Текст книги "Рихард Феникс. Море. Книга 3"
Автор книги: Татьяна Клявина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
К концу того лета и Арчи, и Сол стали отцами. Казалось бы, племя растёт – чем не счастье? А вот нет. Через десять лет море вновь было против людей. Шторма и птичья холера одолели селение. И кочевники, поспешив со строительством, бросили всё, отправились дальше. Несколько лет поредевшее племя не могло найти новое место. Они желали лишь одного: пережить страшные хвори, коими наградило их неспокойное время. Оттого и имя первому появившемуся на свет ребёнку в племени дали соответствующие: Доживан. Отец его, Добромир, благодарил всё сущее за великий дар, о коем и мечтать не смел. Тогда же прибыла и Соломея всё ещё в теле девочки, что насторожило селян. А с ней мёртвый рыцарь на мёртвом коне.
Первое ощущение от всадника, что звался Смердящим Рыцарем, было обманчиво. Оказался он самым мудрым и справедливым из всех, кого когда-либо знал Арчибальд. Рассказал он древнюю легенду про плиту-календарь, часть которой стоит в городе Солнца. И просил, если встретят кого из племени Фениксов, особенно с золотыми глазами, беречь и всячески помогать. Ведь если и существует на свете потомок пропавшего племени Искр Пустыни, то быть ему, как пить дать, одним из хранителей. А миссия их – не дать разбуженной вскоре богине погубить целые народы детей своих. И Боа-Пересмешники, к роду которых относился Арчи, пусть и посредственно, тоже были под ударом. И хоть прожив много лет, Арчибальд редко видел соплеменников, да скребло нечто в душе, шептало: «Не пройди мимо, не оставь в беде, помоги!».
За речами неспешными, за мудростью Смердящего Рыцаря, за чарующими историями о дальних краях все позабыли о Соломее, а та лишь желала увидеть сына Добромира, но, едва взглянув, плюнула в сторону со словами: «Не выйдет с него хорошего помощника хранителям. Мерзость!». Отец его разъярился, но двое путников уж скрылись из глаз. А в Добромира будто тьма вселилась: ни дня не проходило без драк и склок, даже жена, не выдержав, убежала в лес и не возвратилась.
Дальше-больше: прошёл слушок, что кто-то резал разбойников на южном тракте. Чем громче слухи, тем ярче горели глаза Добромира, тем больше ран появлялось на его теле. Стояло время летнего зноя, отчего мужики целыми днями в одних штанах ходили. Потому всё селение опасливо поглядывало на неизвестно откуда взявшиеся порезы и синяки на теле озлоблённого Доброго.
Арчибальд увидел однажды, как тот припрятал за дровник чуждый меч, а наутро в селение прибыл конный вооружённый отряд. Искали они того, кто минувшей ночью убил неподалёку старшего сына герцога из вольного города Укуджика, пока тот охотился в здешних лесах. Селяне даже и помыслить не могли выдать кого из своих, особенно Дракатри. А Арчибальд, когда подносил воды командиру отряда, рассмотрел его оружие и после отбытия воинов сличил с тем, в дровнике. Такой же, только меч без хозяина украшен богаче – на верхушке рукояти голова лесного кота с зелёными камнями в глазницах.
Воины вернулись через месяц. Привезли обрывок ткани, что был в кулаке убитого герцожонка. Редкая ткань, сложная: на обе стороны узелки и все разного цвета, а через них протянуты нити золотые с нанизанными на них ракушками и бисером. Выдохнули селяне, порадовались, если так можно сказать, а всё оттого, что в первую встречу Дракатри были без своих плащей из этой самой, только у них деланной, ткани, но никто и слова не сказал, не выдал. А воины передали письмо от герцога, который предлагал кочевникам перебраться севернее в бухту у старого маяка, откуда часто приходили пираты-разбойники. За это обещал помощь денежную и продовольственную. И кочевники согласились. Вот только с тех пор Дракатри свои плащи больше не надевали, да и неладное, что творилось с Добромиром, потихоньку сходило на нет.
Было мало народу среди кочевников в то время, оттого и новое селение оказалось небольшим. Покончив с ним, направились к северной бухте, куда их зазывал герцог Укуджики, а от неё до города было восемь дней верхом.
Бухта оказалась кладбищем кораблей. Потому и пришлось остаться кочевникам-строителям южнее, за холмом. Кто-то донёс городу за горами, что у места появились хозяева. И предложили посланцы Лагенфорда помочь с ресурсами, чтобы иметь под рукой выход к морю, но до того Дракатри и их последователям надлежало самим берег и воды расчистить.
Вскоре вернулась Соломея, но Добромир, всё ещё злой на неё за обидные слова в адрес сына, выскочил с тем самым мечом. А наставница лишь горько усмехнулась из-под маски и велела избавиться от этого доказательства грехов. Пока Арчибальд и Сол успокаивали Добромира, их дети помогали взрослым убирать бухту. Поднялась волна и забрала сына Арчибальда. И не стало у него того, кому передать свой дар и титул. Как отрезало.
На следующий год у одного из близнецов Сола от первой любви родился чудесный малыш Вааи, названный по имени тихого тёплого ветра. Второй близнец проводил всё время с семьёй, а не как раньше с одиноким и озлобившимся на примере отца Доживаном. И тот, оставшись сам по себе, однажды украл лошадь и, хоть ноги не доставали до стремени, уехал в Укуджику. Писал письма каждые полгода, что поступил в услужение к городскому архитектору, да принялся изучать сложную науку водопроводов. А после, когда у Вааи появилась сестра Мауна, названная в честь буйного лихого ветра, родичам стало и вовсе не до сбежавшего ребятёнка: всё внимание на себя малявка перетягивала, буянила с детства и дралась.
Много лет ушло, чтобы очистить берег и бухту, ведь даже водоросли были все изломанные, горькие. И земля каменистая вовсе не плодоносила, аж пришлось с юга везти. Перебрались на чистое место Дракатри и их последователи, да принялись город строить, тогда и Доживан вернулся, ещё и лагенфордские, следить, куда денежки их уходят. Ну хоть подмогу с собой привезли – и ладно. Тогда же прибило в бухту остов пиратского корабля, и после этого что Доживан, что два городских дружка его новоявленных как в воду канули. Любое место не бывает долго пусто, и вот на смену им прибыли важные особы из Теней: двое братьев, один из них с женой беременной, вредной, и писарь с годовалым сынишкой. Сопровождал их лекарь – обычный человек.
Пока взрослые занимались стройкой, да всякими сметами и расчётами, Вааи с Мауной, хоть воротили носы, но приглядывали за маленьким писарёнком. Вскоре вернулся Доживан и не один, а с дочкой младшего сына герцога Укуджики в роли супружницы. Свадьбу дома играть не разрешил, отчего отец его Добромир ещё больше замкнулся, но правда осталась за Доживаном: нельзя повторно, даже по-семейному обручаться, коли невеста вот-вот разродится. Что огонь и вода, что беда и радость свойство одно общее имеют – шириться, коль волю им дай. Так и следом за сыном Дракатри писарь нашёл себе жену. Скромную, скрытную, тихую, она помогать каждому рвалась, даже если о том не просили, одна странность с ней была: вечно скрывала она лицо, даже глаз не показывала. Но люди это восприняли довольно легко – зла не делает, и ладно.
В тот год шторма били без продыху, мёртвой рыбой весь берег засыпало, да вот только есть её было невозможно – кости да желчь одна. Голодный год был. И новорождённому внуку Добромира, тихому-тихому, не сплели, как принято, из сезонных цветов венок, что бы значил лёгкую и безбедную жизнь, даже ленты «на счастье» куда-то делись.
Меньше, чем через полгода, как кончилось лето, когда в единственный просвет средь штормов вышли в море на рыбалку Арчибальд, Серый Сол и муж той дамы из Теней, пришло время и остальным двум роженицам произвести на свет своих детей. Да только увидел Арчибальд взором ястребиным, что неладное творилось в доме, где были женщины, лекарь и писарь с сыном. Развернули лодку, отправились обратно. Тут-то шторм и вернулся: небо в миг почернело, не стало видно огней нового маяка, волны бросали судёнышко. Еле как стихию перебороли, добрались до берега, а там всё уже кончено. Нашли лишь внуков Сола, что баюкали испуганных сыновей Доживана и писаря, самого писаря без чувств у савана, под которым лежали его мёртвые жена с дочерью, бледных и молчаливых лекаря и Теней с малышкой на руках, да Добромира, который ничего не пожелал объяснять.
Тяжёлый год недомолвок и переглядок предстоял им, пока в Лагенфорд не вернулись Тени с лекарем, да писарь с мальчиком и телом жены. А новорождённую малютку похоронили там же, в Макавари. А ещё через год Доживан с супругой и сыном Алеком отправились вслед за Тенями. Лишь краем глаза заметила их отъезд вновь прибывшая Соломея и удовлетворённо кивнула. И это ещё больше озлобило Добромира, да только годы уже были не те, чтобы лютовать, и все свои силы Дракатри употребил в помощь городу Макавари, да новым жителям, что стекались в него со всех сторон.
Дни летели за днями. Казалось, всё должно было давно истереться из памяти, сгинуть, ан, нет. Всё помнилось так же ясно, будто случилось вчера, и яркими образами приходило к старику Арчибальду Ястребу в самые тёмные часы перед рассветом.
* * *
Лодка
– Простите мою дерзость, господин, но отсюда капитан выглядит довольно живеньким и даже бодрым.
– Хватит придуривать, а!
– Простите, больше не буду…
– Тебе вообще плевать, да? Ты разве не видишь, что с ним?
– А что видите вы, господин?
– Заткнись! Не называй меня так!
– Простите… Если бы я только мог помочь капитану…
Парень, сидящий бок о бок с Алеком на палубной надстройке, спрятал жестяную коробочку за пазуху и пыхнул самокруткой. Оба, задрав головы, смотрели на причудливо меняющий свои очертания сгусток пламени с распростёртыми назад и вбок крыльями, к которому вела туго натянутая верёвка. В ярко-фиолетовых всполохах виднелись то гигантская птица, то фигура мальчика, и с каждым часом первое проявлялось всё больше. Даже не зная ничего о силе Феникса, ребята понимали, что это не к добру. Если долго вглядываться, можно было заметить чёрно-жёлтую пульсацию у правого крыла. Алек старался не присматриваться. Слишком это было нереально, страшно и накатывал стыд за неспособность помочь.
Джази подтянул одно колено к груди, положил на него руку с самокруткой, чтобы дым не попадал на спутника, подставил ветру лицо, щурясь и чуть заметно улыбаясь. Алека бесило его спокойствие, но поделать он со своими чувствами ничего не мог, да и спокойствие то было напускное. Когда пират думал, что воришка на него не смотрел, то менялся: взгляд становился острым и напряжённым, парень даже не моргал, глядя на огненную птицу, кулаки сжимались, а позой походил на охотничьего пса, готового в любой момент по сигналу хозяина броситься с места. Алек видел таких собак в Лагенфорде у особого отряда стражей, которые ловили преступников с помощью своих выдрессированных зверей. Это всегда проходило стремительно, жёстко – не спрятаться, не убежать. Всегда по команде: сигнал – и вот застывшая мгновение назад фигура мчится молнией к цели, клацают зубы, рассчитанный мощный прыжок – и добыча повержена.
Воришка потряс головой, прогоняя воспоминания одной такой облавы, кончившейся для него прокушенной ногой и клеймом под ключицами, потёр ладонью лицо, чтобы взбодриться, взглянул на пирата сквозь пальцы. Тот будто невзначай коснулся тугой алой косы, задевшей его, медленно выпустил дым из уголка рта, встречный ветер бросил ароматное облако в сидящих. Алек дёрнулся, ощутив прикосновение к волосам, Джази мигом убрал руку. То благоговение, что вызывал их вид у пирата, было лестным и одновременно пугающим. Узнать суть особого обращения так и не удалось – рассказ зиял дырами, недомолвками, путался, но паренёк стоял на своём и продолжал звать «господином».
Мальчик запрокинул лицо к огненной птице, спросил, чтобы хоть чем-то заполнить тишину:
– Почему «капитан»?
– Потому что малыш украл эту лодку. По законам пиратства: кто добыл судно, тот и капитан. Хотите, господин?
Джази поднёс к губам Алека самокрутку, тот замешкался, но втянул горьковато-сладкий дым. Закашлялся. В уголках глаз дрогнули слёзы.
– Что за дрянь? – просипел он.
– Никшек. Разбавленный, но тоже неплох, – Джази сделал глубокую затяжку, прикрыв глаза.
– Ну и гадость!
– Согласен, – выдохнул пират густое облачко и вновь затянулся, сказал: – Сейчас бы выпить…
Алек поморщился и перевёл взгляд на Рихарда, влекущего лодку вперёд. Когда его насильно спустили несколько часов назад и накормили, в лицо юного Феникса никто старался не смотреть. Черты плавились, искажались, синева глаз пропала за белым огнём. Жар, идущий от тела, колол и жалил, одежда болталась мешком. Все движения были порывистыми, незаконченными, как и слова. Единственное, что удалось разобрать: «Только верёвка… Пламя вокруг неё… Чтобы не сжечь… Осторожно… Нельзя потушить…». Поэтому кормить мальчика с ложки пришлось Джази, его искусственной руке огонь был нипочём. А вот палуба почернела. В те минуты, когда пират помогал капитану, Алек видел его истинные чувства: ни грамма спокойствия, ни улыбки-усмешки, ни лёгкости… Лишь напряжённость и ужас в глазах. А потом, когда Рихард приказал его поставить на ноги и взлетел, Джази так и остался сидеть на палубе, весь дрожа.
– Украл, говоришь? – повторил Алек и подбородком указал на самокрутку.
Джази вновь поднёс её. Дым жёг изнутри, но Алек знал, что это не так больно, как сейчас было маленькому птенчику на том конце верёвки. Пират кивнул и глянул на кольцо, в синем камне которого уже проявилась красная полоса сверху – берег близко. Алек пытался удержать дым внутри себя подольше, чтобы понять, что такого особенного в этом процессе, но голова закружилась, и белое облачко с кашлем вырвалось изо рта и ноздрей. Джази наклонился и втянул его в себя, щурясь разноцветными глазами, тихо сказал:
– Простите, хвалиться нечем, но я в его годы творил кое-что и похуже, но тут у нас совершенно обычный малыш. И ворует, смотрите-ка на него.
– А я тоже воровал, – признался Алек. – Несколько лет.
– Простите, господин, не расскажете?
– Возможно, однажды.
– Я буду ждать, – улыбнулся Джази, щелчком отправил окурок в воду и глянул на четыре меча, лежащих позади. – Приступим, господин?
Алек кивнул, подхватил свои клинки и ловко спрыгнул на палубу. Джази, кувыркнувшись, оказался перед ним, принял стойку, объясняя, на что сейчас следует обратить внимание. Пират, когда очнулся после внезапного обморока, сразу предложил обучить бою на мечах. Алек не мог упустить такую возможность, а в мыслях сравнивал его подход с грубоватыми упражнениями Пильчака и Соржента. За сутки он успел по ним заскучать.
* * *
Рихард услышал лязг клинков далеко сзади, снизу, но даже не обернулся. Ему было абсолютно всё равно, кто и чем занимался на лодке, лишь бы был верен курс, да не прогорела верёвка, обвязанная вокруг пояса. Огонь плясал над ней, не касаясь. Мальчик думал о сухой плетёнке как о продолжении своего тела, ощущал каждый её сантиметр. И если лопалась хоть одна из множества нитей, он вздрагивал и чуть ли не кричал, будто это у него рвалось сухожилие. А когда эти недотёпы грубо смотали верёвку, сдёрнув с небес на палубу, он и вовсе готов был сжечь всё вокруг от боли, которую себе вообразил.
Лишь полёт доставлял удовольствие и покой. Силы Феникса стали понятными, податливыми, крылья – послушными. Они зачёрпывали воздух, скользили в невесомых потоках, отталкиваясь от них, оставляя позади сотни метров пустого пространства. Они плавно опускали тело к самой воде, и тогда Рихард вглядывался в своё отражение, пытаясь понять, тот ли он ещё мальчик, который покинул Красные горы десять дней назад, или уже другой. А затем, когда Феникс удовлетворял свой взор, крылья вновь выталкивали его ввысь, куда не доставали солёные брызги.
Но иногда в своём отражении мальчик видел то отца, то дядю. Первого он проклинал за то, что так и не потрудился объяснить, как пользоваться силой, не подготовил к жизни после инициации, что позволял слишком многое, кроме действительно необходимого. А второго – за недостаточно жёсткий первый и последний урок. Лучше бы вместо никому не нужной истории рассказал о силе, об управлении пламенем через предметы, про контроль и последствия. Но обоих в то же время очень сильно любил.
Да, Рихард знал, что последствия будут. Правая рука, проткнутая над лопаткой клыком агачибу, так и висела безвольной плетью, почерневшая и опухшая, – на это тоже стало плевать, – но и левая перестала слушаться в отличие от пламени, что сейчас было руками, ногами и телом маленького птенчика. Ну и крыльями – само собой. Но оттого, как покалывало спину и плечи, мальчик понимал, что этот полёт свободы-спасения, это маленькое приключение, не пройдёт для него бесследно. И тогда он предполагал самое ужасное, накручивал себя, «драматизировал» – как сказала бы Лукреция. Лу…
Да, Лу. И мысли перескакивали на неё. На девушку, с которой всё началось, и которая сейчас и носа не высовывала из надстройки. Боялась огня. Рихард фыркнул. Как можно бояться блага, которое приведёт их всех на сушу? Если приведёт… И мысли становились ещё чернее… Если он всех здесь не бросит, конечно же. Бросит. Лишь одним способом. И тогда синяя бездна внизу казалась мягкой периной, манила. «Не сейчас», – улыбался он ей, делал глубокий вдох и взмывал ещё выше. «Я подожду», – махала вслед волнами она.
Иногда ему чудились чьи-то слова – чужой голос, не Джази, не Феникса, который уже давно молчал, бросил своего птенца с момента ранения. Рихард подгонял себя – быстрее, быстрее, быстрее! – глядя на белую звезду впереди. И чем ближе был к ней, тем яснее в гуле ветра шелестел чей-то шёпот: «Ты слышишь меня?». Наверняка показалось – решил он и ответил бездумно: «Слышу». Тихий смех окутал его лёгким порывом ветра, перебрал огненные пёрышки на грудке и лапах, погладил крылья, пропал.
Рихард хмыкнул: даже быстрый попутчик-ветер от него отставал, а надо быстрее. И он ещё ускорялся, чувствуя единение с миром, вновь окидывал взглядом лазурные дали, с жаром шепча: «Это всё моё! Я могу добраться куда угодно!». И летел дальше. Лишь иногда снизу раздавался голос Джази, который правил курс. До суши оставалось меньше суток.
Глава 83
Утро перед боями в Макавари
Арчибальд Ястреб снял очки и сухими пальцами потёр глаза. Последний разговор с Соломеей всё не давал покоя. Наставница, которая за несколько десятилетий так и осталась в теле маленькой девочки, велела присматривать за ребятами, живущими у него в ночлежке с самого отлива. Арчибальд любил детей и жалел. Хранители. Кто-то из них был хранителем-Фениксом. А эта роль слишком жестока для детей. Даже через пять лет, когда они повзрослеют, будущего им не видать.
Давно, казалось в прошлой жизни, он слышал о других хранителях. Сильных, смелых, преисполненных долгом. Они жаждали стать героями, пойти на смерть, на битву с богами и в непримиримой вражде отстоять право видов на жизнь. А те ребята, что сейчас окружали Ястреба, были беспечны, юны, неумелы. Да, тень судьбы уже накрыла их, но всё же не изгнала надежду. И старик от всего сердца желал им оставаться такими же вопреки судьбе.
В тишине ночи раздавался мерный рокот волн. Рассвет на минуту раньше, чем вчера, уже призвал птиц к первым песням, но в окошке передней всё ещё клубился тёмно-сизый туман. Арчибальд прислушался. В дальней комнате ворочалась тучная чета постояльцев, кровать под ними так и стонала. За стеной слышался мерный, тихий перестук деревянных колокольчиков – это путешественница-музыкант настраивала свой инструмент, чтобы с утра вновь выступать на набережной. Вот одиночно скрипнула кровать, ударились босые пятки об пол – Ястреб закрыл глаза. Он знал, что это один из тех ребят, самый простой и хороший, ученик названного брата, Добромира.
Старик нахмурился. В последние утра тот паренёк – как его? Бэн – просыпался с криком «Рихард!» и сразу бежал в приёмную спрашивать о своём друге. Но не сегодня. Да и рано ещё. Что-то случилось, мож? Он не успел додумать, как дверь распахнулась и на пороге появился взъерошенный толстяк в длинной ночной рубашке.
– Где Ерши? – выпалил он.
От такого вопроса Ястреб даже забыл притвориться спящим.
– Где-где… – было начал он, но Бэн перебил:
– Он приснился мне, звал. Сказал, что ему темно, тесно и страшно. Посмотрите, пожалуйста!
Арчибальд Ястреб любил детей, а бесцеремонные приказы, да ещё от маленьких паршивцев – нет. Но первое перевесило второе, к тому же Ерши – свой, макаварский. Как тут отказать?
Старик широко раскрыл глаза и вызвал доведённое до рефлекса ощущение, что есть вторые веки, которые следовало плотно зажмурить, чтобы увидеть всё. И под ними, этими вымышленными веками, появилось жжение, будто в середине каждого глаза быстро-быстро крутилось по волчку, и с каждым оборотом Арчибальд поднимался прочь из тела. Вот он увидел крышу своей ночлежки, вот соседние дома и улицы, вот тракт и поля за ним, с другой стороны – море. Он ждал, что вспыхнет зелёное пятно, которое обозначило бы место искомого человека, если тот всё ещё находился в доступных пределах, жалком радиусе в пяти километрах от смотрящего. Но сейчас… Ни одной зелёной искры. Ерши не было. Чтобы проверить, Ястреб поискал Добромира. Тот на месте: в маленькой комнате в своей забегаловке. Другие макаварские жители, названные по именам и просто возникшие знакомыми лицами в памяти, сразу откликались, а Ерши – нет.
– Не вижу, – признался Ястреб, и Бэн медленно осел, лишь вихрастая макушка торчала над конторкой.
Молчание длилось недолго. В коридор, закутавшись в лоскутный шарф поверх ночнушки, зевая и почёсываясь, вышел один из спутников Бэна, тот чернявый со множеством косичек и глазами, которые, как слышал старик, были только у представителей давно исчезнувшего племени Искр Песков и у некоторых Энба-волков.
– Что случилось? – заразительно зевая, спросил Мару, и вся сонливость разом улетучилась с его лица, как только Бэн рассказал о Ерши. – Надо ехать! – воскликнул шалопай и шлёпнул маленькой ладошкой по конторке.
– Куда это ты собрался? – проворчал Ястреб, заправляя за уши разболтанные дужки очков.
– Да за этими! За ледями!
Постояльцы, сжав зубы, вглядывались друг в друга, будто мыслями обменивались. Выражения лиц с удивлённого до решительного говорили за них. Переглядки продолжались недолго, пока Бэн не кивнул, а Мару в ответ шумно не выдохнул.
– Объяснитесь хоть! – потребовал хозяин ночлежки.
Ученик Добромира торопливо заговорил:
– Мы сундук им вчера помогали грузить. А дама одна из местных сказала, что без него они приеха…
– Пришли. Сами пришли, налегке! – перебил Мару и погрозил кулаком в потолок, звонкий голос разнёсся по пустым коридорам.
– Так чего, думаете, уволокли малыша нашего? – Арчибальд почесал нос, как всегда делал, когда жалел, что не поддался острому чувству воспользоваться своей способностью. А она зудела! Зудела всю прошлую ночь, но старик, утомлённый и уже не такой сильный, как полжизни назад, не торопился прибегать к своему ослепляющему дару.
Ребята не ответили, они уже горячо обсуждали, как догнать послушниц Сойки, что с собой взять, на чём ехать.
– Охолонитесь! – Ястреб стукнул сухой ладонью по конторке в то же место, куда раньше Мару, и встал. Двое уставились на него выжидающе, встревоженно. Он сурово сказал: – Сегодня пятое – день боёв. Пока они не закончатся, вам никто даже комара не продаст.
– Украдём! – Мару поднял тонкие брови.
– Позаимствуем, – неловко предложил Бэн.
Арчибальд сморщился.
– Правила у нас в городе такие, что в день боёв, никто из города не выезжает. Даже на старый маяк или на холм ходить нельзя.
– Тупые правила!
– Так надо! За день до боёв все уголки города проверяют, чтобы не было ни браги из кокке, ни никшека, ни ещё какой дряни, особенно зелий, что силу увеличивают. А перед боями многие хотят занять силушки, чтобы победить. Вот и не выпускают.
– Да нам же просто уехать! – свистящим шёпотом кричал Мару, стоя нос к носу с Арчибальдом и тыча пальцем в Бэна. – Да он к нему, как сыну или брату относится! А эти леди почти сутки назад уехали! Если бы раньше спохватились, пешком бы догнали! Да мы просто не успеем вернуться до заката, а бои уже кончатся к тому времени. Кому какая разница⁈
– Нет значит нет! Если уж собрались город покинуть, то с вещами и пешком! А телегу или зверя вам никто до конца боёв не даст!
– Да не догоним мы их пешком, как вы не понимаете⁈ Тем более с вещами! Вам, видать, вообще без разницы, что с мелким будет⁈ Сами же слышали, что людей похищают! – горячился Мару, топая ногой на каждое слово и сжимая кулаки. – А у вас ребёнка из-под носа увели! Вам плевать⁈ Вам вообще всем тут на это плевать! Городовой, старейшины – да пустое место, одно название! Да вы…
– Чего орёшь, охолыстый? – не удержавшись, рявкнул Арчибальд, Мару аж отпрыгнул. – Нельзя – понимаешь? Правила такие! Каждый ставит то, что может, чтобы участвовать в боях.
– Да велика ли радость в нос получить? – чернявый вновь надвинулся, губы его тряслись, глаза с сузившимися зрачками блестели бешено, гневно.
Бэн перехватил друга за руку, оттащил, что-то прошептал. Старик не расслышал, но Мару медленно шумно выдохнул, насупившись, зыркая на Ястреба. Тот махнул рукой, стараясь выглядеть невозмутимым – обида колола сердце: что ж молодёжь себе позволяет, ему-то не всё равно! Выдавил из себя тихо, устало:
– Глупые пришлые. Кто первых три места займёт, тот себе, семье своей под посевную лучшие земли выбирает. Правило, понимаешь?
– А… – Мару внезапно отступил и серьёзно кивнул. – Так бы сразу и сказали. Я знаю, какая цена у хорошей земли, которая урожай лучший даёт. Понимаю. Тогда что нам делать?
– Давай поучаствуем⁈ Вдруг выиграем. Они – на гружёных телегах – быстро ехать не могут. Мы знаем, какой дорогой они двинулись. Авось, спросим кого по пути. Если возьмём лошадей, то догоним их к завтрашнему вечеру, – нахмурившись, предложил Бэн. И его большой палец, сломанный на пиратском корабле, сильно задрожал.
Арчибальд опустился на шаткий стул, пожевал сморщенными губами и кивнул.
– Участвуйте. Вы, как пришлые, можете не претендовать на землю, а запросить чего угодно. К примеру, коня или даже двух, если первое место займёте.
– Тогда решено: участвуем! – Бэн тоже стукнул по стойке и тут же покраснел и извинился.
Ребята быстро переоделись и вышли, старик едва успел их окликнуть, предупредить, чтобы взяли денег оплатить билет участника. Бэн хотел было вернуться, но Мару выволок его на улицу, где уже сияло беззаботное свежее утро.
– Ох уж эти детки, – пробормотал Арчибальд и поднялся: вожделенный сон как ветром сдуло, да и постояльцы начали просыпаться, а с утра всем от него чего-то да надо.
* * *
Для начала ребята оббежали дома, где часто бывал Ерши: лекарское крыло, пансион беспризорников, маленькую часовню «Огни маяка» на дороге к новому маяку. Видели в них мальчонку позавчера вечером, а то и раньше, что лишь укрепило подозрение. Ничего не оставалось, кроме как отбросить сомнения и дождаться финала боёв.
– Я буду драться, ты будешь смотреть! – в очередной раз повторил Мару, вышагивая к набережной по улицам Макавари.
– Да пойми же ты: у нас вдвоём больше шансов!
– Нет, нет и нет! Когда бои кончатся, можно будет выбрать себе зверюгу вне зависимости от того, проиграем или выиграем. Но я хочу размяться, и ты меня не остановишь. А вот я тебя – да!
– Почему?
– По кочану! Ты ещё после той драки не оправился. Если хочешь, потом с тобой устроим грандиозный бой. Смотри, не пожалей, пирожочек!
– Я с тобой ни за что драться не буду! – упрямо пробурчал Бэн, прижимая к ладони дёргающийся палец правой руки.
– Чего так? Ты, мне думается, хороший боец. Я тоже.
– Потому что я не бью…
– А я – бью! – Мару резко развернулся, засадил Бэну с размаху кулаком в живот и бросился к палатке, где записывали участников. Рядом с ней возвышались новёхонькие, крепко сбитые трибуны, ограждавшие место боёв.
Время было ранним, солнце едва-едва подъело туман, а очередь уже стояла длиннющая. Золотоглазый горец влетел в самое начало людского потока, нашёл в палатке городового и, указав на подходящего, злого и раскрасневшегося Бэна, выкрикнул:
– Это ученик Добромира Лисьего Хвоста, которого почти похитили пираты. Они нанесли ему серьёзную рану! Не пускайте его в участники, иначе мир потеряет одного из лучших лекарей! А ваш Дракатри сильно расстроится!
По очереди прошли смешки. Городовой, однако, воспринял слова Мару всерьёз, завозился с бумагами, очинил перо, обмакнул в тушь. Бэн приблизился и расслышал под аккомпанемент выводимых на листе слов бормотание самого, номинально главного, человека в городе Макавари: «Добрый совсем не добрый, когда не по-евойному. Не пускать, так не пускать. Мне-то что?..». И даже когда ученик Добромира, всё же притулившийся в конец за крайне довольным собой горцем, добрался до палатки, ему дали от ворот поворот.
– Нельзя! Уходи! Кабы не Добрый, так ты того этого, хоть разэтова! А так нельзя! – покачал головой городовой и махнул следующему в очереди.
– И что это было? Зачем ты так? – накинулся Бэн на Мару, тот только белозубо скалился и молчал.
– Не зли Добромира, парень! Коли он тебя выбрал, так смирись, учись и береги себя, мелкий паршивец. А то он ненароком тебя убьёт, – проговорил один из мужчин, стоящих неподалёку.
Окружающие часто-часто закивали с серьёзными минами. Бэн узнал обратившегося к нему, хоть при нём не было двух коротких мечей. Их парень отчётливо запомнил в ту ночь, когда на площади Волчицы сбили Ерши. Кто-то решил подобрать рассыпавшуюся мелочь, а этот, с мечами, остановил, да так красноречиво, будто площадь не напилась кровью и просила ещё.
– Вы так говорите нехорошо, будто наставник злыдень какой. А он ведь очень добрый, – обиделся за Добромира Бэн.
Мужики загоготали, но вскоре замолкли и разом покачали головами.
– Не перечь Доброму, – прошепелявил другой и выразительно приподнял повязку на лице, под которой вместо глаза оказалась перекручено сросшаяся кожа.
Парень поморщился и отвернулся. Мару присвистнул. Мужики ещё несколько секунд смотрели на ребят, а потом двинулись обратно к палатке, к городовому, куда всё не заканчивалась очередь. Бэн хотел поговорить с горцем о Добромире, но не стал. Наставник всегда ловко уходил от личных расспросов, а уж обсуждать его, полнить слухи почти беспочвенно, дело не правое, а вовсе гнилое.
Вскоре появился хмурый Чиён, это было заметно даже под низко надвинутым капюшоном. Сопровождали, а будто конвоировали парня Вааи и Мауна. Они беспечно улыбались, кивали окружающим и хлопали по подставленным ладоням, пока шли к началу очереди, к палатке. Там под одобрительный гул толпы кинули по горсти звонких монет, заявив тем самым своё участие. Тень-найдёныш повторил за ними, опустив голову, будто прячась от остальных за спинами наставников. Очередь роптала, что паренёк влез без спроса, но не сильно, ведь на его красивых и сильных покровителей смотрели с обожанием и заискиванием.
