Текст книги "У Червленого яра (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Вороножские возвращались к пристани с погоста в мрачном настроении, на берегу дымились костры поминальной трапезы. Милята, приметив Миронега, первым кинулся к нему.
– Хоть и не рады, а по слову твоему привечают, обещались за могилками ухаживать, – сообщил он, понижая голос.
– Раз обещали, будут, – подтвердил Миронег. – Послушай, дядька, подкинете нас с женой вверх по Дону? В Чернигов меня зовут, туда подадимся, – соврал он, сочинив на ходу.
– Да чего ж там, в Чернигове-то, делать, – горячо отозвался Милята, – к нам иди, в дружину. Да мы все за тебя пред князем слово молвим, вместо Петрилы будешь.
– Поглядим, – не стал разубеждать Миронег, ему важно было попасть на ладью. – Так возьмете?
– Возьмем. Только рады будем, лишний меч нешто в дороге помешает. А коли ты тревожишься, что князь тебя в поджоге летнем обвинит. Так то пустое, уж и позабылось, а как ты нас выручил нынче, так уж все искуплено…
– Да не я ваши корабли поджог, не я, вот те крест, – осенил себя распятьем Миронег.
– Да я ж и не говорю, что ты. Просто, вдруг тебе кажется, что князь в обиде, так у него об другом голова теперь болит.
– Думаешь, Глеб пойдет на Ингваря? – осторожно спросил Миронег.
– Да кто ж его знает. Только они ж никогда не ладили, а теперь такая-то силища за Глебом.
– Когда выплываете? – спросил Миронег.
– Да рано поутру.
– Мы к тому времени подойдем.
Вот и уладилось, проще простого оказалось. И все равно не покидало чувство, что это не навсегда, временно, что еще повернется судьба вокруг своей оси, да и приведет бортника обратно. И этому навязчивому ощущению очень сложно было противостоять.
Утро звало в путь. Миронег стоял на корме, прощаясь с милыми местами. Сердце уже не ныло, отболело, сейчас надо действовать, спасать жену, бороться с расчетливыми и хладнокровными врагами.
У ног стояла корзина с припасами бабки Лещихи, а еще сердобольная старушка что-то завернула в маленький узелочек и отдала Усладе. Корабль, охая деревянными боками, медленно поплыл вдоль заросших ивняком берегов. Парус поймал попутный ветер, и Савала понесла ладью быстрее. Гребцы пока отдыхали, река все делала сама.
То ли дело будет на Дону, где мощное течение станет уволакивать корабль к полудню. Путь предстоял тяжелый, изматывающий. Одно радовало Миронега, что за ладьей увязался большанский струг, груженный житом и лесными дарами. Струг плыл торговать в верховья Дона, на нем кроме мужей были и бабы, теперь Услада не будет чувствовать себя неуютно среди бородатых мужей.
– Хочешь на сруге плыть? С нашими? – подсел Миронег к Усаде.
– Нет, тут останусь, при тебе, – прижалась к его плечу жена. – Скажи, а в Онузе церковь есть?
– Да, и не одна, должно.
– Ты ж помнишь, что мне обещал? – срывающимся голосом проговорила Услада.
– А чего я там такого тебе наобещал? – решил подшутить Миронег.
– Ну как же, – разволновалась Услада. – Что повенчаемся, чтоб не в грехе жить.
– Ну, коли пообещал, так куда ж деваться, – улыбнулся муж.
– То очень важно, нешто таким шутят, – обиделась жена.
– Повенчаемся. Водимой моей будешь, – уже серьезно добавил Миронег. – А чего там тебе бабка Лещиха сунула? Небось заговоренное чего, так про то на исповеди пред венчанием каяться придется.
– Не самый-то великий грех, – отмахнулась жена, но так и не призналась, что спрятала в заплечный мешок.
Скрытная она, все из нее приходится вытягивать, даже такую мелочь. А вот и не будет Миронег пытать, пусть сидит со своей тайной. Он принялся разглядывать берега – слева луговые просторы, справа лесные дали, стряхивающие с себя золотые одежки. Какие-то деревья уж облетели, оголив стволы, а какие-то стояли зелеными, лишь немного принарядившись желтыми листочками. А вон за теми камышами начинались совсем уж непролазные чащи. «Хорошо, что подвернулся корабль, а то били бы сейчас ноги, да уворачивались от веток…» И словно мысль облеклась в плоть и кровь – за камышами взгляд поймал движение. Лось? Олень? Могучий зубр? Нет, вдоль берега, раздвигая кусты, за малым караваном двигался человек, наблюдая и смекая. Таился, не выскакивая попусту, и Миронег его бы не заметил, если бы кораблики не ускорились, и лазутчику не пришлось бы перейти на бег. Враг, конечно, отстанет, бежать за кораблем, плывущим по течению – бессмысленный труд, но что дальше? А дальше разведчик понесет собранные сведения хозяевам, и уж они будут решать, как перехватить беглецов.
Стало ясно, отвязаться от погони не удалось.
Глава XXV. Весточка
Дон оказался неласков, он упрямо катил свои темные воды к югу, не обращая внимание на потуги гребцов, пытавшихся толкать корабли к северу. Миронег тоже в свой черед усаживался на скамью и до мозолей натужно работал крепким веслом. Приходилось часто отдыхать, а то и вовсе тянуть волоком, пробираясь пешком вдоль пологого берега. К ночи уставшие мужички падали без сил на подстилки из лапника вкруг жарких костров, чтобы с утра снова бороться со своевольной рекой.
Вороножская дружина почитала старшим Миляту, как самого опытного воя, а тот в свою очередь не стыдился бежать за советом к «Якимкиному стригунку». Миронег решал: у какого берега пристать для ночлега, когда двигать дальше, расставлял караулы, отдавал приказы разматывать веревки и впрягаться в ярмо для волока, чтобы побороть норовистую стремнину. Большанские только диву давались, отчего эти на вид грозные, вооруженные мечами ратники безоговорочно подчиняются нелюдимому бортнику. «Не иначе колдовство, – шептались они, – бортники же с лешими якшаются, должно, и заговорам обучены».
В круговерти Миронег не всегда успевал перекинуться словечком с женой, и лишь к вечеру присаживался с ней рядком обменивался парой фраз о дне минувшем и о завтрашнем, а то и просто помолчать, украдкой касаясь друг друга кончиками пальцев, и уж от того делалось хорошо и тепло.
Услада вела себя мышкой, в пути забивалась в уголок на корме и тихонько там сидела, не привлекая внимания. Она умела быть незаметной, когда хотела. И если вначале вороножские дружинники, к раздражению Миронега, ломали шеи, разглядывая молодуху, то постепенно, решив про себя, что жена залетного воя – дикарка, перестали ее смущать, занимаясь своими делами.
С большанскими бабами, увязавшимися с мужьями в дорогу, Услада была приветливой, старательно раскланивалась, но на привалах всегда садилась чуть поодаль, сама по себе и больше отмалчивалась. А ведь с Миронегом в усадьбе она была бойкой, щебетала и даже шутила.
– Загрустила? – шептал Миронег жене.
– Нет, все ладно, – улыбалась она, а в глазах-то грусть.
«Ничего, доплывем, прибьемся куда-нибудь, обустроимся, повеселеет».
В голове все время крутилась мысль – где сейчас погоня? Ясно, что конными вдоль берега здесь не продраться, а пешим корабли не догнать, и, стало быть, вороги отстали или… Или коротким конным путем кинулись к Вороножу наперерез. Ну, что ж, пусть покараулят, посидят в засаде у стен Вороножских, а Миронег с женой пересядут на струг да поплывут дальше по Дону к Онузе.
Но градов здесь по пальцам пересчитать, ежели домыслят и тоже к Дону поворотят, к Онузе явятся? А и пусть, здесь не Глебова земля. Что они могут сделать? Онуза – то, конечно, не Рязань, и даже не Пронск, а все ж большой град, торговый, ратные свои имеются. Так что, руки коротки.
– Перезимуем в тепле, а там видно будет, – сам с собой рассудил Миронег.
Бодрости прибавляло и яркое бабье лето, сменившее серую морось. Солнце уже скупо, но все ж дарило тепло – подставляй лицо и оно покроет его ласковыми поцелуями, защекочет бойкими лучами. И от того в душе просыпалась надежда, что все уладится, образуется, и жизнь будет такой же светлой как солнечные блики на воде.
К устью Вороножа вышли, уже разламывая по утрам веслами тонкую корочку льда.
– Прощай, дядька Милята, – протянул Миронег старому ратному широкую ладонь.
– Как? Нешто ты с нами не пойдешь? – встревоженно посмотрел на бортника Милята. – А уж, я-то, старый, размечтался.
– Не лежит у меня душа к дружинному ремеслу, – покачал головой Миронег. – Давеча переяславских на тот свет отправили, а за что?
– Как то, за что? Так Червленый яр – нашего князя удел, – заученной от покойного Петрилы поговоркой проговорил Милята.
– Все? – усмехнулся Миронег.
– А чего ж еще надобно?
– Не сердись, дядька. Бортник я, бортником и помереть хочу, пред Богом не с мечом предстать.
– Яко черноризец баешь, – вздохнул Милята, – а ратному мужу следует подле князя ходить. Ладно, уговаривать не стану, уж вижу, что уперся. Но ежели передумаешь, только знак подай, уж я за тебя князю слово замолвлю. А то ведь можно и к княжичу Юрию в дружину, вот уж славный стригунок, вроде тебя в младые лета.
Ах, Милята уговаривать был мастак, этого уж не отнять.
– Благословляй Господь, – поклонился Миронег, все же отказываясь.
Пути расходились. Милята откланялся в ответ, поднял руку перекрестить Миронега…
– Мне вашему князю весточку следует передать, – неожиданно вылетела вперед Услада, – про братца его двоюродного, душегуба.
Милята изумленно застыл с поднятой рукой.
Все произошло так неожиданно, что Миронег на миг растерялся и не успел оттащить Усладу от дядьки, а она уже тараторила скороговоркой, опасаясь, что ее остановят:
– А мы с мужем летом по малину ходили, да на муромского дружинника в лесу набрели. Он к Ингварю вашему шел, раненый был, умирал, да нам сказался, что…
«Зачем?!» – выдохнули губы Миронега, но Услада продолжала трещать сорокой:
– Что Глеб Переяславский с братом своим Константином созвали князей рязанских на съезд в Исады Рязанские, опоили их крепко и предали в руки поганых, что в засаде сидели. И те поганые всех князей сгубили, а Глеб и Константин теперь в градах чужих сидят. Душегубы они, кровь Романа, брата Ингварева, на них, а все остальное ложь!
Милята опустил руку, но открыл от удивления рот, так и стоял в немом изумлении.
– А коли твой князь не поверит, так пусть пошлет в Муром, да спросит, был ли при княжиче Ростиславе старый седобородый муж, именем Военег. Да коли был такой, так и мы не врем.
Милята, притихнув, перевел подозрительный взгляд с Услады на Миронега.
– Все так, – сухо подтвердил Миронег. – Гнались за ним и на нас вышли, не смогли мы его схоронить, боялись – и нам достанется. В оврагах Червленых он остался.
– А чего ж сразу не сказал? – пробормотал Милята.
– Так сам понимаешь, что дальше будет, от того и не хотел говорить, – Миронег сурово посмотрел на Усладу, та густо покраснела.
– Войне быть, чего ж тут не понятного, – потер поросший бородой подбородок Милята.
– Скажись князю про то, – напомнила Услада, видя, что дядька колеблется. – Нельзя смолчать.
– Скажусь. Ох, а так-то все ладно выходило.
Милята ушел на ладью, продолжая что-то приговаривать себе под нос. Его тихая старость в окружении милых дочерей истаивала.
Муж с женой остались одни.
– Зачем, зачем ты ему все рассказала?! – накинулся на Усладу Миронег. – Сама же просила ничего никому не говорить, молила, в ноги падала, а теперь что ж?
– Так я ж про себя не сказала, только по Военега. Ну, мы ж не виноваты, что муромского в лесу встретили. Да Ингварь меня и не вспомнит, кто на девок малых внимание когда обращал. Да мы-то и виделись единый раз, с чего ему меня вспомнить…
– Да как ты не понимаешь, ты себя подставила, ведь докопаются, вытянут все! Обвинение больно страшное. Просто надо было смолчать и плыть к Онузе, как договорились, – Миронег закипал от злости. – Чего на тебя нашло?! – проорал он.
Услада подошла к Миронегу и тихо зашептала:
– Мне Изяслав давеча приснился, он велел Ингварю сказаться. Не могла я ему отказать, он такой бледненький стоял, – голос Услады дрогнул. – И она у него за спиной стояла, и так-то жалостливо смотрела. Просили они.
– В другой раз всех покойничков ко мне отсылай, сам с ними толковать стану, – надменно проговорил Миронег, – чтоб голову моей жене не дурили.
Услада поджала нижнюю губку, знакомо фыркнула и отвернулась, как уж делала девкой не раз, только что теперь косой воздух не чертила, та пряталась под убрусом.
Вот иногда лапушка, ласковая, послушная, нежная, что шелковый плат, а иногда просто невыносима – гордыня и своеволие так и прут, сладу нет, и все-то недомолвки какие-то, выводящие Миронега из себя. А уж сегодня учудила, так попробуй расхлебай.
– Нешто так надобно мужатой жене себя вести? – с укором проговорил он, тоже отворачиваясь.
– Вот коли повенчаемся, так буду вести себя как должно, – буркнула Услада.
– Ну, знаешь, а сейчас я тебе кто? – вконец рассердился Миронег. – Да я еще подумаю, надобно мне на такой неслухе жениться али пойти посговорчивее поискать.
– Так и не женись, я тебя не заставляю, – с достоинством проговорила Услада.
– На струг пошли, ждут нас, – рявкнул Миронег.
Они молча побрели к большанскому кораблику, поднялись по сходням. Миронег сел на весла грести. Услада осталась сидеть с перегруженными с ладьи пожитками. Миронег несколько раз оборачивался и видел, что она вытирает краем рукава набегающие слезы. В груди кольнуло от жалости. Ох, даже обидеться на нее как следует нельзя. Неслуха, а все ж своя, уж родная.
К вечеру сквозь темный сумрак на десном крутом берегу проступила черная тень городни.
– Онуза, – прокричал дозорный с носа корабля.
– Онуза, – задумчиво проговорил Миронег.
Глава XXVI. Имя
На ночь вновь приплывших всех разместили в нетопленной тесной избенке. От стен тянуло сыростью. Переступая через ноги завалившихся спать земляков, Миронег пробрался с Усладой в дальний угол. Кое-как настелив кожух и обложившись скудными пожитками, они улеглись спина к спине, все еще дуясь друг на друга. Услада затихла, но лопатками Миронег чувствовал, что она вздрагивает от беззвучных рыданий. Пора было проявить щедрое благородство взрослого мужа и замириться.
Миронег неуклюже развернулся и крепче притянул жену к себе, осторожно поцеловал в висок.
– Ну, будет-будет, – зашептал ей на ухо. – Ну, наговорил с горяча дурное, с кем не бывает. Так и сама ж поняла, что не в серьез. Не плач.
– Устала я, мочи нет, – судорожно передернув плечами, всхлипнула Услада. – К ним хочу.
– К кому это, к ним? – не понял Миронег.
– К ним, и чтоб покой. Не могу я больше, не по мне ноша, согнула крепко, сломаюсь, – последнее бормотание Миронег едва расслышал.
– Грех это, ишь чего удумала, – сильней прижал он ее к себе, – те померли, так уж им на роду было написано, а ты не семей. Тебе жить, детишек мне рожать, колыбель качать. Все переживем, справимся. Верить надо. Уныние – грех. Ну, чего ты раскисла? Не нравится здесь, так по утру пойдем пристанище искать. Это ж только на ночь.
– Дурно я сотворила, да? Тебя под удар подвела, – повернулась к мужу Услада, в темноте блеснули искры ее черных очей.
– Я б и сам веточку Ингварю передал, но не так, а чтоб от нас подозрение отвести. Ну, да что сделано, то сделано, назад уж не поворотить, – Миронег чмокнул жену в нос, – и так, должно, ничего, обойдется. Спи, птаха моя, спи. Завтра новый день.
Она доверчиво уткнулась ему лбом в грудь, обняла тонкой ручкой. Странно, но за долгую дорогу их бегства, Миронег впервые засыпал, не вспомнив ни про борти, ни про врытую в землю крепкую избушку, ни про козочек, сейчас он думал только о том, что у него впервые есть своя семья, ни чужая, милостиво принявшая его в свои ряды, а своя собственная, пока небольшая, ну так это ж дело наживное.
Утро выдалось солнечное, яркое. От того город предстал перед вылезшими из постоялой избы путниками чистым, светлым и уютным. Он тянулся плотной полосой дощатых крыш вдоль узкого мыса, обрамленного оврагами, и носом мощных стен врезался в Дон. Торг кипел приятной суетой. Осень – самая пора обмена и закупки запасов в долгую и студеную зиму. Через распахнутые двери большой деревянной церкви видны были ряды сияющих свечей. Народ выходил со службы и тут же отправлялся бродить меж рядов с диковинными товарами, бойко торговался, рассовывал покупки по корзинам да туесам.
Миронег довольно быстро получил милостивое дозволение остаться у местного воеводы, прикрывшись дружбой с Милятой и покойным Петрилой, которых здесь хорошо знали. Воевода Сбыслав, похожий на лобастого быка, выдвинул лишь одно условие – в свой черед вставать дозорным на костровую башню. «Бортник – то ладно, да только нам ратных не хватает. Времена нынче неспокойные, лихие, а об тебя хоть поленья ломай». Ну, и на том спасибо. Осталось найти место для жилья.
И здесь помогло знакомство с княжьим гридем. Двоюродная сестрица Петрилы, круглолицая и румяная баба лет сорока, утирая слезы от весточки о гибели братца, согласилась приютить за серебро чужака с молодухой на своем дворе в отдельно стоящей клети. Избенка была совсем крохотная, но с очагом и широкой лавкой.
Услада принялась усердно наводить порядок, неумело размахивая большой метлой, а Миронег отправился смиренно выполнять данный обет.
Когда он добрел до церкви, пожилой худенький священник вместе с дьячком затворяли ворота.
– Здрав буде, отче, – старательно поклонился попу Миронег.
– Чего тебе, сыне? – торопливо проговорил тот, явно спеша поскорей уйти.
– Повенчаться я с женой хочу. Во грехе не хочет моя подружья жить, – кашлянул в кулак Миронег.
– Похвально, – согласно кивнул священник острой седенькой бородкой, – был ли венчан прежде? – уставились на Миронега внимательные очи.
– Не бывал, и она девкой взята.
– Похвально, похвально. Отец с матерью твои вас благословили?
– Померли, некому.
– А жены твоей родня благословение дала?
– Сирота она.
– Так уж и сирота? – с сомнение сощурился священник. – И из мужей никого над ней нет?
– Брат вроде как есть, – честно сознался Миронег, – но он далече, я его и не видывал никогда. Тетка ее мне отдала, – добавил он уже ложь.
– Негоже без братского благословения. Грех та тетка на себя взяла, – вздохнул священник. – Надо было братца дождаться.
– Да уж теперь назад не поворотить. Поддался соблазну, красоты ее ради, искупить теперь вину хочу, – Миронег добавил в голос раскаянья. – Дозволишь ли, отче, святой обряд свершить.
– Дозволю, завтра по утру приходи.
Миронег радостный побежал обрадовать Усладу.
Она встретила его у растопленного очага. В котелке булькала похлебка, разнося по углам приятный аромат. В избе было чисто, на лавке белела овчина и лежала пара пухлых подушек.
– Настасья Ниловна пожаловала, – улыбнулась Услада, приметив изумление на лице мужа.
– Ну вот, видишь, ладно заживем, – плюхнулся на лавку Миронег.
Услада подбежала стаскивать с него сапоги.
– Да сам я, ты чего? – смутился Миронег, так она еще никогда не делала.
– Чего ж сам, коли у тебя подружья есть, чай, не хуже, чем у других, – надула нижнюю губку Услада.
– Да лучше, лучше, – поднял ее и усадил на колени Миронег. – А завтра водимой станешь. Уж договорился с попом.
– Водимой? – переспросила Услада, и Миронег, к своему удивлению, не заметил радости на ее лице.
– Ну да, ты ж хотела повенчаться.
– Не надобно того, – проговорила Услада, вставая с его колен.
– Отчего ж не надобно? – нахмурился Миронег. – Все дуешься, что грозился другую найти? Так я ж повинился. Так, из злости кинул.
– Просто не надобно. Живут же у вас в верви так. Бог простит, мы ж зла не творим, никого не убили.
– Ты давеча говорила, что устала, – тоже поднялся Миронег, – так и я от твоих метаний устал. Додумываешь там что-то в своей головушке, а от меня таишься. А отчего, я не ведаю.
– Да я ж просто, хлопот тебе не хочу, – пролепетала Услада.
– А, может, я готов хлопотать. Мне, может, то в радость. В общем так, – он снова уселся на лавку, вытягивая ноги, – завтра венчаемся и все тут. Я так решил.
Побывав под вечер в баньке, растопленной милостивой хозяйкой, молодые вернулись за темно и легли, завернувшись в овчины, греть и ласкать друг друга. Их первая ночь в полном уединении, когда можно отдаться страсти без оглядки. Конечно, надо бы попоститься пред таинством, но Миронег не устоял, зато будет о чем каяться на исповеди.
Услада долго не могла заснуть, ворочалась, о чем-то бормотала в полудреме.
– Ну, чего тебя гнетет, может, скажешь уже? – позвал ее Миронег.
– Перед венчанием надо же на исповедь сходить. А как мне быть, сказывать про Исады? – проговорила она, глядя в потолок.
Так вот в чем ее суета. Миронег расслабленно выдохнул.
– На исповеди про свои грехи надобно сказывать, в Исадах нешто твой грех был?
– И мой, не уберегла…
– Не бери чужого греха и своих хватит.
Услада поцеловала его в щеку и откинулась на подушку, но Миронег чувствовал, что успокоить до конца жену не смог.
– А вот мне сейчас одно на ум пришло, – заложил он руки за голову.
– Чего пришло? – в тон мужу отозвалась Услада.
– Ты сказывала, что певунья. А ведь песен мне ни разу не пела, то как, – приобнял он ее, – мужу, да не спеть?
Услада притихла.
– Стало быть, петь не будешь? – хмыкнул Миронег.
– Буду.
И Услада затянула плавную, журчащую словно лесной ручей песню. В ней лебедушка прощалась с родимой сторонкой, улетая в дальние края. Летела она над синей рекой, над темным лесом, над широким полем… Миронег, убаюканный, как малое дитя, заснул.
Свечи горели малыми звездами, пахло ладаном и сеном, устилающим пол в церковном притворе. Миронег, уже исповедовавшись, ждал, когда священник отпустит грехи Усладе и начнет обряд. В отдалении звучал ее звонкий голосок. Хоть и грешно слушать чужую исповедь, а куда ж деваться, уж больно громко и растревожено перечисляла молодуха прегрешения: мужу грубила, своеволие проявляла, к хозяйству не приучена, много ленилась, в праздности пребывая… чужое присвоила. Стало быть, бусы все ж с мертвой княжны сняла. Да пусть это будет ее самый страшный грех.
– Под венцы становитесь, – позвал старец.
Молодые встали пред алтарем, готовые к таинству.
– Во Христе тебя, муж благонравный, то как звать? – обратился священник к Миронегу.
– Раб божий Мирон, – отозвался тот.
– А тебя, дочь моя? – повернулся старец к Усладе.
Миронег тоже уставился на жену с неприкрытым любопытством. Что Услада – то верно, жизнь слаще меда могла сделать, коли не дулась. А еще птаха, уж и к этому прозвищу пообвыклась. А вот ее крестильного имени Миронег никогда и не спрашивал.
– Так как, дочь моя, тебя во святом крещении нарекли? Ты ж крещеная? – мягко проговорил священник.
– Крещеная. Марфой меня зовут, – тихо выговорила молодуха.
Глава XXVII. Добро
Услада вынула из печи вполне сносный каравай, улыбнулась своей работе, промазала маслом румяную корочку, отчего хлеб заблестел в отсветах игривого огонька лучины. Миронег в ожидании обеда клевал носом, развалившись на лавке. «Сейчас поем и бухнусь спать» Веки, послушно соглашаясь, прикрыли очи.
Бодрствовать по ночам лесной отшельник отвык, но от воеводы уж притащили мешок жита за дозорную службу, теперь не отвертеться, надо исполнять обещание. Дозор Миронег вел исправно, но как на вороножской ладье не выставлялся и с советами не лез, что приказывали исполнял, заносчивости не выказывал. Приставленный к нему десятник был доволен, а чего еще надобно?
– Готово. Трапезничать изволь пойти, Миронег Корчич, – позвала жена, слегка потеребив его за плечо.
Миронег резко вскинул голову, озираясь.
– Задремал, – виновато улыбнулся, отирая лицо ладонью.
– Умаялся? – Услада подала мужу ложку.
– Да так, с непривычки. Ну, чего тут? – заглянул он в закопченный горшок. – Ай да каша, хороша! – не забыл похвалить, чтобы искупаться в смущенной улыбке. – Ну, благослови Господь, – перекрестился и принялся уписывать сыроватое варево.
В еде Миронег был привередлив, в былые времена бил ложкой по лбу нерадивого воя, неумело кашеварившего в очеред, и сам принимался стряпать «как надобно». Но младая красавица – жена вила из него веревки, и привереда смиренно ел и недосол, и недовар.
А Услада с упоением играла роль солидной мужатой бабы: именовала Миронега исключительно по отчеству, копировала степенную неспешность хозяйки Настасьи, пересчитывала припасы и перебирала пожитки, чего никогда не делала в усадьбе, осмелев, через пару дней уж бегала на торг и знакомилась с соседками. Где ж та робкая мышка, что дичилась большанских попутчиков? А нет ее, есть жена Онузского дозорного Марфа Миронова.
Настасье Услада насочиняла небылиц про злую мачеху, что ничему-то ее, девицу, не учила, чтоб неумеху замуж не позвали и от того приданое батюшки в дому осталось. Глупость несусветная. Сказительница, одним словом, чего с нее взять. Но добрая хозяйка поверила без оглядки и сердобольно начала подучивать постоялицу женским премудростям.
То, что жена при деле и не скучает, Миронега только радовало. На долго ли хватит ее задора, может, завтра игра наскучит, снова одолеет тоска? Миронег не хотел заглядывать так далеко. Жить в Онузе можно было вполне сносно, но чутье подсказывало, что вряд ли то продлится долго.
– А мы с Настасьей Ниловной на торгу, знаешь, чего видывали? – придвинулась Услада к мужу.
– Чего? – подлил себе наваристого киселя Миронег.
– Велбула[1], чудище такое. Его бесермени[2] привели. Большое такое, – Услада развела руки, показывая необъятные размеры животины, – и лохматое. Я сначала испугалась, а потом-то разглядела – глаза у него добрые… на тебя похож, – добавила она, посмотрев на русые кудри мужа.
– Вот это дождался от водимой похвалы, – игриво нахмурился Миронег, – чудищем лохматым обозвала. Ну, уж благодарствую, – надул он губы.
– К чему ж чудищем, – не обращая внимания на сурово сдвинутые брови мужа, уселась к нему на колени Услада, – просто таким же большим и добрым, – она обвила крепкую шею мужа тонкими руками.
– Пойдем на лежанку, – шепнул Миронег, – за доброту мою расстараешься.
Меж ними прошла теплая волна…
Стук в дверь прервал ласки. Миронег неохотно ссадил Усладу с колен и пошел отворять.
На пороге стоял запыхавшийся детский[3] воеводы.
– Сам князь в град пожаловал, тебя немедля кличет, – выпалил посыльный.
– Какой князь? – сдавленно спросил Миронег.
– Как какой? Ингварь, конечно же.
– Сейчас, кожух накину и выйду, – затворил пред носом детского дверь Миронег и повернулся к жене.
Услада уже металась по комнате, скидывая в туес пожитки.
– Уйти с закатных ворот можно. Дадим серебра вратарям[4], они нас выпустят. Хватай кожух, вон твоя броня, не забудь.
Миронег подошел, вырвал у нее из рук туес, отставил его подальше на стол, взял Усладу за плечи и заглянул в обезумевшие от тревоги очи:
– Ничего не случится. Князь из первых уст про гибель своего брата знать желает. Убедиться хочет, только и всего. Слышишь?
– А если нет? Я ж тебя сгублю…
– С чего ему меня губить, нешто я чего дурного сотворил. Пойду я, негоже ждать заставлять.
– Так и я с тобой.
Услада повязала поверх повоя убрус.
– Тут меня дожидайся, – снял с нее платок Миронег. – Вернусь скоро.
Он сказал это как можно уверенней, спокойней, чмокнул жену в бледную щеку и вышел в тусклый день.
То, что Ингварь пожалует, Миронег знал наверняка, даже удивлялся, чего князь так медлит. Бежать? А куда бежать по первому снегу в зиму? Замерзнуть в степных просторах, попасть в зубы к волкам или в петлю половцев? Из западни был один выход – разговор с Ингварем, и Миронег шел к княжьим хоромам.
В жарко натопленной горнице сидели только Ингварь и его сын Юрий. Ингварь заметно постарел с летней встречи, в кудрях прибавилось седины, на лбу проявился длинный пролом морщины. Князь сидел, насупившись и глядя в пол, за ним беспокойной тенью бродил Юрий, княжич все больше походил на отца.
Миронег, войдя, низко поклонился, и остался стоять у входа.
– Выйди да дверь прикрой, – приказал Ингварь детскому. – Ну, вот и встретились, бортник, али ты не бортник? – уставился на Миронега жесткий взгляд.
– Теперь и не знаю, кто я, – отозвался Миронег.
– А, может, ты от муромских засланный ворог, мне на погибель?
Вот это обвинение, и чего тут сказать?
– Я в Муроме ни разу не был, – как можно спокойней проговорил Миронег.
– Да ну? А вот мне так кажется, на муромского ты очень похож, – Ингварь подался вперед. – Те спят да видят, что мы друг дружке горла перережем, чтоб на столы наши сесть. Сочинили байку про какого-то там Военега, да братьев двоюродных стравили. Пусть, дескать, грызутся, а мы подождем.
Вот значит как! Миронег был разочарован, Ингварь не хотел воевать с Глебом, хватаясь за соломинку, чтобы оправдать душегуба. А чего Миронег ждал?
– Нешто Милята не сказывал, я в дружине Олега Пронского ходил? То от Мурома далече, – с достоинством проговорил Миронег.
– Сказывал, – согласно кивнул князь. – А еще сказывал, что давненько то было, и ты от Олега ушел. А куда, про то никто не ведает. Так чего б тебе к Мурому не податься, а может ты самого Юрия Владимирского доброхот, а?
– Княже, я, как все было, тебе поведал, – сдержанно отозвался Миронег. – Военег к тебе шел, гнали его люди Глебовы.
– А чего ж это он ко мне шел? Чего ж ему не в Муром идти?
Этого Миронег и сам точно понять не мог, объяснения Услады были слабоваты. Оставалось лишь пожимать плечами.
– А я тебе скажу, – поднялся князь, – от того, как ты лжешь!
– Мое дело сказать, а верить тебе али нет, то, светлейший, в твоей власти, – начал раздражаться и Миронег.
«Он трусит, а я виноват!» Ох, как хотелось бросить это прямо в лицо упрямцу.
– Думаешь, я тебя не признал, – Ингварь снова сел, вытягивая ноги, – там, на ладье, а? Ты меня в воду скинул.
– Я жизнь тебе, светлейший, спас, то верно, – не стал отпираться Миронег.
– Душегубство на себя не взял, то похвально, – скривился в усмешке князь, – а кто тебя подослал мои кораблики пожечь?
– Я твои лодьи не поджигал. Увидел – горит, разделся да с того берега приплыл, уж все пылало, – по-своему описал картину Миронег.
– И морду черным успел намалевать, чтоб тушить ловчей. Думал я тебя под личиной не признаю?
– Того и намалевал, что знал – на меня подозрение падет, – буркнул Миронег.
Может, он бы и сознался сейчас, как на самом деле все было, не стал бы изворачиваться, но в чужой избе одна одинешенька сидела Услада и к ней надобно было вернуться.
– Крест могу поцеловать, что лодьи не поджигал, – перекрестился Миронег.
– Ну, после такого-то страшного навета на княжью кровь, нарушение крестоцеловальной клятвы – мелкий грешок, – процедил князь.
– Я те, княже, жизнь спас, – упрямо напомнил Миронег.
– От того пока живой стоишь. Эй! – крикнул Ингварь. – В поруб его.
– Отец, подожди, – неожиданно вылетел из-за спины отца Юрий и перекрыл дорогу воям, готовым забрать Миронега. – Подожди. То правда не он лодьи поджег.
– А кто ж? – скрестил руки на груди Ингварь, от его тяжелого взгляда Юрий потупил очи.
– То по моему приказу было, – покраснел до корней волос юнец.
– Ты в своем ли уме?! – рявкнул отец. – Кто надоумил?!
