Текст книги "У Червленого яра (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Ну, ты ж не хотел верить, на гибель шел… а ведь правдой все оказалось, – затараторил Юрий. – Да, откуда ж мне было знать, что ты на лодье спать ляжешь, ведь никогда не спал. А коней мы вывели. Ну, сгорели бы лодьи, беда не велика, конными бы домой поворотили.
– Нянька, старая хрычовка, надоумила? Ей всякое вечно мерещится, – скривился князь.
– Ну нет же. Я ж тебе уж сказывал, блаженный меня у церкви остановил. Пророчествовал – нельзя идти в Исады, гибель ждет. Я ж тебе то говорил, а ты ж не поверил. А выходит – правда была! Блаженные, им же многое открыто.
– Или средь Глебовых у кого совесть проснулась, – себе под нос проговорил Ингварь. – Потом потолкуем, одни, – махнул он сыну. – Ну, чего встали, в поруб этого бортника тащите, – напомнил князь опешившим детским.
– Отец, за что, он же не виноват? – удивился Юрий.
– Разобраться надобно. Пусть пока посидит, – отмахнулся отец.
Миронега, подхватив под руки и для порядка приложив пару раз по загривку, поволокли в врытую в землю клеть. Следом полетела охапка соломы на подстилку. Дверь с шумом захлопнулась.
«Вот и борись за правду и добро, – плотней запахнув кожух, оперся о холодную стену Миронег. – Коли меня удавят, что с ней будет? Господи, защити мою птаху неразумную».
За узкой щелью, заменявшей окно, догорал короткий зимний день. От холода начало сводить пальцы ног, морило ко сну. Коли мороз придавит, можно и не проснуться.
– Эй, – тихо позвали его откуда-то сверху.
Миронег поднял голову к окну.
– Вот кресало, – полетел вниз темный предмет, – там в углу печь есть, растопишь.
– Чем, соломой? – пошутил Миронег.
Сверху посыпались поленья.
–А это овчина, – сквозь щель с трудом протиснулось меховое одеяло. – Ну, и потрапезничать кое-что, – плюхнулся узелок. – Не пойму я отца, зачем он так?
Только сейчас Миронег узнал голос Юрия.
– Надобно войско сбирать, на Глеба-кровопийцу идти, а он медлит. Чего ж ждать-то? – выдохнул княжич.
– Тебя он жалеет, – назидательно проговорил Миронег. – Коли проиграете, без стола тебя оставит, а, может, рядом тут со мной будешь сидеть, али в могиле лежать. Какой отец сыну зла пожелает?
– Но Глеб – Иуда, душегуб! Народ рязанский за нами встанет! – запальчиво выкрикнул в щель Юрий.
– То, ежели поверит. А поверить в то как? Видоков в живых нет, – скорее сам с собой начал размышлять Миронег. – А ежели бы и нашелся кто из простых, скажем отрок какой… али девка, то и им веры бы не было. Так вот.
– И что ж, окаянный безнаказанно сидеть на столе Рязанском будет? Да не бывать такому!
– Послушай, княже, не мог бы ты весточку моей жене передать, что у меня все благополучно. В доме Настасьи Ниловой, вдовицы, она ждет. Молодая еще, пугливая, всполошится понапрасну.
– Пошлю, чего ж не послать, – охотно согласился Юрий.
«Славный стригунок», – припомнил слова Миляты Миронег.
[1] Велбулъ – древнерусское произношение верблюда. [2] Бесермени – мусульмане. [3] Детский – младший дружинник. [4] Вратарь (воротник) – страж на воротах.
Глава XXVIII. Правда
День неотвратимо клонился к закату, в избе стояла пугающая тишина. Ни половица не скрипнет, ни мышь не заскребется в уголке, даже дрова в печи прогорели, рассыпавшись в серый пепел. Марфа сидела на лавке, обхватив колени и глядя на свернувшуюся усталой лисой душегрею. Миронег не возвращался. Дурные предчувствия лезли в голову, отчего перехватывало дыхание, а пальцы мелко дрожали.
Отчего же он не идет?! А что ежели… Какое страшное это «ежели». Ежели она сгубила и его? Она уже погубила многих из-за своего упрямства и легкомыслия. Нет, не она, злые люди с каменными сердцами, но ежели бы она не упорствовала, проявила бы смиренное терпение, они были бы живы. Не Изяслав, его нельзя было спасти, не в ее власти, князь Пронский был обречен, но Вячко, Услада, они сейчас были бы рядом! И это осознание неисправимой ошибки день за днем грызло изнутри, отравляя сердце горьким ядом. Хотелось поделиться с кем-то, услышать слова утешения, если не оправдания, но и этого было нельзя делать, даже пред мужем.
Почему таилась от Миронега? Вначале не доверяла, боялась, что, прознав правду, все же выдаст ее Глебовой гоньбе. Одно дело девка простая, а другое – княжна, сбежавшая от грозного брата, способная подставить под удар весть Червленый яр.
А потом, проверив и утвердившись в мысли, что бортник – человек слова, Марфа могла уже открываться, и момент был подходящим, когда Миронег подтрунивал над неумехой. Как же хотелось встать и гордо ответить на насмешки: «Нешто княжне Святославлего племени[1] престало руки белые марать?» Вот бы он удивился, сам бы тогда постыдился укоров своих.
Но не сказалась вновь, смолчала. Почему? Может потому, что привыкла к своеволию, жить, как хочется, не оглядываясь на других, с их чуждыми ей желаниями и страстями? А может потому, что искала для себя простого бабьего счастья, уже недоступного дочери умершего князя, сестре умерших братьев, личному врагу близких по крови душегубов? Вдова Изяслава с малыми племянниками уж, наверное, выехала в Стародуб к отцу, их там приютят, обогреют. А к кому податься Марфе? У нее, кроме Миронега, никого-то и нет. Что ее ждало бы, попади она в руки к дальней родне? Ее как полоумную клеветницу отдали бы Глебу, а уж он бы уморил ненавистную сестру и очень быстро. А ежели не к Глебу, то куда? Бесприданнице, без силы рода за спиной, путь один – в монастырь. Нет, и там хорошо, да, может, даже лучше, чем при каком муже – покойно, тихо, молитвенно. Да так Марфа бы и сделала, ушла бы отмаливать грехи братьев и молиться за упокой души невинно убиенных. Это правильно, так и следовало бы поступить благонравной княжне, но…
Но что делать с глупеньким сердечком? Когда беглянка влюбилась в своего спасителя? Наверное еще там, среди колючего чертополоха, когда на грубый голос сыскарей – выдать девку за огромный выкуп, большой, взлохмаченный детина упрямо покачал головой и ободряюще улыбнулся, сверкнув голубыми очами.
В Марфе давно бродило желание вкусить плода простой земной любви, она была готова к ней, мечтала тайком, и мечты те будоражили младую кровь. Наверное, княжна накинула бы рубаху страсти на юного Ростислава, ведь пробежала же меж ними искра симпатии, но злой ветер чужой злобы загасил ее, не дав разгореться большому пожару, а пережившая дикий ужас Марфа отчаянно влюбилась в своего спасителя. Совсем не подходящий для княжьей дочки предмет любви.
«Я останусь здесь, в диком краю, стану простой бабой, буду в трудах проводить дни, надрываться непосильной работой, да это и будет мое послушание и искупление грехов, и уж потяжелее чем в теплой монастырской келье», – оправдывала она себя, соблазняя норовистого бортника. А уж ежели Марфа чего решила, так и поленом не выбить, степная кровь горяча. Миронег не устоял, надел ярмо на крепкую шею, а она стала венчанной женой.
Марфа прекрасно понимала, что ждет Миронега, коли правда вскроется, тут не отвертишься, мол, не ведал, кого к алтарю вел. От того выдавать себя пред Ингварем двоюродная сестрица не собиралась, но ведь можно пасть в ножки и предстать снова Усладой, поведать все как было, ну, почти как было. Кто признает, ведь приняли же челядинку в нарядной запоне и медовых бусах за княжну и схоронили несчастную вместо Марфы?
– Да что же он не возвращается? – молодая жена вскочила с лавки, накинула душегрею, повязала убрус. – Не могу я тут в безвестности сидеть, мне знать надобно.
И словно ответ в оглушительной тишине раздался ритмичный стук в дверь.
Стук?! Значит, не он, а он тогда где?!
Ноги потяжелели, не желая двигаться, но Марфа, преодолевая себя, подошла и дернула дверь, широко ее растворяя.
Пред Марфой, теребя шапку в руках, предстал дядька Милята. Какую весть принес старый воин? В груди снова сдавило до головокружения, чтобы не упасть, Марфа схватилась за дверной косяк.
– Живой? – побелевшими губами прошептала она.
– Живой, живой, – успокаивающе замахал руками дядька Милята. – Велел кланяться да передать, что все с ним благополучно. Вот, княжич меня послал, тебе сказаться.
– Благополучно, – выдохнула Марфа, ослабляя узел убруса. – Так чего ж он не возвращается?
– Не может пока возвернуться, – потупился Милята.
– А когда возвернется?
– Не ведаю того. Велел кланяться, – и старый воин, поспешно поклонившись, развернулся уходить.
– А что он там делает, ну, у князя? – догнала его Марфа.
Милята растерянно заводил глазами, избегая встречаться с молодухой взглядом.
– Да чего ж ты мне не отвечаешь? – перекрыла Марфа дорогу.
– Кланяться велел, сказал – все у него благополучно, велел не тревожиться. Вот.
– Где он? – ледяным тоном проговорила Марфа. – Где он, сказывай, живо! – прикрикнула она, топнув ногой.
Милята замер, потом напряг подслеповатые очи, вглядываясь молодухе в лицо. «Померещится же такое», – перекрестился он, отступая от Марфы, словно от пылающей головни.
– В поруб его князь Ингварь кинул, – выдал воин наконец правду.
– За что?! – выдохнула Марфа.
– За весть дурную. Не верит князь тому, что вы ему передали.
– Да как он может не верить?! Его брата сгубили, а он не верит! Я к князю пойду, мне он поверит, не сможет не поверить! – Марфа рванула к калитке.
– Да погоди, погоди, Миронегова. Князь уж почивать изволил, не пустят тебя к нему.
– Не пустят, да пусть попробуют не пустить! Невиновного в поруб бросать. Да пусть сидит ваш Ингварь с Иудой за братиной да расцеловывается, коли ему то охота, а мой тут при чем? Моего мне верните! – Марфа полетела по спящей улице, глотая слезы.
– Да к чему ж так-то врываться, только хуже своему сотворишь, – побежал с ней рядом Милята, – я тут княжичу подсказал, так он и дровишек нашему Мироше подкинул и повечерять. Не пропадет до утра, а завтра уж пойдешь в ноги к князю падать.
Марфа резко остановилась, слезы застилали взор.
– Упаду, надо будет валяться в ногах стану, землю целовать, только чтоб отпустили. Я виновата, я, – и она разрыдалась на пчеле старого воя. – Их уж не воскресить, а его сгубила.
– Да не тронет князь его, отпустит, – начал утешать ее Милята. – Пойдем, попрошу караульных, чтоб перекинуться тебе с Мирошей парой словечек дали. Ничего ж не случится, коли жена мужа повидает? – пробормотал он сам себе в бороду.
На княжьем дворе было уж темно и пусто. Марфа осторожно пробиралась вслед за Милятой. Он вел ее к отдельно стоящим клетям амбаров, за ними начинались дружинные избы и злополучный поруб, у которого, позевывая, бродил детский.
– Лутоня, дозволь подружье с затворником словечком перекинуться, – попросил Милята. – Княжич Юрий дозволил, – добавил он для солидности.
Упрашивать Лутоню не пришлось, он был одним из воев с ладьи. Оглянувшись, никто ли не видит, парень шепнул:
– Там оконце.
И Марфа бросилась к врытой в землю клети.
– Мироша, Мироша? – впервые ласково позвала она мужа.
– Птаха, – прилетело из черноты сруба. – Чего всполошилась, все ж ладно?
– Били тебя? Больно? – всхлипнула Марфа, опускаясь на колени рядом с щелью окна.
– Нет, кормят. Печь протопил, тепло. Ты иди, а то уж темнеет, страшно будет назад одной брести.
– Что тебе князь этот дурной сказывал?
– Думать будет, то и сказывал.
Слова Миронега Марфу не обнадежили:
– Я ему признаюсь, как было, он поверит, тебя выпустят, – горячо отозвалась она.
– Он и мне поверил, – с легкой горечью проговорил Миронег. – Не надобно тебе с ним встречаться, ступай домой, велю.
– Как же поверил, коли ты тут сидишь? – не поняла игры взрослых мужей Марфа.
– Птаха, не тревожься, ступай на двор к Настасье. Коли со мной чего случится, ну, это так, надобно так говорить… – Миронег замялся, – того не будет, но ежели чего, к Миляте обращайся, он поможет, не пропадешь.
– Мироша, прости меня, я тебя так подвела, так подвела, – Марфа прислонилась щекой к холодному дереву. – Крепко подвела.
– Чай, я не дитя, понимал, на что шел. То мой выбор был, – прилетели ей слова утешения.
Надобно сейчас сознаться, дальше тянуть уж нельзя. Марфа набрала воздуха, замерла…
– Князь идет, уходить надобно, – потянул ее за рукав Милята.
Она так и не произнесла нужные слова. Как не вовремя появился этот князь!
Бочком Марфа с Милятой отступили в тень.
Ингварь шел с воеводой Сбыславом, о чем-то напряженно беседуя, у правого плеча князя привычно тенью следовал сын. Войдя в ворота, они прошли через широкий двор к терему.
– Сколько можешь выставить через седмицу? Мне скоро надобно, – рыкнул Ингварь.
– Так-то скоро, трудновато будет много собрать. И полсотни не сберу, – так же на низких тонах проревел могучий воевода.
– А ты поищи, вон у вас бортники каковы, при мечах да бронях, – махнул Ингварь на поруб. – А это еще кто? – все ж приметил он женские очертания в тени забора. – Что здесь бабы делают?!
– Мужа проведать приходила, – поспешил заступиться и за дозорного, и за Марфу старый вой. – Ничего не передавала, уж уходит.
– Сюда веди! – прикрикнул князь. – Светцы поднесите, не видно ж уже ничего.
Марфа на мягких ногах побрела к кругу света от пылающих огней. Страха не было, было лишь волнение, как не навредить Миронегу, не сделать хуже. Ой, натворила она бед!
– Здрав будь, светлый князь, – заискивающим голосом со всем почтением поклонилась молодуха.
– Так ты при бортнике была, когда того муромского нашли? – прищурился Ингварь.
Марфа утвердительно кивнула.
– Ближе к свету подойди, – приказал князь. – И как там все было? Сама теперь перескажи…
– Марфа!!! – вдруг подпрыгнул княжич Юрий. – Марфуша!
Марфу сжали крепкие объятья.
– Живая. Да ты ли?
Марфа растерянно молчала.
– Так ведь тебя ж схоронили, – отступил чуть Юрий, осеняя себя распятьем, – а ты живехонька.
– Кто это? – недовольно буркнул Ингварь.
– Да как же ты, батюшка, не признал? Это ж сестрица твоя двоюродная. Это ж Марфа Олега покойного сестрица, тетушка моя.
– Белены объелся?! – рявкнул Ингварь. – Какая тебе тетушка? Сбыславка, ты княжичу бражки наливал?
– Да вы за столами поминальными, как Олега хоронили, во главе стола сидели, а меня к малым княжичам да княжнам посадили. Да там и Марфа была. Марфа, помнишь, как ты поминальную молитву пела… ну, с челядинкой своей? Так-то ладно у вас выходило, аж душа переворачивалась.
Марфа замерла, загнанной в угол лисою. «Откуда взялся этот малолетний дурень?!» – ненавидела она сейчас Юрия. Ингварь, не отрываясь, глядел на нее, что-то про себя решая.
– Княжна это, она, признал я, – вступился и Милята, – а я-то, старый дурень, понять никак не мог, откуда чело знакомо. Светлая княжна, прости, что не признал сразу, стар уже, – почтенно поклонился он Марфе, хороня последнюю надежду.
– Эй, Сбыслав, вино у тебя царегородское осталось ли? – неожиданно весело крикнул князь.
– Найдем, коли надобно, – согласно кивнул воевода.
– Крепко надобно. Гюргя, сидеть нам на Рязанском столе, – прижал рукой голову сына Ингварь, взлохмачивая русые кудри. – Слышишь, в стольной Рязани нам быть?!
[1] Рязанские князья вели род от Святослава Ярославича, сына Ярослава Мудрого.
Глава XXIX. Лапотник
– Княжна все подтвердила, – холодно произнес Ингварь, глядя сквозь Миронега куда-то вдаль. – Так и было, как ты сказывал. Награду я к тебе на двор отослал. Теперь не держу, можешь ступать.
Все? Свободен? Миронег оглянулся, за спиной никого из сторожей не было. Перед бывшим узником стелилась дорога, и даже ворота из княжих хоромов уже были приветливо растворены. Так чего ж еще ждать, бежать отсюда прочь, да побыстрей.
Миронег поклонился, как требовали приличия, развернулся и сделал пару шагов. «Княжна все подтвердила», – стукнуло в голову словно обухом тяжелого топора. Какая княжна?! Откуда здесь взялась княжна? Мысли и образы завертелись ураганом: вот испуганная девчонка карабкается по склону, вот неумело ковыряется изнеженными ручками в рыбьей чешуе, вот горделиво вскидывает голову, отворачиваясь… а пред людьми в верви как встала, словно всегда так делала, и любопытствующая толпа – ей не диво. «Марфа, раба божья Марфа! А малую сестрицу князя Олега как звали? Кажется, Марией или все же…» Сердце сделало жесткий удар, едва не проломив грудную клетку. Миронег медленно повернулся и все прочел во взгляде Ингваря.
– А она? – бросил Миронег в жесткое лицо князя.
– А она останется при мне, под моим покровом, – обдало Миронега ледяной волной.
– Но она моя жена, венчанная.
– Ты еще жив, только потому, что спас мне жизнь да выдал мне моего ворога. И этой милости с тебя уж довольно, – рыкнул Ингварь. – Ты что ж думал, что на княжне женишься и в бояре взлетишь? Да ты знаешь, что за совращение княжьей дочки с тобой следовало сотворить? И по делом было бы.
Миронег не стал оправдываться, глупо. Все сейчас рушилось – надежда создать крепкую семью, встретить старость среди любящих детей и внуков, и чтоб рядом она… Он опять ошибся с выбором, все у него не как у людей. «Бедовый», – охал дед Корчун, видно не зря.
– Она моя жена, – упрямо произнесли губы.
– Она княжна Пронская! – повысил голос Ингварь. – И поедет со мной в Пронск невинной девой-княжной, мне жена бортника, опозоренная, там не нужна. Мне надобно, чтоб жалость народ проявил, прослезился и мстить за князя покойного за мной пошел. А там и Рязань всколыхнем. И любого, кто поперек мне встанет, раздавлю, – Ингварь сжал кулаки. – Глеб должен за злодейство сполна отплатить.
– Дальше-то что ж? – с обреченным спокойствием произнес Миронег. – Ты, княже, сядешь на стол Рязанский, а Марфа?
– А Марфу, ежели овдовеет, – Ингварь, сузив глаза, пристально посмотрел на Миронега, – выдам честь по чести замуж, и приданое дам, словно брат родной, не поскуплюсь. А нет, так в монастырь пристрою, в почете и уважении будет жить, в тиши и благодати за монастырской стеной. Захочет, так здесь, в Рязани, а нет, так и в Суздаль повезу. Там обитель славная.
Миронег все понял, он вообще был смышленым малым. Князь предлагал помереть за Марфу.
– В дружину свою примешь? – принял бывший бортник для себя решение.
– Отчего ж не принять, – легко согласился князь, – у меня сейчас каждый ратный на счету, а такой матерый, как ты, и подавно надобен. Вместо Петрилы будешь, Миляту уж пора на покой отпустить, совсем сдал старик. Завтра детских сберу да под руку твою передам.
Разговор был окончен, князь повернулся к сеням. Миронег так и стоял оглушенным, ноги приросли к земле и не желали двигаться.
– Ты зла на меня не держи, – вдруг неожиданно мягко произнес Ингварь, останавливаясь и устало присаживаясь на ступени крыльца. – Я благодарным быть умею, но сделать для тебя ничего не могу. Княжья дочь не может выйти ни за бортника, ни за детского, ни за кметя не мо-жет! И ежели я то допущу, мне на стол рязанский не сесть, сыну моему в Рязани златоверхой не сидеть, внуку моему по Рязанской земле хозяином не хаживать. Нет у нас с тобой выбора, кроме как жизнь свою за правду положить и за ближних наших. Знаю, не ведал ты, кто она, по доброй воле за тебя пошла глупая девка, но уж одумалась, поняла, что натворила.
– Мне повидаться с ней можно? – решился на просьбу Миронег.
– Нет, – ожидаемо отрезал князь, – ни к чему.
– А ежели она понесла? – не мог не спросить Миронег.
– Достойная нарочитая семья воспитает внука княжьего как родного, – князь тяжело поднялся и побрел в терем.
Миронег остался один на опустевшем дворе. Надо уходить, возвращаться в опустевшую избу, разоренное гнездо, где так тепло было и уютно с его Усладой, простой девкой-певуньей. И он пошел, глядя под ноги.
Ежели бы она сразу сказалась, выложила всю правду, то он… все равно на нее запал бы, не смог бы равнодушным остаться, выше его сил, но никогда бы не посмел большего, не стал бы девчонке жизнь губить. Ее место не в землянке лесной, и даже не в избе селянина. Прав князь, тысячу раз прав! Не мог Миронег ее сделать счастливой, наигралась бы в добрую хозяйку и загрустила, опасность их сближала, страх, а пропадет ворог, так и рухнет все.
«Вдовой ее сделать, что ж, я готов. Чего мне теперь осталось? Ничего у меня больше нет».
Скрипнув дверью, Миронег завалился в избу. На столе, прикрытый тряпицей, еще стоял испеченный Усладой каравай. На лавке были разложены короба с дарами князя: снедь, кувшины с брагой, теплый крытый аксамитом кожух и новая длинная кольчуга. Знал князь, что бортник попросится в дружину, уж и броню приготовил.
Миронег откупорил кувшин с брагой и жадно принялся глотать хмельную жидкость, потом лег на лавку, прикрывшись княжим кожухом, и закрыл глаза. Снова пред ним поплыла Услада, наклонилась, ласково погладила по плечу. «Отпускаю я тебя, птаха, лети, – улыбнулся ей Миронег. – Не тревожься, будет у тебя и муж тебе под стать, и детки, все будет».
Ночью разыгралась метель, она катала по крыше снежные хлопья, дергала ветхую избу за углы. Когда Миронег продрал глаза, то увидел идущую через полгорницы снежную полосу, это в не затворённую с вечера дверь намело сугроб. Миронег выдохнул и изо рта пошел пар. Все казалось неуютным и запустелым.
Отерев лицо снегом, Миронег вышел на двор и принялся работать лопатой – прочистил ходы к хлеву, к избе хозяйки, к бане.
– Да я бы и сама, – запричитала Настасья, спускаясь в крыльца. – Здрава ли твоя водимая, не вижу ее что-то?
И что отвечать? Миронег растерялся.
– Водимая в здравии. В Воронож я ее отправил, хотела с тобой повидаться на прощание, да спешно обоз уходил, кланяться велела. Там подарки оставила, после отдарюсь. И сам скоро к Вороножу подамся. Князь в дружину взял.
– Вот уж славный вести, – всплеснула Настасья руками, – а я, дурная баба, глянула на тебя смурного, уж себе чего плохого удумала. Изба-то у вас вон не топленная стоит.
– Выпил вчера у князя крепко, не растапливал еще, – отвернулся Миронег, излишне старательно выравнивая края снежного отвала.
– Так пойдем трапезничать, у меня ушица нынче, – позвала хозяйка.
– Нет, там у меня есть, – отказался постоялец.
– Чай, боишься, жена заревнует, – рассмеялась Настасья.
– Нет, похмелье, не лезет ничего.
Что бы ни о чем не думать, Миронег погрузился в хозяйство: протопил печь, выгреб снег, доел каравай, запив его квасом. Надобно идти к дружине, принимать людей Петрилы. Из туеса была извлечена новая рубаха, на плечи накинут новый кожух, на поясе снова повис меч. Новая жизнь, не долгая, но все же.
– Мироша, – радостно встретил дружка Милята. – А я гляжу, кто ж такой важный идет, – пошутил старик, пытаясь разрядить напряженность. – Я нашим сказал, – наклонился он к уху Миронега, – что ты нарочно княжну бабой своей обрядил, чтоб от ворогов скрыть и к брату двоюродному довести. Ведь так и было же?
– И поверили? – хмыкнул Миронег.
– А куда ж им деваться. Ждут тебя, принимай, два десятка под руку твою идут.
И Миронег с жаром схватился за новые обязанности, просто с головой ушел: проверил броню, примерился с каждым на мечах, быстро сошелся с другими десятниками, порасспросил что да как. Не забылись науки Якимовы, а ведь думал, что уж все стерлось, в песок утекло. А еще надобно собрать в дорогу корм лошадям, еды людям, вытрясти последнее серебро да купить себе коня. Без коня десятнику нельзя.
И все время, пока суетился, Миронег невольно скашивал глаза на княжий терем, где-то там, за толстыми бревенчатыми стенами была его жена, так близко и так далеко. Что она сейчас делает, сожалеет ли о содеянном, вспоминает ли Миронега добрым словом или раскаивается, что отдалась лапотнику? Не думать сейчас об том.
– Мироша, ночевать у нас, в дружинной избе, оставайся, чего тебе там одному сидеть, – предложил Милята, когда начало смеркаться.
– Нет, к себе пойду. Поутру явлюсь. Завтра на торг со мной пойдешь, коня мне надобно купить, давно хотел выбрать порезвее.
– Отчего ж не сходить. Сходим, – согласно кивнул старик.
Откланявшись, Миронег широким шагом побрел к воротам, но его окликнул княжич Юрий.
– Погоди, десятник.
Миронег послушно остановился.
Юрий, тревожно оглянувшись, поманил Миронега приблизиться.
– Княжна Марфа Володимерьна тебе коня жалует. Иди погляди – каков.
«Отдаривается из милости», – неприятно кольнуло в груди.
– Дозволь просить тебя, светлый княжич, передать княжне, чтоб серебро, ей из милости данное, попусту не тратила. Есть у меня на что коня купить, завтра на торг пойду.
– Экий ты упрямец, – всплеснул руками Юрий, – сказано – пошли коня смотреть, да и весь сказ, – и княжич зашагал к конюшням, Миронег нехотя поплелся следом.
В конюшне было уже темно. Конюх подал Юрию светец, они с Миронегом побрели вдоль дремлющих коней.
– Вот этот твой, – кивнул княжич, – гляди, а я отойду.
И он вставил светец в железное кольцо над головой десятника. Миронег погладил по чесанной гриве солового конька, то одобрительно фыркнул. Хорош, ничего не скажешь.
– Мироша, – раздалось из угла.
Пред Миронегом стояла его Услада, снова непокрытой девкой с длинной косицей через плечо.
Все слова куда-то провалились, комок подступил к горлу.
– Прости меня, прости, – кинулась к мужу на шею жена, без конца целуя и обливаясь слезами. – Ты себя береги, мне, кроме тебя, никто не надобен, никто, – повисла она у него на шее. – Я умру без тебя, умру.
Миронег провел рукой по шелковистым волосам, чмокнул птаху в макушку.
– Мы, как Глеба осилят, сбежим, верно же? – заглянула Марфа в лицо мужа. – Сбежим домой, на Савалу, верно же?
Миронег кивнул, понимая, что сейчас его черед настал лгать…
Глава XXХ. Чужая гробница
Отряд медленно приближался к Пронску, уже потянулись знакомые Марфе места. Здесь она выезжала с братьями на охоту, к этой обители со святым источником приходила с невестками на богомолье, а вон там, за пригорком, отчина боярина Жирослава, лучшего воеводы Пронска, уж как их там встречали с пирогами. Сердце невольно замирало, волнение усиливалось. А ведь мнилось, что уж никогда нога не ступит на родную землю, снились ночами, заставляя вздыхать от тоски: уютная горница с усыпанным подушками мягким ложем, высокая светлица, из окошка которой виден весь град, трапезная с уставленным яствами столом, а во главе живой и веселый Изяслав…
Нет, не будет все как раньше, унесла река времени прошлое, и за столом в жарко натопленной трапезной теперь сидит Константин, не брезгуя чаркой убиенного брата. Мучает ли его черствую душу совесть, раскаивается ли он хоть иногда? Вряд ли, скорее уж Глеб, возможно, ищет себе оправданье, пытаясь заключить с ней ряд. Костюшка глуп, а для глупцов совесть – недоступное богатство. Марфа тряхнула головой, не хотелось сейчас о них думать, очи опять заскользили вдоль заснеженной дороги.
Зима вытряхивала из туч последние снежинки, снег падал крупными мокрыми хлопьями, отчего на рыжем меху душегреи блестели крупные капли. Ингварь пожаловал сестрице длиннополую шубу, но Марфа упорно надевала подарок мужа. Миронега она видела лишь издали, он ехал со своими десятками где-то впереди обоза, приближаться к светлейшей княжне ему не дозволялось, а Юрий больше не желал рисковать, устраивая мужу с женой тайные встречи. И его можно было понять, хоть и любимый сын Ингваря, а все ж подрастают и младшие братья, еще немного и они тоже будут скакать у плеча отца.
Что ежели не удастся вырваться из этого кольца княжьей усобицы? Ежели Марфе с Миронегом уж не вернуться назад к Червленому яру? Не нужны Марфе ни уютные подушки, ни трапезный стол с ароматными пирожками, она и сама научится их печь, уж не хуже княжьей стряпухи. Ей нужен только муж, отец ее дитя, а то, что понесла, неискушенная в таких делах Марфа все ж была уверена, и от того становилось и страшно, и радостно одновременно. Она нацарапала об том записочку на бересте, но передать Миронегу все никак не удавалось. В Вороноже Ингварь приставил к сестрице в услужение двух крепких баб-челядинок, но Марфа понимала, что для этих суровых молчуний она скорее пленница, нежели хозяйка. Одиночество душило.
Первыми показались костровые башни Пронска, город возвышался на крутом холме, прикрываясь темным срубом городни. От града по равнине разливался тревожный звон колоколов и била, это означало, что дозорные уже приметили большое войско и приготовились к обороне. Пронская дружина справная, хоробрая, еще не известно кто кого переборет. Ингварь подсобрал по Дону и Вороножу кого только мог, и старых, и малых, а все ж ему ли с пронскими тягаться. Оставалось только как можно быстрее подступиться к стенам, поэтому вороножская дружина, не теряя времени, сразу устремилась к валу, занимая позиции у оборонных надолбов.
– Эй, князь Ингварь Игоревич с братцем своим Константином беседовать желает! – зашумели гриди.
– Князь велит спросить, за чем его братец незваным пожаловал? – отозвались с заборола.
– Сестрицу Марфу к дому привез, – крикнули снизу.
Последовала заминка. Наверху началась какая-то суета, наконец, появился чернобородый воевода.
– Марфа Володимерьна упокоилась с миром и в Успении погребена, про то нам всем здесь ведомо, а вашему князю следует к старцам в обитель Спасскую отправляться, дабы молитвами разум вернули.
Сверху полетел нервный смех. Ингварь с каменным выражением лица подал знак, и на вал, подставляясь под стрелы, выехал онузский воевода Сбыслав.
– Себе разум верни, Жирослав, – рявкнул онузский воевода, – видал ли ты княжну Пронскую при жизни?
– Как не видывать, на глазах голубка наша росла, – чернобородый воин перекрестился.
– Так глянь на нашу.
Настал черед Марфе подниматься на вал, она видела краем глаза, как вцепились в руки Миронегу четверо воинов. Он боится за нее, боится, что шальная стрела пронзит его пташку. «Все ладно будет», – улыбнулась она ему краями губ и полезла наверх, поддерживаемая княжьими гридями.
На валу дул резкий полуночный ветер, он скинул с головы убрус.
– Здрав будь, Жирослав Мякинич! – громко крикнула Марфа, срывая голос.
И тут в воздухе запела стрела, опытный гридь повалил княжну на землю, острое лезвие пролетело мимо. Вороножцы спрятались за массивными щитами.
– Что ж вы по девке-то, дурни, стреляете?! – с укором кинул Сбыслав.
– Кто стрелял?! Прибью?! – полетело над заборолом. – Я сейчас сам спущусь, – гаркнул Жирослав.
Ворота тяжело растворились, и чернобородый воевода пешим в одиночестве вышел из града. Он неспешно прошел через деревянный мосток, озираясь. Ингварь так же без охраны двинулся к нему навстречу, расположить самого уважаемого мужа града – теперь было важнейшей задачей.
– Здрав будь, Ингварь Игоревич, – поклонился воевода, – вели позвать ту, что сейчас на валу стояла, – пряча волнение, проговорил Жирослав.
– Был ли ты на похоронах княжны? – спросил Ингварь.
– Был. Долго найти не могли, сильно поменялась, – кашлянул воевода. – Ту приведите.
– Как думаешь, от чего сейчас княжну люди Константина убить хотели?
– Должно самозванку приговорить удумали, – неуверенно произнес Жирослав.
