Текст книги "Наваждение"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 7
ТО, ЧТО ДОКТОР ПРОПИСАЛ
Славка и Чика колдовали на кухне. Они что-то варили в ковшике, какое-то мутное, остро пахнувшее зелье, потом процеживали его через обернутый марлей кусок ваты в широкую миску.
На дне ковшика оставался черный, припекшийся осадок, а само зелье получалось мутным и желтоватым. В нем, несмотря на ватный фильтр, плавали какие-то крупинки.
– Надо бросить активированный уголь, он всю взвесь оттянет, – сказал Славка.
– Это тебе что, самогон? – хмыкнул Чика.
– Но мы на Арбате всегда уголь клали.
– Это считай, что полдозы псу под хвост. Давай скорее!
– А что вы здесь делаете? – заглянула в кухню Катя. – Кому-то плохо?
Она увидела, что Чика дрожащими руками наполняет из миски шприц.
– Мне…
– Тебе уколы прописали?
– Иди отсюда! – рявкнул Чика. – Слав, убери эту ДУРУ!
Он закатал рукав, и Катя увидела расплывшиеся от кисти до локтя кровоподтеки.
– У тебя диабет?
– Диабет, диабет, – буркнул Чика.
– Катька, иди сюда! – позвала ее толстая Маруха. – Мы уже разложили.
Катя вернулась в комнату.
Девчонки сидели прямо на полу, раскинув шестиконечным крестом самодельные карты.
Их рисовала по памяти Катя на кусочках картона от Димкиной коробки.
Первый аркан – Маг…
Тринадцатый – Смерть…
Может быть, внутри она что-то и перепутала, переставила номера арканов, но ведь какое значение карте дашь – это она и предскажет.
Девчонки иногда жили в коммуне неделями, а иногда пропадали… Отъедались и отсыпались под родительским надзором. Возвращались тогда они чистенькие, отмытые, с ясным взором и свежими личиками…
Вот такие, как сейчас. И пили не водку, а пивко, посасывая кусочки вяленой воблы.
Когда они были такими примерными девочками, с ними можно было нормально общаться. Катя даже не злилась, что Юлька и Ирка домогались Диму, она сама тогда вела себя не лучше…
С того памятного дня Дима следил, чтоб она не пила много. Да Катя и не хотела, помня о том, как страшно раскалывалась голова и как она едва не умерла, превратившись в черную точку.
От нечего делать она смастерила себе карты Таро. Узнав, что Катя умеет гадать, девчонки тут же пристали с просьбами открыть будущее.
Катя смотрела на разложенные мальтийским крестом карты.
Прошлое и будущее Марухи собрали все худшие арканы, и Катя не знала, как трактовать их, чтоб не обидеть толстуху.
– А под сердцем у тебя – дитя… – сказала наконец она.
Юлька захохотала:
– Беременная, что ль? То-то я гляжу, у нее брюхо аж свисает!
– Нет… Это не в физическом смысле, – пояснила Катя. – Это в душе. Как самая страшная тайна…
Маруха помрачнела:
– Дальше давай.
– Нет, что там с дитем? Нам интересно! – пискнула Ирка.
– Ну у бабки в деревне она, – нехотя буркнула Маруха. – Что пристали? Дочка у меня.
– Ух ты! – Юлька восторженно уставилась на Катю. – Ты это по картам вызнала? А мне кинь, что матуха моя задумала? Грозится из квартиры выписать…
– Не лезь поперед батьки в пекло, – ткнула ее в бок Маруха. – Мне еще не закончили.
– Горе и позор из-за молодых мужчин, – вздохнула Катя.
– А! – небрежно отмахнулась толстуха. – Это ерунда!
– А на будущее – юродивый. Ну… сумасшедший…
– Это точно, – подтвердила Юлька. – Столько квасить, вообще с ума сбрендишь. Теперь мне, Кать!
Но Катя собрала карты и вскочила, потому что из коридора послышался Димкин голос.
Он пришел с гитарой и громко ударил по струнам:
– Катька! Тюха! Я с работы!
– Ну как, Димочка? – выбежала она ему навстречу.
– Очень даже вполне, – довольно объявил он. – Сотня. В два раза больше, чем ты на своем оптовом получала. Да к тому же не унижение, а удовольствие.
– Ой, какой ты молодец! – засмеялась Катя. – А тебя хорошо слушали? Им понравилось?
– А ты как думала? – хмыкнул он. – Хотя, знаешь, ансамбли там большим успехом пользуются… Может, завтра вместе пойдем?
Катя запрыгала и захлопала в ладоши:
– С удовольствием! Вот только… я столько времени не занималась… Мы порепетируем немного?
– Сейчас. Только перекушу, – благосклонно согласился Дима.
Катя чуть не плакала от досады. Пальцы не слушались, словно стали деревянными, ноты из головы вылетели. Под недовольным Димкиным взглядом она чувствовала себя хуже, чем на экзамене.
Он то и дело обрывал мелодию, чтобы сделать ей замечание.
– Руки-крюки! И медведь все уши оттоптал! – безжалостно припечатывал он.
– Я сейчас, сейчас… – лепетала Катя. – Здесь фа-диез?
– Бе-бе-бе… – передразнил он, скорчив презрительную рожицу.
– Давай еще раз, Димочка… Я соберусь… – пообещала Катя.
Вокруг них уже собралась толпа зевак. Но они остановились не концерт послушать, а перепалку между музыкантами.
Уличных музыкантов на Арбате – хоть лопатой греби, каждый что-то пиликает. А здесь представление оригинального жанра. Вроде как Саша с Лолитой из «Академии» – немного попоют, немного подерутся…
Между Катей и Димой на асфальте лежала перевернутая шапка, а в ней несколько смятых бумажек.
– Мы еще даже на метро не заработали, – шипел на Катю Димка.
– Сейчас, Димочка…
Скрипка подрагивала в ее руках, а щека мелко колотила по подбороднику.
Кате было стыдно стоять перед людьми, словно нищая, точно милостыню просить… У ступенек театра Вахтангова они как будто на паперти…
Глаза ее невольно следили за руками прохожих: остановится кто? достанет из кармана кошелек? бросит им подачку?
И к стыду от того, что она ждет подаяния, примешивалось чувство досады, если не бросали…
– Улыбнись хоть! – простонал Дима. – Что ты как каменная?
– Да… – Катя выжала кривую улыбочку. – Ты немного помедленнее… я сейчас в ритм войду…
Многоголосый шум воскресного Арбата сбивал Катю с внутреннего настроя. Она не могла услышать ту музыку, которую собиралась сыграть… К тому же за углом громко играла другая группа, в стиле кантри, и у них даже был микрофон с усилителем.
Развеселый парень фермер Джон.
Может день и ночь плясать под банджо…
Катя мельком видела их солистку, когда они проходили мимо.
Та была кругленькой, рыжеволосой и уже далеко не молоденькой… Теперь она надрывалась, выводя хрипловатым голосом высокие ноты. Ей приходилось еще и приплясывать, виляя бедрами и ударяя в бубен с колокольчиками.
Надрывно развеселая мелодия звучала диссонансом протяжному русскому романсу. Не то они играют… не так надо…
Ведь это Арбат, здесь неподалеку стена памяти Виктора Цоя, и сейчас август… Каждый фэн знает, что это значит…
– Дим, давай «Восьмиклассницу», – робко предложила Катя.
Он удивленно посмотрел на нее и просиял:
– Ты смотри! И как ты сама додумалась?
Он ударил по струнам гитары, Катя провела по скрипочке смычком, и начальные ноты мелодии прозвучали пронзительно и печально.
Услышав первую фразу, рядом с ними остановилось несколько человек, потом подошли еще, и еще…
Потом замолкло банджо за углом и перестала терзать микрофон рыжеволосая солистка.
– У-у-у… восьмиклассница… – подхватили припев собравшиеся.
Теперь дуэт гитары со скрипкой играл слаженно и вдохновенно.
…Это Димочка посвящает ей эту песню, глядя на нее с импровизированной сцены… А вокруг подпевают все, кто пришел на проводы в армию…
…Это Катя смотрит на него снизу вверх, старательно вторя тоненьким девчачьим голоском…
Нет, теперь Катя стоит не под сценой, а рядом с Димкой. Они оба поют и играют, и эти шквалом обрушивающиеся аплодисменты адресованы им обоим.
Неужели? Им правда понравилось?
Старая шапка наполнилась доверху. Дима поднял ее и высыпал содержимое в целлофановый пакет.
Катя раскраснелась, глаза засияли. Теперь она уже бегло перебирала пальчиками, а скрипочка послушно отзывалась всхлипами на каждое прикосновение смычка.
Вслед за песнями Цоя последовали цыганские романсы, потом русские. Весь репертуар скрипично-гитарного дуэта воспринимался на ура.
– Смотри, как модно стало сочетать гитару со скрипкой, – громко заметила одна дама другой. – Точно такая же пара играет в ресторане Дома кино…
Димка услышал, улыбнулся и подмигнул:
– Жми, Катюха! Жарь! Врежь!
Настроение у него сразу повысилось – все-таки за несколько лет это был его первый публичный успех.
Но уже перед самым уходом, когда толпы гуляющих поредели и Димка с Катей уже собрались восвояси, к ним подошел вразвалочку бритый паренек, который очень долго простоял рядом, слушая их пение.
– Двести готовь, пацан, понял, ну? – лениво пережевывая жвачку, велел он.
– За что? – пожал плечами Дима.
– За место… Ты тут второй раз ошиваешься. – Вчера мало сшиб – не тронули, а нынче за два дня…
Парень протянул руку и выжидательно уставился на Диму. Неподалеку его поджидали еще трое – таких же крепких и бритых.
Дима глянул на Катю и напустил на себя деловой вид, словно справлялся в универмаге о цене товара:
– Значит, сотня в день? Так?
– Пока так, – кивнул парень. – А если хорошо пойдет – то и мы повысим.
– Кать, – срывающимся голосом сказал он, – ты отсчитай там, сколько надо…
– Ага… – Катя широко раскрытыми глазами смотрела на парня. – Скажите, пожалуйста, вы рэкетир?
Он усмехнулся и пожал плечами.
– А что, ни разу не видела?
– Н-нет…
– Ну смотри, – буркнул он и пересчитал протянутые деньги. – Фу, а что такими мелкими? Завтра перед уходом сбегай в Смоленский гастроном, сменяй покрупней. Прямо к кассе подходи, они знают…
Димка пил коньяк и зло играл желваками на скулах. У Кати тоже настроение было – хуже некуда…
Сперва стыда набирались, словно побирушки, потом их еще и ограбили… От этого инцидента исчезла вся радость от удачного выступления…
Никакие они не артисты. Обычные попрошайки…
Никогда больше не выйдет она на такой позор! Стыдно!
Катя налила коньяка и себе, выпила залпом, зажмурилась, чувствуя, как обожгло желудок теплом, и от этого тепла начал постепенно таять застывший внутри кусок льда.
Дима не возражал. Они принесли с собой три бутылки – ровно на столько им хватило после арбатского рэкета.
Девчонки сочувственно присоединились к ним. А Славка с Чикой где-то бродили, несмотря на то что давно стемнело.
Вернулись они веселые, с лихорадочным блеском в глазах, плеснули по чуть-чуть коньяка и загадочно поинтересовались:
– Ну, как улов, Дим? Полны карманы?
– Под ноль, – буркнул Димка.
Юлька с Иркой, перебивая друг друга, поведали парням о наглом арбатском грабеже.
– Ничего, завтра больше накапустишь, верно? – подмигнул Димке Чика. – Дадим ему в долг, Славка? Надо же другану настроение поднять.
– А что не дать? – хмыкнул тот. – Раз – и никаких проблем! Средство верное!
– И мне, Славочка, и мне… – заверещали девчонки, мгновенно догадавшись, о чем речь.
– Дорого выйдет, да и самим мало, – строго оборвал их Чика.
Славка набрал в стакан воды, прикинул на глаз, сколько в нем, и высыпал туда белый порошок.
– А что это? – спросила Катя. – Опять инсулин?
– Гораздо лучше! – хохотнул Чика. – Лекарство против страха, порошок от депрессии… Действует примерно как «Сникерс». Съел – и порядок!
– Вернее, ширнулся, – уточнил Славка, набирая в шприц два кубика. – Ну, кто первый?
– А! Давай! – закатал рукав Дима. – Сколько я буду должен?
– Завтра на свежую голову потолкуем, – ответил Чика.
Катя смотрела, как игла проткнула кожу на загорелой руке Димки и вошла в вену…
– А шприц одноразовый? – спросила она. – А то грязным можно и СПИД подцепить…
Все расхохотались.
– Одноразовый, – успокоил ее Славка. – Он у нас один такой… на все разы…
Димка растянулся на матрасе и закрыл глаза.
Он лежал, словно прислушиваясь к каким-то новым ощущениям внутри себя, а потом лицо его постепенно стало смягчаться. Насупленные брови распрямились, губы обмякли, рот приоткрылся…
И такое блаженно-счастливое было у него выражение лица, что Катя тоже закатала рукав.
– И мне… Можно?
Глава 8
ВАКХАНАЛИИ
«Бело-розовый зефир… Я сейчас его съем… Ам!
Почему все смешно? Это стены? Какие вкусные!
А что за чудо-цветы расцвели вокруг меня! Я таких никогда не видела. Это анемоны? Или магнолии?
Странно, я ведь ни разу не видела ни магнолий, ни рододендронов, ни глициний, а их названия сразу всплывают в мозгу, и я уже знаю, как выглядят эти роскошные цветы…
А какой аромат исходит от них!
А какие бабочки порхают вокруг! Крупные, больше воробья… Они задевают разноцветными крыльями мое лицо…
Не надо! Щекотно!
Надо жить мирно в таком мире… И мне так спокойно на душе…
Какие дураки мои бывшие братья и сестры! Разве может наступить конец света в таком мире?!
Ведь здесь все пронизано счастьем, все дышит негой, все радует глаз!
Ах, и я была глупой, когда стремилась поделиться своим счастьем с другими, раздарить свою любовь.
Нет! Этот мир только мой!
Я хочу владеть им одна!
И ни с кем его не разделю, даже с Димой!
Это мои цветы! Мои птицы! Мой запах!
А какая замечательная музыка играет для меня…
Или это я ее играю?
Я даже не помню, как взяла в руки скрипку…»
Игла медленно входит в вену…
Но боль начинается чуть раньше, когда она протыкает сплошной багрово-фиолетовый синяк, растекшийся вокруг локтевого сгиба…
Прошлый раз кто-то целился дрожащими руками и проткнул Кате вену…
А! Не впервой! Сколько раз уж их протыкали… Не счесть!
Вот черт! Опять!
Катя резко согнула локоть, чтоб остановить кровь, и быстро задрала юбку. Толстые колготки неудобно было спускать одной рукой, и она крикнула:
– Юлька, помоги!
Юлька рывком дернула их вниз, обнажив Катины синюшные исколотые ноги.
Катя давно умеет сама отыскивать вену и втыкать шприц, но руки у нее так дрожат, что она всегда просит сделать это того, кто потрезвее.
Обычно помогают Чика или Славка. Они почти не колются, однако исправно приносят товар «коммунарам». Когда есть деньги – дорогой героин, когда нет – варят самодельное зелье из маковой соломки.
Игла вошла слишком глубоко, и Катя застонала.
– Быстрее… Ну… быстрей… – шептали обметанные, воспаленные губы. – Я не могу больше…
«Надо немного подождать… Я же знаю… Но нет уже сил терпеть.
Мои косточки кто-то безжалостно расплющивает клещами, мои суставы выкручивают, как на средневековой дыбе…
Эту пытку невозможно вынести даже сильному мужчине…
Я видела недавно, как плакал один широкоплечий амбал, пришедший к Славке в гости. Он перебрал от жадности, а наутро Чика отказался давать в долг.
Этот амбал выл и катался вдоль коридора и рыдал, размазывая сопли, пока Чика не выторговал у него что-то важное для себя, а потом сжалился и вколол полкубика.
О-о-о… Как мне больно… Меня точно поджаривают на медленном огне. По сравнению с этим укол – тьфу!
Я уколов не боюсь!
Если надо – уколюсь!
Песня юных наркоманов. Да, я теперь наркоманка…
Я это прекрасно понимаю. Иногда. Когда способна что-то понимать…
Но это бывает все реже и реже… Потому что все в моей жизни подчинено жуткому распорядку: укол – кайф – боль – новый укол…
А ногу я не чувствую. Она будто деревянная. Чужая синяя нога лежит на полу, а Чика зачем-то вводит драгоценные кубики в нее, а не в меня…
Ну, быстрее! Я сейчас умру…
Вот… наконец-то… отпускает…
Как легко становится…
А Чика велит мне вставать. Пора идти. Димка ждет. Мы должны работать.
Да, я все понимаю, я тороплюсь…
Не работать нельзя – никто не станет давать в долг дорогой препарат. И мне надо успеть заработать на новый укол, потому что я уже по опыту знаю, что после этой легкости наступит провал, пустота, боль…»
От мороза пальцы распухают и не хотят подчиняться.
В такие холода на Арбате совсем мало людей. Только торопливо пробегают стайки ошалелых туристов, скупая матрешек и фотографируясь на фоне фонарей.
Но Катя не чувствует, что замерзла. Это Дима топчется рядом, поминутно дуя на руки в обрезанных на пальцах шерстяных перчатках.
Смешные такие перчатки: как у кота Базилио… Как у нищего…
Дима каждые полчаса бегает греться в кафешку напротив. Он выпивает стакан горячего чаю, долго оглаживая его озябшими ладонями, и смотрит на Катю через стекло витрины.
А Катя играет.
Она не устает. Она не замечает ничего вокруг.
Эта скрипка уже кажется продолжением ее плеча, она точно срослась с ней.
«Музыка переполняет меня. Она клокочет внутри, как шипучее шампанское в бутылке. Она рвется наружу…
Я не успеваю сыграть и десятой доли тех мелодий, которые звучат во мне…
Та-та-ти-та… вот… Девятая симфония…
И тут же Моцарт: па-ба-рам, па-ба-рам, па-ба-рам-пам…
А эту я не узнаю… Она рождается прямо сейчас, здесь, под моими пальцами…
Это моя мелодия.
И я окунаюсь в нее с головой и плыву, покачиваюсь на ее волнах… Она ведет меня за собой.
Гитара то вторит мне, то замолкает. Ну и пусть! Она только мешает мне, не попадает в такт, не угадывает следующий аккорд.
Я должна одна владеть этой музыкой.
Это мое пространство.
И в нем звуки обретают форму, вес и объем…
Одни тоненькие, легкие, заостренные, белые и голубые… Другие низкие, темно-красные, плотные, круглые. Третьи – густо-синие и коричневые, похожие на тяжелые кубики…
Из этих звуков-фигурок вырастает сказочное строение, как из конструктора «Лего».
Они цепляются один за другой, падая сверху, точно в игре «Тетрис». Только построенный ряд не исчезает, а застывает, служа фундаментом для новых мягких, подвижных фигурок…
Звуки-фигурки тянутся друг к другу или отталкиваются…
У них тоже есть между собой и любовь, и ненависть…
А как же иначе? Они ведь живые!
Я творю сейчас живую музыку. Такого никогда и никто еще не делал.
Просто никто не сумел разглядеть, какие они на самом деле – звуки… Ведь вовсе не невидимки…
Дима сунул Кате пирожок прямо в рот. Она откусила и механически прожевала, даже не заметив, что ест.
Диме теперь было неловко и стыдно стоять рядом с ней на Арбате. Потому и филонил в кафешке, отогреваясь, пока Катя отстаивала все от звонка до звонка.
Она стала похожа на сумасшедшую старуху – глаза огромные, из орбит вылазят. В них болезненный лихорадочный блеск. Под глазами круги, губы совсем бескровные, а пепельные волосы почему-то больше не вьются волной, а торчат абсолютно прямые, как пакля, выбиваясь из-под надвинутой на самые брови шапки.
Светлое пальто, которое купил ей Кирилл, давно потеряло былой лоск и теперь смотрелось будто с чужого плеча. Его густо покрывали пятна – Катя могла сесть где угодно или даже лечь, не заботясь о сохранности одежды.
Впрочем, играла она блестяще. Так одухотворенно, так неистово, что, несмотря на трескучий мороз, рядом с ней всегда кто-то стоял.
И много бумажек летело к ее ногам в подставленный фанерный ящик от посылки.
Это Дима усовершенствовал процесс собирания мзды, потому что в осенние дожди шапка размокала в луже, и деньги тоже мокли.
У него душа кровью обливалась, видя, как портится заработок, но порой неудобно было выгрести улов, потому что зрители стояли плотной толпой, и не хотелось прерывать концерт, чтоб не спугнуть потенциальных благодетелей.
Теперь в благодарность уличным музыкантам люди опускали деньги в прорезь фанерной крышки. Это было еще удобно тем, что никто не видел, сколько там, внутри…
А внутри иногда скапливалось вполне прилично. И это все кидали Кате. Она своей скрипочкой умела разжалобить сердца…
И хотя Дима, исполняя лишь роль провожатого, мало отношения имел к этим деньгам, львиную долю он забирал себе и откладывал, оправдывая себя тем, что и так тратит уйму денег на наркотики.
Нет, он не впал в зависимость. Сильный организм не торопился привыкать к зелью. Димка лишь иногда позволял себе ширнуться для расслабухи и кайфа…
А вот Катя…
Она стала похожа на собственную тень. Она и дня не могла прожить без укола. И если Димка уговаривал Чику снизить ей дозу, то посреди ночи она начинала плакать и метаться, и отрубить ее мог лишь стакан водки.
Трудно было решить, какое из зол меньше: героин или алкоголь.
От наркотика Катя хотя бы становилась одухотворенной, просветленной, тихо играла свои фантастические мелодии, словно не чувствовала усталости. Этакий Божий одуванчик…
А от водки вся мерзость лезла наружу. Она хохотала, раздевалась догола, орала непристойности, потом ее обычно жутко рвало, и Диме приходилось полоскать ее под краном, нагнув над ванной.
После водки у Кати дрожали руки, она с трудом могла связать несколько нот, и рабочий день шел насмарку…
Нет уж, лучше героин… Для дела полезнее…
Дима уже отчаялся удержать свою подругу, оттащить от края бездны, в которую она так отчаянно рвалась.
Вот хотя бы сегодня… Она достала летний сарафан и собралась надевать его, не понимая, что за окном минус двадцать пять.
А когда Дима пытался натянуть на нее теплые сапоги, стала капризничать и брыкаться на потеху всей коммуне.
А ведь неделю назад спрашивала у Димы тоскливо и удивленно:
– Разве уже зима?
Тогда она остановилась посреди двора, зачерпнула рукой снег и зачем-то лизнула.
– Да, – вздохнула разочарованно, – снег… А я думала: мороженое…
Времена года для нее менялись, словно часы в сутках. Она жила, не замечая, какой нынче сезон… какой год… какой век.
Может быть, в своем сознании Катя прожила за это время целую вечность… А может – всего секунду…
«Как прекрасен этот мир! Какие пышные белые розы расцвели у меня под ногами! Разве по ним можно ходить? Это кощунство – топтать такую красоту!
А Дима меня обманывает. Он говорит: это снег…
Какой же снег летом?!
Они все считают, что я дурочка… Я же вижу… Переглядываются, шепчутся, что-то всегда от меня прячут…
Никому до меня нет дела! Никто меня не любит!
Только Чика… Он сам наполняет шприц, когда я уже готова ползать у него в ногах…
А Дима – нет. Он не любит. Он не дает Чике сделать мне укол или просит уменьшить количество кубиков.
Я же не глухая. И не слепая.
А они ведут себя так, словно меня нет рядом, точно я бесчувственное бревно. Обсуждают, дать мне «чистый» или самодельный отвар. Или лучше заменить все водкой…
А мое мнение учитывается?! Эй, вы!!!
Нет? Тогда извините… Это я просто так… Просто спросила…
Конечно, я хочу, чтобы мне стало хорошо… Очень хочу…
Все, все… Я уже паинька… Я умница-девочка…
Все, я сижу спокойно… Молчу, молчу… как рыбонька…
Чика хочет, чтоб я сыграла?
Э, нет! Меня не проведешь! Сначала – дозу!!!
Вот так… Сейчас горячие волны пройдут по телу, грязные стены превратятся в бело-розовый зефир, и зацветут рододендроны и анемоны…
Хляби небесные разверзнутся, и из них посыплются мягкие, податливые фигурки – звуки…
Только успевай ловить их, нанизывать ряд за рядом, плести из них, точно кружево, затейливую мелодию…
Все! Она уже готова родиться!!!
Скорей! Где моя скрипка?!»
