Текст книги "Рихард Феникс. Море. Книга 3"
Автор книги: Татьяна Клявина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Ну я же говорил, что мы теперь в этом по самые уши. Хотя имел ввиду нечто другое. Подожди, но Нгуэн ведь тоже был виновен, раз отдал её так просто. Почему же на него не было покушения?
– Ему хватало и Филиппы, которая пичкала его кокке. Если я правильно понял воспоминания Виктора, то Хайна и Филиппа были дружны. То есть девочка наказала отца руками его третьей жены. Ещё бы та не отказывалась показать его лекарям – они бы сразу нашли следы отравы в крови. А это, считай, доведение до безумия и карается по закону. И Шермида возила Чиёна в Ярмехель не просто так. Она наверняка с помощью своей силы внушения хотела представить его Патерио-Энба как наследника. Но не получилось.
– Вот эта твоя версия… Она немного натянутая. Тебе так не кажется? – Урмё выразительно поднял другую бровь. Нолан пожал плечами, не имея других вариантов. – Но я признаю, что сделать Тень самым главным в городе Энба-оленей весьма-а-а сомнительное мероприятие. Но что же остаётся?
– Тогда у Филиппы одна дорога.
– Самой стать Патерио-Энба?
– Да. А ты знаешь, почему Бранд Фарсон не слишком сопротивлялся решению младшей дочери связать свою жизнь с Тенями?
– Нет… – Урмё озадаченно захлопал глазами.
– Все, кто могут пригодиться для объединения разрозненных городов, собрались в совете. И остальным, чтобы показать правящей здесь касте Теней свою нужность, заручиться их поддержкой, лояльностью, приходится изыскивать способы.
– Ну, кроме Энба-волков. Азару ж отказался. Вот только интересно, почему? Подожди, ты сказал – все?
– Кроме Боа, Ангуис и Энба-волков. Чародеи под вопросом, – подтвердил Нолан.
– Так значит, – Урмё вцепился в край стола, таращась на друга, а затем хлопнул себя по лбу. – Вот я балда! Мог бы и догадаться! Бранд Фарсон из Энба-Медведей. Ну точно! Их раса ведь самая высокая из всех, кроме Ангуис. Так он из Искателя, да?
– Он или его предки.
– Ну конечно! Не зря он так повёрнут на добре, справедливости и обеспечении потомства материальными средствами! Да уж, хочешь спрятать что-то – положи под носом, вовек не найдёшь. Интересно, а второй советник знает, с чьей кровью мешает свою?.. Да-а-а уж… Не зря у Брандта дочурка с тебя ростом. Кстати, о Брунгильде. Ты ей дал обещание, что разыщешь Чиёна. И я намерен тебя в том поддержать, даже если нам перекрыли дело. Просто имей ввиду, друг мой Нолан.
– Маловероятно, что мы его найдём… – Феникс уставился в остатки пирога, но видел лишь вход в пещеру, заваленный камнями, а слышал слова Нгуэна из воспоминаний мэра: «Чиён – сорняк. Прорастёт и на улице». Стряхнув образы, Нолан сказал: – Хайна наказала брата за то, что был несведущ в делах отца и даже не думал её искать. Поэтому, когда Чиёна вовлекли в эту игру, никто не препятствовал. Всё же у Филиппы не было поводов любить мальчика. Он просто разменная карта.
– Ну почему всегда страдают дети? – Урмё тяжело вздохнул, глядя на свои ладони.
Неловкое молчание повисло в воздухе. Феникс знал, что сейчас друг думает о сыне, которого с ним больше нет. Студенты вокруг, не слыша детективов, но будто не желая мешать, вели себя смирно и говорили шёпотом – звуки снаружи прекрасно проникали под огненный кокон, но всё, сказанное под ним, не достигало ушей собравшихся в заведении.
– Мы можем поискать Чиёна. Просто чтобы успокоить совесть и порадовать Брунгильду, – неловко улыбнувшись, сказал наконец Урмё. – Вот только где⁈
– У меня есть четыре варианта, где он может быть. – Нолан взглянул на друга, тот вновь помрачнел. – Да, его могло засыпать обломками. Если мой хлыст его достал, а кровь на деревьях говорит именно об этом, то мальчик был сильно ранен. Когда добрался до пещеры и свод рухнул, то вряд ли Чиён успел выйти на безопасное место. Второе: он выжил и направился на юг, возможно, в вольный город Укуджика, главный Лагенфордский тракт проходит недалеко от него. Третье: он в пути или погиб за пределами гор. И последний… Не знаю, радует меня он или печалит, но доказательств нет, – он с Рихардом в Макавари.
– Думаешь? Может, скажем Брунгильде о четвёртом варианте, чтобы угомонилась?
– Это всё равно, что ложь, Урмё. У нас нет ни единого доказательства.
– Думаю, она поймёт, если скажем ей это в качестве догадки. А уж как она поступит, не нам решать.
– Тоже верно. Но Бранд вряд ли отпустит младшенькую из города, а девочка она темпераментная – мало ли что может наворотить, если мы ошиблись. Я ошибся. Потому и предлагаю держать догадки и предположения подальше от неё.
– Вот умеешь ты настроение испортить, мой драгоценный друг, – пробурчал Урмё, но глаза его смеялись.
Мужчины замолчали, размышляя о картах, из которых выстроилась эта башня. Хрупкая башня, которую может сдуть любой порыв ветра. И пока не известно, лёгким бризом или шквалом стало то представление с последующим выдворением принца Августа, жениха Хайны, из Лагенфорда.
– Урмё, почему ты так был взволнован, когда мэр говорил о Микеле?
Старший детектив отвёл взгляд, обхватил себя за плечи, но всё же ответил:
– Я знал его лично. Ещё в школе ходил за город обучаться кулачному бою у одного крепкого старика – Элая Верандийского. Однажды на тренировке ему прихватило сердце, и я едва успел добежать до поста, где стояли телеги. Ну, знаешь, обычная проверка документов при въезде в город. На одной телеге был Микела. Я искал врача, и он откликнулся. Помог, поставил наставника на ноги. Я ему обязан. А как тот глупый арест приключился, даже долг вернуть не смог. Как-то мимо меня всё прошло. Поэтому я не верю, что он бы такое сотворил. Подожди…
– Ты думаешь о том же, о чём и я? Его арест был семь лет назад. Тогда, если верить воспоминаниям мэра, Хайна ещё не знала о его причастности, – Нолан нахмурился. Новая загадочная карта оказалась в руках: поставить её в башню очень хотелось, но не было гарантий, что всё снова не рухнет.
– Пожар в тюрьме, смерть наследника Ярмехеля, смена десятого советника были в тот год… Я подумаю об этом на досуге, – пообещал старший детектив и сделал пометку в тетради.
– А с женой ты его говорил?
– Да бестолку. У неё не память, а решето.
– Элай Верандийский, – Нолан попробовал имя на язык, и оно показалось знакомым. – А кем он был?
– Глава гильдии пастухов.
– Точно! – Феникс ударил кулаком в ладонь. – У него дочь есть, Элеонора?
– Да. И внук. Он же с нами на суде был. Я, правда, понял это только потом. Давненько к ним не захаживал, уже лет двадцать как. А что?
– И этот внук, Бэн, отправился с Ри. А его мать крутит шашни с князем Азару.
– Элли? – Урмё присвистнул. – Вот это новость! А я думал, она изменилась после приезда из Цветочной Столицы.
– А что она там делала?
– В письмах от Элая было сказано, что искала лучшей жизни. Да вот только её там кто-то обрюхатил, и она в слезах вернулась к папеньке.
– Любопытно. – Нолан почесал подбородок. – Интересно, доберутся ли они до Цветочной Столицы или осядут в Макавари.
– А ты такой спокойный. Не волнуешься за сына что ли?
– После того видения я уверен: всё с ним хорошо.
Урмё воткнул вилку в остывшую половину пирога, приподнял и со вздохом опустил.
– Значит, девочка хочет отомстить. Вот только кому, когда все обидчики наказаны⁈
– Посмотрим. – Феникс представил карту в кабинете мэра, подумал и сказал: – Если план Ксении по спасению детей сработает, то наверняка наше племя разделится и часть отправится к вулкану Штрехнан добывать его богатства.
– Так вы что, с рождения силой владеете? – восхищённо спросил Урмё.
Нолан мотнул головой.
– С инициации, с двенадцати лет. И то не все. Некоторые девочки выбирают стать матерями, поэтому не проходят инициацию.
– Двенадцать, – простонал Урмё, – поздновато для исполнения условий договора между Радонасом, Ярмехелем и Лагенфордом. Я даже не представляю, как мы будем выкручиваться.
– Судя по словам мэра, ждать у моря погоды, точнее, у реки.
– Ну-ну. Ждать, пока нападёт Бех-Абар, чтобы размазать его объединёнными силами шести городов. Если получится. Нерадостные перспективы, ты не находишь?
Нолан в ответ пожал плечами и разлил по кружкам оставшийся чай. Рука дрогнула от мысли, которую Феникс не задумываясь озвучил:
– Шермида ведь тоже оказалась пешкой в этой игре.
– М-да уж. Призванная исполнять чужие капризы. Это будто проклятое наследие от её матери-блудницы. А я, между прочим, всё ещё серьёзно настроен извиниться перед леди Филиппой. Как-то мы с ней жестоко обошлись, – со смущением в голосе произнёс Урмё.
– Не стоит, – отрезал Нолан. – Если она решила отвергнуть традиции рода, то она всё равно что захватчик. Да и возвращаться в дом двенадцатого советника не очень-то хочется. Неизвестно, там ли она ещё.
– Ты не хочешь увидеть Шермиду снова?
Феникс глянул на друга. Голос того дрогнул на последнем слове, лицо залило краской.
– Если будет на то судьба… Ты хочешь увидеть её?
– Не знаю. Будто в руках её осталась половина моего сердца и тлеет, тлеет без возможности соединиться с другой.
– Ты снова влюбился в неё?
Урмё закрыл лицо ладонями и медленно кивнул. Нолан жалел друга, ведь понять это безумное влечение к Шермиде было несложно. Но вот сочувствия по этому поводу или поддержки тот не получит. Ведь нельзя же мучить себя. Нельзя! Или можно?
– Ты помнишь про её сына, который живёт в Заккервире? Не хочешь съездить туда?
– Мне не на кого оставить город, кроме тебя. Переживу. Если он и вправду похож на одного из нас, то лучше не знать, на кого.
«И зачем ты меня обманываешь?» – с грустной улыбкой подумал Нолан.
* * *
Рихард
Быстрее, быстрее, быстрее.
Уже недостаточно было моргнуть, чтобы пропало видение птичьих лап вместо ног, уже и на груди колыхались огненные перья. Не думать об этом, не обращать внимания было сложно, но Рихард старался. Он вбил себе в голову лишь две цели: держать курс на белую звезду и не позволить сгореть верёвке, обязанной вокруг пояса. Когда Джази окликнул, что лодка по скорости сравнялась с кораблём, юный Феникс ещё ускорился.
Быстрее, быстрее, быстрее. Не оборачиваться. Не смотреть в лица спутникам, не дать им остаться в открытом море. Вперёд!
Глава 81
Тьма в сердце женщины
Шермида
Шермида кусала губы. Всё пошло не по плану с момента её возвращения. Она-то надеялась, что за двадцать два года Патерио-Энба найдёт себе преемника, но нет, старый олень был слишком упрямый. Слишком. Упрямый. К тому же он оказался из Братства Вечности. Так же, как и Этот.
Женщина стиснула в кулаке алую каплю. Вытянутая, с полпальца длиной, с продольным отверстием, всегда чуть тёплая, полупрозрачная, выточенная из неизвестного камня. Если смотреть на свет, внутри будто закручивались спирали из красно-жёлтых искр. Это был подарок Этого – отца, как говорила мать, но, скорее всего, врала. Врала, что подарок. Уже в тюрьме Шермида поняла, что такую вещицу не достать просто так. Наверняка мать украла её у отца в один из его визитов к ней в бордель. Не в тот ли, после которого злачное место сожгли? Один эпизод отпечатался в памяти: всплеск алого, переданного из рук в руки, и тихий шёпот: «Дитя моё, храни и никому не показывай».
Отца мать всегда называла «Этот». Шермида была согласна. Одно время даже желала ему смерти, ведь тот, кого называли «Этот», просто не мог быть своим, а чужакам желать смерти вполне естественно. Особенно тем, кто совершенно не заботиться о своём приплоде.
Уже потом, когда после пожара отправили в детский приют, ей казалось, что видела Этого стоящим у ограды. Он был в маске Чародея и в серебристом плаще, да, как все они, но взгляда от маленькой Шермиды не отводил. А из газет, что зачитывали им нянечки каждое утро, Шермида узнала, что несколько дней назад Этого осудили за растрату и лишили должности советника. Его должны были наказать, запереть! Непременно! Но кто же тогда вместо него был на суде? И Шермида своим маленьким детским умом поняла, что родилась во лжи и в ней же предстоит провести жизнь. А ещё она поняла, что если Этот жив, то найдёт её, где бы ни была. Вот только зачем? Не присмотреть же за дочерью, в самом деле. Посмеяться? Вернуть алую каплю? Вероятно.
Когда пришло время идти в школу, девочка выбрала себе фамилию. Материнской она не знала, но тогда ещё помнила язык Детей богов. Использовала слово «Лэнхелле», что означало «ложь», и удвоила его, превратив в собственный рок – Лэнга-Лэнга. Насмешка над собой, над судьбой, над всем сущим. Фамилия впилась в её историю также сильно, как острый конец красной каменной капли сейчас впивался в маленькую израненную ладонь.
Шермиде было нужно образование, доступ в самые закрытые библиотеки Лагенфорда, чтобы узнать всю правду о предмете, который мать так отчаянно велела хранить. И получилось. Только для этого пришлось очень много потрудиться, чтобы попасть в университет, и не так, как обычно предписано студентам. Слишком рано она познала тяготы жизни, слишком дурной пример стоял перед глазами с рождения.
За все труды лишь небольшая заметка в книге о мифических, неподтверждённых и распавшихся сообществах стала единственной наградой. И эту заметку Шермида выучила наизусть.
Братство Вечности – как они себя называли. Его основали истинные Чародеи, ищущие невозможного – бессмертия. И заодно расширяющие свои возможности. Ведь управление жидкостью даёт большие преимущества. Как Тени, управляя тенями других людей, могут заставить совершать какие-либо действия, так и истинные Чародеи с помощью власти над кровью могли получить в своё распоряжение кого пожелают. И в этом Шермиде ещё предстояло убедиться там, на плавучем острове-тюрьме «Жжёной деве», попав в лапы к сумасшедшему учёному Халлагару Абигейлю Грайру, который так вызывающе носил свою алую каплю на шейной цепочке. Но до этого в той же заметке удалось узнать, что лучше всего в качестве материала подходят женщины из племени Энба-оленей.
Шермида даже боялась тогда представить, сколько её соплеменниц окажется под ударом, если это Братство и в самом деле существует. Да, её саму никогда не примут в Ярмехеле – городе чистопородных Энба-оленей, – но она знала, что женщины её племени очень ценный товар на чёрном рынке. Поэтому начала искать в Лагенфорде. Ведь где есть один член Братства, найдётся и другой. А своих надо спасать. Непременно надо спасать, даже если они будут против и никто никогда не скажет «спасибо».
Кровь метиса от Энба-оленя и истинного Чародея, смешанная с серебряным порошком – основа эликсиров, которые создавали в Братстве Вечности. Это тоже было в той книге. И Шермида, хоть и получившая доступ к архиву с превеликим трудом, испытывала отвратительное чувство, будто ей бросили эти знания, как голодной собаке уже кем-то обглоданную кость.
Оттого, когда начались поджоги в Лагенфорде, к Шермиде вернулись все детские страхи: сколько могло погибнуть в тех пожарах своих, соплеменниц из того или другого рода, метисов⁈ Особенно метисов, таких, как она. Забыв себя, наплевав на правила и законы, она расправилась с тем владельцем лавки, уничтожила его, украла запасы, готовя свои тёмные дела. А вместе с этим продолжала прочёсывать Лагенфорд метр за метром, выискивая сестёр по крови. За женщин Ярмехеля Шермида не волновалась: власть Патерио-Энба и высокие стены не давали проникнуть в город ни одному незваному гостю, а вот те, кто вне этих стен, безусловно были в большой опасности.
Она искала. Днями и ночами. Выглядывала на улицах, обходила дома, не раз была бита метлой за расспросы без нужного документа, перерыла архивы, но тщетно. Пока однажды, проезжая мимо борделя, не увидела в окне молодую женщину с едва прорезавшимися на лбу рожками. И поиски вновь закипели. Четыре борделя позволяли своим клиентам вкусить божественной сладости рогатых дев. Это что ж надо было сделать, чтобы рога появились раньше привычного срока, раньше сорока лет? Потом, конечно, Шермида это узнала, вкусила горького пирога как следует, а тогда, притворившись гостем, обошла эти заведения, чтобы после их сжечь. Лицензию продажной девки получить довольно сложно, но Шермиду не волновало, что будет с другими, не с женщинами её племени, а для своих она всегда держала наготове повозку, щедро оплаченную до Ярмехеля. Благо, ни у одной из спасённых соплеменниц не было детей, и Шермида с лёгким сердцем отправляла женщин домой.
А после последнего поджога, когда повозка скрылась за углом, а по мостовым уже стучали каблуки стражей, бросившихся на поиски сбежавшей из тюрьмы преступницы, да, её, Шермиды Лэнга-Лэнга, она поняла, что ещё долго не вернётся в этот город. И тогда отправилась к дому старого садовника. Тот в своё время тоже жёг дома и лавки, которые возникали на месте некогда ухоженных, выращенных его родичами парков. Но старика не осудили, и без того ему жить оставалось недолго. И там, возле дома потомственного садовника, в корнях дерева, Шермида и спрятала ненавистную алую каплю. Но после «Жжёной девы» наконец осознав, что в старой книге были не байки, она вернулась в Лагенфорд, чтобы забрать тайный символ Братства. Забрать и сбежать. Но ей не позволили.
Филиппа будто её и ждала. Забрала под крыло, предложила опеку, работу. А Шермиде тогда больше всего хотелось уехать в Заккервир, к сыну. Она сожалела, что не сделала этого сразу. Ведь когда привёдшая к суду шальная мысль жечь бордели пришла ей в голову, Шермида уже была на сносях. Не зная точно от кого, она радовалась, что кандидатов всего двое, и обоих она любила очень сильно. И тогда, взяв «отпуск», чтобы посвятить себя своей миссии, Шермида наконец родила и отправила младенца с кормилицей подальше из этого прогнившего города. И теперь, найдя в лице Филиппы и поддержку, и надзор, приняла эту разлуку с сыном как воздаяние, хоть деньгами решив компенсировать годы своего отсутствия.
Проклятые воспоминания…
Она вдавила камешек в ладонь, будто желала его расколоть. Безуспешно. Тот вновь и вновь жалил её, оставляя следы среди старых шрамов, нанесённых этой же каплей цвета крови. Руки пылали, а тело знобило. В распахнутое окно ветер бросил прошлогодний, отживший своё лист.
Филиппа подчинила себе Шермиду. И метис верила, что это спасёт её народ. Даже будучи наполовину Чародейкой, своим племенем она считала Энба-оленей, а сердцем мира – Ярмехель. Старый добрый город-форт, который полнился правилами, принципами, пережитками прошлого, чопорными традициями, церемониями, где наследование власти было священно и переходило от отца к сыну беспрерывно от сотворения Детей Богов по эти дни. Всё шло своим чередом, даже когда вокруг всё рушилось из-за упрямства Патерио-Энба, так и не нашедшего себе преемника, нового хранителя сердца мира.
Этой бессмысленной упёртости Шермида понять не могла. Энба-олени – её народ, её семья. За них она готова глотки грызть, ложиться под кого угодно, отдать и силы, и кровь ради процветания своего народа. А во главе его стоял старый упрямец, уже проживший больше, чем отведено соплеменникам. Безумец, о чьих невразумительный приказах нет-нет да и просачивались невнятные сплетни. Например слух о том, что Патерио-Энба нарочно оттягивал постройку цепи для налаживания быстрого торгового пути через реку Разлучинку. И чего тем добивался, было неясно.
Но кое-что изменилось за время ссылки. Нет, раньше. Гораздо раньше, когда она встретила тех двоих. Не Энба-оленей, а всего лишь человека и Феникса. Да, род её презирал остальные виды, считал их недостойными не то чтобы содружества, даже одобрительного взгляда. Но эти двое изменили всё, показали, что кроме противостояния, вечной лжи и страха есть кое-что ещё. Любовь.
И теперь Шермида жила ни столько для своих прошлых ценностей, а сколько для настоящих. Сын, внук и эти двое, которые, наверняка, сейчас её презирают. Она их оттолкнула, чтобы не втягивать в это ещё больше. Она готова была их отталкивать каждый раз при встрече… И сердце обливалось кровью, а ненависть к самой себе крепла.
Узкая комната в угловой башне особняка двенадцатого советника полнилась шорохами и звуками из сада, раскинувшегося под окнами. И этот дом с бесшумной прислугой был молчалив. Хотя ещё недавно он, одна из его комнат, была пронизана голосами близких Шермиде людей. Она даже не могла произнести их имён, чтобы не запачкать. Урмё и Нолан. Те, кого она действительно любила. И теперь, если бы ей предложили выбрать между ними и всеми Энба-оленями, ответ был бы очевиден.
Но вот с сыном и внуком всё сложнее. Они не видели её ни разу, лишь старая кормилица изредка присылала письма, подтверждающие, что посылка с деньгами дошла. Шермида откупалась как могла. Она считала себя недостойной зваться матерью, ведь просто посылая все деньги, не купишь тех лет, проведённых в разлуке, не отдашь тепла, объятий, долгих разговоров, любви. Особенно любви, которой у Шермиды было так много, что хватило бы на всех, кто бы ни попросил. Но те, кого она хотела одарить своей любовью, не просили, а другие принимали как данность, втаптывая её сердце, и без того разбитое, в грязь.
Мысли рваными потоками выхлёстывали из фонтана памяти. Она была уверена, что он захлебнётся там, на «Жжёной деве», что всё прекратится. Но боль, унижения и злость заставили жить. Жить и помнить.
Шермида вспомнила, как вернулась из ссылки и не узнала родные края. Всё изменилось. Всё стало чуждым, пугающим, прогнившим. И она приняла новые правила, постаралась найти утешение в служении тем, кто заплатит. Ведь если деньги способны улучшить жизнь её ребёнка, то почему бы и нет.
Жалела ли она о чем-нибудь? Скорее, да, чем нет. Что не отказалась от предложенной работы. Но в то же время была благодарна, ведь так смогла увидеть всё изнутри. Эти натянутые политические струны, этот омут интриг, препятствий и капканов. И Энба-олени устроили их сами себе уже давно, и сейчас все механизмы срабатывали один за другим. С клацаньем защёлкивались, перекусывая и традиции, и устои, и пафосные речи Патерио-Энба. Рыба давно уже сгнила с головы.
Филиппа, последняя из прямых наследников Патерио-Энба, торопила, не давая осмотреться. У неё были большая история и маленькая просьба. Маленькая, совсем крохотная просьба: отвезти двух мальчишек в Ярмехель и внушить с помощью настоя из крови Шермиды, что те – сыновья главы города и что они отрекутся от власти в пользу её, Филиппы. А затем следовало убить старика.
К тому же, если бы мальчиков приняли, это бы открыло границы Ярмехеля для других племён, сделав их союзниками города-форта. И тогда бы можно было рассчитывать на помощь Фениксов в добыче клятой руды для постройки цепи. Объединившись, победить. Но всё пошло не по плану.
Опоённые настоями мальчишки будто сбрендили – устроили погром в тронной зале. Фениксов безумец сбежал в подвал, где находился музей памяти, и всё там перевернул. А пасынок Филиппы и вовсе забился в тёмный угол, страшась света и направленных на него взглядов придворных, а стоило его припугнуть, отправился следом за Фениксом. Едва их потом нашли в катакомбах на уровнях ниже музея памяти. В попытках оправдаться и исполнить приказ Шермида приблизилась к Патерио-Энба и увидела в ордене на его груди точно такую же красную каплю. Отвратительный знак Братства Вечности. И тогда поняла: спасения нет. Спасения нет даже за надёжными стенами.
Она бросила попытки внушить нужное Патерио-Энба, оставив это на долю наследницы, забрала беспокойных мальчишек и увезла их обратно в Лагенфорд. Они не заслужили… Но после, вновь поддавшись влиянию Филиппы, Шермида закрыла глаза на свои убеждения, ведь долг перед сыном важнее чужих детей. И снова пришлось иметь дело с теми мальчишками, будто остальному миру, племенам и семьям не было до них дела. Равнодушие поселилось в сердце Шермиды, пока недавно она не встретила в старом кафе тех двоих. Любимых. Навсегда любимых.
Она вспомнила и нелепую попытку здесь, в доме двенадцатого советника, опоить и подчинить тех двоих. Внушить, что они её не знают и никогда не встречали. Не вышло. Слишком упрямые, слишком подозрительные. Любимые.
Женщина встала с узкой кровати – под ногой тихо хрупнул раздавленный лист, – прошла к открытому окну. Ночной воздух пробрался под длинную ночную рубашку, холодил кожу, от него по рогам к лицу проходил лёгкий, приятный звон. Шермида улыбнулась. Покрепче сжав в ладони каменную каплю, ступила на невысокий подоконник. До земли было далеко.
* * *
Урмё
Хмельной от долгих задушевных разговоров, от дружеского плеча, спустя долгие годы оказавшегося рядом, от завершения непосильного дела, Урмё на рассвете после аудиенции у мэра обнаружил себя на каретной станции на второй южной улице Лагенфорда.
– Здоровьечка вам, господин старший детектив, – ласково улыбнулась ему смотрительница, аккуратным почерком заполняя подшитую тетрадь за конторкой при свете двух светлячковых фонарей.
Несколько разодетых мужчин и леди играли в карты слева за столом, попивая чай, настолько крепкий по запаху, что им можно было конопатить окна. За открытой дверью в конце комнаты виднелись фыркающие упряжные лошади, повозки, люди, грузящие бочки и ящики. Урмё проморгался, ища ответ и пытаясь понять, зачем сюда пришёл. Кто-то из будущих пассажиров отсалютовал ему деревянной кружкой, на что детектив только вяло кивнул. Смотрительница повторила вопрос.
– Когда ближайший до Заккервира? – услышал Урмё свой внезапно охрипший голос и пожалел, что слова нельзя забрать назад.
Смотрительница отстукала кончиком пера заполненные строчки сверху, остановилась на середине и расплылась в улыбке.
– Через пять минут, господин старший детектив. Желаете купить билет? Одно место как раз есть.
Мужчина закрыл глаза, чтобы не видеть, как руки наощупь достали кошель.
– Багаж?
– Нет.
Монеты перекочевали из одной руки в другую.
– Отправьте посыльного ко мне домой с запиской, пусть под дверь воткнёт. – Урмё нацарапал несколько строк на предложенной бумаге и широким шагом, не оглядываясь, вышел на станцию.
* * *
Шермида
Хлопнула дверь. Порыв ветра толкнул в грудь, ноги заскользили по подоконнику. Чьи-то руки обхватили за пояс. Голос сладкий и приторный, как бочка мёда, на дне которой таились осколки стекла, горячо зашептал:
– Дорогая, ты снова за старое? Не глупи. Ты можешь огорчить меня и будущую Патерио-Энба.
– Пусти!
– Тщщ, ты ведь взрослая женщина и должна понимать, что твоей смертью уже ничего не изменишь.
– Отпусти меня!
– Увы, не могу. Пока ты в моём доме, не отпущу.
Она крутанулась в кольце рук, взглянула в смеющиеся глаза на моложавом лице.
– Значит, стоит мне покинуть твой дом, могу делать, что захочу?
– Тебе стоит отдохнуть, дорогая. Основная работа закончена. Ты бы не хотела развеяться? Может, спустимся и выпьем кофе с корицей?
– Сам пей свою корицу! – Она обернулась и плюнула вниз. – Эта клятая пряность творит с Энба-оленями то же, что кокке и никшек с обычными людьми. Посмотри на себя, Маурицио! Ты уже не можешь без неё жить!
– Не могу и не хочу. Есть слабости, которым невозможно не потакать. Ты разве так не считаешь?
Она промолчала, не найдясь с ответом. Он приподнял её, стянул с подоконника, поставил на пол. Большие, пропахшие корицей руки погладили короткие растрёпанные волосы женщины.
– Послушай, Шермида, – Он поднял её лицо за подбородок, притянул к себе, поцеловал, не закрывая глаз, – ты сделала здесь всё, что было нужно. Больше тебе здесь места нет. Уезжай.
– Куда? – прошептала она, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
– Да хоть в Заккервир. Карета тебя уже ждёт.
Глава 82
О былом и о сущем
Арчибальд Ястреб
Что делать в самый тёмный час перед рассветом, когда тебе семьдесят, когда уже ничего не способно удивить, и завтра будет так же, как вчера, лишь с небольшими изменениями? Лишь вспоминать былое.
Арчибальд Ястреб помнил себя с года, когда впервые к нему, лежащему в колыбели, пришла Соломея. Он увидел огромный змеиный череп под капюшоном плаща и не испугался, но когда она показала лицо, разразился душераздирающим криком. На плач прибежала матушка, которая отчего-то не замечала чужачку, стоящую с нею бок о бок. А проследив за взглядом ребёнка, лишь покачала головой: «Морок-морок, уходи». Когда малыш, в ту бытность просто Арчи, ещё не перенявший от отца титул Дракатри юга, наконец успокоился, то сначала несмело, а потом как мог широко улыбнулся странной девочке и навсегда запомнил переливчатый блеск чешуи на её висках и на веках. Будто блики от моря, что иногда отражались на потолке, поселились и на этой незваной гостье.
Соломея ушла, но каждый раз, когда Арчи оставался один, появлялась вновь. Однажды она сказала и он запомнил: «В прошлой жизни я видела женщину, твою дальнюю родственницу. У нас с ней одни корни по племени Детей богов. И мы с тобой, считай, брат с сестрой. Ты откроешь свой дар. Скоро. Если сложится судьба, передашь его своим потомкам. Храни его, развивай: пригодится».
Арчи тогда ни слова не понял, но вскоре, когда с ним начали оставлять соседского младенца, обрёл способность возносится над собой и видеть тех, кого знал и хотел, а тело его при этом оставалось на месте. Однажды поведал об этом отцу, тот не отругал, не обозвал, как другие, а объяснил про великий дар наблюдения – ястребиный взор, – который передавался в их семье через поколение.
Соломея появлялась всё чаще. Арчи как-то спросил, зачем она здесь. И был ответ: «Я жду рождения наследника свой первой любви в прошлой жизни». И долгие три года спустя, когда кочевники перебрались севернее, на попечение подросшего Арчи и сопливого Сола, ковыляющего везде за ним на толстых кривых ножках, отдали очень тихого младенца с красными волосами. Причиной переезда были завершение застройки на прошлом месте и участившиеся стычки с бунтующими племенами неподалёку. Кочевники-строители желали спокойной жизни, поэтому этого, первого появившегося на новой стоянке малыша, назвали Добромиром.
Вернулась Соломея – припрятав в скальных пещерах на побережье свой череп, явилась перед селянами и осталась на пару лет, а потом внезапно исчезла. В то же время пошла молва о похищении людей и гневе богов. Кто бы не приезжал к строителям, просили укрытия и пугали страшными историями. Неспокойное было время, но и оно прошло. Лет через шесть, когда Арчи и Сол присматривали себе невест, объявилась старая гостья, так и не изменившаяся за эти годы внешне, но издёрганная, пугливая, вся в синяках, что друзья боялись её тревожить лишний раз. Недолго она пробыла у них, сгинула с первыми холодами. В ту зиму старые Дракатри юга ушли на покой, а звание перешло к их сыновьям: Арчибальду Ястребу, Серому Солу и Добромиру Лисьему Хвосту. Тот уже тогда прославился своей высокой шапкой из рыжих шкурок двухвостой лисицы.
Селение было отстроено и кочевники отправились дальше на север, а старики остались доживать свой век да привечать гостей, которых манили добротные дома на побережье. На новом месте племя постигла беда: из моря ползли светящиеся гнилью твари и утаскивали с собой в пучину людей. И тогда Серый Сол прогнал их, воспользовался открывшимися в нём силами светлого Чародея.
