Текст книги "У Червленого яра (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– К Червленому яру ушел? – тихо подсказала Услада.
– Куда глаза глядят, – усмехнулся Миронег. – Сначала в монастырь хотел податься, но не праведник я, смирения нет, не для меня то. Потом решил куда-нибудь в глушь забиться, в тишину. На деда Корчуна вышел, он меня приютил. Учил всему. Очень древний был, шутил, что сто лет протянул. Имя мне свое в верви дал, своим сделал.
– И ты бы сто лет прожил, ежели бы не я, – всхлипнула Услада, снова утирая слезы.
– Не ты, а Володимеричи. Что Олег гнилой был, что эти. Все их семейство худое, одни беды от них, – сжал кулаки Миронег. – И сестра, должно, змеей была, ежели ты, птаха малая, такое-то сотворила.
– Не правда, не все, – разволновалась Услада, – Изяслав не такой, он хороший, добрый. Ты же сам говорил, что он милостивый!
– Уж больно нахваливаешь, – обиженно надулся Миронег, – ревновать тебя к нему стану.
– Ой, дурной, – потрепала его за густой чуб жена, сокрушенно качая головой.
– Дурной, да твой, – завалил ее на осеннюю лежанку Миронег.
Он ласкал жену, отгоняя цеплявшуюся за спину тоску. Миронег переборет себя, сможет снова встать на ноги. Надо лишь вырваться из западни.
Утро только забрезжило, а пара уж была на ногах. Миронег старательно расшвырял остатки шалаша и прикрыл пепелище вырванной с корнями травой. Ежели по следам все же увяжется погоня, место ночевки не должно выдать беглецов. Эх, кус обрубленный не скроешь, ну да, может, не приметят. Наскоро перекусив, муж с женой отправились дальше.
– Там брод, – указал Миронег в сторону реки. – Сейчас дойдем, перебредем на тот берег, а там обсохнем, костерок разведем.
– Здесь так же глубоко, как в прошлый раз, – немного тревожно прозвучал голос Услады, большая вода ее пугала.
– Нет, сейчас обмелело, пониже будет, – успокоил Миронег.
Они, крадучись, пробрались к едва заметной тропе, по которой давно никто не ходил. Миронег, прежде чем разоблачаться, внимательно стал всматриваться в оба конца реки и напрягать слух. Что-то смущало его.
– Подождем? – осторожно спросила Услада.
– Да нет, пустое, – решительно стянул сапог Миронег.
– Там что-то движется, – указала жена на север.
Она оказалась острее глазом. Миронег снова прищурился – из-за поворота выплывала ладья. Глебовы, иного не может быть.
– Догоняют нас? – в очах Услады заметался дикий ужас.
– Нет, просто к полудню плывут. Может, наши и не сказали про нас ничего, больно быстро эти появились.
– Так, давай возвращаться, – взмолилась жена.
– Нельзя, они могли высадить дружинных для засады, а сами по дань дальше поплыть. Сейчас мимо пройдут и перебредем. Не бойся, – погладил он ее по плечу. – Полезли, оттуда хорошо видать все будет.
И они пробрались в гущу камыша.
Ладья приближалась, уже слышно было, как скрипят уключины и шлепают по воде весла. И эти глухие звуки эхом отдавались на противоположном конце реки.
– Ой, там еще одна! – указала Услада на юг.
Миронег чуть привстал – так и есть, навстречу переяславской ладье плыла другая, такая же крепко-срубленная, но со свернутыми парусами, ведь ее гребцам приходилось преодолевать не только течение, но и дувший в лицо полуночный ветер.
Два корабля неминуемо сходились. И тут Миронег узнал на носу полуденной ладьи подпаленного конька. Да это ж Ингваря кораблик, второй, тот, что тоже занялся, когда Миронег улепетывал. Неужто смогли погасить? Подлатали на славу, умело, и снова на Савалу.
Ой, что ж будет-то теперь?!
Глава XXII. Отмель
Савала здесь разливалась широко, разойтись двум корабликам не представляло труда, вот только мель была препятствием. В таких случаях, ежели не получалось протащить с наскока, то следовало либо лезть толкать в студеную воду, либо причалить и волочь берегом. Волочить никому не хотелось, поэтому корабли шли осторожно, наощупь, промеряя впереди глубину… и неумолимо сближаясь.
Ладьи встали ровно по обе стороны от песчаной косы брода.
– Эй, косопузые, вы чего здесь позабыли?! – полетело с вороножской ладьи Ингваревых воинов. – Али заплутали?
Миронег без труда узнал горлопана – Петрила, кому же еще быть. Ингварев кметь успел нацепить броню и теперь красовался на носу, прикрываясь от стрел обгорелым коньком.
– Мы то у себя, а вот вы видать с Вороножем Савалу попутали, – не менее задиристо прозвучало с переяславского корабля.
– Червленый яр – нашего князя удел! – прокричал уже слышанное Миронегом заклинание Петрила.
– Да с чего бы это, коли мы всегда тут кормились? – подбоченясь, у носа переяславской ладьи встал небольшого росточка воин в расшитой мятле[1].
– А с того, что ваш князек и так жирный кусок отхватил – и Рязань его, и Переяславль, и в Пронске его братец меньшой уселся. Уж и довольно. А Червленый яр наш!
– Так и сидите смиренно да волю старейшего выполняйте, – высокомерно проговорил переяславский кметь, оправляя сползшую с плеча мятлю, – коли хоть что-то хотите себе иметь, пока светлый Глеб Володимерич вам дозволяет. А то погонит наш князь вашего вон, так и все себе заберем.
– А зубы не обломаете? – съехидничал Петрила.
– О своих зубах беспокойся.
Миронег невольно усмехнулся, вспомнив щербатый рот Петрилки. Услада сидела ни жива ни мертва, вцепившись мужу в рукав. А у кораблей нарастала ярость:
– Проваливайте, мы вас дальше не пустим! – рявкнул Петрила.
– Сами проваливайте! – прилетело в ответ.
«Сечи быть», – приговорил Миронег.
Ладьи сдвинулись вперед, зарываясь носами в песок отмели. Зазвенела броня, воины начали перепрыгивать через борт прямо в студеную воду, которая в этом месте доходила им до пояса. Обе дружины исполчились, но не решались напасть первыми. Переяславских было заметно больше, да и броня на них была справнее, тут уж сразу видно – кто из захудалых, а кто как сыр в масле при своем князе катается.
Среди вороножских Миронег приметил и дядьку Миляту. Вот уж радость – в таких-то почтенных годах в ледяной воде стоять.
– Биться! – прорычал Петрила и первым ломанулся на переяславских, разумно рассудив, что при малом числе одолеть можно только безудержной наглостью.
В хмурое небо полетели дикие крики и лязг железа. Петрила с наскока сшиб двоих, но дальше уперся в богатырского роста детину и между ними пошла смертельная схватка – с обманными выпадами, прямыми натисками и расчетливым отступлением. Рядом тоже звенело. Малой предводитель, скинув мятлю, бился не хуже здоровяков, брав не силой, а умением и скоростью. Он подныривал промеж вороножских отроков, появляясь как из ниоткуда. Река быстро окрашивалась в алый цвет.
Услада от страха закрыла лицо руками, отвернувшись. Зрелище уж точно не для бабьих глаз. Миронег следил только за Милятой, жалея своего. Тот отбивался от более молодого воина вяловато, и было ясно, что ежели кто не подоспеет на подмогу, долго старику не продержаться. Петрила между тем сумел снести голову детине, огласил воздух радостным криком и ринулся искать малого вожака переяславских. Они сошлись у самого борта вороножского корабля. Петрила напирал, чтобы прижать малого к доскам ладьи, тогда переяславский потеряет свое главное преимущество – скорость. Малой это понимал и упорно вырывался, ускользая и нанося удары в бок. Петрила успевал отбиться. Бой продолжался.
Вместе с тем переяславские одолевали. Один за другим вороножцы падали в мутную воду. Милята держался, но вот его нога неловко поскользнулась, дед упал на колено. Переяславский вой поднял меч.
– Эй!!! – во все горло заорал Миронег, привлекая внимание к себе.
Хаотично движущаяся масса резко замерла, все разом обернулись на крик.
– Петрилка, помочь? – вылетел из камышей Миронег, обнажая меч.
– Да уж не мешало бы, – рявкнул старый соперник.
– К тому, – указал малый воин на Миронега, и уже собиравшийся прикончить дядьку Миляту воин и еще один жилистый отрок рванули к бортнику.
По началу Миронегу было туго, отвык он от меча, может, стоило все же взять привычный топор? Но постепенно рука свыклась с тяжестью, а тело вспомнило заученные с детства движения, и дело пошло лучше. Миронег сумел избавиться от обидчика дядьки Миляты, с жилистым пришлось повозиться, больно умелый вой попался.
Сообразив, что вступивший в схватку богатырь опасен более остальных, малый вожак перекинул к нему еще пару отроков. С жилистым следовало спешно кончать. Миронег рукой выбил в сторону противника россыпь брызг, временно ослепляя врага, и после этого нанес смертельный удар. Вот теперь и с подкреплением разбираться можно, а погибнуть нельзя – там, в камышах, осталась жена. Надо было успеть хотя бы крикнуть ей, чтоб шла к Большой верви, Лещиха бы укрыла, уж что-нибудь да придумала бы еще крепким старческим умом. Но не крикнул, не подумал, полез в чужую драку…
Поддавшись порыву, Миронег поступил опрометчиво, это не его схватка. Ему дела нет, кто из этих будет трясти как яблоньки местные верви. Но как вышло, так уж вышло. Теперь отступать не моги. И Миронег, заражаясь чужой яростью, пошел в наступление, круша всех, кто пытался встать у него на пути.
Теперь редеть стали переяславские, все чаще предпочитая отступать в тень своего корабля.
– Отходим! – понял безнадежность положения малой вожак.
Сеча сразу остановилась. Вороножские не стали преследовать противника, давая уйти. Переяславские вои навалились на нос ладьи, выталкивая ее из песка. Более молодые и легкие влезли на борт, выбрасывая для остальных веревочные сходни. Подхватив убитых и раненых, Глебовы дружинники отчалили восвояси.
– Еще увидимся, – зловеще прокричал малой вожак именно Миронегу.
– Мало наваляли? Так возвращайтесь, – проорал им Петрила. – Ну, теперь и помирать спокойно можно, – улыбнулся он щербатым ртом, – а то стыдно было бы пред Богом предстать, зная, что тебе какой-то бортник навалял.
– С чего это ты помирать собрался? – усмехнулся Миронег, обмывая меч речной водицей.
– Да уж отбегался.
Петрила оторвал руку от бока, из пробитой в брони прорехи потекла темная кровь. Петрила последний раз криво улыбнулся и рухнул в Савалу. Его вои кинулись поднимать вожака.
– Отошел, – осенил себя распятьем Милята.
У вороножских горе, а Миронегу следует думать о своих, верховских:
– Вот вам доля за Малую вервь, – извлек он из калиты серебряную палочку, более не дам, мы уж переяславским уплатили, а выше вервей нет, пусто. Обратно плывите.
– Да не надобно, – смущаясь отодвинул подношение Милята.
Воцарилось молчание, вои растерянно смотрели на мертвое тело Петрилы.
– Ну, чего стоите-то? – видя, что никто не двигается, принялся распоряжаться Миронег, – мертвых сбирайте, на лодью сносите, да костры разводить живей, сушиться надобно, – указал он на луг противоположного берега.
Вои сразу засуетились, подчинившись приказам незнакомого ратного.
– Кто у вас главный-то теперь?
– Да кто ж его знает, – развел руками Милята, – Петрила один гридь княжий был, остальные из молодшей дружины. Кмети все при Ингваре в Вороноже остались.
– С женой нас до Большой верви подвезете? – решился попросить Миронег.
– Чего ж не подвезти, подкинем, – согласно махнул Милята. – А где ж твоя?
– Дощаник дайте, на лодью ее свезу, чтоб ноги не мочила.
Выпросив лодку, Миронег погреб к камышам. Там было тихо, словно никого и не было. «Ну, не сбежала же она?» – пронеслась тревожная мысль.
– Эй, птаха, ты где? – тихо позвал муж.
Из зарослей выглянуло бледное личико жены.
– Ну, давай, запрыгивай, – протянул ей руку Миронег, – нас до Большой верви довезут.
Услада неловко забралась в лодку, глянула блестящими очами на Миронега и, повиснув у него на шее, зарыдала.
– Ну, ты чего, все ж обошлось? – растерянно начал утешать ее Миронег, гладя по плечу. – Ну, не мог я не ввязаться. А так мы ворогов наших отогнали, теперь спокойно можно дальше идти, на пятки никто не станет наступать. Хорошо же?
– Хорошо, – всхлипнула Услада. – А ежели б тебя убили, как того, главного у них?
– Не должны были.
– Я за бортника смиренного замуж выходила, а ты буяном оказался, – потрепала Услада мокрые волосы Миронега.
– Так уж вышло. Поплыли к лодье?
– Боюсь я, вдруг зло нам сотворят. Много их.
– Не сотворят, помог я им крепко, да и дружок там мой. Вон тот, старый хрыч.
И Миронег взмахнул веслами.
– Ладная у тебя жена, – похвалил дядька Милята. – И детки есть?
– Нет пока, только привел.
– Ну, значит скоро народятся, – одобрительно кивнул Милята. – Сынки – на старости крепкая подмога. Моя вот мне девок народила. Зятья у меня добрые, приняли бы, а все ж не сыны, не хочется на шею к ним садиться.
– А пора б уж, не объел бы зятьев-то, – пожурил Миронег.
Вои сидели вкруг костров, протягивая озябшие руки к огню. На воткнутых в землю кольях сушились порты да свиты. Услада осталась в ладье, может, ей и страшно было сейчас среди покойников, да не вести же ее к голым мужам. Ничего, сейчас ратные обсохнут, перекусят, Миронег наберет теплой кашки и жене, да и поплывут скорее к Большой верви. При попутном ветре уже затемно, а все ж доберутся.
– А чего-то я не понял, с чего это Глебу Переяславскому Рязань досталась? – пришло на ум Миронегу. – А Роман-то где ж?
– Так вы тут ничего еще не ведаете? Про беду Исадскую? – вопросительно уставился Милята.
– Какая-такая беда? – прищурился Миронег.
– Так еще летом стряслось. Собрались в Исадах все рязанские князья…
– Исады, это те, что недалече от Рязани? – перебил Миронег. – На Оке?
– Они самые. Так вот, собрались, пировали. Все в малых дружинах, выпили крепко, а тут поганые откуда ни возьмись налетели и всех порубили: и Романа Рязанского, и Изяслава Пронского, и Святослава, и Михаила, и даже княжича Муромского Ростислава.
– Всех, – эхом повторил Миронег.
– Один Глеб Переяславский и брат его молодший Константин уцелели, ну и Ингварь наш. Не успели мы тогда в Исады, кораблики наши по недосмотру загорелись. Я уж, грешным делом, – Милята, понизив голос, наклонился к Миронегу, – решил, что то ты озорничал.
– Не я то был, – с показным равнодушием откинулся на траву Миронег.
– Ну, видно ангел-заступник у нашего князя крепкий, – старик перекрестился.
– Я вот одного не пойму – всех порубили, а переяславские живы-живехоньки, то как? – в хмурое небо кинул Миронег.
– Глеб с братом к Исадам смогли от стана пробиться, а там кораблик муромский стоял. Они на него забежали да от пристани оттолкнулись. Ну, поганые за ними вплавь, а те их веслами побили да не дали на насад влезть. Поганые их берегом догонять попытались, да куда там. А как стемнело, Глеб с Константином на берег тихонько сошли и к Рязани побежали людей созывать. Так теперь там князем и сидит.
Миронег резко сел.
– А про княжну, сестру Глебову, не слыхал?
– Так и ее поганые убили. В гробу обоих, говорят, привезли в Пронск – и Изяслава, и сестрицу его. Сговор должен был в Исадах состояться, от того и сестрицу с собой прихватили, жених из Мурома приплыл, а видишь как все обернулось.
Поганые? А как же Услада?
– А тут бают, что княжну холопка ее удавила, – нерешительно все же вымолвил Миронег.
– Да была при ней холопка, половчанка вроде как. Ну, сказывают, прирезала она княжну и с погаными в степь утекла. Кровь – она ж не водица, – философски изрек Милята, поднимая вверх палец.
И снова не сходилось, все не сходилось. Миронег потер виски.
– Голова разболелась, пойду умоюсь, – поднялся он, отходя к реке.
Студеная водица приятно остудила кожу.
«Ежели Услада убила княжну по приказу половцев, так чего ж она с ними не утекла? А еще как гоньба Глеба смогла так быстро напасть на ее след, ежели они сами таились? Бежать по пятам можно только, ежели сразу в погоню отправиться, а до того ли было Глебу, тут самому бы уцелеть?» Ответ могла дать только сама Услада.
[1] Мятля – плащ.
Глава XXIII. Выбор
Луна уже давно выглядывала в прорехи темных облаков, а обгорелый конек вороножской ладьи только заворачивал к пристани Большой верви. Та стояла на некрутом холме в сонном мареве. Куры уже дремали на насестах, их хозяева тоже задули лучины и взбили поудобней подушки. Впустят ли ночных гостей?
Корабль причалил, воины стали выпрыгивать на дощатый помост. В верви сразу засуетились, на башне загорелся светец. А дозорные-то не спят! И на том спасибо.
– Отворяйте, ночевать у вас станем, – подал голос один из вороножских дружинных.
– Мы ж все отдали, чего вам еще? – недовольно прокричали снизу.
– Нам лишь переночевать, поутру уйдем.
– На лодье спите, мы свою часть ряда выполнили, князю вашему больше ничего не должны.
«Дерзкие, однако; не боятся», – про себя отметил Миронег. Его чутье подсказывало, что здесь уж ведают, кто стал хозяином рязанских земель, и это не Ингварь, а раз так, так чего ж пред его людишками стелиться.
Вороножские вои зашушукались – как быть. Затворенная вервь потрепанной дружине была не по зубам, да и повода, кроме гордыни, лезть на острый частокол, положа руку на сердце, тоже не было – все по ряду уплачено, честь по чести, не придерешься.
– Давайте, сынки, тут себе стелить, чего уж там ссоры искать, – умиротворяюще предложил старик Милята.
Молодые вои набрали воздуха в легкие, чтобы с негодованием возразить.
– Я сейчас попробую уладить, – опередил их Миронег.
Он помог Усладе выйти из ладьи и, взяв ее за руку, подошел к воротам.
– Эй, Орлик, ты, что ли? – окликнул бортник дозорного.
– Я-то я, а ты там кто? – с тем же надменным недовольством прилетело сверху.
– Миронег Корчич, бабки Лещихи братанич, впусти. Нас с женой с Малой верви подвезли.
– Сейчас, – буркнул Орлик и послышались шаги вниз.
Ворота с легким скрипом отворились до небольшой щели, чтобы мог протиснуться только один человек. Миронег пролез бочком и втащил за собой Усладу.
– Послушай, Орлик, – принялся он увещевать дозорного, – недобро людей ночью у реки держать, что псов приблудных. Они ж тоже не по своей воле сюда забрели.
– Мне-то какое дело, – надулся дозорный. – Не их князя удел, а явились. Вот они мы, платите. А ежели от Глеба тоже заявятся?
– Не заявятся, – прервал бурчание Миронег. – Сеча была у них с переяславскими за Червленый яр. Одолели, вас от двойной доли избавили. Мертвые есть, схоронить надобно. Впускай, под мое слово.
– Ага, мы впустим, а потом великий князь Глеб приплывет и нам за то головы снесет. Мы бы и долю им не давали, да кровь проливать не хотелось.
– Ну, сегодня один великий князь, завтра, глядишь, другой уж сидит, – задумчиво проговорил Миронег, – мне-то что, я бортник, сам по себе, вам тут жить.
– С меня старейшины шкуру сдерут, – вздохнул Орлик.
– На меня вали.
Ворота отворились. Вороножская дружина вошла в спящее селение. Орлик отрядил отрока проводить незваных гостей к постоялой избе. Миронег повел Усладу знакомой дорогой к дому названной тетки.
Такой важный для него разговор на ладье он так и не начал, опасался чужих ушей, да и момент для откровений был не подходящим – Услада боялась чужаков и жалась к мужу словно озябший котенок.
Двери местные не запирали, поэтому Миронег, легко толкнув калитку, завел жену на двор. Их встретила тишина. Обитатели давно спали. Лишь старый пес едва слышно рыкнул, да и то, уловив запах, идущий от гостей, признал бортника и, равнодушно зевнув, снова погрузился в дрему.
– И нам поспать не помешает, – вслед за псом зевнул Миронег. – Пойдем, вон у них сеновал. Ляжем там, чтоб хозяек не будить, а завтра поутру явимся пред их очи.
Уставшая жена побрела за мужем. Они залезли высоко, под самую крышу. Услада расстелила поверх сена шерстяной платок, они с Миронегом завалились на него без сил, прикрывшись большим кожухом. Можно спать, но губы жег вопрос, и Миронег его задал:
– Скажи, резню братьев в Исадах устроил Глеб Переяславский?
Услада вздрогнула всем хрупким тельцем.
– Ты же сказал – тебе то все ведомо, зачем же спрашиваешь?
– А что мне ведомо? – упорство жены Миронегу было не понятным и раздражало.
– Что Глеб с Константином половцев наняли, чтоб родню избить и всем княженьем завладеть, – Услада села, растирая плечи, словно от озноба, а, может, ее и впрямь знобило.
– А это, похоже, только ты ведаешь, – в темноте Миронег не видел ее выражение лица, но, наверное, это сейчас и к лучшему. – А остальным ведомо, что князей рязанских перебили поганые, утекли только два брата – Глеб да Константин. Чудом спаслись, да Божьим ли промыслом?
– А Изяслав? Изяслав, может, спасся? – всхлипнула Услада. – Да, может, живой.
– Нет, – сухо обрубил надежду Миронег. – А еще всем ведомо, что поганым одна челядинка помогала да княжну свою зарезала, – жестко добавил он.
– Что?!! – Услада так дернулась, что чуть не скатилась вниз, Миронег успел поймать ее за руку. – Княжну з-за… – она не смогла выговорить.
– Да, ее. Хозяйку твою похоронили в Пронске, с Изяславом вместе.
– Похоронили княжну? – Услада потянула на себя кожух, кутаясь.
– Тебя ищут за убийство княжны и ежели найдут… Не хочу об том и думать… А ты молчишь. Отчего ты мне сразу во всем не призналась, зачем таишься, кому от этого легче?! Зачем, – легонько тряхнул Миронег жену за плечи.
– Да потому, что мне никто не поверит. В такое нельзя поверить, такого быть не может, чтобы христианский князь, как окаянный… да я сама в это не верю, я не верю! – Услада схватилась за виски. – Да, я вначале боялась, что ты не захочешь меня с такой тайной брать, погонишь. Я ведь не только тебя, всех вас там подставляла, и мне надобно было дальше бежать, но духом я слаба. Мне у тебя захотелось остаться. Думала, они мой след потеряют, спокойно заживем. И ты меня принял. Я уж понимала, что не погонишь, да не хотела про то даже вспоминать. Живем и живем, новая жизнь началась, а старую зачеркнуть, словно и не бывало.
– Людей безвинных порезали, а ты говоришь – не бывало, – с негодованием проговорил Миронег. – А ищут тебя так неотступно, потому что никого-то больше из видаков и не осталось, всех порешили, ты одна уцелела. Единственная! Слово твое Глебу опасно.
Услада молчала, Миронег только слышал ее учащенное дыхание.
– Как все было? Скажи, – проговорил он мягко, придвигаясь.
– Ночью от стана в Исады прискакали, – хрипло не своим голосом начала Услада, – сказали – бегите, поганые здесь. Все побежали, кто куда. И мы побежали. Вячко нас к пристани повел.
– Вячко – это кто?
– Гридь, княжне от брата Изяслава в охрану данный. Хороший был, – Услада тяжело вздохнула. – Он нас к пристани привел, там уж никого, только муромский насад. Вячко просить стал – нас забрать да отчаливать. А они уперлись – княжича своего ждем, без него не поплывем. И тут Глеб появился. А княжна… – Услада провела по шее, словно снимая сжимавшие ее тиски, – княжна было кинулась к нему, а потом все поняла. Ее Вячко с отроками заслонил и бой дал, и муромские за нас встали. А дядька Военег, ну, тот, что со мной был, он муромский кметь, так вот он насад от берега оттолкнул и тот поплыл, но медленно, грести же некому. А Глебовы дружинные всех наших перебили. И Вячко последнего, а он в воду упал, – Услада часто задышала, Миронег взял ее за руку.
– Всё ж там осталось, не тревожься сейчас, уж не изменить, – ласково проговорил он.
– А Глеб велел воям своим разоблачаться и за нами вдогонку плыть, а дядька Военег их веслом начал лупить, чтоб не залезли…
– А княжна?
– А ее Глеб стрелой пробил, сразу, в сердце. Она и затихла. А мы все плыли, плыли, а они берегом нас догоняли. А дядька Военег тихонько дощаник с другого края насада спустил, я ей очи прикрыла, и мы с дядькой в лодку и от насада в камыши ушли, а она на кораблике лежать осталась, а тот так и поплыл, и погоня за ним бежала. А дядька Военег переправился обратно на этот берег, сказал, что, как пустой насад найдут, так на шуем[1] берегу искать станут, а на десный и не подумают. И потом мы шли куда-то, мне неведомо куда. А дядька сказал, что надобно где-то отсидеться, а потом к великому князю Юрию во Владимир защиты искать идти, потому как до Мурома нам не добраться, перехватывать станут. Да где отсидеться, коли они кругом рыскали? В одном лесочке мы набрели на раненого, он из дружины Романа Рязанского был, и тот сказывал – надежа только на Ингваря, он один на пир не явился, стало быть, живой. А мне было жаль воя, но дядька Военег сказал, что тому уж не поможешь, а ему меня спасти надобно и прочь меня увел. А мне тот вой ночами снится, помощи просит. Бледный весь и руки тянет. Мне бы в церковь, грехи отмолить.
– Военег все правильно сделал, зря тревожишься, – обнял ее муж.
– А дальше ты уж ведаешь, я тебе правду о бегстве нашем рассказала.
Оба затихли, Миронег только слышал, как ритмично бьется растревоженное сердечко жены.
– Послушай, – неуверенно начал Миронег, – Военег прав был, надобно к Ингварю идти, все ему поведать.
– Нет! – дернулась Услада, вырываясь из объятий.
– Да отчего же нет?! Только он сможет народ против окаянного поднять.
– Я не пойду к нему, – замотала головой Услада. – Он не поверит, он меня ему выдаст.
– Да отчего ж не поверит, коли мне самому то на ум пришло? Нешто сложно узор сплести, коли все нитки в руках?
Отчего она упирается, ведь Ингварь может дать защиту?
– Послушай, нельзя допустить, чтобы окаянный людьми владел. Такой еще страшных дел натворит, о людях простых подумай, вот таких, что здесь живут.
– Не отдавай меня им, – вцепилась в свиту Миронега Услада, – я им никому не верю. Только Изяслав был хорошим, так он теперь средь ангелов, ему меня не защитить.
– Я и сам свою жену могу защитить, – ревниво бросил Миронег, упоминание об идеальном Изяславе его коробило.
– Разлучат они нас, не сможем мы вместе быть, – с горечью проговорила Услада, – я то чувствую, вот тут у меня болит, – указала она на грудь. – Разойдутся дороги наши, навсегда разойдутся. Мне нельзя к Ингварю, нельзя!
Вот они, чаши весов – на одной долг, совесть, сотни людей, которых следует оградить от кровопийцы, погубленные безвинные души, требующие отмщения… а на другой чаше его пташка. И ведь она права – кто знает, как поступит Ингварь. Может поверить, а может решить, что она лгунья, преследующая свои корыстные интересы – стрясти с князя побольше богатств. Кому поверят раньше – Рязанскому правителю, двоюродному братцу Ингваря, или беглой челядинке, обвиняемой в убийстве?
Думал Миронег недолго – он выбрал жену.
– Спи, моя пташка, забудь про Ингваря, к Онузе пойдем, как до этого уже решили. Пристроимся в торговом граде, серебра хватит, купим домик, а по весне вернусь за бортями. Ежели эти разграбят, у меня еще лесные есть. А пасеку и там можно держать, мед всем нужен. Стану торговать, ты мне сыночка родишь, – он говорил, и говорил, гладя жену по волосам.
Услада спала и улыбалась во сне.
[1] Шуя – левая сторона.
Глава XXIV. В путь
– Ладошки вот так держи, смелее, не бойся его, оно не кусается, – наставляла бабка Лещиха, – сильней мни, сильней, в круговую обминай.
С перемазанными мукой носом и щеками Услада старательно повторяла движения доброй хозяйки, тоненькими ручками пытаясь вымесить тесто до упругого комка. Вначале белое месиво привычно сопротивлялось, пробовало хватать за пальцы, липло к столу, но у бабки Лещихи не забалуешь – там подсказала, здесь вовремя подоспела на подмогу, и вот уже молодуха сама бойко управляется, словно всю жизнь только тесто и вымешивала.
– Ай, славно выходит, – похвалила бабуля, – а то все заладила – не получится, да не получится. Получилось же, тоже мне мудреное дело.
Услада довольно улыбнулась, стирая муку с лица. Бывало, когда Миронег пускался учить молоденькую неумеху, она тоже прилежно повторяла за ним каждое движение, но особой радости не испытывала, просто терпела, куда ж деваться, а вот науки древней старухи ей явно приходились по душе. Молодка увлеченно трудилась пчелкой, робко выспрашивая, как ловчей. В чем отличие, ведь и Миронег обладал ангельским терпением, и редко позволял прикрикнуть на ученицу? А дело в тонкой похвале, которой не жалела старушка. Над самим Миронегом никто так-то не трясся, не рассыпался бисером. У дядьки Якима не забалуешь, уж похвалы как дорогого яхонта не выпросишь, и с непоседой-отроком должно так и надобно было поступать, а то лень бы одолела, да гордыня обуяла. А бабы, они другие, из иного теста слеплены. Вишь, хвали ее, по головке ласково гладь, чтоб руки не опустила, да в охотку старалась.
Сидевший спиной к печке Миронег сколачивал расшатавшуюся лавку. Десятилетний внучок Лещихи Третьяк, единственный выживший из детишек Купавы и в свои малые годы и уже во всю хозяйствующий, молча стоял за плечом дядьки, разглядывая как надобно. Он сам не раз, и не два подбивал шаткие доски, но они рассыхались, и лавка снова противно скрипела и кренилась.
– Все ты правильно делал, только ручонки у тебя пока слабоваты, а так-то ладно сколачивал, – неожиданно для самого себя пошел по пути Лещихи Миронег, подбадривая мальчонку.
Тот скупо улыбнулся, а на щеках проявился румянец, видать и мальчонкам похвала в радость бывает.
– А теперь давай в печь ставить, – скомандовала старушка Усладе. – Поживете у меня пару седмиц, так и квас добрый научу творить, и кисели уваривать.
– В другой раз, – покачал головой Миронег, – пока и без киселей обойдемся. Мы завтра поутру уйдем.
– Так-то скоро? – заохала Лещиха, а Третьяк разочарованно вздохнул.
– Уйдем, – все ж подтвердил Миронег.
– Так надобно в дорожку вас собрать, – вскочила хозяйка.
– У нас все есть.
– Есть у него, – проворчала Лещиха, – и порадовать старуху не хочет, подарки принять, – она шмыгнула носом, отворачиваясь, чтобы названный племянник не увидел блеснувшие на подслеповатых очах слезы.
– Возьмем, готовь подарки, – виновато отозвался Миронег.
Хозяйке он тайком поведал все, ничего не утаивая, не мог не сказаться, она должна знать, почему Миронег предает дело древнего Корчуна. «У нас оставайтесь, не выдадим, – сразу предложила тетка. – Куда ж под зиму идти? Отсидитесь тут, а по весне пойдете». «Нет, и вам беду можем принести, и сами не убережемся. Отойдем за Дон». «А жену к князю не веди, – неожиданно встала на сторону Услады старуха. – Потеряешь, а, может, и сам сгинешь, в драку сильных ни к чему вязаться». «А совесть?» – выдохнул Миронег. «Весточку пошли князю, как все было. А уж он пусть сам думает, как с окаянным бороться. Его кровник, не твой». Так-то просто у этой испещренной глубокими морщинами женщины. Для Миронега мир был сложнее и многограннее.
Оставив молодую жену на попечение Лещихи с Купавой, Миронег пошел к пристани, договориться с вороножской дружиной, чтобы те довезли беглецов до слияния Дона с Вороножем. Там к Онузе можно будет и пешими за пару деньков добрести. И пусть ратные Ингваревы плывут к своему хозяину, а муж с женой пойдут своей дорогой. «Давай лучше пешими сами доберемся», – забеспокоилась Услада, узнав нехитрую задумку Миронега, и по ее встревоженным очам он понял – жена боится его предательства. «Я же тебе слово дал, что к Ингварю не пойдем. Нешто тебе мало? – с укором проговорил Миронег. – До снега доберемся под охраной, так надежней. Ежели «они», – выделил он голосом скрытых врагов, – с лодьи сошли и по нашему следу бегут, то при вороножцах нас не тронут. Оторвемся от погони да затеряемся. А Ингварь-то что, дядька Милята баял – он в Вороноже сидит, уцелевшие дружины брата сбирает, к осаде готовится, Глеба по весне ожидает. Ему не до нас». Услада чуть успокоилась или сделала вид, что спокойно доверяется любимому.
