Текст книги "Наваждение"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава 8
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Прическа сооружалась с вечера.
Лидия пришла, притащив с собой целый чемодан лаков, гелей для волос слабой и жесткой фиксации, фенов, щипцов, бигуди, папильоток и еще всевозможных парикмахерских принадлежностей, которым и названия-то сложно было подыскать.
Первое, что она сделала, – это создала для себя творческую атмосферу: приструнила родителей, с утра пиливших Катю за итоговые тройки.
– Какая вам разница? – набросилась она на отца и мать. – Никто в этот аттестат в жизни не заглянет! В Средней Азии, между прочим, необразованные девушки ценятся выше всего. Кому нужна шибко умная жена? Мужики этого терпеть не могут.
– Но ведь ты у нас, Лидочка, умная? – присмирев, возразила мама. – А муж тебя на руках носит.
– А потому и носит, что веду себя по уму: притворяюсь, что глупее его.
На эту житейскую мудрость мать не нашлась что возразить, зато Катя радостно подумала: «А мне и притворяться не надо будет. Я и так… Значит, нас с Димочкой ждет счастливая семейная жизнь! Вот хорошо-то…»
– Садись, позвоночник! – скомандовала Лидия, выставив стул на освещенный центр комнаты. – Будем колдовать. Вот отрастила патлы, кикимора, – не расчешешь!
Колдовство длилось почти до полуночи, и в результате, когда Катя почти уже теряла сознание от неподвижности и густых парфюмерных испарений, Лида вполне удовлетворила свою неутоленную страсть к архитектуре. Не получилось с платьем – отвела душу, возводя монументальную прическу.
В итоге на голове у Кати возник не то орбитальный комплекс из нескольких состыкованных между собою космических станций, не то целый фантастический город будущего с круглыми жилыми зданиями, транспортными магистралями, а возможно, еще и театрами, стадионами и аэропортами.
Надо лбом и на висках лежали толстые валики наподобие диванных, на макушке топорщились букли в виде спиральных антенн.
Любая японка, увидев сие творение, действительно крепко призадумалась бы…
Все это было тщательно замазано фиксирующими гелями, да еще и залакировано. По прическе можно было постукивать пальцами, как по африканскому барабану.
– Отпад! Вот что значит талант! – с гордостью похвалила сама себя Лидия и нанесла последний штрих: приколола к Катиным волосам – вернее, к тому, что прежде было волосами, – крупную шелковую розу, срезанную с платья.
– Прямо вот так и идти? – несмело спросила Катя, у которой уже заплетался язык и все плыло перед глазами. – А не подумают, что я… того?
– А тебя, милая моя, и так считают малость чокнутой, так что какая разница! Не боись. Я плохого не посоветую.
В довершение всего Лидия велела родителям забрать у Екатерины подушку и припрятать ее подальше, от соблазна.
– Сегодня наша выпускница будет спать на бревнышке, чтоб не разрушить мое произведение, – сказала она тоном доктора, прописывающего процедуры. – А что, японские аристократки всегда так поступают.
Возразить Катя не решилась. Ведь умная и щедрая Лида так много для нее сделала, зачем же ее огорчать! Тем более что старшая сестра, по всеобщему признанию, «умеет жить», а значит – и правда плохого не посоветует.
* * *
«Говорят, что киты – не рыбы, а млекопитающие. А мне снится, что я – чудо-юдо Рыба Кит.
И на мне держится весь мир.
Вернее, вначале мир покоился на трех китах, но два других уплыли. Я их не удерживала.
Ведь это были самец и самка, влюбленные друг в друга. Я понимаю: им необходимо было уединиться.
А я осталась одна, приняв на себя всю тяжесть нашей планеты. Ведь если я тоже покину свой пост, то Земля погрузится в пучины океана и погибнет.
Погибнет, как тот прекрасный храм, от которого над водой осталась только верхушка колокольни…»
Наутро, после бревнышка, голова была тяжелой, точно свинец. А может, это торжественная прическа так много весила.
К вечеру, к началу школьного бала, мигрень стала совершенно невыносимой, и Лида заставила выпускницу наглотаться но-шпы и спазмалгона, авторитетно объяснив причину Катиного недомогания по-своему:
– Волнуешься, дорогая моя. А зря. Надо быть всегда спокойной, как танк, и тебя станут уважать.
– А разве танки спокойные?
– Не язви.
Родители не сочли нужным пойти на Катин выпускной, зато Лида решила сопровождать сестричку, над которой в эти дни вообще взяла шефство. Она ведь закончила эту же самую школу, и теперь ей было интересно «людей посмотреть и себя показать».
Лидия, однако, проявила не только энтузиазм, но и недюжинную деликатность, даже самопожертвование: надела не самый дорогостоящий и умопомрачительный наряд, чтобы не затмить своим блеском Катюшу.
Зато она распорядилась, чтобы личный шофер мужа подвез их обеих прямо на школьный двор и там услужливо распахнул перед ними дверцы, как перед самыми важными персонами…
Лидины предсказания вполне оправдались: Катино появление в новом обличье, да еще из «мерседеса», произвело настоящий фурор. Одноклассники оторопели и замолкли.
Непонятно только, от восторга или от другой какой-нибудь эмоции…
Андрей Андреевич не любил произносить длинных речей, а потому открыть торжественный выпускной вечер было поручено завучу, словеснице Нине Яковлевне.
Впрочем, она и без того по справедливости имела право первенства, так как была тут старейшей учительницей. Давно уже выйдя на пенсию, работать Нина Яковлевна все еще продолжала: ни школа не могла без нее обойтись, ни она без школы.
Маленькая, сморщенная и сгорбленная, с тихим дрожащим голоском, завуч умела, однако, заставить слушать себя. И выступила она так, что многие из сидящих в зале, особенно родители выпускников, прослезились.
Нарядные девчонки, которые сегодня все без исключения казались красавицами, тоже наверняка разревелись бы, если б не густой, яркий, вечерний макияж.
– Ну а теперь, – объявила Нина Яковлевна, – приступим к самому главному. Сейчас каждый из вас получит документ, который свидетельствует о том, что отныне вы больше не дети. Да-да, дорогие мои, вы вступаете во взрослую, самостоятельную жизнь… хотя для нас вы всегда будете детьми… маленькими вертлявыми непоседами… Ах!
Новые всхлипы в зале.
– Передаю слово нашему замечательному директору, Андрею Андреевичу. – Нина Яковлевна кивнула своему молодому – конечно, по сравнению с ней – коллеге: – Я думаю, по традиции он начнет с золотых медалистов. Этот год у нас урожайный: сразу три круглых отличника! И среди них даже, – тут она изумленно, как бы недоумевая, воздела сухонькие ручки к потолку, – есть один молодой человек! А это уж и вовсе редкость.
На этот раз по актовому залу прокатился смех. Все знали, что Нина Яковлевна была старой девой и к мужскому полу относилась более чем скептически. Мальчик – и вдруг удостоен золотой медали? По мнению завуча, это могло быть только чистой случайностью, причудливым стечением обстоятельств.
Назначение мужчины на пост директора Нина Яковлевна переживала очень болезненно, считая, что «мужлан» не способен понять детскую душу, и далеко не сразу между нею и новым начальником установились добрые отношения.
На уроках же она мальчикам делала поблажки, оценки за сочинения им завышала, но не потому, что симпатизировала им больше, чем девчонкам, а по принципу: «Что с них взять-то? Давно доказано, что в мужском мозгу извилин меньше».
Исключение за многие годы ее учительства составил лишь один ученик, хоть и не получивший ни золотой, ни даже серебряной медали: это был Дима Поляков.
У него, по мнению пожилой словесницы, склад ума был отчасти женским: Дмитрий родился, как она выражалась, стопроцентным гуманитарием, интуитивно одаренным, артистичным и тонким, как девушка.
А ребята потихоньку хихикали: «Ниночка просто к Димкиным длинным ресницам неравнодушна, они у него как у девушки. Эх, ей бы скинуть годков пятьдесят-шестьдесят!»
…Итак, три золотых медалиста – две девушки и «даже» один парень – уже нетерпеливо ерзали на стульях, готовясь, едва назовут их фамилии, выйти на сцену. Туда, где на столе президиума скромно белели три маленькие картонные коробочки с заветными кружочками желтого металла.
Но Андрей Андреевич почему-то медлил. Он сосредоточенно перебирал стопку аттестатов и наконец вытянул один из них, лежавший в серединке.
Бережно держа его в огромных, совсем не учительских ручищах, вышел на край сцены, отодвинул в сторону не нужный ему микрофон и пророкотал:
– Прошу уважаемых медалистов…
Отличники привстали с мест…
– …меня простить. Но сегодня я нарушу традицию. Первым я хочу вызвать на эту сцену человека, который, по моему глубокому убеждению, достоин получить не просто документ о среднем образовании… не так уж важно, какие в нем оценки по физике, химии или даже физкультуре…
«О ком он, о чем он?» – прошелестело по рядам актового зала. Слушатели были заинтригованы. Может, кто-то из ребят отличился на пожаре? Или спас утопающего?
– Сейчас будет вручен не бланк с водяными знаками и круглой печатью, – продолжал директор. – Но – по самому высокому счету – аттестат зрелости. Так как этот человек, по-моему, на «отлично» сдал свой первый, но такой сложный и такой значимый экзамен – на зрелость. Сдал, не сдавшись! Извините, Нина Яковлевна, за неуклюжую игру слов.
– Очень даже удачно сказано, – благосклонно кивнула заинтригованная словесница. – Теперь хотелось бы получить расшифровку этого загадочного образного текста.
– Это не десятая глава «Онегина», все куда проще, – усмехнулся Андрей Андреевич. – На сцену вызывается Екатерина Степановна Криницына!
Кто-то по инерции захлопал – и тут же вновь воцарилась тишина. Школьники и родители недоуменно переглядывались. Катька – и вдруг чем-то отличилась? Быть того не может, ошибка какая-то! Никогда и ни в чем не была она «в первых рядах».
Да и самой Кате показалось, что она ослышалась: в голове по-прежнему гудело, немудрено было вообразить невесть что.
Только Лида ни в чем не усомнилась. Не вникая в подробности, она просто сочла справедливым, что член их семейства наконец-то публично отмечен. Она ткнула сестру локтем в бок и скомандовала:
– Иди!
И Катя стала пробираться по ряду, с непривычки путаясь в длинном шелковом подоле, цепляясь нейлоновыми воланами за деревянные, не новые, занозистые спинки стульев.
Она была смущена, ей хотелось спрятаться или по крайней мере опустить голову, однако страшно было, что из-за неосторожного движения может разрушиться прическа, и приходилось держать шею неестественно вытянутой.
Директор терпеливо ждал, пока вызванная, спотыкаясь, боязливо озираясь по сторонам, поднималась к нему по трем невысоким ступенькам.
– Твой экзамен, Катюша, длился долго, целых два года! – произнес он наконец. – И сегодня он сдан.
Катя таращилась на него, ничего не понимая. Потянулась было за аттестатом, но Андрей Андреевич, вместо того чтобы передать документ, неожиданно взял ее руку и – нет, даже не пожал, а почтительно поцеловал.
Нина Яковлевна приподняла брови и нахмурилась, однако никакого замечания не отпустила.
– А аттестат тебе вручу не я, – улыбнулся директор. – Мы доверим эту честь кое-кому другому. Одному очень счастливому товарищу, которому крупно повезло в жизни.
Погрустнев, он добавил непривычно тихо и задумчиво, как никогда прежде не говорил:
– Мне в свое время такой удачи не выпало. Меня не дождались. – И закончил снова по-офицерски, в полный голос: – Аплодисменты, пожалуйста!
Зал послушно, однако не слишком ретиво зааплодировал.
Катя готова была провалиться сквозь землю вместе со своим новым платьем, замысловатой прической и, быть может, с аттестатом зрелости в придачу.
В ней росло и укреплялось подозрение, что ее выставили на посмешище. Причем сделал это Андрей Андреич, который всегда был ее защитником и которого она всегда так уважала!
А потом, вдруг, все перестало иметь значение. И вообще все перестало существовать.
Потому что из-за сатиновой кулисы на сцену шагнул Дмитрий Поляков.
Словно сквозь толщу воды наблюдала Катя, как Дима берет из директорских рук аттестат и протягивает ей. Как будто приглушенная звукоизоляцией, до нее доносилась овация из зала, адресованная вовсе не ей:
– Де-мон! Де-мон!
Зато совершенно отчетливо она расслышала слова, сказанные тихим шепотом, почти одними губами – такими знакомыми губами, за легкое прикосновение которых она готова была бы отдать все на свете:
– Здравствуй, Катюха. Я к тебе вернулся.
– Влюбленный Кит… уплывает… – невнятно пробормотала Катя какую-то ерунду, и глаза ее закатились.
Она начала медленно оседать. Андрей Андреевич вовремя успел поддержать ее.
– Переборщила я с лаками, – виновато крякнула в зале Лидия. – Нанюхалась сестренка аэрозолей. Ну ничего: красота требует жертв…
Глава 9
РУСАЛОЧЬИ ЖЕРТВЫ
С Диминым возвращением вся Катина жизнь погрузилась в какой-то розовый туман. Соображать стало совсем трудно. Да и зачем? Ведь рядом с ней находился теперь ее любимый мужчина, умный и надежный, который принимал все важные решения и за себя, и за нее.
Дмитрий здорово изменился, окреп и возмужал, еще больше раздался в плечах, а все его стройное тело было теперь в выпуклых квадратиках и треугольничках накачанных мышц, прямо как у культуриста. Только все эти Шварценеггеры и иже с ними, как правило, приземистые и массивные, а длинноногий Дима остался легким и быстрым.
Перемены в нем были не только внешними. Он и вел себя теперь иначе.
К Катиному счастливому изумлению, Дмитрий с первого же дня отсек от себя всех прежних поклонниц, которые вновь попытались его атаковать. Он не посещал больше ни баров, ни танцплощадок и все свободное время проводил только с нею.
Правда, им было не до нежностей. В московских институтах уже шли прослушивания будущих актеров, надо было торопиться и напряженно готовиться, чтобы не потерять впустую целый год.
И Дима учил отобранные для него Катей отрывки, декламировал стихи, репетировал басни. Она была его постоянным восторженным слушателем, но это Диму не устраивало. Ему гораздо нужнее был строгий арбитр и объективный критик – ведь речь шла об огромных конкурсах, чуть ли не по сотне человек на место.
Дмитрий, разумеется, не считал Катю авторитетом в области драматического искусства, зато, хорошо ее зная, полагался на ее безошибочную интуицию.
– Ну что ты молчишь, как рыба! – в сердцах кричал он, прервав монолог Сальери из пушкинских «Маленьких трагедий». – Я же видел, ты поморщилась! Я в чем-то сфальшивил, да?
– Нет-нет, что ты! Просто я представила себе вкус яда…
– Тьфу!
– Вот-вот! – от восторга подпрыгивала она. – Именно с таким выражением и говори весь текст.
– Гм. Точно. «Нет! не могу противиться я доле судьбе моей: я избран, чтоб его остановить. Не то мы все погибли»… Кстати, почему ты для меня выбрала Сальери, а не Моцарта?
Катя смешалась. Она не могла внятно сформулировать своих мотивов, да и не задавалась никогда такими вопросами:
– Ой… сама не знаю. Просто показалось, что…
– Ну и правильно показалось, глупышка ты моя. Всем известно, что отрицательных персонажей играть проще и интереснее, в них больше живых черточек. Продолжим!
А ночи все-таки оставались в их распоряжении. Димина квартира теперь пустовала: Антонина Матвеевна с мужем все-таки купили участок за городом и с наступлением тепла, поставив там сарайчик-времянку, перебрались «на дачу», чтобы с упоением копаться в долгожданной собственной земле.
Катина же мама перестала бдительно следить за нравственным обликом дочери.
– До конца учебы мы тебя выкормили, – заявила она. – Теперь живи как знаешь. Институт тебе не светит, захочешь к нам на рыбозавод – милости просим, возьму в свою бригаду.
– Нет, мам, – застенчиво ответила дочка. – Спасибо, пока не нужно. Я поеду в Москву.
– Вот тебя там заждались-то!
– Может, попробую в Гнесинку или еще в какое-нибудь музыкальное. – О настоящей причине предстоящего отъезда Катя, боясь взрыва негодования, предпочла умолчать.
– Безнадега! – протянула мать. – Однако попытка не пытка. Тогда готовься, чтоб не слишком там позориться.
Вот Катя и готовилась. Истово, прилежно. Только не к своим экзаменам, а к чужим. Правда, с наступлением темноты учебные занятия сами собой перерастали в совсем иные…
Правда, первая их ночь, сразу после треволнений выпускного вечера, была отмечена курьезом.
Катю быстро привели в чувство после обморока. Однако на бал, открывшийся после церемонии вручения аттестатов, она не осталась. К чему ей вся эта толчея, суета и многолюдье, когда, отныне и навсегда, рядом с ней тот, кто заменит ей весь мир?
– Лид, – умоляюще сложила ладошки Катя, – побудешь тут моим заместителем, а? Мне позарез нужно исчезнуть.
– Ишь ты, начальница выискалась, в замы меня записала! – проворчала Лидия, однако согласилась: чувствовала свою вину за отравление сестренки лаком. – Ладно уж, иди. Отведи душеньку. И я отведу: Андреича нашего на белый танец приглашу. А то с моим законным не попляшешь: одышка у него от лишнего веса.
– Только чтоб маме…
– Не боись. Не продам.
Обнявшись, Катя с Димой побежали к Волге.
На том месте, где когда-то по весне чавкала непролазная грязь, теперь положили новый асфальт. И все равно Дмитрий перенес ее по старой памяти через этот участок пути на руках.
У судостроительного завода на стапеле стоял почти готовый к спуску на воду речной теплоход. Не сговариваясь, двое влюбленных на цыпочках проскочили мимо пропускного бюро, где дежурили вооруженные охранники.
Завернув за угол бетонной ограды, они нырнули в знакомую им с детства щель между глухими плитами, которую почему-то никто и никогда не думал загородить.
Зачем, спрашивается, выставлять охранные посты, если совсем рядом с ними все желающие – если они, конечно, не слишком упитанные – могут просочиться через этот зазор?
Ох, спасибо тем строителям-халтурщикам! Благодаря им можно проскользнуть по наклоненной к воде бетонной площадке, вскарабкаться на кильблоки, служащие для неподвижного судна опорой, и – особенно если ты обладаешь молодостью, силой и ловкостью – оказаться на борту пустого корабля.
А там уже в твоем распоряжении комфортабельные каюты, в которых судостроителям осталось провести лишь последние, косметические, отделочные работы!
Двуспальных постелей, правда, на теплоходиках такого типа не предусмотрено, но так ли уж они необходимы, когда Ей – всего семнадцать, Ему – двадцать и они не виделись целых два года? И когда, два долгих года назад, они были близки всего один-единственный раз…
Закрыв за собой дверь каюты, будто кто-то мог за ними подсматривать, они стали раздеваться торопливо, лихорадочно, сбрасывая одежду куда попало.
Нагие, кинулись друг к другу без раздумий и стеснения. Прохладная клеенчатая обивка корабельной койки ничуть не охладила их разгоряченных тел, которые тут же сплелись в причудливый морской узел.
– Долгожданный мой… ненаглядный… – лепетала Катя, задыхаясь. – Вернулся… насовсем…
– Девочка моя… моя верная Сольвейг, – отозвался Дмитрий, погружая пальцы в затейливые извивы ее праздничной прически. – Дождалась, ни на кого не променяла…
И вдруг совсем другим, оторопевшим, рассерженным и даже брезгливым тоном ругнулся:
– Ч-черт!
– Что-то не так?
– Да, бляха-муха, все не так! – Он дернул рукой, и Катя почувствовала такую острую боль на макушке и затылке, как будто с нее снимали скальп. – Ты чем башку намазала? Столярным клеем, что ли? Твои, бл… локоны ко мне приклеились намертво!
– Ой, как это – приклеились? Ну, Лидка! Сейчас, Димочка, миленький, там просто лак.
– Паркетный, что ли?
– Да нет вроде, не знаю… может, она много разных намешала, а они, наверно, несовместимые!
– Не совместимые со здравым смыслом. Помоги же!
Катя в темноте принялась отдирать волосы от Димкиной кожи и с ужасом поняла, что внутри валиков надо лбом и на висках лаки и гели остались незасохшими. Несмотря на то что прошли уже сутки с момента сооружения прически!
Волосы противно липли к подушечкам пальцев, запутывались, и любая попытка высвободить руки только усугубляла это трагикомичное положение.
Катя и Дима оказались склеенными воедино, да еще в каком дурацком положении! Сиамским близнецам, сросшимся спинами, было куда легче…
Короче говоря, ночь любви обернулась нелепым приключением. Пришлось раздетыми, с задранными к Катиной макушке руками, выбираться с теплохода и почти ползком продвигаться к воде.
Потом Дима окунал Катю с головой в теплые волжские волны и стирал ее, как простыню или полотенце, пока не отмыл окончательно от коварной вязкой парфюмерии.
– Я что тебе, прачка?
– Пфф… да! – отплевывалась Катя. – А я – тряпочка. Мне… пф… даже нравится. Можешь вытереть об меня ноги.
– Глупости! Лучше я буду енот-полоскун, – уже остыв, тихо смеялся он. – А теперь… теперь давай я буду по-лас-кун. Теперь я хочу наконец тебя поласкать, можно?
И потом они долго играли и ласкались в воде, забыв про оставленную в каюте одежду и про охранников, которые могли их заметить на территории, куда посторонним вход воспрещен…
А Волга уносила, как трофей, пышную белую матерчатую розу. Шелковый цветок тоже насквозь пропитался лаками, а потому не намокал и не тонул, а уплывал далеко-далеко, возможно – к самому Каспийскому морю…
«Мы как два влюбленных кита… Мы бросили свою тяжкую ношу, чтобы побыть наедине.
Но мир не рухнул.
Наверное, на посту остался кто-то третий, чтобы поддержать нашу планету и спасти от гибели…»
Тех денег, что сумела выделить Кате мама, хватало только на дорогу, да и то впритык: нечем было заплатить за постель в поезде, даже если ехать в плацкартном вагоне.
Чуть-чуть подкинула Лидия. Как назло, у ее муженька именно в это время сорвалась какая-то сделка, на которую он возлагал большие надежды. А впрочем, он никогда не проявлял особой щедрости по отношению к родственникам жены.
Так что Лида могла пожертвовать сестричке лишь ту небольшую сумму, которая ей выделялась на карманные расходы.
Дмитрий из армии пришел, естественно, гол как сокол, а в семейном бюджете Поляковых первым пунктом значилось: «дача, стройматериалы, саженцы».
Дима попытался занять у Тимофея, но у того на носу была свадьба, а это такие траты!
Тогда Дмитрий обратился было к своим прежним подружкам, в том числе к пышнотелой любительнице молодой картошечки, но разве отвергнутые женщины станут помогать бывшему любовнику? Они только смеялись – презрительно и мстительно.
Катя не переставала корить себя за то, что не предусмотрела финансовых сложностей. Ведь работала же, зарплату получала, могла бы и отложить хоть немножко! Нет, никогда не научится она быть практичной. В жизни, как и в школе, останется вечной троечницей…
И тут подвернулся неожиданный случай, дававший ей шанс внести свою лепту в предстоящее путешествие. О том, что это, в сущности, обязанность мужчины, она не задумывалась.
Проходя мимо памятной парикмахерской «Златовласка», в которой перед уходом в армию Дима перед объективом телекамеры лишился своей шевелюры, она увидела в витрине объявление: «Покупаем длинные волосы на шиньоны».
Зашла. Поинтересовалась:
– Дорого покупаете?
Владелица заведения долго ощупывала ее косу, потом расплела, прикинула длину. Наконец вздохнула:
– Ваши – дорого. Только я вам не советую, пожалеете потом. Таких вам никогда уже не отрастить.
Катя вспомнила случай на строящемся теплоходе, и это помогло ей ответить так, чтобы прозвучало убедительно:
– Они мне надоели. Я их ненавижу. Намучилась с ними, хватит!
Она села в парикмахерское кресло и закрыла глаза, чтобы не видеть, как хищно блестят ножницы. К сожалению, уши заткнуть она не могла и каждый раз вздрагивала от зловещего лязганья лезвий. Чтобы отвлечься, стала вспоминать свою любимую сказку, и вновь обнаружила у Андерсена перекличку с собственной судьбой.
«Русалочка оперлась своими белыми руками о борт и, повернувшись лицом к востоку, стала ждать первого луча солнца, который, как она знала, должен был убить ее, и вдруг она увидела, как из моря поднялись ее сестры; они были бледны, как и она, но их длинные роскошные волосы не развевались больше по ветру – они были обрезаны.
– Мы отдали наши волосы ведьме, чтобы она помогла нам избавить тебя от смерти…»
– Совсем свихнулась! – Дима кричал и чуть ли не топал ногами. – Ты погляди на себя! Ведьма! Вылитая! Была девушка – стал Фантомас какой-то! Хоть бы стрижку человеческую сделала, а то обкорналась под горшок, как деревенщина!
В ответ Екатерина безмолвно положила перед ним на стол внушительную пачку купюр. Дмитрий запнулся на полуслове, присмирел и отвел глаза.
Трудно ему было укротить свою гордость и принять девичью жертву, но и не принять ее он не мог. Он поставил перед собой великую цель, а она, как известно, оправдывает средства. И денежные средства в том числе.
Москва – город дорогой, в нем на три копейки не проживешь. «Дорогая моя столица…»
