Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Татьяна Дубровина

Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7
БАТЮШКА И МАТУШКА

«Так вот ты какая, смерть! Совсем не страшная.

И ты – совсем не вакуум. По крайней мере звучать ты можешь приятно и даже, пожалуй, музыкально. У тебя низкий голос, похожий на бас Шаляпина со старой маминой пластинки. Только ты не поешь, а говоришь.

Я различаю твои слова, но они не совсем понятны, мне удается уловить лишь общий смысл:

– «Никтоже нас себе живет и никтоже себе умирает. Аще бо живем, аще умираем, Господни есмы». Так говорил апостол Павел о принадлежности нашей жизни Богу. Помолимся же, чтобы Господь сохранил жизнь отроковице. Как ее имя?

– Екатерина.

– Раба Божья Екатерина, – говоришь ты, смерть моя, шаляпинским голосом и добавляешь совсем по-человечески: – Хорошая девочка Екатерина. Самоотверженная. Выживет.

Выходит, я тебе понравилась? И ты, смерть, не считаешь, что я явилась к тебе «непризванной»? Хоть ты-то не отречешься от меня?

Я только никак не пойму, что – в твоих устах – может означать слово «выживет»…»

Мощным электрическим разрядом Катю отбросило далеко в сторону, и это спасло ей жизнь.

И ее, и погибшую автомобилистку подобрали пожарные, работавшие в эти дни в качестве спасателей: их вызвали жильцы ближайшего дома, видевшие в окна трагическую сцену.

Пострадавшую доставили в ближайшую больницу, находившуюся на площади Борьбы. Она не приходила в сознание целые сутки.

А когда Катя очнулась, то первое, что возникло перед ней, был большой серебряный православный крест, покачивавшийся на черном фоне…

В результате шока глазные яблоки двигались с трудом. А когда ей удалось перевести взгляд выше, она увидела окладистую бороду с проседью. И еще выше – красивое лицо отца Александра, облаченного в черную рясу, с тяжелым серебряным крестом на груди. На этот раз он казался не мрачным, а ласковым.

Батюшка знал, что в эту больницу привезены жертвы стихийного бедствия, а площадь Борьбы он считал сферой своего прихода. Ведь она тоже находится совсем рядом с Новослободской улицей.

И вдруг он увидел на больничной подушке знакомое лицо – девушку, которая лишь накануне подходила к нему и которой он отдал свой клетчатый платок. Он успел заметить, что вчера, в конце проповеди, она все-таки перекрестилась.

В больнице ему рассказали, что она пострадала, пытаясь спасти человека. Безуспешно, правда, но на то, значит, воля Божья.

И отец Александр решил, что их с Катей встреча – знак высшего Промысла и что ему отныне вручается судьба этой маленькой героической грешницы.

– Очнулась, дочь моя? Вот и прекрасно, – сказал он шаляпинским басом. – Теперь, с Божьей помощью, быстро пойдешь на поправку. Правда? – Он обернулся к врачам, собравшимся тут же: – Я же говорил – выживет. Ей еще многое предстоит в нашем, земном, мире. У этой девочки душа светлая.

«Вот чей это голос, а вовсе не смерти! А я-то нафантазировала! Значит, на тот свет я еще не призвана, – подумала Катя. – Так, может быть, меня призывает жизнь?»

И она стала поправляться.

Отец Александр навещал ее. Они беседовали, но Катя больше молчала и слушала.

Она не все понимала из его речей, но не оттого, что батюшка произносил слишком мудреные слова: просто музыкальную девушку пленял тембр голоса, отодвигая на задний план смысл.

С Рыбками такое часто случается: красота и гармония для них критерий истины в большей степени, чем всякие разумные доводы. Мелодия убедит их скорее, чем самый веский аргумент.

Священник говорил о вере – и Катя ему верила. Только спросила как-то о том, что мучило ее давным-давно:

– А правда, что Бог есть любовь?

– Бесконечная правда, – ответил он. – Только любви мы должны еще учиться.

– Как это – мы? И вы тоже?

– И я.

– Отец Александр, а вы женаты?

– Конечно. И дети у меня есть, и внуки.

– Разве вы их не любите? И жену свою?

Он засмеялся от души, раскатисто:

– Подловила! Конечно, люблю. Всей душою!

– А других людей? Не просто близких, а вообще «ближнего»?

– И ближнего. Тебя, например, как не любить?

– Ну хорошо, а врагов своих возлюбили?

Отец Александр задумался, нахмурился:

– Было дело и с врагами.

– А говорите – вам учиться любить надо.

– А вот у тебя я видел скрипку. Ты играть умеешь?

– Немного. Можно лучше.

– Вот так и любить: всегда можно лучше. Тут предела нет.

– Да, – согласилась Катя. – Я любила плохо. За это меня и карают. И любовь моя погибла, и скрипочка тоже.

– А почему ты решила, что карают? – Отец Александр понял, что своими наивными полудетскими вопросами Катя втянула его в настоящий богословский спор. – Быть может, через испытания Господь ведет тебя к лучшему.

– К лучшему?! – Тут ее прорвало, и она стала ему рассказывать взахлеб все-все, всю свою жизнь, не по порядку, а как придется, как сердце подскажет.

Это не было таинством покаяния в строгом церковном смысле, это был скорее сбивчивый рассказ дочери – отцу, который может простить, защитить, посоветовать…

Родной Катин отец никогда ее проблемами особенно не интересовался, да и в любом случае мало что понял бы в них. Но теперь она обрела отца духовного.

Нет, батюшка не утешал ее и не отпускал ей грехов: он понял, что сейчас надо человека просто выслушать. Они поменялись местами: она говорила без умолку, он молчал. Ведь Екатерине в жизни почти никогда не выпадала такая роскошь – выговориться.

И она выплеснула все, что накопилось. Обессиленная, откинулась на подушки.

– Молись, дочь моя, и все с Божьей помощью образуется, – только и сказал он. – И я помолюсь за тебя. И Он укажет тебе путь.

Она посмотрела на него испытующе: все ли этот человек сможет понять? До конца ли? И правильно ли поймет?

И сказала себе: да, верю, что правильно.

И Катя решилась высказать то, что созрело в ней за последние несколько дней, в результате полученных от судьбы ударов, после соприкосновения со смертью и возвращения к жизни, и притом не без помощи самого отца Александра:

– Я бы хотела уйти в монастырь. Чтобы навсегда избавиться от демонов.

Повисла пауза. Кате показалось, что священника немного напугало ее заявление, хоть он и старается не показать виду. Это ее и удивило, и обидело немного: она надеялась получить его одобрение!

– Сейчас рано об этом думать, ты еще слаба, дочь моя, – произнес наконец ее наставник. – Давай вернемся к нынешнему разговору, когда тебя выпишут домой.

– А у меня нет дома…

После выписки Катя три дня жила в доме отца Александра, а жена священника, которую все ласково и уважительно называли матушкой, чуть ли не насильно заставляла девушку есть, накладывая огромные порции геркулесовой каши с медом и ласково укоряя:

– Хоть не снеговик ты, а вот-вот растаешь. А мне потом что, лужи талые на полу подтирать?

На четвертый день в доме встречали гостью, мать Евдокию. Это была высокая, статная женщина лет сорока в монашеском одеянии и тонких золотых очках.

– А ну, показывайте вашего найденыша! – задиристым и веселым голосом с едва уловимыми командирскими нотками потребовала она.

Обошла Катю кругом, оглядывая в подробностях, как редкостный музейный экспонат. Провела пальцем по лысине с едва пробившейся щетинкой, потребовала согнуть руку в локте. Катя подумала, что гостья интересуется, нет ли свежих следов от шприца на венах, не балуется ли девушка снова наркотиками, но у матери Евдокии другое было на уме:

– А ну, боец, покажи бицепсы! Ай, ай, помилуй Господи, Божий одуванчик! А ну, дуну на тебя! – И действительно, дунула, раздувая щеки как трубач. – Смотри-ка, устояла! Удивительно.

Эти ее постоянные «а ну» немного смешили Катю, и она с удовольствием подчинялась распоряжениям гостьи, хотя и не понимала, с какой целью ей устраивают эту инспекцию.

– А ну, признавайся, не боишься меня? – Женщина-командир сверкнула золотыми очками. – Советую не бояться, я не кусаюсь. Поедешь со мной?

– Поеду, – с готовностью отозвалась Катя. – А куда?

– То есть как это – куда? Ты ж, говорят, в монастырь просилась? Вот туда и поедем.

Отец Александр объяснил:

– Евдокия Петровна – игуменья Борисоглебского женского монастыря, что под Звенигородом.

Катя благодарно посмотрела на него: все-таки понял, значит, и не забыл. Она бы кинулась к нему на шею, если б не сомневалась, прилично ли так вести себя со служителем церкви.

– Поеду! Конечно, поеду! Спасибо!

– Распрыгалась, как кузнечик, – усмехнулась Евдокия. – А чем, ты думаешь, в монастыре занимаются?

– Молятся. – Катя замялась. – Я молитв пока не знаю, но я выучу, честное слово.

– Это само собой. А как насчет работы? Ты у нас не белоручка ли? А ну, говори, что ты умеешь делать.

– Я… даже не знаю, я на рынке работала, потом в лаборатории, потом еще в разных местах… Лучше вы скажите, что надо, я это и буду. Знаете, Евдокия Петровна, я в общем-то ничего особенного не умею… но я все могу! Могу огород вскопать…

– С огородом погодим, – оборвала мать Евдокия. – В землекопы ты пока не годишься. Вот поздоровеешь у нас на свежем воздухе да на парном молочке прямо из-под коровки, тогда поглядим. На рынке, говоришь, работала? В церковном киоске торговать сможешь? Свечками, образочками?

– Еще бы!

Отец Александр вмешался:

– А вот и неправда, дочь моя. Для этого у тебя пока знаний не хватит. Ты же Василия Великого от Николая Чудотворца не отличишь.

Катя покраснела так, что даже лысинка ее приняла розовый оттенок:

– Зато я отличу Божью Матерь Казанскую от Владимирской, а Одигитрию от Утоли Моя Печали!

– Ладно, ладно, – утихомирил ее батюшка, после Катиной исповеди знавший о ее грехопадении в так называемом Богородичном Центре. – Евдокия Петровна, я у Екатерины скрипку видел. Так, может…

– Ага! – многозначительно протянула игуменья. – Это уже теплее! Мы музыкальные, значит?

Катя виновато сказала:

– Ее унесло ураганом.

– Так у нас, в православных храмах, на скрипках ведь и не играют. Наша музыка только вокальная. Петь-то можешь, что ли?

– Могла.

– Что это за прошедшее время, как у старушки? А ну, давай! Что-нибудь такое-растакое! Чтоб душа развернулась, а потом опять свернулась!

И Катя, прикрыв глаза, запела «Ave, Maria!» Шуберта. Как когда-то, на площади родного города Рыбинска.

«Аве, Мария! Тогда я прощалась с Демоном на два армейских года. Теперь я прощалась с ним навсегда.

Аве… Ты видишь, Пресвятая Дева, я отрезала окончательно от себя эту горькую любовь.

Славься же, славься! Теперь я навечно отказывалась от всех демонов, искушающих человека. Ведь я собираюсь постричься в монахини и полностью посвятить себя Христу, сыну Твоему.

Аве, Мария!»

Когда она закончила петь, глаза у Евдокии Петровны под золотыми очочками блестели от слез.

Тем не менее игуменья сказала строго, стараясь не показать, что расчувствовалась и что душа ее от Катиного пения разворачивалась и сворачивалась, как она и просила:

– Господи, помилуй, это пение красивое, но католическое. А отныне будешь наше осваивать, родное, православное. Крюки видела когда-нибудь?

– Рыболовные?

– Эх! – Игуменья, осенив себя крестным знамением, еле удержалась от того, чтоб не ругнуться. – А о знаменах слышала, надеюсь?

– О флагах?

– О Господи! Какие флаги? Какие рыболовные снасти? Крюковое нотное письмо и знаменный распев!

– Не слышала никогда. Извините.

– Тебе знаешь какая икона нужна? Божья Матерь Прибавление ума!

Катя сникла. Она чувствовала себя абитуриенткой, провалившейся на вступительных экзаменах. Ей казалось, что Евдокия Петровна, задав дополнительные вопросы, поставила ей «неуд» и забраковала.

Но та подала ей маленький саквояжик:

– А ну, держи это и иди переоденься. Нечего меня своими мужскими портками в дороге позорить.

– Мне… не во что.

– Вот бестолковая, прости Господи! А это что, в руках у тебя?

В саквояжике оказался набор из семи хлопчатобумажных трусиков «неделька», два платья, с коротким рукавом и с длинным, и шерстяная кофточка. А еще – тонкий голубой вискозный платок с цветочками, для посещения церкви: не вечно же покрывать голову мужским носовым?

Похоже, игуменья получила от отца Александра, а скорее, от матушки подробную и точную информацию о Катиной комплекции, потому вся одежда пришлась ей по размеру, будто шили на заказ. Был учтен даже такой деликатный нюанс, как отсутствие бюстгальтера – для Катиной полудетской груди этот предмет туалета был лишним.

Оба платья были неброской расцветки, но все-таки отнюдь не монашеские. На более легком были даже нашиты кокетливые «крылышки». Это Катю слегка разочаровало: она уже рассчитывала навек скрыть себя под длинным, наглухо закрытым черным одеянием.

После урагана в Москве похолодало, и Катя выбрала платье потеплее. Погляделась в зеркало громоздкого матушкиного славянского шкафа и увидела там уже не арестантку и не хиппи, а, скорее, сельскую девочку-школьницу лет четырнадцати, опрятную и аккуратную, только по-подростковому слишком худенькую и угловатую.

Но ничего в ней не было сейчас и взрослого женского, ничего сексуального. Однако именно это ощущение целомудрия и придавало ей какую-то особую, своеобразную привлекательность.

В общем, эта новая Катя себе, пожалуй, понравилась.

А есть такой неписаный закон: если женщина – независимо от возраста и внешности – себе нравится, значит, в се биографии непременно произойдет что-то хорошее.

И совсем уж непреложна эта истина для тех, кто родился под созвездием Рыб. Ведь они наделены даром предчувствия.

Глава 8
ЦАРИЦЫН ЛАРЕЦ

Собственно говоря, хорошее в Катиной жизни уже случилось. Добрые, светлые люди бескорыстно взялись о ней заботиться. Быть может, наконец сработал в ее пользу тот самый механизм воздаяния…

Отец Александр схитрил, взял на себя такой грех. Попросил Евдокию, давнего своего друга, как можно более облегчить послушание будущей монахини. Он пересказал игуменье, чутью которой очень доверял, всю Катину жизнь – ведь сбивчивый рассказ на больничной койке не подпадал под понятие тайны исповеди. И они вместе решили:

– Грешница? Еще какая! Но ведь и страдала много, и любила! А чтобы искупить грехи, ей еще силенок нужно набраться. Только пусть не догадывается, что ей делают поблажки. Это, впрочем, несложно: девушка доверчива, как дитя малое. А Христос говорил: будьте как дети – и войдете в Царствие небесное…

И когда послушница Екатерина прибыла в Борисоглебский женский монастырь, в первую очередь ей в обязанность строго вменили… гулять.

– Звенигород – один из древнейших центров православной культуры, – назидательно сказала мать Евдокия. – Так изволь, Катенька, изучить тут все, что только возможно. И не вздумай увиливать! Халтуры я не потерплю.

– Что вы! – испуганно воскликнула Катя.

– Не «что вы», а Господи, помилуй, – сухо поправила игуменья. Она умела не только смеяться, но и, если нужно, скрыть улыбку.

И Катя начала свою жизнь в монастыре с обязательных поездок в город на экскурсии.

– …Вот, пожалуйста, Федор Сергеевич. – И передо мной на стол ставят кованый сундучок.

Красивый, конечно. Древность, экзотика. Только за кого они меня принимают? За старушку процентщицу какую-то, чтобы в сундучках рыться?

Меня интересует только коллекция из двадцати девяти загадочных камней. И интерес мой к ним – чисто научный. Я их буду исследовать как минералы, а не как чье-то сокровище.

«…Мое сокровище, моя любовь, где же ты?»

Опять я отвлекся.

* * *

Древний комплекс Саввино-Сторожевского монастыря стоит на высоком холме и виден отовсюду. С его изучения и начала Катя свое послушание. И в первый же день выбилась из намеченной программы.

Остановилась перед одной-единственной иконой и допоздна не могла отойти от нее. Едва успела на автобус, чтобы добраться домой.

Экскурсовод что-то объяснял за ее спиной, но она не слышала. Увиденное ее и захватило, и потрясло.

Это было редкое для православия изображение Бога-Отца. Весь в сиянии, стоял в полный рост величественный старец, а у его ног – малютка Христос. Но самым удивительным показалось Кате то, что Бог-Отец был… беременным!

Чрево у старца как бы просвечивало насквозь, и в нем, внутри, парил белый голубь – Дух Святой!

Получалось, что все это вместе – святая Троица, но в каком непостижимом сочетании!

Разумом понять и объяснить это было никак невозможно, а вот сердцем… сердце почему-то забилось гулко, тревожно. Катя стояла на месте, а пульс у нее был таким, будто она марафон бежала.

Она знала уже, что этот белый голубь потом, за пределами иконы, в других библейских сюжетах, будет прилетать в самые важные моменты, которые повернут историю человеческую в новое русло.

«Благовещение Божьей Матери, когда архангел Гавриил возвестит Деве Марии, что она безгрешно зачала сына… Крещение Иисуса в водах реки Иордан… везде появлялся белый голубок.

А тут, на звенигородской иконе, он только еще должен родиться, и родит его Отец… а Сын в это время уже рожден Девой, уже присутствует…

Как согласуются события во времени? И существует ли оно вообще, время? Или по нему, если отрешиться от мирской суеты, можно скользить в разных направлениях, возвращаться вспять или забегать в будущее?

Мне почему-то кажется, что в будущем я наяву увижу такое же сияние…»

– …Есть какой-то результат, Федор Сергеевич?

Я оторвался от окуляра микроскопа. Кажется, совсем потерял представление о времени, как будто его и не существует вовсе.

– Результат? Пока только предварительный. Мне кажется, подобные кристаллы я встречал среди горных пород Гималаев.

– Вполне возможно, – кивнул молодой сотрудник Звенигородского краеведческого музея. – Наши купцы к семнадцатому веку уже вовсю торговали с Индией.

– Почему именно к семнадцатому?

– Да из-за монет. – Кажется, я его насмешил. – Ведь они – времени царствования Алексея Михайловича, то есть век именно семнадцатый. Этот сундучок «упаковали» не раньше того, как были отчеканены монеты, не правда ли?

– Да, конечно.

У меня явно сбои в восприятии времени. И логика, кажется, мне изменяет…

Вторая Катина экскурсия тоже едва не закончилась опозданием на автобус. А все из-за царицыной кровати…

Как войдешь за стены Саввино-Сторожевского монастыря – перед тобой большой храм. А по правую и по левую руку, вдоль крепостных стен, – царевы и царицыны палаты. Здесь в семнадцатом веке жили Алексей Михайлович и его царственная супруга.

Катя в первую очередь свернула к покоям царицы – все-таки женское было ей интереснее.

Она прошла через цепочку комнат, которые язык не поворачивался назвать анфиладой, потому что потолки были уж больно низкими, а окна слишком маленькими. Эти помещения, идущие одно за другим, почему-то напомнили ей комнаты Славкиной коммуналки.

Удивительно: отчего государыня не могла или не захотела обзавестись красивым, праздничным теремом? Может, характер у нее был мрачноватым?

Наконец после долгих и нудных рассуждений экскурсовода, которые Катя, по обыкновению, не слушала, посетители добрались до царицыной спальни. И возле царского ложа Екатерина вновь простояла до темноты.

«Кровать довольно широкая, но простая, деревянная. Как скамья. Похожа на наши теперешние ортопедические доски.

А изголовье – покатое, приподнимается. Тоже похоже на медицинскую кушетку.

Конечно, на эту кровать или, скорее, лавку клали пуховики и перины, а все-таки… Тут клади не клади, доски остаются досками. Нет, не могу я ее понять, эту царицу.

Помню, Лидия меня как-то причесала и заставила спать на бревнышке. Так я измучилась вся! А государыня такие мучения принимала добровольно и каждую ночь.

Краем уха слышу разъяснения. Оказывается, покатое изголовье – это крышка ларца. Да, верно, кровать заканчивается сундуком. В нем хранились царицыны драгоценности.

Так вот оно что! Государыня спала на золоте и самоцветах! Воров боялась, что ли? Или…

У меня, кажется, снова начинаются видения. Мне кажется, что взгляд мой проникает сквозь стенки ларца, как рентгеновский луч. И я вижу там, внутри, прекрасные украшения.

Но среди них есть какие-то странные камушки, совсем не обработанные. Как будто коллекция минералов. Я даже могу сосчитать: один, два… Двадцать девять штук!

И я чувствую, я уверена, что государыне преподнес их вовсе не Алексей Михайлович, а другой человек. И преподнес с любовью! Да, да! Он тайно любил царицу, которая принадлежала не ему.

А она?

И она тоже питала к нему чувства. Только не решалась в этом признаться. Даже самой себе».

– …А сейчас этот ларец пустой? – спросила Катя, прервав экскурсовода на полуслове.

– Разумеется. – Он удивленно посмотрел на эту странную девочку в платочке, явно приехавшую из какого-то глухого захолустья. – Все сохранившиеся сокровища династии Романовых давно переданы в крупные музеи, в основном в Грановитую палату, отчасти – в Оружейную и в Эрмитаж.

– Да-да, понимаю, спасибо.

Конечно, там теперь пусто, иначе бы тут стояла вооруженная охрана. Но если скользнуть назад во времени…