Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Татьяна Дубровина

Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2
ХВОСТ КОМЕТЫ

В школе дети делятся на «звезд» и «прочих».

Катеньку Криницыну всегда относили к числу «прочих»: она считалась самой обыкновенной девочкой, средненькой ученицей, не слыла ни красавицей, ни дурнушкой, никакими яркими талантами вроде бы не блистала.

А если и крылась в ней одаренность, то именно – «крылась». Катя никогда не выставляла своих способностей напоказ: не то чтобы намеренно скрывала их, но просто не придавала им значения. Может быть, поэтому и окружающие не замечали их.

У Катюши был, к примеру, абсолютный слух. Но и в музыкальной школе, которую она заканчивала параллельно с обычной, девочка ходила в середнячках.

В начальных классах «музыкалки» ее еще выдвигали для сольных выступлений на концертах и смотрах, затем перестали.

Во время занятий, в тиши школьных кабинетов, наедине с преподавателем она могла безупречно, даже вдохновенно исполнять сложные для ее возраста скрипичные и фортепьянные партии, да и вокальные данные были у нее незаурядные: могла бы стать оригинальной певицей.

Однако на публике Катенька тушевалась, стеснялась, путала ноты и в результате комкала весь номер, из-за чего учителя в конце концов махнули на нее рукой.

Даже в собственной семье Катюшу вечно отодвигали на второй план. Она была у родителей средним ребенком – по старшинству. Но и достоинства ее оценивались как средние.

Старшая сестра Лидия, сразу после школы удачно вышедшая замуж за директора продмага, считалась умной. Младший братишка Игорек был любимчиком.

Катя же – ни то ни се, ни рыба ни мясо. Хотя она была как раз по зодиаку Рыбкой. Ну а «мяса» при ее худобе в ней действительно в отличие от пышной Лиды явно не хватало.

Катю пренебрежительное отношение окружающих ничуть не задевало. Она и не считала, что достойна находиться в центре внимания.

Зато твердо верила: таким центром предназначено стать Дмитрию. И не только в их родном Рыбинске. Диму Полякова со временем узнает весь мир!

Во всяком случае, для нее, Катюши, он был центром Вселенной уже давным-давно, С раннего детства. Сколько она себя помнила. Всегда.

А Дима, или Димон, или Демон, учившийся на три класса старше, как раз сызмальства значился в школьных «звездах».

Девчонки увивались за ним, и недаром: он был красавцем, разносторонним спортсменом, обладал даром красноречия, проникновенно пел под гитару романсы и даже песни собственного сочинения, которые казались всем превосходными.

Дмитрия трудно было не заметить, и его несколько раз показали по местному телевидению, после чего не только в их школе, но и среди всего девичьего населения Рыбинска начался настоящий «бум Полякова».

Телефон у него в квартире раскалялся от звонков, почтовый ящик ломился от писем с любовными признаниями, а во дворе дома постоянно дежурила стайка расфуфыренных и накрашенных поклонниц, от тринадцати до двадцати с хвостиком лет. И даже школьная учительница физкультуры явно была к Дмитрию неравнодушна.

Казалось непостижимым, почему Дима при таком богатстве выбора остановил свое внимание на скромной, ничем не примечательной Катюше Криницыной.

Посиживая вечерами в баре или до седьмого пота отплясывая на городской танцплощадке, каждый божий день с разными восторженными обожательницами, он все-таки большую часть свободного времени проводил именно с ней.

Точно рыцарски настроенный первоклассник, после уроков таскал за ней до дома потрепанную школьную сумку.

Читал ей свои и чужие стихи.

Если Катя позволяла, собственноручно заплетал ее волнистые, мягкие волосы в длинную косу.

На школьном дворе он объявил во всеуслышание, словно провозглашая некий общезначимый манифест:

– Кто Катюху обидит – будет иметь дело со мной. Всем понятно, надеюсь?

Однажды кто-то подсмотрел – и слух об этом происшествии, разумеется, тут же распространился по Рыбинску, точно круги по воде, – как Поляков, не пожалев своих щегольских белых джинсов и утопая по щиколотку в глинистом месиве, на руках переносил Катю через непролазную грязь, оставшуюся в прибрежных переулках после весеннего разлива Волги.

Дмитрию, который был всеобщим кумиром, эту «маленькую слабость» поклонницы великодушно прощали, как всегда прощают чудачества знаменитостям.

Кате – нет. Кате завидовали по-черному.

И, надо сказать, поводом для зависти служила не только «необъяснимая» симпатия неотразимого Полякова, но и одно качество самой Екатерины, благодаря которому эта симпатия получала хоть какое-то объяснение.

Катины знакомые подсознательно чувствовали: никто из них не сумел бы любить так преданно, безоглядно и самоотверженно, как эта неяркая, невзрачная скромница.

Волны любви так и исходили от нее при Димином приближении, хотя она не кидалась ему на шею и не строила глазки, а, напротив, трепетно опускала ресницы.

Всякому, кто в этот момент находился поблизости, становилось даже немного неловко: будто, подглядывая в замочную скважину, увидел слишком откровенную сцену, хотя, если судить объективно, все было более чем пристойно.

Попроси Дмитрий, и Катюша отдала бы ему все на свете. Да, собственно говоря, и отдала уже и сердце, и мысли, и душу. Словом, все, что имела, кроме… кроме того, что ее мать, строго поджав губы, называла короткими и емкими, веками устоявшимися в России словами: «девичья честь».

Нельзя сказать, чтобы Дима так уж рвался послужить Отечеству в армейских шеренгах. Но и пойти по пути многих сверстников, поступавших в первый попавшийся институт, где конкурс поменьше, только ради того, чтобы получить отсрочку, ему претило.

Прозябать, зубря какой-нибудь сопромат или бухучет! Корпеть над этими унизительными гармошками-шпаргалками по предметам, которые ему до лампочки! Да ведь это потерянные пять лет, почти треть прожитой им жизни! Не рациональнее ли отмучиться, пусть и в строю, но зато за два года? А там уж… О, а там…

Там будут молочные реки с кисельными берегами, там его ждут завоевания уже не военные, но поистине наполеоновского масштаба. Ведь он хотел стать великим артистом.

В прошлом году Дима опоздал на прослушивания в московские театральные вузы. Были, конечно, свои институты искусств и в Поволжье. Например, в Ярославле, при театре имени Волкова, или в Казани. И репутация у этих учебных заведений была, по оценкам специалистов, высокой.

Но Диме все же казалось, что сдавать экзамены туда – это значит занизить для себя планку. Он верил, что способен сразу покорить столицу, и не желал размениваться на меньшее. Его не привлекал штампованный ярлык «актер из провинции», даже если к нему будет – а ведь в его случае непременно будет – добавлен эпитет «талантливый».

К тому же в Москве его могут заметить не только театральные, но и кинорежиссеры, а экран дает возможность сразу прославиться на весь мир!

Пусть он поступит учиться на два года позже, зато – сразу по программе максимум.

Был, конечно, способ сэкономить даже эти два года, который с успехом использовал кое-кто из его друзей: просто-напросто «откосить». То есть притвориться больным.

Димин одноклассник Тимоха, к примеру, симулировал ночной энурез. Писает, дескать, до сих пор под себя, как младенец.

Выглядел Тимофей здоровяком и крепышом, и медкомиссия ему не поверила. Положили в больницу на обследование. На ночь заставляли в присутствии врача или сестры выпить сильное снотворное, чтобы не мог проснуться и нарочно «организовать» себе недержание мочи, безжалостно портя и без того далеко не новые больничные простыни.

Тут, однако, в игру вступили Тимкины родители. Небольшой «подогрев» дежурным медсестрам – и те стали в условленное время будить пациента. Обычно это происходило поближе к утру, чтобы недолго приходилось бедному Тимофею мучиться на мокром белье.

В результате парень получил желанное медицинское заключение и драгоценный вердикт из двух слов: «Не годен». Живет теперь себе и в ус не дует.

Да только вот просыпаться стал по ночам и нервно ощупывать под собою постель: сухая ли? Но и это, видимо, пройдет со временем…

На подобные унижения Дмитрий не мог заставить себя пойти. Гордость не позволяла. А вдруг кто-то узнает о позорном, пусть даже и придуманном диагнозе?

Вмиг испарится его «звездный» ореол. «Ха-ха, – скажут люди, которым всегда нравится развенчивать своих былых кумиров и потом жестоко вытирать о них ноги. – Вы слышали? Поляков-то – зассыха! Подгузничками запасся, знаменитость долбаная? А дезодорантами? А то что-то мочой попахивает!»

Да и вообще его передергивало от этой оскорбительной формулировки: «Не годен».

Как! Он! – и вдруг куда-то не годится, все равно куда? Да что же он, завалящий какой-нибудь? Его отвергнут как второсортного?

Шиш вам. Никто и никогда Дмитрия Полякова не отвергнет, его повсюду должны встречать с распростертыми объятиями. В том числе и в армии.

Годен! Еще как годен!

Восемнадцать лет ему исполнилось как раз к весеннему призыву, и он отправился в военкомат по первой же повестке. А потом кинулся на полную катушку догуливать последние деньки вольной жизни.

На Катю у него времени в ту весну оставалось мало, но все же – оставалось. Выкраивал.

А она не роптала. Всегда терпеливо ждала, а когда наконец дождалась – была благодарна и Диме, и самой судьбе за эти минуты счастья.

Разлука для нее не существовала. Ведь даже будучи вдали от своего любимого, она всегда оставалась с ним. Только с ним.

Он был звездой. Возможно, этой звезде была уготована судьба кометы – ведь Дима планировал в будущем покинуть родное гнездо и самому выбирать траекторию своей жизни.

В таком случае Катюша была бы рада превратиться в хвост этой кометы. Даже если бы для этого пришлось рассыпаться на мельчайшие частички космической пыли.

«Я на все готова. Лишь бы следовать за ним.

Повсюду. В испытаниях, в беде и в радости… Да хоть в вечном холоде безвоздушного пространства!»

Глава 3
ПИР НА ВЕСЬ МИР

Проводы призывников – всегда мероприятие шумное: с песнями, танцами, выпивкой, битой посудой и битыми физиономиями, истериками и так далее. А Димин уход в армию обещал быть и вовсе взрывным: он был обставлен как массовое, общегородское мероприятие.

Молодежная редакция местного телевидения, в которую до сих пор во множестве приходили залитые девичьими слезами письма с просьбой почаще показывать выступления полюбившегося им Полякова, решила потрафить постоянным зрительницам, а заодно повысить рейтинг своих передач.

И журналисты превратили весенний призыв того года в настоящее народное гулянье. Они оказались хорошими организаторами: обзвонили семьи призывников и уговорили и самих ребят, и их родню перенести прощальные застолья на городскую площадь и устроить там огромный пир – в складчину.

У остальных мальчиков, отправлявшихся в тот год служить, тоже, конечно, планировали брать интервью, но больше для атмосферы, антуража.

Настоящим же героем передачи задумано было сделать Дмитрия.

Пусть у юных жительниц Рыбинска сожмется сердце от предстоящей двухгодичной разлуки с их черноволосым синеглазым кумиром!

А позже можно будет побаловать девушек «весточками» из армии. К примеру, командировать корреспондента для репортажа о том, как Поляков принимает воинскую присягу. Или состряпать телеочерк о его нелегких и наверняка довольно героических армейских буднях.

Военкомат помог в организации празднества.

В те годы на телеэкраны полезла «чернуха», тогда и недели не обходилось без обличительного материала по поводу дедовщины и прочего беспредела, которому подвергаются молодые солдатики. А ведь это с точки зрения Минобороны бессовестное расшатывание устоев: с каждым годом растет процент молодых людей, уклоняющихся от исполнения своего священного долга.

И тут вдруг – такое оригинальное, такое идеологически правильное шоу, в котором уход в армию преподносится как событие романтическое!

И будущий рядовой срочной службы, вчерашний школьник Дима Поляков – тоже явно герой романтический!

Военное начальство радовалось: наконец-то в эту смутную эпоху перестройки средства массовой информации одумались и начали проводить настоящую, благородную, общественно полезную идейно-воспитательную работу!

Как же тут не подсобить? И военное ведомство выделило целевые средства. Небольшие, правда, но ведь важен сам факт…

Радовался и коллектив небольшой приватизированной парикмахерской «Златовласка», в которой днем, до начала основных мероприятий, Полякова «забривали».

Эпоха частного предпринимательства как раз набирала силу, и, конечно, реклама, да еще в популярной передаче, была для цирюльни нелишней.

…Вот уже оператор нацелил объектив на темные, плотные, блестящие завитки Диминых волос.

Герой будущей передачи горделиво глянул в идеально отмытые зеркала и напоследок тряхнул своей роскошной гривой. Взмахнул длинными, как у девушки, ресницами, расправил широкие плечи, стараясь ничем не выдать своего сожаления.

– Под ноль! – театрально скомандовал он, и это прозвучало так же значительно, как знаменитое историческое гагаринское «Поехали!».

Зажужжала парикмахерская машинка, оставляя за собою ровные дорожки беззащитной, голенькой, незагорелой кожи посреди пышной шевелюры.

– Крупный план бери! – прошептала на ухо оператору уже немолодая, но старательно молодящаяся журналистка, автор передачи, выполнявшая по совместительству и функции режиссера.

Оператор так и сделал. А потом, уже по собственной инициативе, повел камеру книзу, следя, как один за другим падают на специально расстеленный по такому случаю зеленый ковер остриженные завитки. Ох и трудно же потом будет пылесосить толстый ворс!

Зато кадр получился красивым: точно лепестки увядших черных роз осыпаются на траву.

Так и просится озвучить его какой-нибудь сентиментальной мелодией. Возможно, грустным старинным романсом под гитару в исполнении самого Димы Полякова – подходящая запись в фондах студии уже имелась.

Однако не бывает творческого процесса без помех извне.

Всю красоту этой трогательной сцены испортила невзрачная девочка в простой белой блузке с короткими рукавчиками, которая без спросу влезла на «съемочную площадку», перекрыв плечом объектив.

Она опустилась на колени и принялась бережно подбирать с ковра пряди волос, одну за другой. Собранный «урожай» тщательно укладывала в целлофановый пакетик.

– Стоп! – рассерженно выкрикнула журналистка. – Кто вас сюда пустил? Мы работаем!

Оператор, которому сбили весь настрой, брезгливо сморщился и процедил сквозь зубы:

– Фанатичка… Хорошо хоть в единственном числе прорвалась, а то там на улице их целая толпа.

– Психопатки, – поддержала его журналистка. – Кинь им Дмитрий поношенные носки – они бы и их на сувениры разорвали, как драгоценную святыню. Потом бы носили обрывки в бюстгальтерах, у сердца.

Незваная девушка посмотрела на эту деловую даму ничуть не обиженно. Она терпеливо, точно непонятливому карапузу, объяснила ей:

– При чем тут носки? Разве вы не знаете, что через волосы можно наслать на человека порчу? Вот я и хочу Диму уберечь. Ведь в армии опасно, там стреляют. Мало ли что может стрястись… вроде как случайно. Волосы нельзя оставлять посторонним.

– Бред! – отрезала дама. – И даже, я бы сказала, мракобесие. Не мешайте нам работать, дорогуша.

И тут герой передачи повернул к ней наполовину остриженную голову. Бесспорно, он и в таком виде был красив: под оставшимися редкими взъерошенными лохмами угадывалась безупречно правильная, античная форма черепа.

– Если вам Екатерина мешает, – холодно произнес он, – можете катиться ко всем чертям… дорогуша. Катюша имеет право в последний день находиться возле меня. Она… моя невеста.

Присутствующие оторопели. Катя – сильнее всех.

А Дмитрий добавил:

– Вы, что ли, уважаемая, будете ждать меня два года? Нет, она! Так что помалкивайте в тряпочку.

У журналистки рушилась вся концепция. Одно дело, когда холостяк уходит на два года, – тогда зрительницам вроде как дается некоторая надежда. Каждой. Вот, мол, отслужит, вернется и тогда, возможно, обратит на меня внимание.

И совсем иное – рассказ о человеке, которого будет ждать его нареченная. Тогда все повествование обретает абстрактный смысл: зрительницы лишаются некоей эмоциональной подпитки, так как уже не связывают с героем никаких личных упований.

А изъять из кадра Катю, похоже, никак не удастся. Она всюду неотступно следует за Дмитрием послушной тенью. Серой тенью, ибо эта девчонка, в довершение всех бед, совсем неяркая. Эффектная-то, может, еще и сгодилась бы в качестве зрительно выгодного фона, как некая декорация…

Придется как-то исхитряться при монтаже: кое-что подрезать, кое-где смикшировать, чтобы эта невеста стала на экране еще незаметнее, чем в жизни. Не отменять же из-за нее съемки, на подготовку которых затрачено столько усилий!

А впрочем, греет надежда, что она и сама затеряется среди толпы девиц, прослышавших о проводах их общего ненаглядного…

Корреспонденты торопились: материал надо было успеть отснять до того, как хорошо организованный, торжественный, трогательный и яркий праздник превратится в безобразную всеобщую пьянку. А это непременно случится еще задолго до наступления темноты.

Но, как ни торопились, вышло осложнение: Димина мама, похоже, крепко поддавала еще с утра. Этого журналисты не предвидели: привыкли, что так называемые простые люди считают приглашение на съемки большой честью и готовятся к этому событию со всем тщанием. Увы, Антонина Матвеевна Полякова этой честью пренебрегла.

Надо было поскорее взять у нее интервью, пока еще держится на ногах. Не слишком связную речь можно будет списать на счет естественного материнского волнения.

– Митька вырос без отца, – хлюпала покрасневшим носом Антонина Полякова. – Муженек мой драгоценный, этот…

Тут следовала длинная характеристика, которая в эфир пойти никак не могла по причине излишней цветистости.

– …ушел к своей шалаве, тварь, прям когда я была в роддоме… – Дальше снова следовала ненормативная лексика, явно не сочетавшаяся с приподнятым духом задуманной передачи.

Однако журналистка была крепким профессионалом. Она сообразила, как исправить положение.

– Но, несмотря на все трудности, вы вырастили прекрасного сына! Низкий вам поклон! Спасибо вам от всех нас! – с придыханием сказала она в микрофон, сделав оператору знак взять в кадр ее, а не пьяненькую собеседницу.

– Спасибом вашим гребаным сыт не будешь, – резонно возразила Антонина и прямо пальцами подцепила с общего блюда селедочные молоки. – Вы б нам лучше какое-никакое пособие выбили. Митька-то, оглоед, слава те Господи, на два года с плеч долой. Зато отчим его остается, лоботряс, на моем горбу. Супружник, урод, сбежал, я, дурища, другого балбеса пригрела, заместо него.

Молоки свисали из уголков рта, селедочный маринад стекал на подбородок.

Кое-как оторвавшись от группки поклонниц, подошел лысый Дмитрий, фыркнул на журналистку, сердито и непочтительно дернул Антонину за руку:

– Кру-гом, шагом марш! Домой, мать. Тебе уже хватит, напровожалась.

– Ага, сыночка, ага, – безропотно согласилась матушка и, развернувшись, нетвердой походкой побрела прочь, в момент забыв про съемочную группу. Правда, по дороге как бы невзначай подхватила с общего стола початую бутылку беленькой.

– Вы что, совсем уже, дорогуша? – Дмитрий повертел пальцем у виска, обращаясь к корреспондентке. – Не вздумайте мамашку в таком виде в эфир пустить, на весь город ославить. Ей же потом соседи проходу не дадут, пальцами будут тыкать. А я – оттуда – заступиться не смогу, сами понимаете.

– Прости, прости, – смутилась интервьюерша. – Но мы ведь твою маму предупредили, что собираемся снимать.

– Ах, предупредили? – Он закипал. – Ах, у вас работа? А у нее – единственный сын на два года уходит. И она, между прочим, вам ничего не должна. Как, собственно, и я. И мы имеем полное право послать вас подальше.

– Дмитрий! – тоже еле сдерживаясь, проговорила журналистка. – Не забывай, что наша редакция тебе сделала реноме!

– Ах, реноме! Ну да. Красивое слово. Только еще вопрос, кто кому сделал: вы мне или, может, наоборот?

А серенькая девушка стояла рядом, вцепившись пальчиками в рукав его рубашки.

– Димочка, не переживай, – тихо попросила она. – Все обойдется, вот увидишь…

* * *

Неизвестно, в какой скандал это могло бы вылиться, но, к счастью, к ним уже гурьбой бежали Димины одноклассники и многочисленные девицы, знакомые и незнакомые.

Плечистый Тимофей держал над головой за гриф гитару, точно знамя за древко:

– Демон! Даешь песню! Демоническую!

– Ладно, – тут же оттаял Поляков, принимаясь настраивать побывавший в чужих руках инструмент. – Песню так песню. Демонической, правда, не обещаю. Будет лирическая.

Он, смилостивившись, кивнул телевизионщикам:

– Если хотите, можете снимать.

Те приготовились.

Димон-Демон вспрыгнул на дощатый, наскоро выстроенный помост, с которого в начале празднества должностные лица произносили напутствия призывникам, и взял несколько аккордов.

Дождавшись, пока все внимание обратится на него, объявил, с вызовом глядя прямо в камеру, словно угадав давешние опасения журналистки:

– Посвящается одной девушке. Екатерине Криницыной.

– Песня твоя собственная? – уже довольно робко, растеряв весь свой напор, спросила журналистка снизу.

– Не перебивайте, пожалуйста, – сухо и вежливо попросил он. – Не моя, но очень подходящая. И любимая.

Еще и еще подтягивался народ, по толпе прошуршало:

– Тише, тише, Демон петь будет.

Катя стояла напрягшись, сама похожая на гитарную струночку.

Глаза ее светились, и в этот миг она уже не казалась серенькой. Оператор даже, потихоньку от журналистки, заснял ее. На всякий случай, вдруг пригодится.

Димка начал песню, которая была в те годы на слуху у всех. Но, как ни странно, слушателям казалось, что и слова, и мелодия рождаются прямо теперь, у них на глазах.

Может быть, получалось так оттого, что не отрываясь смотрели друг на друга исполнитель и та, кому посвящал он эти строчки, написанные другим человеком.

Дмитрий и Катя словно были одним целым, даже находясь на расстоянии друг от друга.

И никто больше не существовал для них сейчас, не было ни телекамеры, ни друзей, ни родных, ни Диминых обожательниц, ни просто досужих зрителей.

 
Пустынной улицей вдвоем
С тобою рядом мы идем,
И я курю, а ты конфетки ешь.
И светят фонари давно,
Ты говоришь: «Пойдем в кино».
А я тебя веду в кабак, конечно.
 

Тимофей вдруг не выдержал и подхватил снизу хриплым баском, не в лад:

– У-у-у, восьмиклассница-а-а-а!

Кто-то зажал ему рот, а Поляков продолжал, как будто и не заметив постороннего вмешательства:

 
Ты говоришь, что у тебя
По географии трояк,
Но мне на это как-то наплевать.
Ты говоришь, из-за тебя
Там кто-то получил синяк.
Многозначительно молчу,
И дальше мы идем гулять.
 

Та же самая строчка припева, которая только что так топорно и невпопад прозвучала в исполнении Тимофея, у него вышла нежной и проникновенной, как трепетное любовное признание:

– У-у-у, восьмиклассница…

И он, точно исправляя огрехи Тимохи, еще раз повторил ее, слегка изменив:

– Пой со мной, восьмиклассница-а-а.

Восьмиклассница Катя вздрогнула, но возражать не стала. Конечно, она тоже знала эту песенку Виктора Цоя. Да и кто же ее тогда не знал?

Высокий вибрирующий голос ее зазвенел серебряным колокольчиком, гармонично вторя Диминому, бархатистому:

 
Мамина помада, сапоги старшей сестры,
Мне легко с тобой, а ты гордишься мной.
Ты любишь своих кукол и воздушные шары,
Но ровно в десять мама ждет тебя домой.
У-у-у, восьмиклассница…
 

Димка резко оборвал гитарный перебор, соскочил со сцены, сунул инструмент оторопевшему Тимофею и крепко схватил Катю за руку:

– Бежим отсюда, Катюха. Ну их всех!

И они, даже не дожидаясь аплодисментов, вдвоем рванули за угол, оставив с носом ничего не понимающую, не привыкшую к такому отношению съемочную группу.

Журналистка от досады изрекла нечто многоэтажное, почище Антонины Поляковой, что ни в коем случае не могло быть пропущено в эфир.

Схватив с ближайшего стола бутылку «Столичной», эта элегантная деловая дама стала взахлеб, большими глотками, пить прямо из горлышка, как колодезную воду. А потом закусила селедочными молоками, подцепив их с блюда длинными наманикюренными ногтями.