   – И как же их угораздило устроить темницу на окраине села? Зуб даю, все пленники уже на свободе и поганец в первых рядах, – громко негодовал Фёдор.

   – Не быть тому, – отвечал Хайбулла, выливая на бритую башку ушат холодной воды. – Абдул-Вахаб послал людей. Они зальют пленников каменным маслом[33]33
  Каменным маслом в старину называли нефть.


[Закрыть] и подожгут.

Фёдор почувствовал, как дрогнуло тело Мажита. Слёзы пуще прежнего полились из глаз грамотея.

   – Это, конечно, верное дело. – Фёдор задумался. – А что, если пленников там уж нет и твои джигиты спалили тела мертвецов?

   – Чего ты хочешь, казак?

   – Надо сыскать Йовту, Хайбулла. Живого или мёртвого. Показав его тело, мы остановим бой. Можно будет договориться.

Хайбулла размышлял, утирая пыльной полой черкески мокрое лицо.

   – Пока ты думаешь, я сбегаю туда, – заявил Фёдор.

Он уже зарядил оба пистолета. Митрофания и Волчок тоже были при нём.

   – Я с тобой. – Мажит перестал реветь. Он вскочил на ноги, выбрал из груды наваленного возле яслей оружия пику подлиннее.

   – И я! – осклабился Хайбулла. – Следуйте за мной. Я знаю тропинки, по которым ходят только козы. Джигиту на коне там не протиснуться.

Хайбулла повязал голову подобранным где-то зелёным женским платком, накинул на плечи бурку.

   – От басурманское племя! – усмехнулся Фёдор. – Не боятся помирать, а мёрзнуть боятся!

* * *

Они протискивались в крутом, узком проходе, придерживаясь обеими руками за стены домов. Узкая дорожка бежала под гору туда, где на окраине Кетриси располагалось узилище – глубокая, выложенная камнем яма, на дне которой Абдул-Вахаб держал пленников. В одном месте путь им преградил пожар. Тут-то и пригодилась бурка Хайбуллы. Яростно размахивая ею, джигит ухитрился сбить пламя с края соломенной крыши, и они продолжили спуск.

На краю ямы лежали изувеченные, бездыханные тела казаков. Фёдор сдёрнул с головы папаху, трижды перекрестился. Мажит отвернулся. Хайбулла кинулся прямо к яме.

   – Тут все мертвы...

   – Неужто успели пожечь? Почему ж тогда запаха не слышно?

   – Сами померли, – ответил Хайбулла. – Йовты среди них нет.

Казак заглянул в яму. Всё тот же запах испражнений и гниющей плоти. В полумраке он разглядел полдесятка неподвижных тел.

   – Сами померли, – повторил Хайбулла.

   – Айда искать Йовту! – Фёдор вертел головой, пытаясь выбрать направление поисков. – Где ж поганец может обретаться?

   – Я знаю... но не уверен... – пролепетал Мажит.

   – Говори, – прорычал Хайбулла.

   – Я думаю... может быть... Аллах, помоги мне!

   – Не томи, грамотей! – Фёдор тряс Мажита за плечи.

   – Он может быть в мечети...

   – Вперёд! – скомандовал Фёдор.

   – Назад! – возразил Хайбулла. – Вернёмся к княжескому дому, возьмём коней.

* * *

Соколик встретил его, приветственно кивая головой, переступая блестящими копытами. Фёдор вскочил в седло.

   – Я не пойду, – неожиданно заявил Мажит. – Не хочу видеть, как вы станете осквернять мечеть убийствами.

   – Она уже осквернена, аккинец! – крикнул Хайбулла, пуская злого жеребца вскачь.

Одним духом перемахнув низкую каменную ограду, отделявшую двор Абдул-Вахаба от площади, он помчался прочь под градом пуль. Фёдор последовал за ним туда, где на плече одинокой скалы высилась башня минарета.

И снова бешеная скачка по крутым улочкам. На этот раз всё время в гору.

   – А-а-а-а-а-а!!! – бешено ревел Хайбулла, размахивая шашкой.

Его свирепый жеребец принимал противников на грудь, грыз их зубами, втаптывал в прах копытами. Сколько голов снёс Хайбулла, прорываясь к храму своего воинственного бога? Фёдор быстро сбился со счета. Казак разрядил оба пистолета и принялся кромсать врагов сталью Митрофании. Наконец в последнем бешеном прыжке Соколик вознёс его на вымощенную камнем площадку перед входом в мечеть. Фёдор соскочил на землю.

   – Прячься! – приказал Соколику, а сам прянул под стену мечети, надеясь выгадать хоть пару минут, чтобы перезарядить пистолеты.

Фёдору было недосуг присматриваться и прислушиваться. Если Йовта внутри – он должен убить. На всё про всё у него было лишь два выстрела. Он слышал звон стремян и лёгкий шаг убегающего Соколика, он слышал звуки ружейной пальбы, доносившиеся из Кетриси. Прижимаясь головой к каменной кладке, он вслушивался в тишину, царившую внутри мечети. Но оттуда не доносилось ни звука.

Внезапно внизу, в селении, грянул новый залп.

   – Ах ты! – вздрогнул Фёдор. – Картечь!

Палили у подножия скалы, оттуда, где заканчивалась улочка Кетриси и начиналась тропинка, ведущая к воротам храма. Фёдор вскочил в испуге.

   – Соколи-и-и-ик! – что есть мочи заорал он. Бежать ли вниз спасать коня? Остаться здесь и войти в мечеть? А вдруг да Йовта и в самом деле там? Его минутное колебание разрешилось самым неожиданным образом.

   – Не торопись, казак. Всё уж решено! Баталия наша!

Фёдор поднял глаза. Перед ним стоял поручик гусарского полка из охранения обоза, одетый по всей форме: в синий, опушённый собольим мехом ментик, ботфорты и белые лосины. На кивере его были видны свежие отметины вражеских пуль.

   – Ну да! – рыхлое, усатое лицо офицера осветилось озорной улыбкой. – Пришлось воспользоваться картечью. Эх, таскали за собой эту чугунину более недели. Нам вскачь надо, а мы плетёмся как... чёртовы дети! Вот они от нас и сбежали! Хорошо хоть не врассыпную, а так всем гуртом сюда примчались. С-с-с-сволота!

Грянул новый залп, снова свистнула картечь.

   – Эх и полегло ж их там сейчас! Ну полегло-о-о! – Гусар держал в руке обнажённую саблю. Изогнутое лезвие её покрывали пятна крови.

   – Войдём-ка в этот дом, вашбродь. Поглядим, что там да как...

   – Ты иди, а я тут погуляю. Побывал внутри. Ничего интересного там не осталось.

* * *

Упирающегося Йовту волок на аркане ординарец Валериана Григорьевича, Филька. Поганец вцепился в верёвку обеими руками. Кандальные браслеты звякали на его запястьях, цепь свисала до земли. Следом шли двое гусар, подпирая спину пленника штыками ружей. Замыкали шествие офицеры в запылённых киверах. Среди них Фёдор узнал самого Валериана Григорьевича Мадатова. На генерале был синий ментик, расшитый золотой тесьмой, ботфорты. Длинные полы бурки волочились по окровавленному полу. Седеющие кудри и бакенбарды генерала посерели от пыли. Под чёрными, живыми глазами залегли тени усталости. Фёдор глянул за плечи офицеров. Там, на каменном полу, среди распростёртых тел он отыскал взглядом зелёный платок. Хайбулла лежал на спине, раскинув руки в стороны. Из середины его груди торчала резная рукоять кинжала.

   – Что, казак, то приятель твой? Нет? – спросил один из офицеров.

   – Это Хайбулла, младший брат Абдул-Вахаба, правителя этих мест.

   – Я нечаянно его прирезал. Видишь ли, брат, полгода тренировался метать кинжал. Один местный чеченёнок учил меня. И вот – пригодилось. У нас тут своё дело, а он вбежал, орёт как оглашённый, ну я и...

   – Превратности войны, – сказал генерал и добавил, покручивая ус: – А тебя, казак, рад видеть живым. Здоров ли?

   – Даже не ранен, ваше сиятельство...

   – Наслышан о твоих подвигах. Что Переверзев? Видел его?

   – Они в княжеском доме засели. Оборону держат. Княжна с ними. Бог даст, живы...

От подножия скалы к ним поднялся верховой в черкеске с Георгиевским крестом на груди, есаул Фенев.

   – Как живы, Петя? – обратился к нему генерал. – Много ли народу картечью посекло?

   – Много, ваше сиятельство, – отвечал верховой. – Трупы повсюду. Дом княжеский отбили. Счас раненых сбираем. К вам князь местный спешит со товарищи. Пленных посекли, Ёта утёк...

   – С Йовтой дело надо до ночи закончить. Собирай команду для постройки эшафота. Йовту в петлю, прочих, если живыми найдёте, к стенке прислоняйте без церемоний – вешать некогда.

Фёдор нашёл Соколика у подножия скалы, в начале дороги ведущей к мечети. Конь положил красивую голову на пустое седло буйной Чиагаран. Кобыла притихла. Она настороженно смотрела на казака, словно силилась спросить о Мажите, о новых приключениях, переправах через буйные реки, скачках через каменные осыпи и заснеженные перевалы.

   – А где же Мажит, сестричка? Ты ведь не одна примчалась сюда.

Сердце казака замерло. Прямо перед ним была стена сакли какого-то бедняка, испещрённая ударами картечи. Под стеною, на траве, подставив смуглое лицо полуденному свету, лежал мёртвый старик. На его теле не видно было ранений. Только небольшая кровавая отметинка в середине смуглого лба.

   – Где Мажит? – ещё раз спросил Фёдор, обращаясь к лошадям. – Ах вы, твари бессловесные, где парнишку потеряли, где спрятали?

Он долго бродил по улочкам Кетриси. Склонялся над каждым телом. Лошади следовали за ним – Соколик шёл покорно, Чиагаран бесилась, шарахалась от мёртвых тел. Наконец, не вынеся пытки страхом, побежала прочь из селения. Фёдор вскочил в седло:

   – Догоняй пройдоху, братишка. Догоняй, милый, она нам ещё понадобится.

Чиагаран неслась, не разбирая дороги, спотыкаясь о трупы, оскальзываясь в кровавых лужах. Выскочив за окраину Кетриси, заметалась в зарослях придорожного бурьяна. Шипы терновника царапали её бока, она вздрагивала, раздувала ноздри, но не останавливалась. Фёдор следовал за ней, ведя Соколика в поводу, уговаривал ласково:

   – Остановись, зазноба, охолони. А вот дам я тебе морковинку, смотри, милая: вот она у меня. Стой, стой... Ах ты...

Наконец кобыла устала, остановилась, тяжело дыша и содрогаясь всем телом, опустила долу изящную головку. Так Чиагаран вывела его прямиком к месту гибели Мажита. Фёдор прочёл по следам грустную историю смерти своего друга, такую обыденную среди военных будней. Картечь поразила его в самом начале дороги к храму, а Чиагаран, волею судьбы, осталась невредимой. Вот здесь он упал с лошади. Лежал не долго, истекая кровью, но не умер. Смерть носилась над ним, застилая зловонными крыльями солнечный свет, а он хотел жить и потому пополз. Он спасался, оставляя за собой кровавый след. Полз из последних сил, до последнего мгновения жизни. Фёдор обнаружил брата Аймани в зарослях высохшего ковыля, лежащим лицом вниз.

   – Ах ты, бедолага, – только и смог сказать казак.

Казак поднял безжизненное тело друга, положил поперёк седла Чиагаран. Фёдор медленно брёл вниз по главной улице Кетриси. Уздечка Чиагаран в левой руке, обнажённая Митрофания – в правой. Соколик понуро трусил следом. Встречные казаки и гусары из отряда Мадатова оборачивались, смотрели вслед. Какой-то мальчишка-гусарчонок в прожжённом ментике подал ему оброненную папаху. Сказал участливо:

   – Надень, дядя, не то солнышко голову напечёт.

Знакомый казак окликнул его по отчеству: «Романович», схватил за рукав.

   – Куда труп везёшь? Заворачивай направо. Да не туды! Гляди: во-о-он дым столбом валит! Там похоронная команда костры слаживает. Его сиятельство распорядился мёртвых сначала жечь, а потом уж в землю зарывать. Говорят, кругом чума. Будто мало нам без неё забот!

Как в бреду, Фёдор добрался до дома Абдул-Вахаба. Его встретила какая-то смутно знакомая, молодая, зеленоглазая женщина. Красивая, но по складу губ, видимо, упрямая и своевольная. Зачем она плачет? Зачем целует мертвеца в окровавленную макушку? Неужто не боится в крови перепачкаться? Не то пришли ещё какие-то люди, все не наших кровей, чужих. Они сняли Мажита с седла, они свели на конюшню дрожащую Чиагаран. Кто-то подал ему простую глиняную пиалу, заставил испить горькой влаги.

   – Ох, как горько-то! – задохнулся Фёдор.

   – Да ну! Не горше горестей житейских!

   – Это вы, вашбродь... Живы...

   – Жив, жив, Фёдор Романович. А я смотрю, ты известная личность в войске Валериана Григорьевича, тебя крепко уважают.

   – Невмоготу мне, вашбродь, очень уж солоно... да и устал я...

   – Абдул-Вахаб просил тебе передать, что похоронит Мажита из Акки вместе со своим братом, Хайбуллой. Ну уж этот Хайбулла, сажу я тебе, отменный злодей. Сам видел, как он и его конь не менее десятерых человек положили в считаные минуты. Ну как ты, полегчало?

   – Где Йовта, вашбродь?

   – А Йовта твой будет казнён сегодня же. Казачки перед домом Абдул-Вахаба уже виселицу ладят. Вон там, посмотри.

Фёдор протёр затуманенные горем глаза, глянул на Переверзева. Лоб капитана перехватывала окровавленная повязка, а в остальном бравый вояка остался цел-целёхонек.

   – Какая виселица? О чём вы, вашбродь?

И Фёдор посмотрел в ту сторону, куда указывал ему капитан. Там, перед входом в дом Абдул-Вахаба, двое покрытых пороховой гарью солдатиков ладили эшафот.

Работали споро. Молоденький солдатик, почти мальчишка, с едва пробившимся над верхней губой чернявым пушком, оседлал перекладину сооружения. Босой, одетый лишь в нательную рубаху и синие форменные штаны, он прилаживал к перекладине толстую пеньковую верёвку.

   – Эй, дядя Митяй, а нет ли верёвки подлинней? – кричал он бородатому мужику в белой бескозырке, приколачивавшему жердины в обрешётке помоста.

   – Не елозь, Порфирий, вон как глаголь-то качается! Сверзисси, окаянный!

   – Дядя Митяй, ал и не слышишь? Я говорю – верёвка коротка!

   – Зато Ёта длинен! А ну, как он мысками в помост упрётся? Что тогда? Да и кто ж так петли вяжет? В такой петле не удависси... Эй, казак! – Солдат в бескозырке обратился к Фёдору: – Покажи малому, как надоть петли вязать...

   – Откуда мне знать о том? – буркнул растерянный Фёдор.

Казак бродил вокруг да около помоста не в силах ни смотреть на место будущей казни, ни покинуть его. Молоденький солдатик между тем уже приладил первую петлю и принялся вязать вторую.

   – Помог бы, а, дядя? Чего без толку возле помоста шататься...

   – Я? – изумился Фёдор.

   – А чего? Разве вы, казаки, не мечете арканы? Я видел – к седлу твоего коня дли-и-и-инная верёвка с петлёй на конце приторочена. И узел там чудной. У нас, в Костромской губернии, таких узлов не вяжуть... Помоги, а?

   – Я не палач...

   – Да кто ж тут палачи-то? Мы, что ли? Не-е-е-ет, мы тож не палачи! – обиделся старый солдат в бескозырке. – А только его сиятельство, Валериан Григорьевич, сказывали, что на такого мерзавца, как Ёта эвтот, свинца да пороха жалко. Не хочут оне за ради него расстрельную команду выстраивать, до утра казнь откладывать не желают.

   – Так что же, Йовту казнят нынче вечером?

   – До утра поганец не дотянет, как пить дать...

   – В темноте?

   – Да глянь же, иль ослеп? Вон ребята жбанов с каменным маслом понатащили. Подожгут масло, запалят факелы и станет светло, как днём. Хорошо будет видно, как Ёта и полюбовница его в петлях задёргаются.

   – А остальные пленные?

   – Ну ты даёшь! Не болен ли, казак? – участливо спросил солдат в бескозырке. – Не ранен ли?

   – Цел вроде...

   – Коли цел, дак должен знать и исполнять приказания генерала. Ещё на подходе к Кетриси нам объявили приказ: пленных не брать. Ну мы, конечно, расстарались. Мож и переборщили где. Кто ж их разберёт, басурман, кто враг, а кто союзник. А девку-то чеченскую Филька словил. Бестолковый он мужик, но везучий. А девка-то, злющая, как чертовка. Рыжая-прерыжая, аж жуть берёт. Видел ли её?

   – Нет...

   – Так сходи, посмотри, пока она живая ещё. Эвон на заднем дворе ихнего князя, по клеткам оба сидят. В клетках-то до этого князь лепардов держал. А ныне в них пленники... Эй, казак, да ты верно ранен! Шатает-то тебя как!

   – Я здоров. Просто устал.

   – Да-а-а, много народу нынче положили, как не утомиться, дяденька, – сказал с верхней перекладины виселицы молоденький солдат.

* * *

Аймани лежала ничком, прижимаясь щекой к загаженному полу клетки. Голову её прикрыла пола длинной туники. Фёдор словно в забытьи разглядывал босые, изодранные в кровь ступни, слипшиеся от крови пряди, ссохшееся, кажущееся мальчишеским, тело. На полу возле её головы какая-то добрая душа поставила глиняную миску, полную воды. Аймани дрожала, как в лихорадке, но к воде не притрагивалась.

   – Я пришёл, – сказал шёпотом казак на языке нахчи. – Научи, как тебе помочь.

Она едва заметно дрогнула, но головы не подняла. Часовой, не старый ещё солдат внимательно и с явным неодобрением смотрел на казака.

   – Эй, парень! – окликнул грубовато страж. – Отойди, не то штыком бока пощекочу!

Но Фёдор словно не слышал его, он смотрел на поверженную воительницу как зачарованный и об одном лишь мечтал: чтоб подняла она головку, чтоб глянула на него хоть единый разок, пусть даже самый распоследний.

В соседней клетке гремел цепями неугомонный Йовта. Не обращая внимания на многочисленные раны, он стоял в полный рост, ухватившись обеими руками за кованые прутья решётки.

   – Эй, казак! – вторил Йовта часовому на языке нахчи. – Иди к генералу и передай, что мне известны важные секреты. Я готов купить жизнь за них. Пусть не свободу, но хотя бы жизнь! Почему стоишь? Иди же...

   – Ежели ты, служилый, станешь с ними секретничать, да ещё на басурманском наречии, то я вынужден буду применить меру... Пальну по тебе, ей-богу, пальну, служилый...

Словно во сне покидал казак Гребенского полка Фёдор Туроверов задний двор княжеского дома Кетриси. Возможно, он так и бродил бы по разорённым улочкам, если б не рядовой Филька, Филипп Касьянкин, ординарец генерала Мадатова.

   – Днесь, их фиятефтво пфофят тебя к фепе, – произнёс Филька, щеря беззубый рот.

   – Ох, поди ж ты, окаянный... – только и смог ответить Фёдор.

   – Ты фто, не ополоумел ли, кафак? Фам генерал фовет, как фмееф не подфинятьфя?

* * *

Генерал Мадатов расположился в сакле убитого брата Абдул-Вахаба – Хайбуллы. Фёдор застал его за солдатским ужином. Филька поставил на стол простой походный прибор: тарелку, чашку, ложку – всё самшитового дерева. Рядом хозяйский чеканный кувшин с вином. На деревянном блюде подал обычную еду: сыр, вяленое мясо, хлеб. Валериан Григорьевич выглядел усталым. Он сидел на раскладном походном стуле, накинув на плечи потёртый, клетчатый плед. Левую руку, болезненно кривясь, прижимал к телу. Ворчал раздражённо на шепелявого Фильку, по неловкости рассыпавшего генеральскую укладку с письменным прибором.

   – Вафе фиятельфтво, – бубнил Филька, – кафака Фёдора Туроферова прифел. Едва мофду мне не пофифтил, фам не фвой. Ввефти?

   – Ах ты, расчумазая твоя морда! Вводить ли?! Да он уж и сам вошёл, в дверях стоит! Здоров будь, Фёдор! Зачем так низко кланяешься? Изволь без церемоний, мы ведь давние товарищи! Рад видеть тебя живым и здоровым.

   – Что жив – то святая правда, ваше сиятельство. А вот здоров ли, сам не ведаю. Но цел. От ран на этот раз Господь уберёг.

   – А меня всё мучит проклятая рана, – ответил генерал раздражённо. – Как подстрелил меня лезгин под Хак-Кале – всё не заживает. Эскулап благополучно пулю извлёк и воспаления посчастливилось избежать, а всё одно – второй месяц уж болит. Наслышан я о том, как ты задание опасное выполнял. Хвалю. Да что с тобой? Ты и вправду сам не свой!

   – Увидал на площади виселицу и как-то стало мне... скучно...

   – Ах вот оно что! Не глянулась тебе виселица. Видишь ли, брат, смерть от пули или клинка несправедливая и слишком лёгкая кара для такого мерзавца...

   – Дак, солдатущки ладят две петли...

   – Вторая петля предназначена для лазутчицы-чеченки. Этим днём мой бестолковый Филька, проявив чудеса смекалки, поймал её в лесу... н-да, – Мадатов тяжело вздохнул. – При этом мерзавка двух хороших солдат прибила... насмерть...

   – Из прафи камни метнула, пафкуда...

   – Молчи, тварь шепелявая, – огрызнулся Фёдор. – Не раззявь беззубый рот, не то...

   – Ишь ты! – усмехнулся Мадатов. – Негоже товарищам в чужих краях, на театре военных действий обретаясь, ссориться, не гоже... Ты ступай, Филя, ступай себе...

Едва лишь за Филькой закрылась щелястая дверь, Фёдор кинулся к генералу:

   – Отложите казнь, ваше сиятельство! Христом Богом молю!

Мадатов строго глянул на казака блестящими, чёрными глазами.

   – А известно ли тебе, казак, что мой бестолковый Филька нашёл при девке этой рыжей любопытнейший документ? Тут-то нам и стало ясно, зачем наш бывший союзник Йовта столько сил потратил на осаду Коби.

Девка изловчилась забраться в штаб командующего и похитить часть интимной переписки. Помнишь ли ты тот случай, Фёдор Туроверов?

   – Как не помнить... Но она...

   – Я знаю, знаю! Она шла с тобой через Мамисонский перевал, она сестра убиенного Мажита. И вот что я скажу тебе, казак: нет рода подлее и коварней, чем племя нахчи. Их жизнь – грабёж и война, их помыслы черны, как ночь. Нет чуда в том, что она полюбилась тебе. Чудо в том, что ты всё ещё жив.

Фёдору вдруг почудилась, будто зыбкий огонёк лучины и вовсе погас, так темно стало в сакле Хайбуллы.

   – Они будут казнены нынче же ночью, – рявкнул Мадатов. – Я гонялся за поганцем по горам и долам несколько месяцев. Подобно туру рогатому, скакал со скалы на скалу. На Крестовом перевале потеряли полторы сотни людей! А чеченскую девку, товарку твою, мои солдаты поймали в лесу. Орлы, герои! Из пятерых вояк она двоих положила сразу, третий оказался раненым. До сей поры изумляюсь, как мой Филька ухитрился изловить эдакую ловкую тварь арканом!

   – Я тоже не прохлаждался, ваше сиятельство, и...

   – Экое ваше казацкое племя! Нет понятий ни о повиновении начальству, ни о дисциплине!

   – Дозвольте повидать пленников перед казнью! Дозвольте хоть словом перемолвиться!

   – Ага! – Мадатов снова глянул на Фёдора. – Крепко запала в душу рыжеволосая! Сам грешен – люблю огненных и непокорных!

   – Не до любви мне ныне...

   – Эк, загнул! Любовь всегда и всюду в своём праве! А ты ступай, казак Фёдор Туроверов. Перетерпи, тебе не привыкать! Эй, Филька! Зови ко мне Переверзева, да пусть Абдул-Вахаб народ на площадь созывает! Уже время!

* * *

Каменное масло чадно горело в больших железных котлах, вздымались в вечернее небо клубы чёрного дыма. В воздухе витали запахи пожарища, тления и беды. Толпа, собравшаяся на площади перед домом Абдул-Вахаба, хранила настороженное молчание. Перед помостом, опираясь на ружейные приклады, стояли седобородые аксакалы во главе с самим Абдул-Вахабом. За их спинами толпились воины помоложе. Женщины стояли поодаль. Лица многих были перепачканы сажей, одежда изорвана и покрыта кровью. Малых детей они держали на руках, ребятня постарше устроилась на крышах уцелевших домов. Где-то истошно кричала коза.

Мадатов въехал на площадь верхом на коне. За ним следовал вестовой, сержант Сёмка Пименов. Следом шли капитан Переверзев, адьютанты, младшие офицеры. Толпа безмолвно расступалась перед ними, давая дорогу. Вдоль помоста, с тыльной его стороны выстроились барабанщики в киверах. Их синие мундиры крест-накрест перечёркивали ремни портупей.

   – Михаил Петрович, – обратился генерал к Переверзеву. – Где Евдокимов? Где Прохор? Зачем медлите? Ночь на дворе. А ты, Абдул-Вахаб, снова ослушался меня?

Мадатов мрачно взирал на владетеля Кетриси и его джигитов с высоты седла.

   – Я не выходил из повиновения, – отвечал Абдул-Вахаб на языке нахчи. – Ты русский полководец, а я – вождь вайнахского племени. Я научился понимать русскую речь. Но как мне вести беседы на твоём языке? На это не вразумил меня Аллах.

   – Я здесь, ваше сиятельство. – Голос Фёдора донёсся из глубокой тени эшафота. Казак поднялся, оправил ремни портупеи, сделал несколько шагов по направлению к генеральской лошади.

   – Оставайся при мне, казак,– скомандовал Мадатов. – Не хочу понимать их язык. Будешь мне толковать. Эх, не нравится мне твоё лицо, Фёдор. О ком тоскуешь? О нечаянно убитом чеченёнке? Неужто за всю жизнь, воюя, не привык к утратам? Переверзев! Где осуждённый?

Йовта уже был на площади. Скованный по рукам и ногам цепями, с верёвкой на шее, он медленно, упираясь, брёл к эшафоту. Усердный Филька тянул верёвку. Перекинув её через правое плечо, налегал изо всех сил. Вот они вступили в пространство, освещённое огнями факелов и пламенем горящего каменного масла. Их встретило дружное улюлюканье русского воинства и могильное молчание жителей Кетриси. Перед помостом Йовта упал на колени, напряг шею и плечи. Филька, сколько не силился, не смог сдвинуть его с места.

   – Чего ты хочешь, предатель? – спросил Мадатов по-русски. – У нас нет пули для тебя. Только верёвка.

Фёдор перевёл.

   – Я знаю важный секрет, – прохрипел Йовта на языке нахчи. – Я скажу, где спрятаны богатства, если мне сохранят жизнь. Почему молчишь, казак? Переводи!

   – Скажи-ка, поганец, кто выкрал бумаги из землянки Ярмула? – прошипел Фёдор. – Скажи правду, иначе примешь лютую смерть.

   – Не вольничай, казак, – подал голос капитан Переверзев. – Не тебе судить и приводить приговор в исполнение. Переводи Валериану Григорьевичу.

   – Он просит пощады и сулит вам богатство, – сказал Фёдор, оборачиваясь к Мадатову.

   – Прохор, Филька – довольно медлить! Приводите приговор в исполнение! – приказал Мадатов.

Йовта кулём мучным завалился на бок. Его обмякшее тело вносили на помост в четыре пары рук: Прохор – тот самый пожилой солдат в бескозырке, который строил лобное место, Филя – ординарец генерала и ещё один, не знакомый казаку солдат, по выговору – уроженец северных губерний. Фёдор держал висельника за плечи. Йовта не мигая смотрел куда-то мимо лица казака в ночное небо. В опустевшие глаза его вливалась вечная ночь. Скованные кандалами, посиневшие руки он сложил на груди. Цепи ножных кандалов бились, звеня о ступени помоста.

   – Что вы там возитесь? – услышали они голос Переверзева. – Довольно железом звенеть! Заканчивайте дело!