Текст книги "У Червленого яра (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
«А, выпытывать пришел, не бегает ли сюда его женушка», – догадался Миронег.
– Неждана – баба почтенная, из добродетелей сотканная, а то все сплетни злые. Языки у кое-кого уж больно длинные.
– Нечего мне про ее добродетели тут петь, – скривился Борята. – Не об том я хочу с тобой толковать.
– А об чем? – поднял бровь Миронег, незваный гость начал его утомлять.
– Послушай, Мироша, отчего ты от Нежки отступился? – мягким упрашивающим голосом обратился старик. – Рассорились, что ли, али приревновал к кому? Так все ж пустое.
– Не надобно мне твоей жены, иди с миром, – раздраженно бросил Миронег.
– В том-то и дело, – тяжело вздохнул Борята. – Ведь все ж хорошо было. Чего ж тебе, дурню, надобно? Жили с ней душа в душу, а для тела ты был. Сбегает с тобой на сеновал, и потом ласковая ходит, виноватая, пироги печет, избу метет, привечает, много ли мне, старому, надобно. А теперь, э-эх, – старик в сердцах махнул рукой.
– А теперь пол не метет? – хмыкнул Миронег.
– Да при чем здесь пол?! – взорвался Борята. – Нежка раскисла, а тут этот Кряжка за ней увиваться стал, так и вертится у забора, охальник. И она приободрилась, хвостом пред ним вертит.
Вот не вспоминал Миронег про Нежку уж пару седмиц, а тут какая-то ревность все ж взыграла, неприятно стало, что твое место так быстро другой занял, больно по мужскому самолюбию бьет.
– Тебе-то какая разница, пред кем она там хвостом метет? – поднялся хозяин из-за стола, показывая, что разговор окончен.
– Да в том то и дело, – поднялся за ним и гость, – что Кряжке в дом хозяйка нужна, уведет он ее, а я один, горемычный, на старости лет останусь. Оно, конечно, братаничи есть, невестки доглядят. Только не надобно мне того, Неждана мне моя надобна. Мироша, вернись, – неожиданно схватил Борята Миронега за рукав, – вернись. Что этот Кряжка против тебя, заживем как раньше, да всем хорошо будет.
Вот так поворот! Уж чего-чего, а этого Миронег не ожидал. «А, может, и вправду наведаться к зазнобе, Кряжке заодно навалять, ну и на птаху не такими голодными глазами смотреть стану, отпустит».
– Соглашайся, уважь, – продолжал уговаривать Борята, скорчив жалостливое лицо.
– Не уважит он, – прозвенел женский голос.
Со стуком распахнулась дверь избы.
Миронег одновременно с гостем повернулись. Перед ними с гордым видом стояла Услада, а на голове у нее красовался бабий повой.
– Не уважит, – уже не так уверенно, слегка волнуясь от пристального взгляда Миронега, проговорила Услада. – У него уж своя баба есть.
«Что она творит?! Зачем вышла? Теперь все узнают. Глупая птаха! Глупая и… ревнивая?» По телу побежало ненужное волнение.
– В избу ступай, – рявкнул на самозваную жену Миронег.
Она зарделась, почтенно поклонилась и послушно скрылась обратно, притворяя за собой дверь.
– Это кто ж такая? – округлил глаза Борята.
– Жена моя.
А что еще надо было сказать Миронегу, коли его к стене приперли?
– Так откуда ж взялась? – недоверчиво проговорил гость.
– Бабка Лещиха сиротку с Хопра сосватала. Как мед возил, с собой забрал.
– А-а-а, – разочарованно протянул Борята. – Ну, бывай. Придется с Кряжкой ряд рядить, – со вздохом побрел он прочь. – Порча видать на мне, снять надобно, – продолжал он бубнить, удаляясь.
Миронег, уперев руки в бока, остался стоять посреди двора. «Вот так вот не желал, а женили. Но Услада какова, ой, лиса, лисица сущая, не зря ей так-то в душегрее ладно».
Глава XIX. Жена
«А теперь думай, Мирошка, что делать, – Миронег, привалившись к столбу навеса, всматривался куда-то в себя. – Вернется Борята домой, Нежке обязательно проболтается, она легко все сложит и поймет, кто на самом деле у меня живет. А бабья ревность лютой бывает, не сможет Нежка смолчать. Девку ищут, выкуп большой предлагают. Борята сребролюбец, услышит, так не устоит. Стало быть, что? Пошлет братаничей за наградой… Или не пошлет? Награду то ли дадут, то ли нет, а беду на вервь можно навлечь. Ведь сразу утаили, солгали. А еще Борятка не уверен, что Услада – та самая дека, а значит, ежели гоньба ее не опознает, то доносчику не поздоровится, в гневе и прирезать могут. Стоит ли и затевать? Да как узнать, на что Борята решится?»
Миронег съехал спиной по шершавому столбу и присел на корточках, чертя палочкой по земле. «Допустим, решился старый мерин на донос, куда братаничей посылать станет – на Воронож, вдогонку, или сразу к Пронску? – Миронег прочертил ленту Савалы. – Как перехватить, ежели я не ведаю, куда подадутся? С Радятой следует все обмозговать. Ой, ругать меня станет, так и поделом! Недоглядел».
На дворе темнело, Услада так и не вышла, затаившись в избе, уж поняла, что натворила, теперь, должно, боялась показываться на глаза, но и Миронег мстительно не спешил ее звать – пусть посидит, помучается. Голова раскалывалась от думок: «Ежели не смогу их остановить и все ж выедут за наградой, что тогда? Не убивать же своих, а запугать-то чем? А выходит, что и нечем, если только ноги переломать, чтоб до Пронска доползти не смогли, – Миронег мрачно ухмыльнулся. – Хотя, как пойдет, накатит, так ведь и прибить могу, за нее могу… Ее осудил, а сам, – бортник устало прикрыл очи. – Еще подкупить можно, больше предложить». Вот и снова припомнил Миронег припрятанное под старым дубом добро, оставшееся у него от былой сытой жизни.
«Завтра решу, утро вечера мудреней, спать уж пора». Он поднялся, снял с веревки свое одеяло, накинул на плечо и пошел к сеновалу. В спину задул сырой осенний ветер, к ночи жди дождь.
– А чего это я как сиротинка должен на дворе дремать, – вслух громко проговорил Миронег, – коли в избе не какая-то чужая дева, а своя жена спит.
Он резко распахнул двери и вошел в освещенную тусклой лучиной клеть. Услада, поджав ноги, сидела в уголочке лавки. Повоя на голове не было, на плече лежала девичья коса. От стука двери девчонка резво вскочила на ноги, виновато посмотрев на Миронега. «Уж так я раскаиваюсь», – говорил ее взгляд лесной косули.
Миронег, не проронив ни слова, прошел к своей лавке, кинул одеяло и, бросив суровый взгляд на птаху, задернул полог, отгораживаясь. Стащив надоевшие сапоги, он улегся на одеяло, заложив руки за голову и уставившись на матицу. За пологом послышалось легкое движение, а в свете лучины обрисовался девичий силуэт.
– Может, подушечку подать? – робко предложила Услада.
Миронег упрямо смолчал.
– Я то случайно сотворила, – добавила шалунья очень жалобно, – случайно как-то само вышло.
Миронег только хмыкнул – ну да, случайно к коробу метнулась да повой на голову приладила.
– И совсем я тебе в жены не набиваюсь, чтоб ты там не думал, – добавила Услада уже резче, без смирения. – Что ж у меня и гордости, что ли, нет? Да я же тебя спасти хотела… от греха удержать. Пришел дедушка, на вид благонравный, почтенный муж, а такой-то срам предлагать стал.
Миронег видел, что за пологом возмущенно всплеснули руками.
– Да ежели бы ты ему сразу твердо отказал, постыдил за речи срамные, так я бы и не выскочила. А то ведь видно же было, что…
– Что? – резко отдернул полог Миронег, и они оказались лицом к лицу, сверкая друг на друга очами.
Услада поспешно отступила, наверное, покраснела, да против света сложно было разобрать.
– Что речам льстивым с отрадой внимаешь, – с вызовом кинула она, привычно отворачиваясь, чтобы расчертить воздух косой, – любы тебе речи его ядовитые.
– Так ты меня, грешного, спасала? – с нарочитым удивлением проговорил Миронег.
– Д-да, – кивнула Услада, продолжая показывать ему спину.
– А я-то, недогадливый, уж решил – приревновала, – промурлыкал Миронег с легкой издевкой.
– Вот еще, – фыркнула девчонка.
Злая потеха пришла на ум.
– Так мне ж тебя отблагодарить надобно, что так-то о душе моей печешься, от такой срамной беды уберегла, – смиренно произнес шутник, пряча ухмылку, – честь мою защитила.
– Не надобно благодарности, – милостиво повернулась Услада, – я ж так, просто.
– А я все ж поблагодарю, – Миронег быстро шагнул к птахе, взял ее лицо в большие ладони и припал к губам поцелуем.
Как давно он с девками не целовался, Нежка не в счет, там другое, а вот так, чтоб сердце обмирало, да воздуха в груди не хватало. Услада растерялась, не брыкалась, но и не липла. А Миронег хотел чмокнуть ее торопливо, чтоб зарделась, да и улечься спать, а пташка потом пусть себе ворочается, да думки разные думает, к чему он ее приласкал, чтоб также неспокойно ей было как ему давеча. Но вот отступить как-то не получалось, жажда толкала все дальше, а девичьи губы звали. И пахло от нее маняще, дурманом, до головокружения. Как Миронег раньше того не чуял? Нет, не надобно, блажь.
Он отпустил ее и сбежал за спасительную холщевую стену. И кто теперь будет всю ночь ворочаться да сладкие грезы от себя гнать? Дурак!
В избе установилась тишина. Оба молчали. Миронег знал, что ежели сейчас решится, то она не отпихнет, хотя бы из благодарности, что спас, руку помощи протянул. Потешатся, а что потом? Сейчас ей нужно выжить любой ценой, от того и Нежку выталкивает, как кукушонок, подкинутый в чужое гнездо. Двоим-то тесновато будет. Да захочет ли потом остаться с Миронегом, не пожалеет ли, что обрекла себя на жизнь в глуши, в постоянных трудах и лишениях. Может, отогреется у него, как раненная зверушка, а по весне затоскует да попросится вон. В Пронск уж нельзя, так и другие грады есть, где можно пристроиться да прежнюю жизнь начать, не в княжеских хоромах, но все же. Что может предложить бортник изнеженной девчонке? Все повторяется, как дурной сон, по новому кругу. Не умеет Миронег баб выбирать, тянет на бедовых, и даже душегубство для него уж не помеха.
– Не целуй меня больше, – в звенящей тишине прозвучал повзрослевший голос Услады, – беду на тебя навлеку. Не хочу, чтоб с тобой что-то случилось, ты хороший.
Значит она тоже для себя что-то решала, обдумывала.
– За что ты ее сгубила? – тихо спросил Миронег.
– Замуж по любви хотела, – сама усмехнулась своей наивности птаха.
– Любила его?
– Не успела полюбить, а могла бы. Откуда ты все ведаешь? – Миронег услышал, что она села на лавке.
– В Большой верви сказали, там гоньба была, ищут тебя. К Ингварю в Воронож искать подались.
– Ингварь уж наверное знает, – пробормотала Услада, – кто-то ему и без меня сказал, не может быть, чтоб только я, как все было, ведала. Ну, ведь не может такого быть, там же много людей было, кто-то же ведь доскакал, предупредил, – она разволновалась, по полу послышался топоток босых ног.
Миронег поднялся, отодвинул полог.
– Ну, чего всполошилась? Не найдут они тебя здесь, я что-нибудь придумаю. Сумею тебя защитить, – он осторожно приобнял ее за плечи.
– Ведь ему и без меня все скажут, верно? – выдохнула Услада. – Зачем же мне туда, на погибель? Ингварь не поверит, он меня ему выдаст. В такое нельзя поверить, я бы сама не поверила, никогда бы не поверила. А в нем бесы сидят, боюсь я его, до дрожи боюсь. Знаешь, мне иногда мерещится, что он за спиной у меня стоит. Повернусь, а нет никого, и так страшно становится.
– Не бойся, нет здесь никого. Не нужно тебе к Ингварю, – обнял ее Миронег, – видел я того Ингваря, себе на уме, подальше от таких держаться надобно.
Услада доверчиво положила голову ему на грудь, прижалась крепче. Миронег шумно выдохнул, снова пьянея.
– Сама уж пропала и тебя сгублю, – простонала Услада.
– А я пропасть не боюсь, – твердо отозвался Миронег.
Девичьи руки сами наклонили его голову ниже, а мягкие губки коснулись обветренных губ. Колесо страсти завертелось по нарастающей, опрокидывая за одно все зароки и доводы рассудка. Миронег сгреб чаровницу в охапку и увлек на свою лавку. Да какая же птаха медовая, сладкая… нежная, и только его. Не было у нее ни того, в кого влюбиться хотела, ни князя, ни боярина, а лишь лесной бортник, которому сама отдалась по доброй воле. По любви ли? Да об том сейчас думать недосуг.
Миронег водил ладонью по разгоряченному женскому телу и вдыхал пряный аромат волос, а Услада доверчиво лежала на его плече. Вот такая она, темная осенняя ночка.
– Я повой завтра надену? – прошептала Услада.
– Само собой, без повоя теперь не выпущу, – собственнически поцеловал ее в висок Миронег.
– А повенчаемся? – робко спросила она.
– Ну, тут-то так живут, по сговору. Родни у тебя нет, а мы вроде с тобой сейчас сговорились, – подарил он ей еще один жаркий поцелуй. – Ежели хочешь братцу весточку передать, ты ж говорила, что у тебя брат есть, так я пошлю, посватаюсь.
– Не надобно, – встрепенулась Услада.
– Ну, тогда поп как доедет сюда, разных умников, что волхованием промышляют, погонять, да народец местный пристыдить, так благословить может.
– Негоже без венчания, – вздохнула Услада. – Мне обязательно обвенчаться с тобой нужно.
– Ладно, подумаю, куда податься, чтоб обряд совершить.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Услада закрыла очи, погружаясь в сон.
Миронегу не спалось: «Борятке рот заткну, все успокоится, – размышлял он. – Зиму здесь перезимуем, а по весне придется дом в верви рубить, нельзя с молодкой в такой глуши жить. Подружится с местными бабами, все ей веселее будет, да и безопасней, а то уйду на ловы, кто ее защитит. Опять же, ежели понесет, повитуха нужна будет. А хоромы срублю как в Пронске ставят, со светлицей, теремом. И челядь нанять надобно, чтоб ручки мягкие не стерла, да от тяжелой деревенской работы не согнулась. А там, не хотелось бы, да, может, и в дружину придется снова податься, семья в достатке должна жить».
Одно было ясно, размеренная лесная жизнь менялась, и с этим надобно было смиряться. Приобретая одно, надобно жертвовать другим. Этой ночью Миронег свой выбор сделал.
Глава XX. Отход
Миронег с молодой женой плыли в вервь, пора было показать молодку общине. День выдался хмурым, но без дождя, чья-то невидимая рука выкрасила небо в ровный серый цвет, и эта однообразная серость уходила далеко за окаем. Река мутным бурым потоком лениво несла лодку по течению вместе с россыпью осенних листьев. Таким же ярким листом на корме смотрелась Услада, завернувшаяся в рыжую душегреечку. Миронег старательно готовил молодую жену к новой встрече, объяснял, что народец в верви незлобный, открытый, ну, кроме, некоторых, и встретить подружью[1] бортника должны хорошо, главное, чтоб не заподозрили, откуда она взялась. А еще описывал Хоперские веси, называл имена знакомых ему поселян. Это на случай, ежели кто-то начнет расспрашивать особенно настырно. Услада смотрела на мужа, кивала и улыбалась, смущая и путая мысли. Именно сейчас Миронег ясно осознал, насколько крепко он к ней привязался, прикипел чувствами и желаниями.
Внизу под лавкой в тряпице лежали шесть гривен серебра, взятые Миронегом поутру из тайника. Пригодятся ли? Отдать добро в алчные руки, пытаясь купить молчание, или пока придержать – там видно будет, стоит сначала оглядеться. Не отпускало ощущение охоты – зверь не силен, и даже глуп, но глупость, увы, непредсказуема.
Вот и пристань, узкая полоска песчаного берега с рядами перевернутых для просушки лодок, убегающая наверх по более пологой стороне холма тропа, частокол с распахнутыми за ненадобностью воротами.
Поселяне лодку бортника приметили издали, поэтому, когда Миронег начал, преодолевая течение, загребать к берегу, у кромки воды уже собралась толпа любопытствующих. Ясно, едва ковыляющий Борята все ж успел к каждому дому разнести чудную весть – нелюдимый лешак, отказавшийся от доброго десятка окрестных невест, вдруг оженился, да еще и на сироте-чужачке, и скорее всего бесприданнице, потому как ни лошади, ни коровки, ни телочки Борята в лесной усадьбе не приметил. С чего это бортник вдруг передумал? Неужто так молодка хороша? «А поглядим», – должно быть, сказали соседи и повалили к пристани.
Миронег с тревогой посмотрел на Усладу, как переживет такое пристальное внимание робкая птаха? Глянул и удивленно приподнял бровь: его молодая жена на вид казалась совершенно спокойной – спина выпрямилась, подбородок приподнялся, на губах застыла легкая полуулыбка приветствия, руки умиротворенно покоились на коленях, и не тени робости или страха пред толпой зевак. Должно, их так учили держаться в княжьем тереме, а, может, взыграла кровь степных предков. Кто они были, простыми ли коневодами или водили орды по приказу племенного вожака? Как же плохо Миронег знал свою подружью.
Причалил бортник умело, мягко, двое селян помогли затащить дощаник на песок. Миронег, спрятав сверток с серебром за пазуху, вышел первым, как положено главе семьи, Услада перешагнула через борт и поплыла за мужем, отставая на полшага. Бортник торопливо поклонился собравшимся, ему раскланялись в ответ. Настала очередь Услады, она внимательным взором окинула люд Малой верви, замерла на мгновение, потом глубоко поклонилась на каждую сторону – и мужам седовласым, и их женам дородным, и молодым отрокам, и девкам непокрытым. И так это у нее вышло чудно, что вроде как кланялась она, а выходило, что это селяне ее приветствовали с должным почтением.
– Подружья моя, Услада Миронегова[2], – хрипло проговорил Миронег, не в свое тарелке здесь, видно, чувствовал себя только он.
Дальше все закрутилось: бабы по очереди стали подходить, расцеловываться с новой соседкой, мужи поздравлять новоявленного супружника. Краем глаза Миронег заметил оставшуюся у тропы Нежку, та с нарочито веселым видом перекидываясь шуточками с золовкой, но Миронег уж знал ее вдоль и поперек, обида и любопытство просвечивали сквозь маску равнодушия. За спиной бывшей полюбовницы нагло стоял новый возлюбленный Кряжко. Вдовец с тремя детьми не мог нарадоваться отошедшему в сторону сопернику и довольно скалился, показывая крупные зубы. Баб в верви мало, а такую-то как Неждана еще пойди поищи. «Дурень бортник», – говорило выражение лица Кряжко, уж он то сдобную Нежку на эту тростинку точно бы не променял. Для Миронега все к лучшему, пусть утешает. Где ж старый Борята?
А вон и он, прячется за спинами старейшин и сверлит Усладу подслеповатыми очами. И оба братанича его пока в верви, стало быть Миронег не опоздал, еще можно помешать. И переговорить с глазу на глаз стоит сначала именно с Нежкой, выпытать, что уже успела наговорить старому пню. Но как это сделать, коли везде любопытствующая толпа, да и Услада может приревновать. «Разберусь», – привычно одернул себя бортник.
Елица, на правах старшей бабы, взяла Усладу за руку, уволакивая к своему двору. Радята повел Миронега, мол, я старейшина, так мне и гостить молодых.
– Столы-то накрывать будешь, Миронег Корчич? – догнал бортника насущный вопрос.
– Недосуг пока, по первому снегу милости прошу, – отмахнулся бортник.
Большие застолья Миронег не любил, вот с дружком за чарочкой да за душевной беседой посидеть – другое дело. Но чего ссориться с вервью, да и молодая жена, может, желает перед новыми соседками покрасоваться. Только не сейчас, сейчас надобно заткнуть Боряту. И эта забота делала серый день для Миронега еще мрачнее.
С Радятой они вошли во двор, но не пошли за бабами в избу, а присели на крыльце.
– Что ж ты не мог подождать до зимы, когда все уляжется? – с укоризной покачал головой Радята.
– Так уж вышло, – буркнул Миронег. – Борята внезапно появился, не успел схоронить.
– Ну да, Борята ж бегает как заяц, где ж за ним успеть, – не смог удержаться от насмешки Радята.
– Как думаешь, может, ему с братаничами больше дать, ну, чтоб надобности за выкупом плыть не было? – спросил Миронег.
– Чтоб они из тебя потом все до последней борти вытянули? Точно ни к чему, – покачал головой Радята.
– А по-другому я за нее могу убить, не справлюсь с собою, – Миронег с тоской посмотрел в осеннее небо.
– Сам я с Борятой переговорю, прощупаю – удумал ли чего, надо будет – объясню, что не стоит на вервь беду наводить, ну, и тобой припугну, мол, ежели что, так никому из них не поздоровится. Только, додуматься мог не только Борята, здесь все слыхали, что пронские искали девку. И месяца не прошло, а ты чернявенькую невесть откуда привел. За каждым я не угляжу, – Радята нервно постучал пальцами по столбу перил. – Ежели в ближайшее время кто куда отпросится на время, да за несколько дней не обернется – вам уходить надобно будет. Потому как, даже ежели ты за ним кинешься, то родня из мести дело довершит.
Уходить. Бросить все нажитое: борти, доставшиеся от старика Корчуна, почившего со счастливой улыбкой на устах, что его дело в надежных руках, а еще козочек любимых, баньку, крепкую избушку, ласковый лес, могучих зубров и заросли малины – то, что стало родным. Словно камень ложился на грудь. Вот и Радята – друг, а все ж свой дом, родня ему дороже. И он спешит выпроводить Миронега подальше, а с ним и возможные неприятности. Да как осудить дружка, коли сам Миронег поступил бы точно так же.
– Коней и сани в обмен на усадьбу отдашь? – поднялся с крыльца Миронег.
– Так отдам, и за хозяйством пригляжу, потом отдаришься, – поднялся и Радята. – В избу пошли, попируем, холостую жизнь твою проводим. Дождались наконец.
Миронег согласно кивнул. Они вошли в сени.
– Плывут, плывут!!! – раздалось от ворот.
– Кто плывет? – разом поворотились бортник и старейшина.
– За княжьей долей с полуночи плывут. Лодья, что по прошлой осени приплывала, приметная, Глеба Переяславского.
Княжья доля, как Миронег про нее забыл?! Вот и не придется алчным людишкам за сотни верст идти, донести можно будет прямо мытарям. Западня захлопывалась.
– Жену забирай и отчаливайте, быстрее! – первым очнулся Радята. – Отсидитесь в камышах, ночью назад на этот берег переберетесь. Схоронитесь в Волчьем логу. Я, как все уляжется, коней приведу.
Миронег влетел в избу, Елица с Усладой сидели рядком и о чем-то мило щебетали, у их ног крутились розовощекие малышки – дочки Елицы с Радятой.
– Отплываем, – коротко сказал Миронег, и Услада все поняла по его подернутому тревогой взгляду.
Она торопливо поднялась, поклонилась хозяйке, мимоходом потрепала девчушек по курчавым головушкам и устремилась к выходу. С Миронегом они, стараясь не бежать, а идти обычным шагом, отправились к пристани.
Дорога повела мимо двора Боряты, можно было и обойти, но до этого ли сейчас. У низенького забора, как в былые времена, облокотившись о жерди, стояла Нежка. Миронег невольно передернул плечами – ведь уже поняла, отчего, только приплыв, бортник с молодкой бегут обратно, сейчас кинет что-то обидное, хлесткое. Но он ошибся, в больших голубых очах бывшей полюбовницы не было ни насмешки, ни гнева, а только бездонная тоска, что уже никогда не будет как прежде, и любенького она видит в последний раз.
Что-то нехорошее шелохнулась в душе Миронега. А что же Услада? Она просто шла рядом, ничего не спрашивая, и, как могла, держала беспечное выражение лица. «Сильна духом, а казалась такой уж овечкой, – невольно отметил Миронег, – а ведь она могла убить хозяйку и не случайно, а с холодной головой». Но что теперь об том думать, какая бы она ни была, ежели надобно, Миронег за нее голову сложит и ни о чем, умирая, не пожалеет.
На пристани снова было многолюдно, теперь встречали княжью ладью. В однообразных буднях глуши столько новых событий, будет о чем потом судачить долгими зимними вечерами.
Ладья с расписным парусом была еще довольно далеко, пара успевала отплыть на тот берег, но теперь Миронег не доверял даже Радяте. Он не станет отсиживаться в камышах. Нужно, бросив лодку в зарослях, добежать до пасеки – еще есть время, не сразу же гостям местные вывалят про беглянку – собрать, все необходимое, и бежать вниз по течению к броду, и не к первому, а к тому, что дальше. А уж там перейти и пробираться к Вороне, отсидеться в деревушке у рыбаков, а дальше не к Хопру, а держать путь на Дон, прибиться к шумному торгу Онузы, там случайных людишек много, легко затеряться. «Уйдем».
– Уйдем, – улыбнулся Миронег Усладе, упираясь, чтобы вытолкать лодку обратно в воду.
Они, незамеченные увлеченной встречей толпой, отплыли. Миронег дал реке волю оттащить лодку подальше, потом налег на весла, загребая к другому берегу, влетел с разгону в гущу осоки, выпрыгнул, подал руку жене… Услада сидела с нездоровой бледностью на лице, глаза лихорадочно горели, где ж только что виденная Миронегом спокойная и решительная молодка, куда подевалась?
– Ты иди, я сейчас, я догоню, – махнула жена рукой.
– Я подожду, ежели нужно, то отвернусь, – растерянно пробормотал Миронег.
Он поворотился к лесу. Наступила тишина, а потом всплеск, другой. Мутит ее, что ли, умывается? Слышен был шум ветра в кронах деревьев и удаляющийся звук хлопков по воде.
Миронег повернулся, Услада уплывала от берега, неумело работая веслами. Между ними уже было локтей двадцать.
– Ты что творишь?! – кинулся к реке Миронег.
– Не хочу, чтоб ты из-за меня жизнь свою губил. Так-то у тебя ладно все без меня. Благодарстую, прощай, – не останавливаясь, из последних сил Услада гребла и гребла, увеличивая расстояние.
Ах, Мироша, не знаешь ты баб, совсем не знает, не может читать их, вечно ошибаешься. Скинув сапоги, бортник влетел в ледяную воду, догонять непутевую женку.
[1] Подружья – одно из названий жены. [2] Часто на Руси отчество для замужней женщины заменяло имя мужа.
Глава XXI. У костра
– Простудишься теперь, расхвораешься, – всхлипнула Услада, – вон, мокрый весь, а ветер злой.
– Сапоги сухие, – отмахнулся Миронег.
Он волок жену за руку, медлить было нельзя, время поджимало, надо добежать до пасеки, похватать все необходимое и уходить.
– Они не отстанут, все равно разыщут, лучше самой к ним выйти, – продолжала увещевать Миронега Услада, – ведь я ж понимаю, что из-за меня теряешь милое сердцу, ведь ты ж сам меня потом возненавидишь, что все потерял! Отпусти, вины твоей в моей погибели нет.
Миронег резко остановился, заглянул ей в глаза:
– Ежели б ты знала, птаха, сколько я раз все терял. И знаешь, еще ни разу не пожалел об том… И сейчас не пожалею.
Услада шмыгнула носом, стерла слезу и робко улыбнулась.
– Бежим, бежим! – снова потянул ее Миронег.
Они влетели в сонную усадьбу, Миронег, стараясь не смотреть на коз, побежал к дубу и вытащил остатки серебра, те шесть гривен достались дядьке водяному, но и этого на первое время должно хватит. Услада спешно сгребала в суму мешочки с крупой и сало, уложила крынку с медом, горшочек с топленым маслом, испеченный по утру свежий каравай. Кто бы мог подумать, где его придется есть. Миронег натянул сухую рубаху, свиту, достал кожух, шапку, запихнул в туес смену одежи, поршни на случай, ежели сапоги изорвутся. Услада тоже завернула в шерстяной платок свои нехитрые пожитки – подарки мужа.
Новый топор, нож, тул со стрелами, лук – кажется все. Ах, нет еще кое-что?
– Готова? – подмигнул Миронег жене.
Она кивнула.
– Присядь на дорожку, я сейчас.
Миронег добежал до навеса, нагнулся, открывая скрытый тайник, и достал броню и меч. Надел потускневшую кольчугу, опоясался, ножны так знакомо коснулись бедра.
– Вот теперь готово. Ежели что, повоюем еще, – сверкнул он улыбкой.
Услада не удивилась, нечто подобное она ждала, чмокнула мужа в щеку, и они побежали в лес, к югу по течению Савалы. Миронег так и не взглянул на коз, пора закрывать дверь в старую жизнь. Может, удастся открыть ее вновь, но все будет уже не так.
Ветер раскачивал кроны, с серого неба начали срываться крупные снежинки. Как рано в этом году пожаловала зима!
– Еще потеплеет, – подбодрил Миронег наблюдавшую за мерным кружением снега жену.
– Красиво, – улыбнулась она кончиками губ, показывая, что не расстроена.
Они уходили все дальше и дальше, быстро темнело, кусты уже казались размытыми черными пятнами. В животе урчало от голода, но Миронег не останавливался. Снег – это хорошо, он заметет следы.
– Еще пройдем немного, не устала? – окликнул он чуть подотставшую Усладу.
– Нет, – прибавила она шаг.
– Лишь бы не бухнулась как в прошлый раз, – вспомнилось Миронегу их летнее бегство.
– Так жары нет, к чему ж падать?
И снова мимо потянулись нескончаемые мрачные стволы, смягченные пестрой листвой.
Только когда совсем стемнело, и не стало видно ничего и в двух шагах, беглецы спустились на дно оврага.
– Сейчас будут княжьи хоромы, не хуже, – пообещал Миронег и принялся рубить старую корягу. Сложил поленницу, добавил сухих трав и разжег кресалом огонь.
От костра пошел приятный жар. Искромсав соседний куст, умелый бортник сотворил подстилку, а несколько срубленных жердей, если накидать на них веток, готовы были превратиться в крышу. Услада начала помогать, бережно раскладывая желтую красоту поверх шалаша.
Потом беглецы сидели у костерка, ели каравай, запивая его сытом – разведенным родниковой водой медом. Ноги гудели, спину ломило, нужно укладываться спать, завтра такой же трудный день. Миронег гладил по спине жену, а сам прокручивал возможные пути бегства. Стоило ли завтра к вечеру завернуть в Большую вервь, обогреться, поспрошать у Лещихи совета, или пройти стороной, не искушая судьбу. Выдержит ли Услада такой долгий переход? Держится она, конечно, молодцом, и бегать ей уже приходилось, но все же…
– А в чьей дружине ты служил? – долетел сквозь думки голос жены.
– Олега Пронского, – отрывисто произнес Миронег.
– Олега? – встрепенулась Услада, поднимая на него удивленные очи. – Да я тебя не помню вовсе.
– Так и я тебя, пташка, не помню, – обвил ее стан руками Миронег, – куда тебе меня помнить, ты небось тогда еще с девками в горелки играла да котятам чумазым молоко таскала, верно?
– Но ты же ушел раньше, чем он преставился? Почему? – в очах Услады горели язычки пламени, она ждала ответа.
Да отчего бы и не рассказать?
– Олег с братцем своим Глебом, тем, от чьей лодьи мы удираем, оклеветали дядьев своих пред великим князем Всеволодом. А Всеволод разбираться не стал, поверил, да в поруб заточил Романа со Святославом, и Ингварь с братом Юрием тоже под горячую руку попали. Словом подлость, она и есть подлость.
– И ты ушел? – осторожно спросила Услада.
– Нет, я не ушел, и других уговаривать уйти не стал, а следовало бы, ведь знали все, такое сложно утаить. А сродники тех плененных князей решили месть сотворить, подловили нашу дружину в малом числе. Мы Олегу дали бежать, а сами остались прикрывать. И дядька Яким мой погиб, и многие… и я рубился с такими же отроками, и кровь невинную лил, а ради чего? Мы убиваем, чтобы кто-то на стол чужой сел. А дядька – то моя семья была, все, что у меня было тогда. Он меня совсем малым к себе взял. Нашел у какой-то сгоревшей избы, я того и не помню. Говорил – шли да плач услышали, и никого кругом. Я не знаю – кто я, да какого рода. А дядька уж и не помнил, у какого это места было, а, может, говорить не хотел. Он меня к жене своей привез, у них только девки нарождались. Я у них жил, хорошо жил, тетка Дарена ласковая была, сестрицы баловали, потом подрос и с Якимом стал в сечь убегать. Он меня тетке Дарене оставит, а я в телегу с житом зароюсь, к ночи на постой остановятся, а я тут как тут. Яким ругался, а не прогонял. Так я и пристал к нему. Потом мор случился, тетка Дарена и сестры померли, тут я и совсем при дружине остался, и Яким домой в опустевшие стены уж не хотел. Воем я был, думал – воем и умру. А потом схоронил Якима и ушел.
