Текст книги "У Червленого яра (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Тот, приоткрыв очи, что-то замычал. Живой! Собрав все силы, Миронег рывком оторвал тяжелое тело от палубы и выбросил за борт на мелководье. Послышался мощный всплеск. Миронег свесился, посмотреть. Ингварь, уже стоял на ногах, ошалело оглядываясь. «Так и мне пора», – сиганул в воду Миронег. Плюхнувшись в небольшом отдалении от князя, он сразу же нырнул и поплыл под водой, сколько хватило воздуха, потом, вынырнув, жадно глотнул, снова погрузился, и лишь в третий раз оглянулся: на берегу растревоженным муравейником бегали воины, но куда им поспеть – одна ладья догорала, борт второй лизало жадное пламя. Уж потеха, так потеха.
Ну да Миронега то уже не волновало. Спину вот потянул, то да, заныла, проклятая. Облачившись в сухое и тихо подозвав в темноте лесной поляны Савраску, бортник в первых отблесках рассвета поскакал домой. Именно затерявшуюся меж лесом и рекой пасеку он и считал своим единственным
[1] Весь – здесь поселение. [2] Братаничи – племянники. [3] Щегла – мачта.
Глава IV. Неслуха
Марфа небрежным жестом откинула назад заброшенный ветром на плечи убрус[1], покатала в пальчиках обнимающие шею горошины огненного янтаря, тряхнула кольцами-заушницами, тонкие колечки приятно звякнули. Княжна довольно улыбнулась, прищурив кошачьи глазки. «Ну, хороша же, хороша?» – вопросительно посмотрела Марфа на брата.
– Да хороша, хороша, кто ж спорит, – вслух охотно отозвался Изяслав, – только попадет нам с тобой от Глеба, ой, попадет. А мне первому достанется. Виданное ли дело, девку на княжий сход везти. И что братья двоюродные скажут?
– Я тихо буду себя вести, в уголочек забьюсь и хмельного пить не стану, – просительно сложила Марфа ладошки.
Изяслав неодобрительно покачал головой.
– Какой уголочек? Никто тебя на пир не пустит, и не надейся, так, на расписные лодьи поглядеть да как в охапку вои бороться станут, да и то, срамно, Марфуша, дурная затея. Может, пока не поздно, назад повернешь? Вон, Вячко тебя проводит.
– Да как это домой, коли мы уж почти доехали! – вскрикнула Марфа, от чего ее лошадка тревожно дернула ушами и недовольно фыркнула. – Ну, миленький, ну, Изяславушка, я ж только на жениха одним глазочком взгляну и сразу назад, – ласково погладила княжна растревоженную кобылу.
– Чего на него глядеть, чай, не гривна серебряная, – отмахнулся Изяслав, хмуря вороные брови.
– А вдруг он там какой кривой или ликом дурен, – Марфа снова умоляюще заглянула брату в очи, – а вы уж сговоритесь.
– Да не все ли равно, не девка же, то для мужа доброго и не надобно.
– Стало быть, урод? – забеспокоилась Марфа, заерзав в седле.
– Чего ж урод, ладный малый. Слово даю, али ты моему слову не веришь? – черная бровь чуть приподнялась.
– Верю, – вздохнула Марфа, – только тебе и Вячко рябой – ладный малый, нешто тебе верить можно.
– Муромские князья все ладные… и я поперек братьев не пойду, ежели чего, и не надейся. Ударят по рукам, так пойдешь как миленькая.
Марфа прикусила от обиды губу.
– Домой-то поворачивать будешь? – напомнил Изяслав.
– Нет, – вздернула сестрица носик.
– Баловня, – пожурил Изяслав, но не злобно, ругать, так скорее себя надобно за слабость, нежели сестрицу. – И еще, отчего ты мужатых баб в годах из нарочитой чади с собой не взяла? Непокрытая Усладка – нешто приличная для княжьей дочери челядь, – князь обернулся назад, где в тряском возке, вцепившись в борта, ехала сенная девка.
– Хоть басни дрогой послушать, а не проповеди благонравные, мне и тебя хватает, – отмахнулась княжна, – да и чего ж тут неприличного, коли я при братьях? И Костюшка же приедет?
– Приедет, куда ж без этого проныры, – недовольно буркнул Изяслав. – А ты, чем басни слушать, лучше б Псалтырь разогнула, не помешало бы, неслуха.
Пререкания брата с сестрой Усладе было слушать не впервой. Двадцати восьмилетний Изяслав старательно исполнял роль строгого батюшки для осиротевшей сестрицы, но все ж твердости ему не хватало. Марфа всегда добивалась своего, ни криком, ни капризами, а мягкими уговорами и видимой кротостью: и глазки опустит, и всплакнет, когда надо. Изяслав терялся и давал слабину. Уж не таким бывал старший брат, князь Олег, того слезами да нежными словами пробрать было невозможно – сказал как отрезал, сестру тоже баловал, но в меру, воли над собой не давал. Но Пронского князя Олега оплакали и схоронили, а Изяслав наконец-то сел на стол своего отца, въехал с женой и малыми детишками в древний детинец и единственную сестру сразу под крыло взял, показывая – я не хуже покойного братца. А был бы жив Олег, разве ехали бы сейчас на съезд княжеский, где из баб-то и девок никого, а кругом одни мужи бородатые. Сидела бы княжна смиренно дома да ждала, когда сваты сами явятся.
Марфе-то что, при братьях, кто ее обидит, а Усладе было боязно и ехать совсем не хотелось, а куда деваться, она девка подневольная. «Буду подле Вячко крутиться, он отрок смиренный, постник, может, защитит», – вздохнула про себя Услада, покосившись на неказистого, но крепкого телом княжьего гридя. Аршинные плечи Вячко чуть успокоили, а все ж было кисло. Услада перевела взгляд на беззаботно щебечущую княжну.
Эх, никогда Усладе не носить такого ладного очелья, не примерять на шею горюч-камня, не сиять россыпью колечек, а ведь она тоже не дурна собой, вон и коса толще, и щеки круглее. Уж как бы ладно и на ее шее смотрелись медовые бусы. «Прости, Господи, – невольно одернула себя забывшаяся девка, – мне ли жаловаться, живу как у Христа за пазухой. Каждому свое место положено, чего дано, тем и радуйся». Услада украдкой перекрестилась.
С княжной судьба свела ее давно. Девятилетняя сиротка-челядинка рыдала, сидя прямо на полу, поджав под себя ноги и спрятав мокрое лицо в коленки. Бабка Крутиха оттаскала нерадивую помощницу за косу, что та по вечной рассеянности опрокинула кадку с квашней. Услада чувствовала, что виновата, а все ж обида душила, жалко себя было, ну, прямо воздуха в груди не хватало. Маленькая Марфа брела по темному коридору и тоже утирала щеки. Чего уж у нее случилось, не ведомо, но только княжна уселась рядом, и так-то они всласть обе выплакались, что Марфа забрала Усладу в свои покои. А работа при княжне была несложной: воды принеси умыться, гребнем косу расчеши, да песню какую спой. А песен Услада знала немало, раз услышит какую, так та сама к языку и прилипнет. И княжна с детства петь была мастерица, сядут, бывало, на лавку, да обе как запоют, что соловушки на ветках. А еще Услада басни[2] сказывать слыла мастерицей: примостится у печки, княжичей малых рядом пристроит, Марфа подушечку под спину подложит и тоже слушает, да тайком из-за угла дети челядинок ушки навострят, а уж Услада старается сказы выводит – и про витязей хоробрых, чудищ диковинных побивающих, и про водяного коварного, что рыбаков в омуте поджидает, да про кикимор болотных и русалок неприкаянных. А коли отец Киприан станет гневаться, так Услада и про Илью Пророка может поведать, что по небушку в колеснице гремит, и про святого Георгия, змия побеждающего, да про чудеса в Кане Галилейской, и как трубы стену Иерихонскую разрушили. Всему этому она на проповедях внимала да запоминала, добавляя немного своих подробностей, ну чтоб неразумной детворе понятней было. И все нахваливали, а княжна, так сильнее всех.
Так что Марфе Услада была многим обязана и любила крепко и преданно. А еще понимала настырное желание хозяйки напроситься с Изяславом в Исады, как замуж-то идти, коли жениха ни разу не видела? А муромский княжич будет там, среди взрослых мужей. Изяслав его позвал сговориться. Сама б Услада должно побежала бы хоть одним глазком поглядеть, а все ж боязно, зябко. И хрупкие плечи едва заметно вздрагивали от каждого резкого порыва ветра.
Напрасно Услада надеялась, что по пути удастся побывать в стольной Рязани, поглазеть на узорочье храмов, потолкаться на торгу. Изяслав к столице заворачивать не пожелал, сразу направив малую дружину к Исадам. Двоюродного братца Романа Игоревича, что делил с Глебом рязанский стол, Изяслав не жаловал, да и со старшим братом дружбу водил редко. «Эх, хоть бы замирились в Исадах этих, из братины бы хлебнули, все ж родня, от одного древа побеги, единого деда внуки, – снова вздохнула про себя Услада, – а тогда уж на радостях можно будет и в Рязань заехать. Княжна тоже там лишь раз бывала».
– В общем так, – выпрямился Изяслав в седле, – сейчас подъедем к стану, крутнемся там, ежели Ростислав из Мурома уже приплыл, то взглянешь на жениха издали…
– Так уж и издали? – насупилась Марфа.
– Ну, не издали, чуть ближе. И сразу в Исады поезжай, там на дворе у Глеба разместишься, и все приличия сможем соблюсти. По стану нечего тебе болтаться. А как все уладится, я за тобой заеду, да домой отправимся. Только так.
– И чего я там, в Исадах, буду делать? – недовольно сдвинула такие же как у брата вороные брови Марфа.
– В церковь помолиться сходишь, с невесткой, коли там сидит, повидаешься, тоже семья.
– Да она нудная, мочи нет, и стрекочет что сорока, только себя и слышит.
– Вот и слушай, ума набирайся.
Марфа еще что-то хотела возразить, но Изяслав отчертил рукой воздух, в знак нежелания ничего больше слушать, и пришпорил коня к едущему впереди дозору. Марфа огорченно опустила плечи.
– Ну, на жениха все ж поглядим, – робко подбодрила ее Услада.
– Уж так темнят, так темнят, – пробормотала Марфа, – точно дурной собой али по уму дурень. Уж и не знаешь, что хуже.
– По уму хуже, – со знанием дела кивнула Услада и только подлила масла в огонь.
– Эх, Усладушка, ну отчего нельзя-то самой какого княжича ладного выбрать, да хоть бы и боярина какого родовитого, но чтоб и умом крепок был и телом, и с лица недурен.
– Да как же это – боярина? – всплеснула Услада пухлыми ладошками.
– Уж мы не владимирские князья и не галицкие, чего ж нос драть, – равнодушно пожала плечами Марфа. – Неслуха да неслуха, – передразнила она брата, – а я просто жить тихо да ладно хочу, да с мужем в мире и согласии, да разве ж этого много?
– Не много, в самый раз, – охотно поддержала хозяйку Услада.
Самой ей красавца и не надобно было, один неказистый, но крепкий гридь ей бы в самый раз пришелся. Уж она бы не перебирала, коли бы посватался, сама бы на грудь кинулась. Только гридь тот, что сейчас ехал впереди, настороженно вглядываясь вдаль, был из нарочитой чади, и челядинка ему, даже княжья, не по чести. Услада вздохнула. Про свою неуместную любовь к Вячко она стеснялась до конца признаться даже себе.
[1] Убрус – платок, фата. [2] Басни – здесь в значении сказок.
Глава V. Ссора
Стан открылся пронскому малому отряду с пригорка – яркие шатры цепью ставили в тени прибрежного ивняка. Кони паслись на жирной луговой траве, челядь суетилась вкруг костров, от пристани Исад громыхали возки с бочками и снедью. Воины разминались борьбой в обхват, метали в плетеные корзины острые стрелы и топорики, да просто сидели кучками, гогоча над чужими шутками. Даже здесь, на холме, ощущалось веселье и предвкушение разгульного пира.
– Рано приехали, только наши, – явно с облегчением выдохнул Изяслав.
– Так приедут же еще? – осторожно спросила Марфа, вытягивая шею и стараясь разглядеть, нет ли среди снующих воев чужаков.
– То не сегодня, так что, мимо сейчас проедем и я тебя сам к Исадам отвезу.
– Но… – пискнула Марфа.
– А завтра, коли приедут, так уж и быть, как всех развезет от хмельного, я женишка под руки возьму и в Исады с ним на тебя посмотреть придем.
– А ежели он ног волочить не сможет, у Глеба разве вырвешься? – заволновалась сестра.
– Принесу, – подмигнул Изяслав.
Богатое сельцо и пристань притулились к краю высокого окского берега в трех верстах от стана. Его тесанный частокол хорошо был виден в первых лучах закатного солнца.
Отряд Изяслава спустился в низину и поскакал в сторону стана. Первым навстречу брату и сестре вышел Константин, самый младший из братьев: чернявый от матушки половчанки, как и все племя Владимировичей, с миндалевидными очами, по юношески еще худой, немного сутулый, но с верткой шеей и бегающим взглядом. Красавцу Изяславу он уступал статью и породой.
– А зачем ты Марфу с собой притащил? – сразу, не соизволив поприветствовать старшого братца, выдал Константин.
– Тебя забыл спросить, – огрызнулся Изяслав.
– Глебу то не понравится, – с опаской оглянулся на большой шатер меньшой брат. – Совсем не понравится.
– А мне этот сход родни не по нраву, так кто меня спрашивал? – рыкнул Изяслав.
Марфа, затихнув и прикусив нижнюю губу, помалкивала. Услада, как и положено простой челядинке, спрыгнула с телеги, почтенно остановившись в отдалении. Она, только глядя в спину хозяйке, уже чувствовала нарастающее волнение княжны – одно дело представлять, как ты дерзко явишься на мужской пир, а другое – оказаться в гуще разрастающейся ссоры братьев. «Вот чего ей Изяслав сразу не запретил ехать, ничего б того и не было бы?» – вздыхала Услада.
– Оно конечно, у тебя уж Пронск есть, чего тебе еще желать, – в голосе меньшого Владимировича прозвучала обида, – а я жениться хочу, куда жену везти, в избу в Исадах? – он кивнул на малое сельцо.
– А двоюродные братцы бражки вашей хлебнут, расщедрятся и сразу какой уделец свой тебе подарят? – усмехнулся Изяслав.
– А, может, и расщедрятся, – тоже насмешливо проговорил Константин, прищуривая очи, – я настойчиво просить стану.
– Ну, жди, – холодно отозвался Изяслав, – смиренное ожидание к спасению души ведет.
Константин скривился, собираясь ответить тоже нечто колкое.
– А как твое здравие, Костюшка? – невпопад, чтобы остановить ссору, проговорила Марфа.
– Здрав, как бы кому иного не хотелось, – насуплено отозвался Константин.
– Ну и слава Богу, – перекрестилась Марфа. – А дорога такой утомительной была, жарко. Да я бы водички холодненькой попила, – Марфа спрыгнула с лошади, Изяслав нехотя последовал ее примеру.
Теперь братья и сестра стояли рядом. Изяслав и Константин сверлили друг друга недобрыми взглядами.
– А про «иное», то ты, Костюшка, зря. Мы давеча так обрадовались, что и ты приедешь. Так ведь, Изяславушка? – слегка тронула Марфа старшего брата за рукав.
– Ладно, иди, хоть обнимемся, – миролюбиво раскрыл объятья Изяслав.
Константин неохотно подошел, торопливо обнял брата, подставил щеку сестре и сразу отошел на пару шагов. Преодолеть давнюю неприязнь братьев не получалось даже у ласковой Марфы.
– Я там на возу меду привез, – махнул Изяслав назад. – Куда сгрузить?
– У Глеба надобно спросить. Вон и он, – с злорадным предвкушением новой ссоры, указал в сторону распахнувшегося шатра Константин.
Марфа едва заметно вздрогнула плечами, и это не укрылась от Услады. «Господи, пронеси», – простонала челядинка.
Глеб вышел мягким шагом барса. Он всегда двигался бесшумно и невесомо. Особенно поражало его искусное умение неожиданно появляться откуда-то из-за спины, когда и не ждешь. Вот и сейчас, все знали, что он рядом, а все ж вышло внезапно.
Старший Владимирович совсем не походил на князя – лицо простовато, неприметно, черты мелкие, нос курносый, реденькая бородка. Вот из одного теста были замешаны братья, да и схожи – очертанием губ, посадкой головы, чернотой волос, те же жгучие азиатские очи, а все ж получились уж больно разными. «Чудно», – дивилась Услада.
Глеб неспешной поступью хозяина пошел к братьям. Смерил чуть ехидным взглядом Изяслава, подмигнул Константину и… дернулся при виде Марфы, резко бледнея. Потом его лицо приобрело пунцовый оттенок, лоб прорезала глубокая морщина, а ноздри заработали чаще, перекачивая душный воздух. Воцарилась гробовая тишина. Уж понятно, что сейчас наружу вылезет дикая ярость. Изяслав приготовился к обороне, надменно скрещивая руки на груди, мол, да мне все равно, хоть оборись. Глеб, подойдя на расстояние трех шагов, внезапно растянул чуть натужную улыбку и вполне спокойно произнес:
– Здрав будь, брате мой Изяславе, как добрались?
– И тебе здравия в летах, – чуть растерявшись, пробормотал Изяслав, – добрались, дал Бог.
– Марфуша, сестрица моя, иди же обними братца, – радушно раскрыл Глеб объятья.
Марфа послушно подбежала.
– А я с Епифанией приехала повидаться, не в Исадах ли она? – от прилюдного вранья девичий голос дрогнул.
– Епифания? – приподнял бровь Глеб. – А чего ей здесь делать? – он вопрошающе обвел взглядом сестру и братьев.
– Ну, я так думала, – залепетала Марфа, – вы там пируете, а мы бы посидели в Исадах, да свои бы речи повели.
– Родителей навестить она в Смоленск поехала, крепко просилась, не смог отказать. Уж такие мы, к бабьим мольбам кроткие, – кольнул Глеб злым взглядом Изяслава, – веревки из нас вьют.
Изяслав смолчал.
– Ну, раз нету твоей Епифании, так что здесь и Марфе делать, пусть домой едет, – влез Константин.
– Тебе чего, сопля, надобно? Тебя кто просит? – вспылил Изяслав.
– Так и тебя никто не просил девку на княжий пир тащить! В уме ли ты, братец? – в открытую, сбрасывая маску миролюбия, попер Глеб.
«Вот оно, началось!» – задрожала телом Услада.
– Чего плохого, ежели она на Ростислава Муромского взглянет, все ж сговариваться собираемся? – тоже повысил голос Изяслав. – Никто ее на пир и не зовет, в Исадах посидит тихонько.
– Муромские князья благонравные, они такую и сватать не всхотят, – презрительно произнес Глеб. – Слава Богу, мать не дожила.
– Да я же издали, да я с ним и не собираюсь говорить, да одним глазком, – простонала Марфа, – да чего ж плохого? – повторила она вопрос Изяслава.
– Вон пошла, бесстыжая! Вон, к нянькам, мамкам в Пронск! – во все горло заорал Глеб так, что все в стане резко оглянулись.
– Да ка ты смеешь, так моей сестре сказывать?! – закрыл спиной Марфу Изяслав. – Никуда она не поедет, она под моим покровом.
– Я старший, и я велю! – Глеб снова побагровел, по шее пошли фиолетовые пятна. – Вон, чего стала, дура?! – он тонким острым пальцем указал на закат.
– Она под моим покровом, – упрямо произнес Изяслав, сжимая кулаки, – и никуда не поедет.
– Хорошо, – снова неожиданно спокойно ответил Глеб, – то твой выбор, я того не хотел, – зловеще проговорил он.
И, развернувшись, старший брат быстрым шагом пошел к шатрам. За ним засеменил Константин, что-то быстро нашептывая Глебу на ухо.
– Я не хотела, я не думала, – давясь слезами, всхлипнула Марфа.
«А я так-то и думала», – сокрушенно выдохнула Услада, сердце кололо от жалости к неразумной попрыгунье-хозяйке.
– Ну, чего ревешь, соловушка моя, – ласково приобнял сестру Изяслав, – Глебка всегда таким был, нешто не знаешь?
– Я в Пронск поеду, не хочу ссоры про меж вами, – размазала слезы по щеке Марфа.
– Ссора и без тебя была бы, что Олег был, покойный, что Глеб – только себя и слышат, да свою выгоду ищут, – в голосе Изяслава засквозила детская обида. – Поезжай в Исады, на дворе гостей[1] наших пронских посидишь, Вячко при тебе с гридями оставлю, так, на всякий случай.
– А, может, все ж в Пронск? – кисло улыбнулась Марфа.
– Уступить теперь я не могу, уступлю в малом, большее потеряю. С братцами слабину давать нельзя. Да не бойся, бражки лизнут, подобреют, – Изяслав потрепал сестру по темно-русой макушке.
Пронский отряд остался ставить свои шатры. Изяслав, как ни в чем небывало, бодро отдавал распоряжения, всем видом показывая, что ему плевать на размолвку. Лучший пронский кметь Вячко с парой гридей повез княжну и ее челядинку за частокол Исадской пристани.
[1] Гости – здесь в значении купцов.
Глава VI. Сватовство
Ночь еще не вошла в права, она лишь дышала в спину уходящему за горизонт малиновому солнцу. Но Услада не видела заката, он был там, за спиной, за крышами посада, здесь же с лавки у тяжелых бревен гостиной избы хорошо просматривалась лишь пристань с мерно покачивающимися на речных волнах корабликами. Сегодня к берегу Исад их принесла могучая Ока, а завтра понесет в далекие, неведомые теремной девке края. И в другое время Услада отдалась бы быстрокрылым мечтам, представляя диковинные страны, чудные леса и горы. Говорят, есть такие заоблачные вершины, что упираются макушками в синее небо и по ним босыми ногами ходят сами ангелы. Правда бабка Крутиха сказывала – то враки, а вот Услада верила. Чуден Божий мир, отчего ж и горам, выше башни вавилонской не быть, чего ж невозможного.
Вот только сегодня не думалось ни про горы, ни про бурные моря, к которым по осени улетают птицы, на ум приходили только горькие мысли. За стеной на пуховом ложе безутешно рыдала княжна, виня себя за размолвку братьев и глупое своеволие. И как не старалась Услада убедить хозяйку, что она здесь ни при чем, что Глеб с Изяславом поцапались бы и без нее, уж повод бы нашелся, Марфа не желала успокаиваться. Решив дать хозяйке выплакаться вволю, Услада тихо прикрыла дверь и вышла посидеть на лавке незнакомого двора.
– Хорошо здесь, да? – рядом присел Вячко, от него пахнуло дымом и конским потом.
– Хорошо, – робко отозвалась Услада, краснея и вскакивая в знак почтения.
– А чего ж кислая такая? – подмигнул парень, улыбаясь, и россыпь веснушек разбежалась по его загорелому лицу.
Широкая рука усадила девицу обратно на лавку.
– Светлую княжну больно жалко, – шепнула Услада, – прямо сердце щемит.
– Пустое, – отмахнулся Вячко.
– Конечно, вам-то все пустое, – обиженно чуть отодвинулась Услада, забываясь, что пред ней не ровня, – а девке замуж выходить. Хоть одним глазком хочется же на суженого взглянуть. Нешто то плохо? – она смело заглянула в серые очи кметя.
– Пустое – рыдать, – кашлянул в кулак Вячко, – Прошку караулить завтра на пристани оставлю, как муромская дружина подплывать станет, он знак подаст. Сядете с княжной вот здесь, так все и увидите – и женихов муромских, и даже гривны их серебряные.
– Ну, жених-то там один, – поправила Услада.
– А чего ж тебе хозяйка не обещалась какого добра молодца приглядеть? Уж пора бы, – смешно дернул утиным носом Вячко.
– Про то мы не говорили, – сухо отозвалась Услада.
Ну, чего он пристал, али потешиться больше не над кем?
– А сама-то замуж хочешь? – настырно продолжил мучить вопросами кметь.
– Не думала я об том, – отвернулась Услада, с печалью посмотрев на темную воду Оки.
Вячко неожиданно замолчал, постукивая крупными пальцами по коленям. Так они и сидели, молча. «Поговорили, чего ж не уходит?» – спрашивала у себя Услада, в тайне все ж надеясь, что большой кметь еще посидит с ней рядком.
– А тебе б-бусы из огонь-камня н-нравятся, ну, как у княжны? – чуть заикаясь, спросил Вячко.
– На мед с разнотравья похожи, лизнуть хочется, – хохотнула Услада и, осознав, что взболтнула нечто неприличное, тут же с серьезным лицом добавила: – Княжне ладно в них, под карие очи хороши, и невеста у нас всем хороша.
– Так и ты кареглаза, и тебе в таких хаживать следует, – совсем тихо проговорил Вячко, оглядываясь.
– Смешное, Вячеслав Гореславич, говоришь, – отодвинулась Услада, сердечко прыгнуло.
Вячко порылся в притороченном к опояске кошеле и достал нитку янтарных бус.
– Тебе… на торгу в Пронске купил, да все как-то одарить не получалось, – протянул он бусы.
Усладе хотелось тут же схватить подарок и прижать к груди, но она сдержалась.
– Не могу я взять, то слишком дорогой для челядинки подарок.
– Не люб я тебе, да? – холодно произнес Вячко, хмурясь.
Повисла тишина, и только где-то на лугу за Окой выводили скрипящие трели кузнечики.
– Люб, – тихо отозвалась Услада, – но в полюбовницы к тебе не пойду.
Она с печалью посмотрела на переливающиеся в сгущающемся сумраке медовые камешки.
– А ежели я тебя в жены зову, – выдохнул Вячко.
– Нешто можно тебе, что родня твоя нарочитая скажет?
– Батюшка с матушкой преставились, князю я словечко замолвил, он преград чинить не станет, а до остальных мне и дела нет, – Вячко бережно завязал узелок на белой девичьей шее, и медовые бусы легкой гроздью легли на грудь.
Услада потрогала камешки, они были теплыми, как само лето.
– Благодарствую, – подарила ухажеру улыбку.
– Как вернемся, сразу повенчаемся, – Вячко робко коснулся тоненьких пальчиков.
– Отчего же я, ведь столько девок вкруг ходит, да при родителях и приданом? – Усладе все не верилось. Как же быстро горький день сменился таким сладким вечером.
– А мне других не надобно, – Вячко наклонился и дерзко чмокнул Усладу в щеку. – Знаю, дурной с лица…
– Да самый любенький, – не дала договорить Услада, отдарилась поцелуем в небритую щеку и шмыгнула в избу.
Сердце мерно отстукивало: «Люба, люба, люба… Женой будешь». Щеки горели, Услада прикрыла их ладонями. Сговоренная. Быть того не могло, но ведь правда, вот они, медовые бусы, тронешь, и так тихонечко постукивают, словно ветерок в кроне шуршит. Осталось спроситься дозволения у княжны.
И тут налетела тревога, омрачившая безбрежное счастье. А ежели Марфа не отпустит? В ее воле Вячко отказать. Он ведь кметь Изяслава, в Пронске останется, а Марфу с ее челядью ждет дорога в Муром. Услада прислонилась к стене, тяжело задышала. И с княжной расставаться не хотелось, столько лет вместе, и мимо бабьего счастья пройти – век страдать. Как быть?
– Усладушка, ты чего, хворая? – из горницы вышла сама княжна.
В свете трепещущих огоньков лучин лицо Марфы выглядело уставшим и бледным, под очами чернели круги. Скорее саму княжну можно назвать хворой. Как сказаться, коли ей и так недобро?
– Н-нет, – пробормотала Услада. – То я так, – она торопливо отлепилась от стены и подбежала к хозяйке. – Кликнуть, пусть трапезничать подают?
– Кусок в горло не лезет, – отмахнулась Марфа, нос снова опасливо шмыгнул.
– Да, может, басню какую рассказать али спеть, вот я на торгу давеча слыхала… – бодро протараторила Услада.
– Я братьев рассорила, какие уж тут басни, – все ж скатилась по щеке Марфы серебряная слеза.
– Помирятся, обязательно помирятся.
– А коли нет? – Марфа тяжело опустилась на лавку.
– Да быть того не может, из-за такой-то малости, – Услада присела на корточки у колен Марфы, ласково заглядывая той в лицо.
– Ой, бусы-то какие на тебе? – изумленно расширила очи княжна.
У Услады от волнения сдавило горло, и не вымолвить.
– Откуда ж краса такая, вроде бы дорогой не было? – Марфа провела пальцем по янтарю.
– Это Вячеслав Гореславич мне пожаловал, – выдохнула Услада, – замуж зовет.
– Вячко? – вороные брови вскинулись кверху. – Да ежели ты не хочешь за него, так я откажу, ты не бойся, – взяла Марфа Усладу за руку.
– Хочу, – едва слышно выговорила Услада, – люб он мне.
– Люб? – растерянно проговорила княжна. – Оно конечно, кметь княжий, лучше и не сыскать, – не поверила она в чувства Услады.
– Ежели ты, светлая княжна, не захочешь, так я за него не пойду, – пересиливая себя, выговорила Услада.
Что-то такое промелькнуло в ее голосе, что Марфа, наклонившись, крепко обняла свою челядинку:
– Уж и так я всем сегодня пакость сделала, довольно, тебя обижать не стану. Выходи за Вячко.
– Спаси тебя Бог, светлая княжна, я за тя молиться крепко стану, – Услада всплакнула. – Так-то не хочется от любимой хозяйки вдали быть. Сердце разрывается.
– Да, все ж жене следует за мужем держаться. Так уж устроено, – грустно улыбнулась Марфа, – видишь, не такая уж я и баловня.
– Да никакая ты не баловня, да самая лучшая, – горячо отозвалась Услада.
– Да, может, меня теперь и не сговорят, – вздохнула Марфа, – так и не расстанемся.
Услада хотела что-то сказать подбадривающее, но в дверь постучали, потом проснулась большая голова Вячко:
– Светлый князь Глеб Владимирович пожаловал; тебя, светлая княжна, видеть хочет.
Обе девицы испуганно переглянулись.
– Проси, – быстро поднялась Марфа, поправляя убрус.
«Так-то поздно. Чего ему надобно? Опять доведет хозяюшку до слез. Только ведь успокаиваться начала», – вздохнула Услада, злясь на недоброго князя.
– Заноси, заноси!
Первым в горнице появилась корзина, от которой ароматно пахло жаренным мясом. Двое воев поставили ее на широкий стол.
– А я любимой сестрице повечерять принес, – завалился веселый Глеб, растягивая широкую улыбку. – А то сидит здесь сестрица голодной, пока братцы бражничают да пируют.
От Глеба пахнуло хмельным. Он сам деловито начал вынимать подарки: мясо, зажаренное на углях, полкаравая, крынку.
– Налетай, не побрезгуй, чай, голодная.
Марфа, косясь на преобразившегося Глеба, осторожно подошла к столу.
– Ты на меня, Глебушка, больше не гневаешься? – робко спросила она.
Глеб сгреб сестру в охапку, целуя в щеку.
– Погорячился, уж прости меня, дурня. Бывает. Замиримся.
– И ты меня прости, и на Изяслава не гневайся, это я его уговорила, да он и брать меня с собой не хотел, так и говорил – Глебу то не по нраву будет.
– Не по нраву, то да, – легко согласился Глеб, присаживаясь на лавку.
Услада тихонечко отошла в уголок. Выйти без разрешения хозяйки она не смела, но и стоять на виду у княжьего семейства было непристойно.
– Знаешь, сестрица, отчего я рассвирепел, как тебя увидел? – Глеб сощурил хитрые очи. – Я ведь тебе, сестрица, другого жениха подыскал.
– Другого? – эхом отозвалась Марфа.
Глава VII. Проводы
– Другого жениха, и Изяславу об том толковал, – Глеб плеснул себе из крынки и расслабленно подпер рукой подбородок, – а братец наш, князек Пронский, уперся – с муромскими сговариваться будем, слушать ничего не желает. А все почему? – Глеб вопросительно уставился на Марфу.
– Почему? – тихо спросила сестра.
– Потому что ему первому на ум мысль взбрела – за княжича муромского тебя отдать. Как ж теперь отказаться? Гордыня. Весь в Олега покойного.
Марфа улыбнулась.
– Так то он про тебя давеча сказывал.
– Вот-вот, в своем глазу бревна не замечает. Да ты ешь, ешь, чего сидишь?
Марфа отломила край каравая. Услада видела, что напряженность между братом и сестрой не спадала, и хозяйка ждет в любой момент перемены настроения князя Переяславского, тем более что от Глеба крепко пахло хмельным.
– А что ж не спросишь, кого тебе приглядел? – расплылся в хитрой улыбке Глеб.
– А чем же муромские не такие? – как не боялась Марфа Глеба, а все ж не тот, что ждал брат, вопрос слетел с губ.
Глеб сокрушенно покачал головой, глядя на сестру как на неразумное дитя.
– Где тот Муром глухой, а где стольный Смоленск. Смекаешь, сестрица?
– Нет, – призналась Марфа, хлопая ресницами.
– Думаешь, зачем я жену к родителям отправил? – подмигнул Глеб.
– Повидаться.
– Сговориться, да про нашу разумницу Марфушу младшему их Михалке порассказать. Ежели со смолянами породнимся крепче, экая помощь нам будет, да семейку братцев двоюродных, Игоревичей этих, за пояс заткнем. Смоленск, это тебе не худородный Муром, бери выше, – Глеб плеснул в кружку Марфе и протянул, – пей.
Марфа послушно хлебнула, скривилась, быстро запихивая в рот кусок хлеба. Глеб задорно расхохотался.
– Вот теперь понимаешь, почему я нынче разозлился, когда тебя увидел? Ежели тебя здесь муромские увидят, значит сговор – то дело решенное, назад уж не отопрешься, а станешь отпираться, так обидишь. А Изяслав того понять не хочет. А ты подумай, какие выгоды нам этот союз сулит, поднимемся так, что даже суздальских на место сможем поставить, – глаза у Глеба заблестели. – А и не зазорно, что Михалко – молодший сынок, глядишь, и до него черед дойдет на столе Смоленском посидеть. Княгиней Смоленской будешь, смекаешь?
