Текст книги "Наваждение"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава 3
ВОЛЬНОМУ ВОЛЯ…
«В ознаменование Дня независимости России Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации объявляет…»
Под амнистию подпадала только часть первая двести двадцать восьмой статьи Уголовного Кодекса. Ираида оставалась в следственном изоляторе, тогда как Катя…
Но существо в бесформенном, безразмерном свитере и вытертых, вытянутых на коленях брючках, которое в то знойное лето выходило на свободу, имело лишь отдаленное сходство с прежней Екатериной Степановной Криницыной, хотя и носило то же имя.
Тюремный парикмахер, он же мастер французского салона «Жак Дессанж», перед самым Катиным освобождением поработал от души: гладко-гладко он выбрил Кате не только череп, но начисто свел и брови, и ресницы. Как будто она была пациенткой офтальмологического центра и ей предстояла операция по пересадке хрусталика.
По настоятельной просьбе красавицы Ираиды, которая ластилась к цирюльнику, тщательно скрывая свою нетрадиционную ориентацию, он обработал принесенным из салона безболезненным лазерным эпилятором все Катино тело, не оставив на нем ни единой волосинки. Чтобы негде было больше завестись кровососущей нечисти…
– Ну, ты неотразима! – хихикнул парикмахер, оглядев результат своих манипуляций и тщательно проспиртовывая руки, чтобы не подхватить заразу. – Приходи к нам в салон в качестве модели – это рядышком, через дорогу. Станешь законодательницей новой моды – инопланетный межгалактический стиль! Мадемуазель со звезды Орион!
Ираида, получившая разрешение от щедро «подмазанного» начальства, присутствовала при всех процедурах.
Под конец, когда настала пора прощаться, эта вечно благодушная женщина вдруг горько расплакалась.
– Кать… Катенька… Можно, я возьму на память твой локон?
– Ты что, Ир. Он же педикулезный…
– Наплевать. Я положу его в медицинский бикс и простерилизую. Я пропитаю его ароматическим маслом, сандаловым. Я… я…
Она подняла с тюремного пола кусок серой лохматой пакли, который называла локоном, и, поднеся его к своему яркому, выразительному лицу, утерла им слезы. Словно это был надушенный кружевной платочек.
«Рыбинск. Парикмахерская «Златовласка». День проводов призывников, Димку забривают…
Кругом снуют люди с телевидения, снимают репортаж, а я бросаюсь им под ноги с целлофановым пакетиком. Состриженные волосы нельзя оставлять кому попало, через них на человека могут наслать порчу!
Страх сжимает мое сердце: где теперь тот пакетик?! Так и лежит в уголке кладовки у нас в Рыбинске, спрятанный в большую картонную коробку среди моих и Игоряшкиных детских вещичек, или…
Вот именно – или! Ведь Лида родила ребенка, и наверняка мама передала ей те старенькие ползунки и распашонки, которые много лет хранились в ожидании нового владельца. А Димочкины блестящие черные завитки, за ненужностью, отправились прямиком на помойку…
Господи, из-за моей неосторожности вся его жизнь в помойку и превратилась! Что я наделала…»
…Катю выпустили на волю через маленькую дверцу, выходящую во двор: красное кирпичное здание Бутырки стыдливо отгорожено от оживленной Новослободской улицы промтоварным магазином с оптимистическим названием «Молодость». Люди покупают себе там дезодоранты и босоножки, и большинство из них ведать не ведает, что рядом томятся заключенные…
А с тыльной стороны этого веселенького универмага расположены жилые подъезды. К ним-то Катя и вышла.
И сразу же на нее, среди жаркого лета, налетели снежные вихри. Ох уж эти тополя! От их обильного вездесущего пуха некуда было скрыться.
И без того воспаленные, лишенные ресниц глаза сразу заслезились, под веками и на радужке появилась такая болезненная резь, что Катя чуть было не повернула вспять, в проходную следственного изолятора.
– Куда?! – сурово рявкнул кто-то прямо над ее ухом, и сильные пальцы больно вцепились сзади в ее тонкую шею, мешая повернуть голову.
Катя вздрогнула, обомлев: над ней навис мужчина в форме майора МВД.
Неужели новый арест? Вот так, сразу?
– Вот, могу справку предъявить, – залепетала она. – У меня амнистия.
– Ясно, что не Нобелевская премия, – усмехнулся майор. – Только я решил было, что ты пацан. А ты просто хиппушка. Не вздумай головой вертеть, это опасно.
– Почему?
– Примета такая: выходя из тюрьмы – не оглядывайся, не то непременно в нее вернешься.
– Да? Спасибо, дяденька.
– На здоровье, тетенька. Тебе туда. – Толстым красным пальцем он ткнул в сторону арки. – И смотри не попадайся больше!
От испуга ноги сделались как деревянные. Катя сделала несколько несмелых шагов в указанном направлении. И тут, выступив из тополиного белого марева, путь ей преградили две высокие мужские фигуры.
Это были молодые парни, однако – тоже в серой милицейской форме:
– Постой-ка!
Катя, растерявшись, повторила:
– Я могу справку…
– От венеролога? – рассмеялись ей в ответ. – Это не лишнее. Мы как раз хотели тебя пригласить. Праздник, а женского общества нам не хватает. Ты что пьешь?
– Я не пью! – твердо ответила Катя. – И вообще меня ждут. Извините.
– А жаль. Ты ничего, своеобразная, – мирно посетовали они и расступились.
Но в ту же минуту еще один милиционер выступил ей навстречу из круговерти тополиного пуха. Теперь это была женщина, затянутая в облегающий парадный форменный китель с капитанскими погонами.
– Справка у меня! На грудь ее, что ли, приколоть? – отчаянно выкрикнула Катя. – Откуда вас тут столько?
– Что? – удивилась женщина-капитан. – А, амнистированная! Понятно. Я у вас просто огоньку хотела попросить.
– Я не курю.
– Я тоже. Хотела маленький фейерверк устроить, пух на земле поджечь. А то у моей собаки аллергия, чихает бедная. А не выгуливать – нельзя, она у меня чистюля, воспитанная, дома облегчаться не привыкла.
– Дома? Вы что, прямо тут и живете?
– Не в тюрьме, конечно. Просто здесь, – она кивнула на подъезды, – ведомственные квартиры сотрудников МВД.
– Уф! – Катя перевела дух.
– Ты давай к маме беги, несмышленыш, – по-доброму напутствовала женщина-капитан. Похоже, что она работала в детской комнате, с несовершеннолетними. – И не надо нас, милицейских, так бояться! Мы не монстры.
«Все хорошо, что хорошо кончается. А плохое и страшное теперь кончилось. Навсегда!
Самые страшные монстры сидели во мне самой, глубоко внутри, но я справилась с ними. Собственными силами и по собственной воле.
Вольному – воля, спасенному – рай.
Попробуем же построить рай на земле! Может, получится?»
Что это – топографический идиотизм? Или на трезвую голову, не замутненную алкоголем и наркотиками, все выглядит по-другому? Ну, что тогда она плутала в поисках собственного жилища – это не мудрено: почти все время была напичкана «дрянью», а потому в невменяемом состоянии. Но теперь?
Ах да! Просто без нее тут наступило лето, и проходные дворы превратились в тенистые парки. А вместо длинного ряда палаток теперь стоят симпатичные стеклянные павильончики с лесенками и башенками. Дома, правда, так и остались одинаковыми и безликими, но это уже не такая большая проблема.
И Славка, отворивший ей дверь, был все таким же, небритым и нетрезвым.
– Ты к кому, бритый ежик? К Чике, что ль? – Вгляделся повнимательнее. – Никак Катюха? Ты что, под радиацию попала, растительности лишилась! Не узнать тебя, богатая будешь.
Он кивнул, ухмыляясь, крикнул в глубину квартиры:
– Чика! Тут такие гости!
– Гости? – переспросила Катя. – А я думала, домой иду.
– Могу снова сдать комнатенку, я не против. Места у меня, сама знаешь…
– Погоди, Славка… Ты пьян?
– Спрашиваешь! Естественно. А ты?
– Что значит «снова сдать»? Ведь мы с Димкой снимем вместе, одну на двоих.
– Димка? – Хозяин почесал в затылке. – А, Демон твой! Так он давно уж слинял. Опротивела ему, видите ли, наша тусовка. Что ж, скатертью дорожка.
– Слинял? Куда?
– На Кудыкину гору. Хотя, погоди, валялась где-то бумажка с адресом. Нет, я на сигаретной пачке, кажись, записал.
– Славочка, умоляю, поищи!
– Найди то, не знаю что. Заходи, ищи сама. Только давно уж это было.
– Насколько давно?
– Исчезал-то он еще с весны. Но возвращался. А последний раз был… черт, склероз… вроде недели две назад.
«Димочка тоже одумался! Какое счастье! Вот что значит любовь – между нами настоящий телепатический контакт. Он тоже, как я, решил начать новую жизнь!
Он переехал куда-то из этой дыры в хорошее место, он готовился к моему возвращению. И ничего об этом не сообщил, чтоб получился сюрприз. Милый, милый!»
Катя шарахалась из комнаты в комнату и видела незнакомые лица – все сплошь с мутными взглядами. Текучесть постояльцев в Славкиной коммуне была велика.
– Ты чо, Славец, домработницу нанял? – вяло сострил кто-то. – А портки обосранные стирать она тоже будет?
Катя и вправду ходила с веником. Выметала из-под расшатанных столов, из-под разломанных комодов, из-под чьих-то немытых ног сигаретные пачки, пачки, пачки… Каждую разглядывала, нет ли на ней пометок.
Она не сомневалась, что найдет адрес. Во-первых, за последние две недели тут наверняка никто не прибирался и мусор не выкидывал. Значит, весь ненужный хлам оставался на месте. Во-вторых, такой уж сегодня день, счастливый, все должно удаваться.
– Есть! – крикнула она наконец.
– И пить, – добавил кто-то.
Из кухни донесся звук, терзающий ее музыкальный слух. Как будто резали маленького поросенка или, скорее, пилили его тупой пилой, долго и неумело.
Сунув заветную пачку от «Честерфилда» в карман брюк, пошла туда – выручать несчастное живое существо.
На полу, прислонясь спиной к газовой плите, сидел чернявый Чика – единственный из прежних Славкиных жильцов. Перед ним, извиваясь и крутя глянцевыми темными бедрами, танцевала голая мулатка.
Чика пытался аккомпанировать ей… на Катиной скрипке!
Он терзал ее, заставляя издавать немыслимые те самые стоны и визги, которые Екатерина приняла было за поросячьи. Вот самодеятельный музыкант, с досадой плюнув на пол, отбросил смычок и взял скрипку по-балалаечному.
– Не смей! – вмешалась Катя. – Отдай, не твое. Испортишь.
– Тю! Явилась не запылилась! – присвистнул Чика. – Вот кто нам сейчас слабает! Просим, маэстро! Можем даже подмазать для вдохновения, мы сегодня разжились. Ну-ка, высунь язычок.
Он протянул ей таблеточку «экстази» с выдавленным на ней знаком $, как католический священник протягивает прихожанам облатку.
– Футляр где? – сухо спросила Катя, отстраняя от себя наркотик и бережно беря инструмент.
– Мы в нем тару сдавать таскаем, когда похмелиться не на что. – Чика кивнул в захламленный угол. – Вон он, уже почти наполнился.
Катя молча прошла туда, стала выставлять пустые бутылки на пол. Обитое фланелью нутро футляра было в засохших коркой винных и пивных подтеках.
Мулатка под ее беглым взглядом почему-то попятилась к стене и прикрылась грязной тряпкой. Екатерина узнала в этом куске ткани пеленку, в которую, как младенца, заботливо закутывала свою скрипочку.
– Вы гниды, – медленно проговорила она. – Сюда бы – дезинфекцию. И дезинсекцию.
– Строга-а, – насмешливо протянул Чика. – Димон щедрее был. Сказал: это вам, на добрую и долгую. Пользуйтесь, друганы, мне не жалко, это не Страдивари и не Гварнери. А вот гитарку зажал, забрал с собой.
– Мели, Емеля, твоя неделя! – бросила Катя через плечо и вышла.
Ей было все равно, какую чушь еще придумает этот человек. Она уже знала адрес, по которому ее ждет счастье.
Глава 4
СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
Это тоже было на окраине Москвы и тоже надо было ехать от Речного вокзала – только в другую сторону.
Зайцем, перескакивая с одного автобуса на другой, чтобы не попасться контролерам, Катя мало-помалу пробиралась к конечной точке своего пути. Туда, где ее ждал «конец бедствиям» – есть в колоде Таро такая карта.
Она проехала по Левобережной, миновала институт культуры.
Обрадовалась: значит, Дима оставил свои непомерные амбиции и решил еще раз попытаться поступить в «Кулек»! Для этого и перебрался сюда, поближе.
Скоро, уже недельки через две, начнутся вступительные экзамены. Как вовремя объявлена эта амнистия! Катя опять пойдет работать, чтобы Демон не отвлекался, а с вечера будет готовить ему еду на целый день.
Кончились унылые пятиэтажки, по сторонам от дороги зазеленели частные садики с маленькими домишками в глубине. Водитель объявил конечную остановку, и дальше Катя зашагала на своих двоих.
Здесь росли фруктовые деревья, а тополей никогда не сажали, а потому глаза не разъедал противный пух. Вот ведь, стоило Димке остаться одному, без нее, как он взялся за ум: самостоятельно выбрал место жительства, да еще какое замечательное! И добираться до вуза недалеко, и воздух совершенно деревенский.
Она прикинула: наверное, и комнаты здесь, за Окружной, сдаются подешевле. Значит, ей будет полегче.
А когда в саду созреют яблоки и сливы, быть может, хозяева позволят лакомиться ими бесплатно. Или Катя взамен предложит свою помощь в садовых работах. Ей нравится ухаживать за всем живым – деревьями, цветами, кустарниками.
«Какой там номер дома? Ага, пятый.
Счастливая цифра! В колоде Таро пятая карта называется «Первосвященник». Она может означать счастливый брак. А может – вдохновение.
То и другое замечательно, но лучше брак! Сердце как колотится, о таком я и не мечтала. Димка как-то сказал, что мы не должны заводить семью, пока не встанем на ноги. Может, передумал?
А может быть, мы как раз в скором времени встанем на ноги? Ведь оба, одновременно и независимо друг от дружки, решили начать новую жизнь!
Главное – принять решение, а там… да, я уже готова произнести: «Бог поможет». Мне кажется, с некоторых пор я верю в Бога».
Она выбросила в канавку ставшую уже ненужной сигаретную пачку и побежала к пятому дому. Остановилась перед калиткой, чтобы унять сердцебиение. Жадно заглядывала за живую изгородь из цветущего садового шиповника.
Да, Диму вкус не подвел. Это был самый лучший сад и самый лучший дом.
От калитки к крыльцу, обрамляя вымощенную кирпичом дорожку, тянулись ряды оранжевых лилий. Под окнами, как легкая воздушная пена, цвели белые флоксы, среди которых то тут, то там нежно синел дельфиниум.
Стволы старых яблонь были любовно выбелены до середины, а на малиновых кустах уже кое-где розовели ранние ягоды. У заднего забора она заметила ровные грядки с завязавшимися среди крупных листьев кабачками, подпертые оструганными палочками плети огурцов, целые гроздья грунтовых помидоров.
И все растения выглядели такими ухоженными! Планировка сада была такой продуманной! Хозяева дома номер пять заранее нравились Екатерине.
А само строение и вовсе вызывало восторг. Стены были увиты лианами с розовыми «граммофончиками», мансарда окружена небольшим балкончиком.
А к коньку крыши, по симпатичной прихоти хозяев, привязана целая гроздь разноцветных воздушных шаров – не круглых, а в виде сверкающих сердечек. Под ветерком шары трепетали и казались переливчатыми мыльными пузырями, выпущенными из трубочки сказочным великаном.
По всему было видно: веселые и добрые люди дали приют Диме, а следовательно, и ей, Кате.
А вот и они, обитатели, а точнее, обитательницы дома. Да уж, ни в какое сравнение они не идут со Славиком и его опустившейся компанией.
По лесенке терраски скатились, как колобки, две кругленькие румяные пожилые женщины, очень похожие друг на друга. Наверное, сестры.
На каждой был цветастый ситцевый фартук, и каждая несла поднос с огромным, румяным, дымящимся пирогом. Свои кулинарные произведения они водрузили на дощатый стол под вишнями, вдоль которого стояли скамьи без спинок.
Катя невольно сглотнула слюну: лишь теперь она заметила там еще немало разносолов в мисочках и салатничках.
В тюрьме она, благодаря Ираидиным передачам, не голодала, зато сегодня с утра и крошки во рту не имела. Кроме того, у этих добродушных хозяюшек все было домашним, приготовленным своими руками. Вареньица, соленьица, плюшечки-пампушечки…
Но нельзя же было вот так войти с улицы и попросить покушать! Это совсем не лучший способ знакомиться с людьми, с которыми предстоит жить бок о бок.
– Здравствуйте! – Она толкнула калитку. – Вы не скажете, а Дмитрий Поляков здесь живет?
– Вы к Димочке? – Радушно замахали пухленькими ручками хозяйки. – Да-да, сюда-сюда. Только вам придется подождать. Но уже недолго.
Катя шла меж оранжевых лилий и улыбалась. Она где-то слышала, что оранжевый – это цвет счастья.
Сестры отерли руки о фартуки и одновременно протянули их Кате, церемонно представляясь:
– Я Полина.
– А я Галина.
– Екатерина. – Получилось, что она ответила в рифму.
– Ой, да вы с музыкой. – Полина с Галиной заметили скрипичный футляр у нее в руках. – Какая прелесть! А Димочка и не предупредил.
– Он не знал, я ведь была…
Она осеклась. Проникшись доверием к этим жизнерадостным созданиям, едва не брякнула про тюрьму. А ведь Дима мог и скрыть ее местонахождение: вряд ли кто-то согласился бы сдать квартиру арестантке, да еще наркоманке.
– Ну вы пройдите, Катенька, покушайте, а то худенькая такая. К столу, к столу. Не стесняйтесь, у нас на всех хватит, – уже наперебой щебетали сестры, словно две хлопотливые птички. – А что это вы лысенькая и ресничек нет? Это у музыкантов мода такая, да? Мы видели по телевизору, две девчонки выступали, тоже вроде не ведьмы, и голосочки сильные, а головы – как коленки.
– Угу, мода, – кивнула Катя, с удовольствием накладывая себе селедочной «шубы». – Инопланетный галактический стиль.
– A-а! – с уважением протянули Полина да Галина. – Так вы еще и холодца возьмите!
– А Дима, он скоро?..
– С минуты на минуту! Да вон! Уже! – Сестры бегом бросились к калитке, точно встречали самого близкого и любимого человека.
«Сыночком, наверное, Димку считают, – с удовольствием подметила Катя. – Ну еще бы! Как же его не любить!»
Она не двинулась следом. Не могла подняться со скамьи. Руки похолодели и стали влажными.
«Надо было хоть косыночку повязать, – запоздало подумала она. – Ведь напугаю! В инопланетном облике он меня никогда не видел».
За густой живой оградой раздался оживленный многоголосый гомон. Значит, Дима шел не один, а с компанией.
Что ж, опять в ее жизни все циклично повторяется. Только на этот раз повторение зеркальное. Когда Димка вернулся из армии, вокруг них тоже было много народу: целый школьный актовый зал, заполненный до отказа.
Незабываемый миг. Прокручивается в памяти, как самый яркий кадр из любимого фильма. Дима тогда сказал тихо-тихо, одними губами:
– Здравствуй, Катюха. Я к тебе вернулся.
И Екатерина теперь про себя проговаривала такие же фразы, как будто репетируя: «Здравствуй, мой Демон. Я к тебе вер…»
Но даже мысленно она не смогла закончить реплику. Происходило что-то непонятное.
«К Полине и Галине присоединилась третья женщина, откуда-то очень хорошо мне знакомая.
Откуда? Не могу сразу сообразить.
Она пришла из какой-то другой жизни, из другого мира, забытого, утерянного. Знаю только: что-то очень важное нас с ней тесно связывало…
Бьется, стучится догадка, но никак не оформится… Ее имя, как и мое, рифмуется с именами хозяек… Марина? Нет… Фаина? Тоже не то…
Вот оно! Антонина!
Антонина Матвеевна. Димина мама. Приехала, выходит, погостить.
Надо же, я ее еле-еле вспомнила. А вот ее свадебное чесучовое платье врезалось в память на всю жизнь. На нем были маленькие перламутровые пуговки…
…Антонина Матвеевна была, как всегда, в изрядном подпитии. Но Полину с Галиной это ничуть не смущало: они звонко нацеловывали ее в обе щеки, приговаривая:
– Поздравляем, Тонечка, поздравляем, голубка ты наша!
Вдруг обе разом спохватились:
– Ой, мамочки! А решето куда запропастилось?
Вместе нырнули за ряды лилий, оставив Антонину стоять в одиночестве, покачиваясь. И сразу же показались вновь: Полина прижимала к животу большое сито с лыковыми боковинами, Галина запустила в него пятерню.
И вот в проеме калитки показался Дмитрий. У Кати от восторга перехватило дыхание.
Он был прекрасен. Он больше ни капельки не походил на того одутловатого наркомана с дрожащими руками, сальными немытыми волосами и отсутствующим взглядом, каким Катя видела его в последний раз.
Дима держался прямо и улыбался открыто и уверенно, как когда-то в Рыбинске, в юности, в свою «звездную» пору.
Он был одет в прекрасно сшитый темный костюм и белую сорочку, при галстуке, на котором поблескивала золотистая булавка. И стрижка у него была модельная, и волосы уложены волнами, словно он побывал в салоне «Жак Дессанж».
– Здравствуй, мой Демон, – прошептала Катя, все-таки заставив себя встать со скамейки. – Я к тебе вернулась.
Но она находилась слишком далеко, и никто не услышал ее. А может, ей вообще только показалось, что она произнесла эти слова вслух?
Она видела отчетливо: в Димином взгляде светилась любовь.
Только – адресованная не ей.
Он протянул руку, и из-за цветущего шиповника доверчиво потянулась навстречу другая рука, женская, усеянная перстнями и почти такая же пухленькая, как у Полины с Галиной.
А потом показалась и обладательница этой мягкой ручки. Она была в белом свадебном платье. И не в старомодном чесучовом, а в богатом, с кринолином, воланами, оборками и громоздкими матерчатыми розами вокруг декольте и по подолу. Почти в таком же выходила замуж Лидия.
– Совет вам да любовь! – заголосили Полина с Галиной и принялись осыпать Дмитрия и его спутницу золотистым зерном из решета. – Дай Бог вам за ночку сынка или дочку!
А Антонина заплетающимся языком добавила:
– Ну, чего встали? Горько, что ли?
Из-за калитки, с улицы, тоже подхватили на разные голоса:
– Горько! Горько!
И Дмитрий послушно поцеловался со своей невестой. Нет, судя по всему, уже со своей молодой женой.
Но ею была не Катя…
Она схватила скрипку и отступила в глубину сада, теперь уже не желая, боясь быть замеченной. Гости рассаживались на скамьи, а во главе стола поставили два высоких кресла для молодоженов.
Про Катю никто и не вспомнил бы, если бы не ее тарелка с недоеденным холодцом на самом уголке, рядом с невестиным прибором.
– А тут кто насвинячил? – капризно спросила новобрачная. – Тетя Поля, тетя Галя, неужели нельзя было убрать?
И тут тетушки принялись озираться:
– Куда же она делась, музыкантша эта? Эй! Екатерина, ты где? Сыграла бы молодым, самое время!
Дмитрий не насторожился, даже услышав знакомое имя. Он и предположить не мог, что отвергнутая подруга вдруг свалится ему на голову.
– Да она там, в малиннике! – подсказал кто-то из гостей. – Ау! Присоединяйтесь к нам! Тут шампанское!
Все головы повернулись к Катиному укрытию, и ей пришлось, сгорбившись и понурясь, выйти.
Дима вначале даже не узнал ее, улыбнулся благосклонно, как посторонней заезжей артистке, и, небрежно закинув в рот маслинку, похлопал в ладоши: призывал поскорее начать развлекать публику музыкой.
И тут Катя подняла глаза и поглядела на него в упор. Вопросительно. Требовательно. Совсем не жалобно.
Вот тогда-то он и поперхнулся. И начал нервно, лихорадочно, по-звериному обкусывать ноготь большого пальца.
Наконец Катя отвела взгляд, избавив его от этой пытки. Она положила скрипичный футляр на траву, щелкнула замочками. Аккуратно, не торопясь, достала инструмент. Тщательно, долго натирала волос смычка канифолью. И почему-то ее никто не торопил.
Над садом повисла напряженная тишина. Все терпеливо ждали, как будто должно было произойти нечто особенное, из ряда вон выходящее. Атмосфера казалась наэлектризованной, как перед грозой.
И только у жениха подергивалась левая бровь.
Но гроза не грянула: Катя просто выпрямилась и заиграла. И музыка была божественна.
Выражение игривого веселья на лицах гостей сменилось изумлением, потом – серьезностью. И каждый задумался о чем-то своем, глубоком и важном.
Катя играла «Реквием», ту его часть, которая называется «Офферторий». Что в переводе означает «жертва».
Но никто из сидящих за длинным свадебным столом не был знаком с Моцартом, а потому не мог знать, что это – траурная заупокойная месса.
Музыка прощания и смерти. Прощания и – прощения.
Никто этого не знал, кроме Дмитрия.
Для остальных – просто неземным голосом пела скрипка. Так, наверное, могли бы петь в небесах ангелы.
