Текст книги "Рихард Феникс. Море. Книга 3"
Автор книги: Татьяна Клявина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Постарайтесь не отставать! – крикнул Корвус и поддал Буруну.
Бэн ухватился за ручку на луке, наклонился вперёд, когда Хойхо ускорился. Мару позади рассмеялся, обхватил спутника за пояс, сжал коленями его бёдра, положил голову на спину. Бэн хотел спросить, в самом ли деле горцу так удобно, но в ушах свистел ветер, а даххри, упоённый погоней, летел бок о бок с жеребцом, мягко толкая землю перепончатыми лапами.
Глава 89
Ночь в дороге
Рихард
Белая звезда звала его, манила. Чем ближе, тем явственнее слышался её голос:
– Ты вправду слышишь меня? – шелестела она порывами ветра, срывающимся с крыльев пеплом, плеском бескрайнего моря.
– Да, – вырывались птичьим клёкотом слова.
Он не мог говорить там, в лодке: слова застревали в глотке, дыхание перехватывало, само знание о речи забывалось, как больше ненужное. А здесь, в вышине, в поднебесье, среди кучевых облаков, среди облаков-пёрышек и облаков-трещёток-дорожек слова лились рекой… Клёкотом, песней. Как у птички в золотой клетке в мэрском саду.
– Я тебя не оставлю, ты мой. Веришь? – смеялась звезда мерцанием точек в черноте близкой ночи.
– Верю. Не оставляй.
И она тянула к нему белые руки, обнимала и гладила, словно мать… Мама… Олли… Нет, всё же ощущение было иное, хотя в этом огненно-птичьем покрове в самый раз. Он нежился в её объятиях, он глядел на неё, лишь на неё, на белую звезду, висящую постоянно над одной лишь точкой земли, над городом Солнца. И она звала и смеялась, она направляла его…
– Ты слышишь меня? – убеждалась она вновь и вновь.
– Конечно, я слышу тебя, – отвечал он.
И крылья, что были уже больше из пепла, чем из огня, несли его к ней, несли в черноту ночи, в бездну, откуда глядела она.
* * *
Бэн
Ночь спускалась студёной смолью, Корвус, как и было обещано, заливался вином. Ему не мешали ни ветер, ни тьма, ни высокая скорость, ни даже низкие ветви деревьев, когда тракт с голых равнин свернул в лес. Звери дважды сами, без команды, останавливались у воды и пили, а после бежали дальше. Бурун вёл, находясь то рядом, то на полкорпуса впереди. Хойхо поначалу пытался обогнать сноровистого жеребца, но когда у уха клацнули зубы, признал его роль ведущего.
Бэн поймал равновесие и даже несколько раз задрёмывал под ровное сопение Мару за спиной, но каждый раз, когда бег зверей менялся, открывал глаза, пытаясь различить в ночной мгле хоть что-то. Он заметил, что на всех перекрёстках Корвус вёл по самой широкой дороге – это радовало, это поможет не заплутать на обратном пути.
Они остановились у густого ельника. Рядом с трактом высился толстый столб с дверцей, выкрашенный тёмными и светлыми полосами.
– Чей караван был? – спросил Корвус, спрыгивая с Буруна.
– Имён не знаю. Скобянщики, – ответил Бэн.
Корвус отодвинул щеколду, открыл дверцу, зашебуршал, и внутри столба вспыхнула свеча. Бэн вытянул шею, не решаясь покинуть нагретое уютное седло, углядел висящие внутри столба таблички, услышал шелест страниц. Корвус чуть отодвинулся, и стало видно и писчие принадлежности, и толстую книгу. Палец в чёрной перчатке скользил по строкам.
– Да, они тут проезжали сегодня утром. Нам до них часов пять всего. – Он дунул на свечу, стоящую у тетради, закрыл дверцу столба, повернулся к спутникам и добавил: – Но сейчас мы к ним не поедем. Остановимся на ночлег, а с утра двинем. Мы ж не разбойники какие, чтоб всю ночь напролёт гнать. Возражения есть?
– Нет, нормально всё, – подал голос Мару и со вздохом теснее прижался к спине Бэна.
– За мной! Тут недалеко.
Корвус вскочил в седло и направил к возвышенности за лесом.
В конце отворота, в полукольце молчаливых елей оказалась небольшая поляна. Посреди неё было костровище, обложенное камнями с воткнутыми в землю рогатинами под котелок. Из поваленных деревьев кто-то уже очень давно соорудил навес и низкие лавки вокруг. Сильно тянуло прелой хвоей и смолой, а с дальней стороны – влагой, там чернело озерцо в обрамлении сухих потрескивающих камышей.
Провожатый обвёл поляну взглядом и сухо сказал:
– Огонь разводить не будем. Привяжите зверя куда-нибудь, можно даже не рассёдлывать. Тут-то до рассвета пара часов осталась.
– Без огня неуютно, – сонно пробормотал Мару.
– Терпи, неженка, – фыркнул Корвус, спешиваясь и разминая поясницу.
Буруна он привязал за навесом. Бэн хотел проделать с Хойхо то же с другой стороны, но зверь направился к озеру, опустился на передние лапы и принялся шумно лакать. Жеребец заржал, забил копытом. Его хозяин заковыристо выругался и подвёл-таки питомца к водопою.
– И тебе надо, конечно. Как водичка?
Бурун причмокнул, скосил на хозяина глаза. Бэн подумал, что можно и в самом деле отдохнуть, негромко сказал «Лежать», и Хойхо подчинился, позволив ребятам покинуть нагретое седло. Земля была мягкой, будто пар валил из неё от каждого шага, плотный ковёр палой хвои скрадывал звуки. Мару дёрнул плечами, опустился рядом с даххри у воды, зачерпнул и попробовал.
– Вкусно.
– А то! – хмыкнул Корвус, будто сам наполнял это озеро каждый день. – Ну всё, хватит, – он потянул жеребца на место.
Бэн повёл следом Хойхо, и тот спокойно улёгся, разделённый навесом с Буруном. Люди же не торопились отдыхать. Провожатый вновь приложился к бутылке, предложил поесть, но спутники отказались, тогда он поглядел на воду и стащил с себя одежду и обувь. Месяц не давал много света, но и его хватило, чтобы увидеть на копчике Корвуса татуировку – капля и два скрещённых меча. Парень разделся полностью и, собрав в высокий хвост волосы над выбритыми висками, пошёл к озеру.
– Ну и любишь же ты себя украшать, – фыркнул Мару вслед и всё же потянулся к провизии. – Что это хоть значит?
– Потом расскажу, как освежусь. Вам бы тоже не помешало, а то стухните в своём барахле. Мару, кончай задницу мять, пошли купаться!
– Не, это без меня. Не люблю, знаешь ли, холодную воду. Я лучше тут посижу, поило твоё поохраняю.
– А, это ты здорово придумал, – похвалил Корвус и махнул Бэну. – Ты тоже у нас из неженок? Если нет, айда со мной!
Ученик лекаря понимал, если сейчас ляжет или присядет, оперевшись о что-нибудь, сразу уснёт, и вряд ли кому будет под силу растолкать его до обеда. А если снова в путь через пару часов, то следовало взбодриться.
– Хорошо! – крикнул он и принялся стягивать с себя одежду.
– Брр, ну вы и чокнутые! – с восторгом сказал Мару и, подхватив куртку Бэна, накинул себе на плечи. – Не отморозьте там чего-нибудь важного.
Ученик лекаря глянул на друга и не стал стягивать кальсоны, лишь с удивлением завязал их потуже, заметив, что стали слишком свободными. Мару увлечённо ел и не смотрел на друга, потому тот молча направился к озеру. Корвус ждал на берегу.
– Ну ты и медленная задница! Давай, кто отсюда дальше прыгнет. Глубина метра два, не убьёшься. А это что у тебя?
Он швархнул жёсткой ладонью Бэну между лопаток прямо в родимое пятно. Тот пошатнулся и сверзился в воду. Глубоко было прямо у берега. Забарахтался, дотянулся до дна, оттолкнулся и выплыл. Услышал смех Корвуса и через рябь воды увидел, как над головой пронеслась худая фигура. Всплеск. Волна.
– Греби сюда! – донеслось с середины озера.
В воде было зябко, но терпимо, бодряще, сон как рукой сняло.
Они пихались и толкались, брызгались, притапливали, прыгали с плечей друг друга, как малые дети. «Да не тяжёлый ты!» – отплёвываясь, заверял Корвус, когда Бэн, виновато краснея, показывался на поверхности, чтобы тоже стать вышкой для прыжков.
– А эта задница никогда со мной не плавала, прикинь! – нажаловался провожатый, тыкая в сторону берега. – Вечно у него то одно, то другое!
Бэн промолчал, нежась в прохладной воде. Он уже достаточно разогрелся, чтобы прогнать судорожный озноб первых минут купания. Мысли сделались чистыми, и парень следил, чтобы никак не выдать доверенную ему тайну, потому не спешил поддерживать разговор. Хмельные пары достигли Бэна, резкий голос над ухом прошептал:
– Я ведь не просто так сбежал из деревни. А из-за него…
Корвус нырнул и выплыл напротив, впился жёсткими пальцами в мягкие плечи. Взгляд тёмных глаз шарил по лицу Бэна, татуировки на щеках дёргались от бушующих эмоций.
– Я, знаешь, с детства с ним дружу. С ним у нас все дружить хотели. Девчонки вообще не отлипали. Ещё эти, Соржент и Пильчак, вечно рядом крутились. – Корвус обжёг лицо собеседника винным дыханием. – Я себя прям в заднице рядом с ним чувствовал. Ты только молчи! Клянись, что не скажешь!
Пьянчуга навалился резко, не отпуская, и Бэн погрузился до подбородка, забил ногами и всплыл, вцепился в тощие запястья собеседника, пытаясь его от себя отодрать. Не получалось. Пальцы крепче сжимали рыхлые плечи. Бэн злился, но молчал, слушал, нарываясь на очередную нежеланную тайну.
– Клянись, я сказал! – прошипел Корвус.
– Да, клянусь, – процедил Бэн, вновь ощущая обжигающий холод воды.
– Я сбежал. Первый раз сбежал, знаешь почему? Э-э, не знаешь! Вот ты лживая задница! Я видел тебя там, на поле! Как ты смотрел на него. Ты – как я! Ты бы тоже сбежал. Может, скоро.
– По-почему? – стуча зубами, спросил Бэн. Он не понаслышке знал, что спорить с пьяными бесполезно.
– Потому что позорно мужику любить почти что брата. А я втрескался, как жопой в грязь, в Мару. И сбежал. Меня вернули. А ничего – слышишь⁈ – ничего не поменялось! И я снова сбежал. Только Ржавых за мной уже не посылали. Встретились мы там с ними, в Укуджике. Место мне дали, поняли всё. Мы все там были чокнутые. Рядом с Мару все с ума сходят. Только вот баб он отшивает, а мужики… – он плюнул в сторону длинно и густо, стиснул пальцы на плечах Бэна, – С мужиками – это ж клеймо на всю жизнь. Был бы он бабой, я б вернулся, женился. Никому бы не отдал. А так… Даже видеть его не хочу! Но ты, жопа, молчи! Вякнешь хоть слово, хоть половинку, я тебя, тварь, из-под земли достану! Я тебя зарежу, как тех.
– Кого? – потрясённо выдохнул Бэн и сразу ушёл под воду почти до ушей.
– Тех, за кого мне Буруном заплатили. Но ты и об этом молчи!
– За-зачем ты мне это сказал тогда?
Бэн попытался отцепить Корвуса от себя, но тот заплыл за спину, локтём сжал ему горло, притиснул к себе и зарычал:
– Чтоб ты, мразь, знал! Чтоб не думал себе лишнего! Чтоб оглядывался ходил! Я за вами слежу! Буду следить. У меня много знакомцев по миру, они – мои глаза. Всё мне расскажут. Зуб даю, ты скоро сбежишь, когда у тебя крышу сорвёт от этого типа. Сбежишь! Да! Как и я!
И он завалил Бэна назад, увлекая под воду, прижал ко дну, не закрывая бешено вращающихся глаз, надавил, заставив парня опустошить лёгкие. Бэн засучил ногами, но воздуха не было, холод сковал по рукам и ногам. Зажмурился. Горло жгло. И тут его отпустили.
– Забудь, всё, что я сказал! Немедленно!
Корвус вцепился Бэну в волосы, вода вокруг бурлила. Ученик лекаря судорожно хватанул воздуху и, не выдержав, врезал локтем собеседнику в лицо. Тот скрылся в озере и вынырнул уже метрах в трёх. Он хохотал. Он подплыл, вытянув руку вперёд. Бэн увидел на ладони зуб. Корвус показал пустоту рядом с верхним клыком и, отсмеявшись, сказал:
– Твоя взяла. Ладно. Просто забудь. – И первым направился к берегу.
Бэн, колотясь от холода и ярости, дождался, пока тощая фигура скрылась под навесом, ещё раз нырнул и поплыл к берегу. Мысли метались в голове, в горле стоял противный ком. Хотелось плакать и кричать, но нельзя. Мару встретил у воды, протягивая длинную палку. Бэн потянулся схватиться, но горец фыркнул:
– Это для твоих мокрых подштанников, пирожочек. Мы поедем под белым флагом из твоего бельишка!
Смеясь, Мару воткнул палку в землю и вернулся на место к разложенному провианту. А Бэн подумал, что флаг не такая уж плохая идея. Хотя не из кальсон – это точно. Да и не белый – сдаваться, пасовать перед этими сумасшедшими не хотелось. Пусть разбираются сами со своими заскоками! Пусть! Надоели! Неужели у них все в Скрытой деревне такие чокнутые⁈
Корвус пил в сторонке. Из-под чёрного плаща торчали худые босые ноги.
– Слышь, – бросил парень одевающемуся Бэну, – лапа на твоей спине – это пятно родимое? Я видел такое.
– Где? – потрясённо обернулся тот.
– Да у мужика одного в Цветочной Столице. Он там, вроде, главный парфюмер. Я дочку его писал. А потом в баню ходили. Там и видел.
– Дочку?
– А тебе он кто? Молчишь? Батя, что ль? Вот ведь жопа! Та дочка, кстати, младше тебя будет. Да уж… Ха! – Он покачал головой и перевернул бутылку надо ртом. Кадык так и задёргался от глотков. Отставил пустой сосуд, рыгнул и добавил: – У него все дочки мелкие, а сын, значит, старший тут приключается на свою задницу. Ну дела!
Мару с любопытством подскочил, обошёл Бэна, не успевшего накинуть рубашку и приложил ладонь между лопаток. Она была такой горячей, что ученик лекаря чуть не упал. Глянул на провожатого, но тот рылся в седельных сумках. Горец присвистнул:
– Забавная метка. Кстати, Корвус, раз мы об этом, не расскажешь о значении своих?
Тот откупорил другую бутылку, глотнул, указал себе за спину.
– На юге познакомился с одной шальной компанией, так по пьяни и набили. А это, – он провёл пальцами по лицу, – это метка гильдии художников, которую мы там с ребятами основали. У нас, у основателей, такие татуировки на лицах, только все разного цвета: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый, чёрный и коричневый. Если увидите кого из них, передавайте привет от Чёрного Ворона. Вас тогда хорошо примут.
– Было бы здорово увидеть всех вместе! – воскликнул Мару.
– Да мы по разным городам, собрались только однажды вначале. Ладно, в жопу это всё. Час передых и едем. Светает.
Он поджал под себя ноги, подоткнул плащ и, опустив голову, накрытую капюшоном, застыл, напомнив и в самом деле спящего ворона.
* * *
Нолан
Дом Урмё был непривычно тих: закрыты окна, не слышно шума воды, не пахло кофе. Нолан проснулся далеко заполдень, потянулся и встал. Неспешно обошёл весь дом. Вспомнил, как вчера после ужина друг сказал, что ему нужно что-то сделать срочное, и ушёл. И, судя по всему, не возвращался.
Нолан сварил себе кофе, отметив, что в маленьком подполе кончаются продукты, оделся, взял ключ и распахнул дверь. Тут же к его ногам упал мальчишка, до того спящий, опершись на дверь. Сверху спорхнула записка. Мужчина признал в госте осведомителя Урмё, того, что рассказал про побег Филиппы и Нгуэна. Как же его там звали? Точно!
– Эй, Поньке! – Феникс потряс информатора. Тот открыл глаза, заморгал и вяло улыбнулся. – Есть новости?
– Для господина старшего детектива. Вы? Вы тот самый, да?
– Я его напарник, говори! – приказал Нолан, пряча непрочитанную записку в карман.
Мальчишка покосился на левую руку, которую скрывала перчатка и вскочил, юркнул, пригнувшись, в дом, захлопнул дверь, затараторил:
– Я следил, как велено было, за домом советника двенадцатого. А та леди, ну, которая с рогами, – показал он над головой два изогнутых полукружья, «Шермида⁈» – удивлённо подумал Нолан, а мальчик продолжил: – Она скинуться хотела. С окна. Я в сад залез. А её, леди товойную, с окна убрали, а потом в карете чёрной увезли куда-то. Господин Феникс, а у вас покушать не найдётся?
Нолан опустился на стул, переваривая информацию. Вспомнил о записке, развернул вчетверо сложенный листок и хмыкнул.
«Мой драгоценный друг Нолан, лишь одному тебе известно, – прыгал торопливый почерк Урмё, – как слаб я к твоим предложениям. И, поддавшись им, нередко творю то, о чём в дальнейшем могу пожалеть. Каюсь, я поддался соблазну и в этот раз. Отправляюсь в Заккервир. Дорога долгая, но к середине лета вернусь. Лагенфорд передаю тебе. И ключи от всех дверей у тебя в куртке. Жди меня, драгоценный друг. Я очень признателен тебе за всё».
Нолан только сейчас заметил, что одна пола куртки перевешивает другую. Сунул руку в перчатке. Да, связка ключей от тайных проходов Лагенфорда была там.
– Вот ведь! – он стукнул кулаком по столу и рассмеялся.
Мальчишка пискнул и вжался в дверь. Нолан ободрил:
– Не бойся. Я не сделаю тебе ничего дурного. Сейчас чего-нибудь приготовлю.
Он достал из подпола остатки скоропортящихся продуктов: ветчину и сыр, яйца и масло, творог и молоко. Нашёл горбушку хлеба и отдал ребёнку. Тот жадно впился, поперхнулся, закашлялся, что слёзы брызнули из глаз.
– Да не давись ты, жуй спокойно.
Нолан поставил перед Поньке стакан молока, а сам принялся за готовку. Продуктов хватит на двоих.
Пока руки были заняты, голова работала вовсю. Мужчина прикидывал, что нужно срочно сделать. Перво-наперво зайти в управление – вотчину Йон-Шу – спросить, не нужна ли подмога и какие расследования ведутся. Если нет ничего, стоило подняться в деревню. Нолан улыбнулся. Увидеть любимую жену и поблагодарить за то видение сына, которое спасло его от безумия и тюрьмы.
Дальше, раз уже май – началась посевная, – можно и из хранилища взять бутылочку отличного фениксового вина, которое было обещано торговцу рыбой Клаусу за испорченный товар. А ещё нужно обязательно навестить Альха и его сынишку Альмера, поблагодарить за свисток Короля Зверей. Ведь тот, по словам Ри из видения, спас ему жизнь, позволив призвать морское чудо, чтобы тянуло лодку.
– Да, так и порешим! – И Нолан с радушной улыбкой поставил на стол две тарелки с дымящимися сырниками, обжаренной ветчиной, нашпигованной сыром, и кофе для себя.
– Спасибо, господин Феникс! – чуть ли не со слезами пробормотал Поньке и набросился на еду.
– Питайся, ребёнок.
Нолан не удержался и взъерошил вихры мальчишки. Тот вздрогнул, но боднул головой ладонь, подставляясь под нежданную ласку. «Совсем как Ри», – с теплотой подумал мужчина, но руку убрал, чтобы не привязываться. Подумав, спросил:
– Скажи, Поньке, ты будешь доставлять информацию мне сюда? Господин старший детектив сейчас в отъезде на некоторое время, а я пока присмотрю за его домом.
– А вы меня кормить будете? Или, мож, монету какую давать? – Глаза мальчишки заблестели.
– Буду, – усмехнулся Нолан и выудил из кармана мелкую монету, подвинул к Поньке, и та исчезла как не бывало.
– Конечно буду, господин Феникс! – широко улыбнулся тот и застучал ложкой.
Мужчина отпил кофе, перечитал записку, оглядел небольшую кухню. Раз ввязался в это, значит надо принести сюда кое-каких вещей. Тут и до управления ближе. Хотя, стоило уточнить у Йон-Шу, наняли его для расследования лишь тех нападений или на постоянную работу.
Мальчишка начисто вылизал тарелку и ложку, допил молоко, не пролив и капли, встал.
– Вам, мож, с посудой помочь, господин Феникс?
– Нет, спасибо. Иди.
– А куда? Делать-то что?
Нолан ненадолго задумался, но вскоре отдал приказ. Поньке заохал, почесал голову, неуверенный, что справится, но кивнул и выскользнул за дверь.
– Вот так и привязываются к чужим детям, да, Маурицио? – сказал Нолан в пустоту, припомнив двенадцатого советника и его слуг, взятых из детских домов на воспитание. Мужчина потряс головой. – Не-не, у меня же есть Ри. Время пролетит незаметно. Зачем мне чужие дети? Но ещё от одного своего я бы не отказался.
Покончив с посудой, поднялся на второй этаж в уборную, вымылся и чисто выбрился. Олли не любила щетину.
Глава 90
Время сильных чувств
Нолан
В управлении его встретил молчаливый страж и провёл в кабинет Йон-Шу. Сколько лет Нолан не был в этой тесной комнатёнке – ещё при прежнем хозяине. А теперь в ней к тому же наглухо заделано окно, но книг стало больше, а на столе вместо привычных светлячковых фонарей горели свечи, так несвойственные Теням. Начальник городской стражи, десятый советник Йон-Шу встретил младшего детектива радушно: предложил сесть, налил себе и гостю из пузатого графина тёплый ароматный чай.
– Прежде, чем я отвечу на ваши вопросы, Нолан Феникс, – заговорил Йон-Шу, его лицо было полностью скрыто способностью Теней и голос звучал немного робко, – скажите, что вы знаете по тому делу? Я не враг вам. Я хочу быть вам если не другом, то верным соратником, Нолан!
Он сжал подлокотники кресла, отменил способность Теней, и Нолан увидел осунувшееся лицо, лихорадочно блестящие глаза. Отмена означала доверие. Поэтому и гость не стал ничего таить. Наблюдая за собеседником, он рассказал всё, что узнал. Тот кривился и морщился, трясся, кивал, то и дело проводил с силой по лицу сверху вниз, будто пытался содрать кожу. Но больше не прятался за завесой способности, этим странным даром скрывать лик.
Когда рассказ был завершён, Нолан счёл нужным добавить:
– Частично это мои домыслы. Частично сопоставления, факты. А больше нам ничего не известно. Да и в свете того, что есть, думаю, больше не стоит нам в это всё лезть, не стоит глубже копать, чтобы не засыпало вовсе.
– Да… Спасибо. Мне было важно понять, как глубоко вы добрались в своём расследовании. И теперь я вижу отчётливо, что быть вашим врагом не выгодно и даже страшно. Вы ведь найдёте. Найдёте и приведёте к ответу, Нолан. – Йон-Шу протянул нал столом руку, собеседник помедлил и вложил в неё свою, Тень накрыл другой ладонью, глядя в глаза. – Пожалуйста, никому не говорите о том, что вам известно. Мы не хотим проблем. А это, как вы понимаете, слишком щепетильное дело. Пожалуйста!
И Нолан молча положил поверх его руки свою, затянутую в перчатку.
– А теперь перейдём к делу, – более деловито сказал Йон-Шу, когда Нолан через время решил прервать контакт. – Какие у вас вопросы?
– Как надолго меня наняли?
– Настолько, насколько вы пожелаете сами. Ваши гонорары будут равны гонорарам старшего детектива. Это его просьба, но я и до неё решил так же. Поэтому буду рад нашему продолжительному сотрудничеству.
– Пока меня всё устраивает, – кивнул Нолан. – В каких делах сейчас требуется моё участие?
Йон-Шу зашуршал бумагами, сложенными стопкой на столе, пожал плечами.
– Сейчас у нас доводятся три расследования. Но они совсем мелкие. Поэтому на ближайшие пару дней вы не требуетесь. Если что, мы пошлём за вами в деревню Фениксов.
– Я завтра вернусь оттуда и буду жить в доме старшего детектива.
Собеседник кивнул, будто не удивившись, и пояснил свою осведомлённость:
– Мне донесли, что Урмё Эрштах покинул город на неопределённый срок. Хорошо, тогда к вам, в его дом, будут посылаться гонцы с уведомлениями и поручениями. Ваш прежний кабинет отдан другому, но вы можете пользоваться кабинетом старшего детектива или тем, что рядом с ним. В нём есть вся мебель и, – он кивнул на заколоченное окно, – нет того, в чём нуждаемся мы, Тени, – в отсутствии солнечного света.
Они поговорили ещё недолго и распрощались. Когда Нолан был у дверей, Йон-Шу окликнул его:
– Совсем забыл! Ваш гонорар за расследование, удачно доведённое до конца. – И, поднявшись, перегнувшись через стол, протянул тугой кошель.
«А расценки-то повысились», – подумал Нолан, выйдя на боковую улочку и пересчитав монеты. На них можно было купить очень много или послать Ри в Макавари. Но Феникс решил не рисковать с почтовой службой, ведь доверия им не было. Приобрести что-то в личное пользование не требовалось, а вот подарок для жены пришёлся бы к месту.
Олли никогда не просила ничего для себя, и Нолану приходилось каждый раз гадать, понравится ей подарок или нет. Поэтому, стоя в небольшой лавке, он мучительно выбирал среди сотен вещиц, игнорируя предложения слишком радушного к концу дня хозяина. И тут взгляд уткнулся в серебряный гребень, украшенный огранённым синим камнем. «Как высокое небо. Как её глаза. Как глаза Ри», – думал Нолан, расплачиваясь. На соседней улице выбрал несколько десятков персиков, чтобы хватило всем женщинам Дома Матерей и ещё один, самый крупный и ароматный, для любимой.
Предгорья окутывал густой душистый вечер. Закатное солнце пробивалось красно-розовыми лучами сквозь ветви деревьев, незаметно для занятого делом Феникса покрывшихся молодыми листьями. Запах стоял такой, что голова шла кругом. Нолан ощутил прилив сил, тело вдруг сделалось лёгким и бодрым, что захотелось взлететь. Или обнять весь мир. Или всё сразу. Но прежде всего Олли.
Он остановился на середине подъёма, любуясь шапками светлых цветов вдоль дороги. За ними курчавился мох, оттеняя тончайшие лепестки, ещё не закрывшиеся к ночи. Взглянул наверх, будто слыша ласковый голос жены, зовущей его. По телу пробежала дрожь, как от многообещающего прикосновения. А потом собрал охапку цветов, которые пахли сладко и нежно, как первая любовь.
Уже было поздно идти в гости даже к отцу, поэтому, не сворачивая в деревню, Феникс направился прямо к Дому Матерей. Привычно отсчитал окно Олли, поднял мелкий камешек, но не успел кинуть, как створки распахнулись. Жена улыбалась ему, приложив палец к губам. Затем кивнула в сторону, туда, где находилась башня виноградарей. Нолан опустил корзину с персиками у кустов изгороди, оставив самый крупный, гребень и цветы при себе, и бесшумно скрылся в указанном направлении.
Башня виноградарей была темна, но Нолан знал, как подняться на второй ярус, где лежало сено, и не натолкнуться на чаны и инвентарь по пути. А уж Олли наверняка прошла бы там с закрытыми глазами. Он решил подождать внизу, чтобы не допустить лишних мгновений разлуки. Не слышал лёгких шагов, но оттого, как сладко защемило сердце, понял: она здесь.
Тёплые маленькие руки обняли его сзади. Нежный голос шепнул в голове, в сердце: «Я ждала тебя и скучала». Цветы посыпались к ногам, на траву, персик упал в мягкий мох. Нолан обернулся, заглянул в глубокие синие глаза с искорками фениксовой силы, провёл рукой по распущенным волосам, мерцающим золотым в закатном мареве. Не удержался, притянул Олли к себе за талию и поцеловал.
Её мягкие губы, горячие, сладкие, поначалу были податливыми, но вскоре стали требовательными, задавая темп. Он прижал её к стене рядом с дверью, обхватил бёдра, приподнял. Она выдохнула, когда платье задралось и его ладонь заскользила по обнажённой ноге, белой, будто сияющей.
– Пойдём, – выдохнула Олли, но сорвавшийся с её приоткрытых губ полувздох-полустон выдал желание остаться хоть здесь, пока не пресытятся оба.
– Подожди, – он нацеловывал её глаза, щёки, губы, тонкую шею под запрокинутой головой, путался в тугих завязках горловины платья, рычал и прижимался своими бёдрами к её, пока в паху не стало больно от напряжения.
Олли обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала, лаская его язык своим, посасывая. Желание разгоралось в её полуприкрытых дрожащими ресницами глазах. А его руки уже оглаживали упругие белые ягодицы, низ живота, тянулись под платьем к часто вздымающейся груди. Но вдруг отстранился, одёрнул подол, опустил жену на землю. Олли зарычала, бросилась к нему на шею.
– Тебе не кажется неправильным делать это, пока сын в отъезде? – задыхаясь, спросил Нолан.
– Глупенький, – улыбнулась она и положила ему ладонь на пах. Потёрла. Сжала.
Нолан хрипло взревел, и последние преграды в его голове рухнули под напором вожделения. Он закинул жену на плечо и, перепрыгивая через три ступени, забрался на второй этаж. Кинул горячее гибкое тело на сено и тут же опустился перед ней на колени, рывком поднял юбку до груди и склонил голову, вдыхая пряный аромат. Он облизал пальцы и коснулся её. Олли задрожала и вскрикнула. Тонкие ноги легли ему на плечи, руки требовательно опустились на затылок. И он нагнулся ещё сильнее, готовясь дарить негу любимой женщине.
Когда спустя, казалось, и вечность, и краткий миг, Олли выгнулась, зажав между дрожащих бёдер его голову, Нолан переждал, оглаживая грудь жены, ниже и ещё, где всё было влажным, манящим, раскалённым, трепещущим. Крики и судороги прошли, и Олли отпустила, бросилась к мужу, сорвала с него одежду, повалила и оседлала, стянула платье через голову, откинув золото волос назад.
Она поднималась на нём и опускалась. Она тёрлась об него всем телом. Её руки были везде, а его крепко сжимали белые, мокрые от пота и соков бёдра, насаживая её глубже и ещё, и ещё, пока она не откинулась головой ему на колени с протяжным стоном, стискивая свои груди и тяжело дыша. И тогда он взял её сзади, намотав длинные волосы на руки, любуясь прогибом в узкой спине, изящно очерченными лопатками и дрожащими плечами…
Неистовая любовь закончилась глубоко заполночь. Двое уснули на взрытом сене, тесно прижавшись друг к другу, упоённые удовлетворённым желанием, а в светлых волосах мерцал серебряный гребень с камнем цвета высокого неба, с камнем цвета глаз их сына.
* * *
Лодка
Она помнила его глаза синими-синими, но в последний раз, когда осмелилась в них взглянуть, всё поглотил белый огонь. И тогда, переборов собственный страх, Лукреция коснулась тела, объятого пламенем, собирая руками кровь. А теперь, баюкая эти капли в ладонях, протянув незримую нить к нему, летящему там, под порывами ветра, под небом, покрытым предштормовыми тучами, она молилась первобогам, всему сущему и воде. Особенно воде. Ведь та была её стихией. Стихией истинного Чародея. Молилась, пытаясь вдохнуть в него силы. Нет, не добраться до берега, просто прожить подольше.
Когда уставала, когда бой собственного сердца почти останавливался, заменяясь плеском волн о борта лодки, делала перерыв. И почти сразу слышала, как и он, измождённый, израненный, такой маленький и хрупкий, падает на сомкнутые щиты и лежит, не в силах сдвинуться с места.
Те, двое других, чужих, незваных, были рядом. Один сидел у входа, нервно теребя свой шарф, другой ходил то туда, то сюда. Лишь он мог прикасаться к нему, к тому, кому она пообещала быть верной, а сейчас даже взглянуть не могла. От вида его пламени, отравленного, не могшего больше никого согреть, она задыхалась. Задыхалась от страха и боли, и сердце её будто сжимала рука в стальной перчатке с когтями. Как тогда, после той ночи, навсегда перечеркнувшей левую половину лица багровым шрамом.
Ей стоило больших усилий не давать его крови в ладонях свернуться. Сила истинного Чародея, почти невозможная, редкая, которую она себе не хотела, которую не развивала свыше, чем требовали представления с бродячим театром, теперь нужна была ей больше воздуха, больше жизни. Её жизни.
Она вдыхала свою жизнь в него через эти капли, и тогда он вновь взлетал, держа курс к спасению.
Тот, первый прибывший, сказал, что есть три дня. Но потом наедине признался, что солгал, чтобы дать им надежду. Сутки с небольшим – вот и всё, что было у бедного мальчика. Но они уже минули, и сейчас в самом деле шёл третий день. День, когда на горизонте, если бы она смогла подняться и выйти, завиделась земля. Пока ещё лёгкое искажение на ровной линии между водой и небом, но с каждым мгновением оно приближалось, обретая материальные формы. И крылья, пепельные крылья несли их туда, к спасению, невзирая на ветер, волны и боль.
Как бы она хотела его обнять, убаюкать, заверить, что всё будет хорошо, но не могла даже пошевелиться, опасаясь разорвать тончайшую нить, по которой от себя к нему передавала свою жизнь. Главное, чтобы он об этом не узнал. Не надо. Не хватало ему ещё этим терзаться. «Только живи, Ри!» – мысленно взывала она, чувствуя себя во всём виноватой.
