Текст книги "Наваждение"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Глава 8
ЕДИНСТВЕННЫЙ МОЙ
Она прижималась к Димке, и душу ее терзало раскаяние…
– Ты мой любимый, – шептала Катя, наматывая на палец прядку его темных вьющихся волос. – Ты мой единственный… Я люблю только тебя… Ты знаешь это? Знаешь?
– Естественно, – покровительственно ответил Димка.
– А ты любишь меня?
– Спрашиваешь! – хмыкнул он и прижал ее к себе. – Теперь я вижу, как тебя эти богоискатели допекли! Ты от их нытья еще не одурела?
– Немного… – пожала плечами Катя.
– Изголодалась… – довольно шепнул он. – Ты сегодня какая-то другая, словно с цепи сорвалась.
– Тебе не нравится? – испугалась Катя.
– Наоборот, – заверил он. – Я балдею. – Он поцеловал Катю, а потом включил ночник. – Принеси гитару. Я сейчас тебе новую песню спою.
– Димка! Ты у меня гений! – восторженно сказала Катя.
Она накинула халатик и осторожно приоткрыла дверь.
Агриппина спала чутко, а Кате предстояло пробежать по коридору мимо ее комнаты к Димкиной, чтобы взять гитару.
– Черт те что! – фыркнул Димка, заметив ее манипуляции. – Чего мы боимся эту старуху? Какое ей дело? Или тебе тоже нельзя? Они и тебя уже сагитировали?
– Тише… – попросила Катя и на цыпочках метнулась к Димкиной комнате.
Старый паркет в коридоре предательски заскрипел. И тут же приоткрылась дверь Агриппины.
Старуха возникла в дверном проеме, словно белое привидение. Она посмотрела на замершую Катю, на выглядывающего из ее спальни Димку и укоризненно сказала:
– В чистоте держите мысли и тело. Отриньте земное, оборвите связи. Любить надо только Деву небесную… – Она зевнула и перекрестила рот. – А ты, Посредница, Сестра светлая, лучше бы молилась за душу его непутевую, – обратилась она к Кате с укором. – Не спасет его, грешника, Заступница в судный час. Ну да сам виноват. – И удалилась спать.
А Димка с Катей переглянулись и расхохотались.
Она принесла гитару, и Димка, не приглушая голос, назло Агриппине, запел:
Можно падать и тонуть на берегу,
Можно больно ударяться на бегу,
И в пустых словах метаться, как в сети,
Чтобы просто помолчать в конце пути…
Катя вдруг обвила руками его шею и крепко прижалась, мешая играть. Димка отложил гитару и тоже обнял ее.
– Что, соскучилась?
– Димочка… – всхлипнула она. – Ты у меня самый лучший, самый дорогой… Ты мне веришь?
– Конечно.
– У меня никого нет дороже…
– Я знаю.
– Я просто запуталась в этих пустых словах… Как ты это понял? Надо помолчать и подумать…
– Ты просто устала. – Он ласково погладил Катю по вздрагивающей спине. – Они на тебя много работы навалили?
– Нет… не очень… – уклончиво отозвалась Катя. – Зато мы стали жить нормально… Кстати, ты нашел репетитора?
– И самого лучшего! – с гордостью ответил Димка, называя фамилию известного народного артиста. – За такие деньги хоть сам Господь Бог согласится со мной репетировать… – Он поцеловал Катю в щеку. – Труженица моя… Добытчица…
Катя прижималась к нему, а перед закрытыми глазами прокручивались недавние сцены ее оргий с братом Кириллом.
– Я хочу быть только с тобой, Димочка… Мне нужен только ты…
– И ты мне нужна, – безмятежно отозвался он.
– Ты прости меня за все… Любимый, единственный, прости…
– За что? – удивился он. – Ты чего это ревешь, Катюха?
Сердце Катино разрывалось от жалости к себе, несчастной, и от бесконечной любви к Диме.
Нельзя так любить, на надрыве, словно у последней черты… Это чувство сумасшедшее, всепоглощающее… Это святое чувство… А она разменивает золотой на пригоршню пятаков.
Неверная! Презренная! Слабая! Жалкая! Подлая!
Она предает в чужой спальне их чистую любовь. Ведь их чувство зрело годами, ведь она верно ждала его из армии и потом ни разу не изменила даже в помыслах…
Почему же все так переменилось с появлением Кирилла?
Нет, Катя до сих пор и в мыслях не допускает того, что может принадлежать не Димке, а кому-то другому…
А на самом деле – принадлежит.
Как разобраться в этом? Как разорвать порочный круг? Как исправить эту непоправимую ошибку?
Вот если бы можно было вырвать из жизни страничку, словно из тетрадки, и переписать испорченное заново, набело, по-другому…
Как хорошо, что Димка не понимает, отчего она разревелась, почему так крепко держит его, словно боится отпустить, а отпустив – потерять…
…Агриппина с утра напекла к их пробуждению пышную стопку блинов. Пропитанные маслом и смазанные медом, они сами проскальзывали в рот.
Димка предпочитал не медок, а нежные кусочки малосольной семги, которые он заворачивал в горячий блин, облизывая масленые пальцы.
Старуха наблюдала за ними молча, поджав губы, стоя в углу кухни, словно изваяние.
– А у него давеча гости были, – наябедничала она Кате, с неодобрением кивнув на Диму. – Водку пили, на гитаре играли, и девки с ними приходили.
– Вот как? – удивилась Катя и посмотрела на Димку. – А почему ты мне не сказал? Кто это был?
Он смутился и даже покраснел от досады:
– Ты все равно не знаешь. Эта дура болтает невесть что! Можно подумать, что я здесь оргии устраиваю! С ней устроишь!
Катю почему-то неприятно кольнуло то, что у Димки появились друзья-приятели, но она тут же пристыдила себя: «Хочешь, чтоб он сидел один в четырех стенах и скучал по тебе? Чтоб только занимался, как какой-то ботаник? А ты в это время… с Кириллом…»
– Разве я против? – спросила она. – Что ты оправдываешься? Мне просто интересно, кто твои знакомые. Это с курсов? Они на актерский готовятся или на режиссерский?
– Они свободные художники, – отозвался Дима.
– От чего свободные?
– От всего! От условностей! – непонятно почему завелся он. – Ты не представляешь, насколько мы ограниченны в понимании многих вещей! Просто стыдно!
– Еще б не стыдно! – встряла Агриппина. – Один в ванной наблевал, а второй на кухне сразу с двумя… Тьфу! Содом! – в сердцах сплюнула она. – И девки голыми на столе плясали. А меня загоняли: то то подай, то это прибери, как служанку какую…
– А кто же ты, если не служанка? – фыркнул Димка.
– Послушница, – гордо отозвалась Агриппина.
– Ну вот и слушайся. Неси свой крест смиренно. Так ведь в Писании сказано? – прищурился Дима. – А ты ропщешь. Да еще ябедничаешь.
– Димка, это правда? – тихо спросила Катя.
– Конечно нет! – возмутился он. – Просто пришли ребята, попили винца, поплясали, песни попели.
Она тебе еще не такое расскажет! Больше слушай!
Агриппина вскинула вверх руку с вытянутым указательным пальцем и торжественно заявила Димке:
– Дева Богородица все сестре расскажет о твоих выкрутасах! Все подчистую поведает! Коли мне сестра не доверяет, то уж Ей-то поверит!
Странно, что раньше Катя не испытывала такого жгучего чувства стыда и раскаяния, как сейчас. Раньше ей казалось, что она жертва, она отбывала повинность и получала за это материальные блага для себя и Димки. Ей говорили служить – и она служила, и душой, и телом…
А раскаяние пришло лишь теперь, когда она открыла в себе способность получать наслаждение от унижения и боли.
Раньше она думала, что идет на это лишь ради Димки – чтобы ему было хорошо, удобно, сытно, чтобы он мог спокойно готовиться к поступлению, имел возможность оплатить репетиторов. А оказалось, что ради себя…
Это она променяла их трудную, но чистую и верную жизнь на сомнительное удовольствие от того, что ей поклонялись какие-то фанатики, что ею манипулировал умный красивый мужчина, променяла на наряды, философские разговоры, комфорт и удобство.
А Димка верит ей…
Надо обнять его покрепче, надо сказать ему, как он ей дорог…
Почему мы все так редко об этом говорим? Считаем, что это и так ясно: раз я с тобой, значит, люблю…
– Димочка, ты меня никогда не разлюбишь?
– Никогда, – умиротворенно мурлычет он, развалившись на диване.
– А если бы я заболела оспой и стала безобразной?
– Сейчас от оспы делают прививки.
– Нет, к примеру… Или обожгла бы лицо… Тебе было бы все равно, как я выгляжу?
– Конечно. Ведь ты все равно осталась бы собой.
– А если бы у меня не было ноги или руки? Или я ослепла?
– Катюха, ну что за глупости тебе вечно лезут в голову? – поморщился он. – Давай отдохнем спокойно, меня после такого завтрака опять в сон потянуло.
– Нет, ты скажи, – не унималась Катя.
– Ну я же ответил… – почти простонал Дима. – Я люблю тебя, и никогда не брошу, и ни за что не разлюблю. До самой гробовой доски. Все? Довольна?
– Солнышко мое! – Катя в порыве страсти изо всех сил обняла его.
– Осторожно! Задушишь! – вырвался Димка. – Все-таки надо себя хоть немного контролировать…
Глава 9
МЕХАНИЗМ ВОЗДАЯНИЯ
– Кирилл, мне нужны деньги, – сказала Катя после того, как он вышел из душа и улегся с ней рядом.
– На что? – удивился он. – У тебя все есть, ты ни в чем не нуждаешься. За квартиру заплачено, одежду и еду покупаю я. Зачем тебе деньги?
– Ну… – растерялась Катя. – Ты раньше всегда давал…
– Ты считаешь, что я платил тебе за постель? – усмехнулся он. – Но то, что ты делаешь, столько не стоит…
Катя мучительно покраснела.
– Ты объясни, на что ты их собираешься тратить, – издевался Кирилл.
– Димке надо платить за репетитора, – выдавила Катя.
– Вот пусть он и заплатит, – невозмутимо заметил Кирилл.
– Но он же не работает…
– А почему? Такой крепкий, здоровый парень… Ты скажи ему, что мне пригодится сторож-охранник…
– Нет! – испугалась Катя. – Он не пойдет!.. Он пишет, творит… ему надо готовиться… И потом, если он нас увидит…
– То что?
– Он поймет…
Кирилл расхохотался:
– А он разве до сих пор не догадался? Ах, мальчик-одуванчик! Устроился альфонсом на шее у моей содержанки… Паразитирует на паразитке!
Катя замерла, словно от пощечины.
– Значит, – тихо уточнила она, – ты считаешь меня паразиткой?
– Пожалуй, нет… – ухмыльнулся Кирилл. – Ты стараешься отработать траты… В отличие от него…
Катя встала и принялась одеваться.
– Ты куда? – Голос у Кирилла стал жестким. – Я тебя не отпускал.
– А я не могу больше оставаться.
Руки у нее тряслись, она с трудом попала ногой в штанину белых лайковых брючек, а свитер в темноте надела наизнанку.
Вот теперь все встало на свои места. Все прояснилось. Кирилл просто лицемер.
Катя и раньше недоумевала, как это он умудряется заставить работать на себя всю паству, а теперь ей стало окончательно понятно, что людей он просто использует, а все разговоры о духовном и высоком – просто блеф.
Этот духовный Центр нужен ему лишь для того, чтобы выкачивать деньги из спонсоров. А деньги эти он тратит на себя…
Это других он призывает отказаться от материальных уз, а сам повязан ими по рукам и ногам… Живет, как наместник Бога на земле…
Но ведь то, на что он так шикует, получено им не без Катиного участия! Это она изображала живую Богиню на торжественном приеме, это ради нее открывали кошельки толстосумы…
И она недолго думая выпалила все это в лицо Кириллу.
Он схватил ее за руку и резко дернул на себя так, что Катя вновь упала на постель.
– Ты хочешь свою долю? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался он. – Я правильно понял?
Ее духовный наставник, ее пастырь вдруг стал похож на заурядного уголовника, и даже интонации стали напоминать типичных «братков».
– Н-нет… – сдавленно шепнула Катя. – Какую долю? Просто… я ведь тоже… тебе помогала…
– И это надо вознаградить? Ну, если ты сейчас постараешься, то я подумаю…
Катя рванулась из его рук.
– Нет! Я ухожу! Я не обязана с тобой спать, потому что я и так делаю очень много…
Кирилл расхохотался:
– Вот как? И что же, интересно, ты делаешь? Стоишь столбом, пока другие молятся? Но я могу опять ставить вместо тебя картинку с Девой… Нет, моя дорогая сестрица, единственная твоя ценность в том, что ты возбуждаешь меня. И если ты отказываешься это делать, то невелика потеря. Незаменимых нет.
Он отпустил ее и откинулся на подушки.
– Ты просто вампир! – крикнула сквозь слезы Катя. – Это ты паразит, а не я!
– Ну, значит все гораздо сложнее, – спокойно заметил Кирилл. – Я паразитирую на пастве, ты на мне, а твой альфонс на тебе. Осталось твоему Димочке стать моим последователем, и круг замкнется. Вот тебе и тема для философских размышлений на досуге…
До кольцевой дороги Кате пришлось идти пешком, а там она с трудом остановила машину и уговорила довезти до ближайшего метро.
Ей повезло, она успела на последний поезд в сторону центра.
…Димка еще не спал. Он открыл Кате дверь и помог снять пальто.
– А почему у тебя свитер наизнанку? – удивленно спросил он.
– Я спешила…
Димка вскинул брови домиком, но промолчал.
Катя мельком глянула в висящее в прихожей зеркало и ужаснулась. Глаза покраснели, нос распух от слез…
Это такой красоткой она ехала в машине и метро! Понятно, почему на нее люди оглядывались…
А Димка словно не замечал ее заплаканного вида. Он закурил и хмуро сказал:
– Если завтра я не отдам деньги, уроков больше не будет. Ты в курсе, что уже три занятия я учусь в долг?
Катя тяжело вздохнула:
– Я в курсе, Димочка…
– Ты принесла?
– Нет.
Он несказанно изумился:
– То есть как – нет? Тебе наплевать на мою подготовку? Ты хочешь, чтобы я опять провалился?
Сейчас Катя пожалела, что не согласилась на наглое предложение Кирилла. Надо было «отработать» хоть какую-то сумму, выклянчить, выпросить…
Что ей, трудно было унизиться лишний раз? Ведь не ради себя же, ради Димочки…
А он так расстроился… Теперь из-за ее глупых амбиций ему придется отказаться от репетитора, которого остальные абитуриенты за счастье почитают заполучить…
Но нет… При одной мысли о том, что последует за ее согласием, к горлу подступил тошнотный комок.
Кирилл не упустит случая подвергнуть ее новой порции изощренных истязаний, он опять заставит ее чувствовать себя мерзкой, грязной дрянью…
– А… он не согласится подождать? – спросила она, мучительно соображая, что можно придумать.
Дима посмотрел на нее, как на недоумка:
– Ты не понимаешь, что к нему очередь стоит таких, как я?
Катя закрыла лицо руками. Слезы сами собой вновь потекли по щекам. Замкнутый круг… порочный круг…
– Я не могу больше, – всхлипнула она. – Но ты не переживай… я куда-нибудь устроюсь… Ох! А квартира?!
Дима нетерпеливо потряс ее за плечи, пытаясь остановить поток неудержимых рыданий.
– Постой! При чем здесь квартира? Куда устроишься? Тебя уволили?
– Я ушла…
– Ну так вернись! – вспылил он.
Катя горько затрясла головой:
– Ты не понимаешь, о чем просишь…
– А о чем я таком невыполнимом прошу? – разозлился Дима. Теперь он кричал, нимало не стесняясь того, что их могла услышать Агриппина. – Всего лишь вернуться в это чертово Братство… Я что, подкладываю тебя под этого Иисусика?
– Димочка… – Катя подняла заплаканные глаза и поймала его руку. – Ты пойми…
И вдруг в Димином лице что-то неуловимо изменилось. Оно стало жестким и суровым.
– Так… – процедил он. – Я, кажется, уже понял… Значит, ты с ним спала? Он за это тебе платил?
Катя обреченно кивнула. Ей и в голову не пришло отрицать. Зачем, раз уж он догадался?
– Димочка… Все не так просто…
– Да уж куда сложнее, – процедил он. – Значит, ты так зарабатывала эти проклятые деньги?
Голос его сорвался на неприятный визг. Он вырвал свою руку из Катиных ладоней и принялся отряхивать, точно испачкался от одного прикосновения.
– Значит, ты мне платила за то, чтоб я закрыл глаза на твои похождения?!
– Димочка… я же ради тебя…
Что он говорит? Губы не слушались Катю, она сама не узнавала своего голоса – жалкий, дрожащий лепет…
– Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! Ради меня! Ха! – Дима гневно бросал ей в лицо слова. – Не знал, что ты просто мерзкая шлюха! Ты продажная тварь, вот ты кто!
– Я же люблю тебя…
Катя попыталась приблизиться к нему, но он оттолкнул ее.
– Прочь! Не прикасайся! Мне противно!
Неужели это на самом деле происходит с ней? Это не сон?
Привычный мир рушился, словно построенный из песка домик… Осыпались стены, исчезали затейливые башенки… А Катя никак не могла удержать его от разрушения…
– Димочка… Прости…
Лицо его исказила гримаса:
– Простить?! Ты с ума сошла? Ты хоть бы попыталась оправдаться ради приличия…
– Мне нет оправдания… Ты прав… Но я не хотела…
Дима выволок из ниши Катин чемодан и принялся бросать туда без разбора ее вещи.
– Хотела… – сквозь зубы бормотал он. – Хотела… Иначе не расставляла бы ноги… не продавалась, как последняя сука… – Он с трудом закрыл крышку, надавив на нее коленом, защелкнул замок и пинком швырнул чемодан Кате. – Вот и катись к нему. Я не подбираю объедки!
Катя упала на колени и подползла к Диме, обхватила ноги, прижалась, дрожа всем телом…
– Любимый… Ты что?.. Ты гонишь меня? Я не смогу без тебя…
– Уходи!!! – истерически завизжал Дима, отдирая от себя ее руки.
«Все наказуемо… За все приходит час расплаты… Скоро настанет Судный день, и каждому воздастся по делам его…
А я грешница. И должна смиренно принимать то, что заслужила. Так мне и надо…
Вот только сердце саднит, словно от него оторвали кусок… Часть живой плоти, частицу моей души… Моего любимого…
Он больше не мой… вернее, я не его больше. Он не хочет меня знать. Он не может простить…
Но мне нет прощения. Кара тяжела, но я должна ее принять. Я обязана ее вынести…
Это возмездие. Оно всегда настигает таких, как я… Оно обрушивается на головы слабых, грешных, запутавшихся…
Кто ты, Тот, Кто Карает меня?
Послушай, я только хочу повторить, что готова умереть ради моей любви… Я искуплю свою вину, я все исправлю…
Но меня не хотят слушать. Хлесткие слова впиваются в душу больнее, чем плетка…
Я хватаю ноги, я целую пыль его шагов… но меня отшвыривают, и оглушительная пощечина обжигает лицо. Удар такой силы, что я отлетаю к стене, с размаху стукаюсь бровью о косяк… Но боли не чувствую. Разве может сравниться боль телесная с той, что разрывает мне сердце?
Не гони меня, любимый, единственный… Не гони… Не отшвыривай от себя, не кори… Пойми меня…
Нет, твой гнев праведен, ругай меня, бей, ты имеешь право убить меня. Зачем мне жизнь без тебя?
Мир стал серым и зыбким, все туманится… Предметы стекают вниз, точно отлиты из киселя… Мир умывается моими слезами…
Говорят, слезы облегчают душу. Врут. Ничуть не легче, хоть ведро пролей этой соленой влаги.
Он не верит моим слезам.
Я так боялась, что все раскроется… И вот это случилось. И почему-то вместе с болью приходит облегчение…
Лучше, когда есть ясность. Я виновата – меня следует наказать.
Это справедливо. Это механизм воздаяния.
Значит, надо покорно понурить голову, взять свои пожитки и пойти по миру куда глаза глядят…
Так всегда в сказках герои уходят замаливать свои грехи. Они бредут по свету, семь железных посохов стирают, семь каменных хлебов сгрызают, глядишь, и находят за тридевять земель в тридесятом царстве искомое прощение…
Какой тяжелый чемодан… но еще тяжелее камень у меня в груди. Мне так трудно идти, что я склоняюсь к земле, горблюсь, точно старушка. Правду люди говорят: мол, грехи наши тяжкие…
Я ухожу… Шаг… еще один… вот уже дверь распахнута предо мной…
Когда же он позовет меня? Когда окликнет, обнимет, утрет мои слезы?
Неужели он даст мне уйти?
Конечно, ведь он сам меня выгоняет… Глупо надеяться на чудо.
Как жесток ты, возлюбленный мой!!!»
Глава 10
КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ
– Благословляю вас на все четыре стороны…
Благословляю вас… на все четыре…
Благословляю…
Губы сами шепчут слова… Они вертятся в голове, точно заезженная пластинка.
На вокзале хорошо, никто не обращает внимания на съежившуюся на скамье девушку с чемоданом. Здесь все с чемоданами, все устали, все стараются найти на лавках местечко, чтоб прикорнуть в ожидании поезда.
Катя случайно забрела на Казанский вокзал. Она просто шла по ночной Москве куда глаза глядят, совершенно не понимая, где находится, и вышла к Комсомольской площади.
Надо постараться заснуть. Тогда эта сумасшедшая ночь быстрее кончится, и мысли утихомирятся, и боль отступит на несколько часов.
Катя расстегнула пальто, подложила под щеку вязаную шапочку, примостила чемодан под локоть и закрыла глаза.
– Подвинься! – бесцеремонно пнула ее растрепанная тетка. – Ишь, расположилась, как дома на диване.
Она тоже претендовала на часть скамейки, и Кате пришлось опустить чемодан на пол и откинуться назад.
Так спать было неудобно, шея затекла, а спина тут же онемела от неестественной позы. К тому же в зале ожидания было нестерпимо душно, но Катя еще не успела согреться после долгого блуждания по морозу. Пальцы ног покалывали мелкие иголочки… Белые фасонные сапожки, подаренные Кириллом, были слишком тонкими для таких прогулок.
Кирилл сейчас, наверное, видит уже десятый сон. Он спит безмятежно, не мучаясь угрызениями совести.
Он думает, что с утра шофер Петя вновь привезет к нему Катю, и она опять будет притворяться иконой, и опять станет служить ему подстилкой. Он не понял еще, что этого больше никогда не будет…
А Дима? Неужели он тоже спит, даже не пытаясь узнать, где сейчас Катя?
Или он курит одну сигарету за другой, нервно грызет ногти и всматривается в ночную тьму: не возвращается ли обратно хрупкая фигурка в светлых одеждах?
Кирилл объяснял ей, что белые одежды символизируют невинность, ведь на белом сразу видно любое пятно…
Ну так, значит, она вся в пятнах, вся в грязи, и впору ей носить отныне только черное…
Кто-то больно пихнул ее в бок острым локтем, кто-то прошелся прямо по вытянутым ногам…
Катя терпеливо сносила это, даже не возражая. К чему роптать? Отныне все, что происходит с ней, заслужено…
Ближе к утру ей удалось наконец задремать, но тут же над ухом раздался оглушительный металлический голос с противной хрипотцой:
– Внимание отъезжающих. Электричка на Голутвин отправится с восьмого пути… Повторяю…
Толстая тетка подхватила тюки и поспешила к выходу, еще раз пройдясь по Катиным ногам. А на освободившееся место ринулись сразу две претендентки и заспорили, заскандалили, стараясь перекричать общий вокзальный гам.
Катя грустно наблюдала за ними, съежившись в углу скамейки.
Удивительно, как много в Москве народу – и все незнакомые… совсем не то, что в Рыбинске, где на каждом шагу здороваться приходится… Девять миллионов… Даже представить себе трудно такое количество…
И из всех этих миллионов нет ни одного, к кому Катя могла бы обратиться за помощью…
Стоп! Как это – нет? А Федор?!
Катя увидела его издали. Широкоплечая высокая фигура в сером пальто нараспашку пробиралась между спящими, вглядываясь в каждое женское лицо.
Она хотела окликнуть его, но поняла, что в таком гаме Федор все равно ее не услышит, и потому просто покорно стала ждать, когда он закончит методично обходить ряды зала ожидания и приблизится к ней.
Увидев Катю, Федор ускорил шаг.
– Заждалась? Я приехал сразу, как ты позвонила…
Он задержал взгляд на ее рассеченной брови с засохшей капелькой крови, но ничего не спросил. Взял чемодан так, словно Катя только что приехала издалека, а он встречает ее… Чуть приобнял за плечи, ведя к выходу, словно не многие месяцы прошли с их последней встречи, а считанные часы…
– Не волнуйся, ты можешь пожить у меня. Я возьму у соседей раскладушку, – сказал он.
Катя кивнула. Хорошо, что ему все понятно без слов, хорошо, что не приходится ничего объяснять. Она просто не смогла бы рассказать кому-либо о том, что случилось…
А в душе Федора боролись два чувства: болезненная жалость к Кате и неукротимая радость…
Ему было ясно, что у них с Димой произошла серьезная размолвка. Они расстались окончательно, иначе Катя не сидела бы тут с чемоданом и заплаканным лицом, такая маленькая и несчастная, что Федор был готов лично, своими сильными большими руками задушить ее обидчика.
Но если бы Дима ее не обидел, она не обратилась бы к нему…
И Федор тщательно скрывал радость, прятал ползущую на лицо улыбку… Нехорошо демонстрировать, как он счастлив, когда Кате так плохо…
А он счастлив, что они поругались, давно пора было им расстаться… Ведь с первого взгляда видно, что они совсем не пара…
И что только она нашла в этом наглом, самоуверенном хлыще? Где ее глаза? Разве ее тонкая, чуткая душа не подсказывает ей, что рядом с таким человеком она узнает лишь горе?
Федор терпеть не мог подобных красавчиков, да еще мнящих себя непризнанными гениями.
Красоту Бог должен даровать женщинам, а мужику нужна сила. А если происходит наоборот, то это ошибка природы.
– Метро еще закрыто, – сказал он Кате, свернувшей было к турникетам. – Нас ждет такси.
Они вышли на площадь, и сильный порыв ветра чуть было не сбил их с ног, швырнул в лицо колючую крупку, замел по мерзлому асфальту поземку…
Федор за плечи отвернул Катю от ветра и повел за собой, прикрывая широкой спиной.
Она молчала, и это тяготило Федора, поэтому он говорил первое, что приходило в голову, хотя болтовня была ему совершенна несвойственна.
– Таких морозов не было всю зиму… Даже не верится, что через неделю весна… Правда?
Он оглянулся, и Катя безучастно кивнула.
– Но говорят, что чем холоднее конец зимы, тем жарче будет лето… Значит, скоро потеплеет… Знаешь, самая темная ночь бывает перед рассветом…
Катя подняла голову и посмотрела в небо. От сияния фонарей на площади его чернота казалась еще более густой…
Нет, Федор ошибается… Он не знает, что рассвет теперь никогда не наступит…
– Вот здесь я живу… Довольно скромно… но мне ведь немного надо одному, – словно оправдываясь перед Катей, сказал Федор, пропуская се в комнату.
Она была не просто скромной, а скорее, аскетичной: гладкие белые стены, серый диван-кровать, серый палас на полу, люстра с прозрачными стеклянными плафонами да черный письменный стол, заваленный бумагами и книгами. Остальное пространство в комнате занимали высящиеся до потолка книжные стеллажи.
Половина из них была занята действительно книгами, а на половине расположились в стеклянных ящичках диковинные кристаллические сплетения. Свет люстры преломлялся на их гранях и отражался, точно тысяча крошечных солнц.
Некоторые из кристаллов почетно покоились на черных листах бархатной бумаги, от этого соседства их чистота и четкость линий становились еще более очевидными.
Катя скользнула по ним взглядом, и Федор тут же подвел ее к своей коллекции, стараясь вызвать интерес хоть к чему-нибудь…
– Смотри, вот этот красавец – просто чудо. В нем триста семнадцать граней. И без огранки, заметь. От природы…
– Да, – скучно ответила Катя и зевнула. – Я видела много кристаллов… В твоей лаборатории…
– Но таких ты не видела.
– А разве они другие?
– Конечно! Те выращены искусственно, для опытов, а эти настоящие. Вот этот алмаз чистейшей воды… Если бы не крохотная трещинка, из него мог бы выйти самый крупный бриллиант в мире…
– Но ведь не вышел… – Катя была совершенно равнодушна к блеску драгоценных камней. – Трещинка все испортила… Так что толку думать о том, что могло бы быть?
Она отошла от стеллажей и села на диван.
– Ты есть хочешь? – спросил Федор.
– Нет.
– Может, чаю горячего?
– Спасибо…
– Спасибо да или спасибо нет? – с улыбкой уточнил он.
– Не знаю, – пожала плечами Катя. – Мне все равно, – и опять зевнула.
– Тебе надо лечь, – спохватился Федор. – Сейчас я постелю…
Он достал из шкафа чистые простыни, принялся менять пододеяльник и наволочку.
Катя встала и отошла к окну, чтоб не мешать. Прислонилась лбом к стеклу.
Небо стало светлее… похоже, что утро все же настанет…
И от этого почему-то стало обидно…
С ней такое стряслось, что мир должен был бы содрогнуться и перестать существовать… Ан нет. Земля по-прежнему вертится, и солнце готовится встать на востоке, и под толстой снежной пеленой, в глубине промороженной почвы, готовятся ко всходам семена…
Почему ничего не изменилось?!
– Все готово, – сказал Федор. – Ложись. Ты можешь раздеться, я посижу на кухне.
Он помог ей снять пальто, отнес его в прихожую и плотно прикрыл за собой дверь кухни.
Катя легла ничком поверх одеяла и прикрыла глаза. Она даже не поинтересовалась, где будет спать Федор. Он ведь тоже полночи провел в беготне по ее милости, а просить у соседей раскладушку в пять утра не совсем прилично. Пожалуй, вместо раскладушки можно и по шее получить…
А Федор уснул прямо сидя на стуле, не успев притронуться к свежезаваренному крепкому чаю. Тот так и остывал в высоком бокале на столе рядом с его головой…
* * *
«Весь мир стал хрустальным, прозрачным… И острые грани царапают кожу, а я пытаюсь протиснуться между ними, найти выход… Но все вокруг дробится на мелкие грани и повторяется бессчетное количество раз, и невозможно понять, где настоящее, а где отражение…
Мне страшно. Я вижу себя… И еще раз себя… и еще… Много-много маленьких Катек Криницыных… Они похожи как две капли воды, но в то же время чем-то неуловимо отличаются…
Одна идет вправо, а другая влево… Одна наклоняется вниз, а другая смотрит вверх… А я стою неподвижно. Я понимаю, что они живут своей, отдельной от меня жизнью.
Одни из Катек исчезают, коснувшись граней кристаллического мира, словно проходят сквозь стены в иные измерения, другие появляются ниоткуда, прямо из хрустальных призм…
Пространство моего мира не хаотичное, оно подчинено каким-то непонятным мне, строго упорядоченным законам. Если в одном месте убыло – в другом прибыло.
Призмы с острыми гранями чередуются с пугающей закономерностью. Одна светлая, другая темная… словно шахматная доска…
Странно, я никогда раньше не видела черного хрусталя… И только сейчас заметила, что мой хрустальный граненый мир отнюдь не так прозрачен, как мне сначала показалось…
Напротив, черных граней становится все больше… пространство сужается… стены точно сдвигаются, приближаясь ко мне…
Все мои маленькие двойники куда-то исчезли, словно испугались. Так люди спешат покинуть улицу, завидев тяжелую грозовую тучу…
Я совсем одна в этом черном мире… В крошечном мирке размером с небольшой чуланчик… Такой есть у нас дома, в Рыбинске, в нем мама хранит на зиму варенья и соленья…
Господи, о чем это я?! Нет на свете никакого Рыбинска. И Москвы нет. Ничего нет… Только я и сужающиеся вокруг меня угольно-черные стены…
Черная шахта уходит глубоко вниз, словно бездонная труба. И я лечу по этой трубе, и сердце замирает в груди, а потом лопается с оглушительным хлопком, точно взорвалась петарда…»
– Катя, Катюша, проснись, ты кричала…
Она открыла глаза, и свет лампы ослепил ее на мгновение.
Пугающая чернота кончилась разом, словно провалилась в тартарары, и мир снова засверкал дробящимися искрами света…
Свет… Какая это радость! Какой яркий вокруг мир, он замер в ожидании счастья…
А счастье заключается только в одном – ее позвал знакомый мужской голос, и она просыпается с улыбкой, распахивает глаза ему навстречу, тянет руки…
– Димочка… Я видела такой страшный сон… Обними меня…
Он склонился над ней, осторожно провел ладонью по ее волосам…
Его лицо близко-близко… Но это не Дима. Это Федор…
Руки опустились и упали на постель. Катя отвернулась и опять закрыла глаза.
Свет – обман. Счастье – обман… Ей лучше вернуться обратно – во тьму…