Текст книги "Башня вавилонская"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Что же? – спрашивает Анаит, чтобы как-то разбавить скорбный монолог. Интереса нет. Даже теперь, когда она поняла, в какую ловушку попал этот человек. Он гражданский в зоне боевых действий. Хороший гражданский, не орет, не мечется, делает, что может, но тут ему не место. Его нужно вытащить, вылечить – и отправить заниматься своим делом. Он не виноват, бедный Иван Петрович, что Анаит в нем померещился товарищ. В крайнем случае – противник.

– Импульсный передатчик. Мощный. Наш карантин пробьет. И ключ к нему. От перехвата не застраховано, но расшифровывать ваше послание будут от восьми часов до двенадцати, если повезет.

Если бы, если бы нельзя было полностью полагаться на характеристики Максима – и то только потому, что характеристики он составлял по просьбе Джона, – Анаит позвала бы Сона: выставить гостя как провокатора. Он не провокатор. Он добронамеренный гражданский, и он не знал, кого сюда прислали – другого гражданского, представителя какой-то фракции… или человека, которому есть что противопоставить здешним бешеным лисам. Он должен был как-то проверить, как-то узнать, с кем имеет дело. Негодный человек не спросил бы про Максима, не возмутился бы бездействием. А годный, но неграмотный – обрадовался бы передатчику… Бедный Иван Петрович.

Минутная стрелка на больших часах с настоящей – накануне проверено – кукушкой подползает к цифре 12. Во Флориде сейчас почти 5.

– Давайте посмотрим новости, Иван Петрович, – примирительно говорит Анаит. – Думаю, они того стоят.

– Ку-ку, – соглашаются часы.

* * *

И вот на часах десять, на больших, видных из любого угла спальни, часах над дверью – и рядом, за спиной, пусто, и давным-давно пусто, и не пахнет ни кофе, ни шоколадом, ни хотя бы живым и теплым. Изъяли и не вернули. Разбудили в половину четвертого, не дав проспать и часа, и – на тебе.

Где-то в памяти, между первым сном и вторым, осталось ощущение – цапнула за ворот, удивляясь, что под пальцами не галстук, а майка какая-то, просчитала весь стоящий за этим манифест, хихикнула: «Я бы на твоем месте в пижаме пошла…», и дальше в сон, пытаясь втиснуться в картинку, из которой уже вылиняла, выбралась, и теперь в сухую шкурку назад не влезешь, отращивай новую.

Встать, пойти, найти и оторвать наконец избалованному господину Сфорца голову; выдумал же – в любое время, по любому поводу требовать к себе. Спасите-помогите. А мы, между прочим, занимаемся чем? Контрабандой. А там никаких сюрпризов быть не могло.

Вечно у вас все горит, все взрывается. Хуже Бюро.

Причем в Бюро все горит и взрывается, потому что местные жители – народ основательный, заводной и технически грамотный. И преступления совершает обычно с размахом, выдумкой и полной самоотдачей. Вот вы когда-нибудь расследовали двойное убийство-самоубийство, где виновник торжества сначала украл два авиационных реактивных двигателя (на этой стадии к делу и подключилось Бюро), потом как-то установил их на свой вездеход, сжег ими жену, уговорив «постоять, посмотреть – все ли правильно» – и сам разбился в ноль, въехав в скальную поверхность 25 километров спустя? Особенно патологоанатомы радовались. Кейс тогда целых три новых выражения подхватила. А старший группы был счастлив, что ревнивцу не пришло в голову таким образом ограбить банк.

Но это – Винланд. А в корпорации Сфорца люди как-то умудряются играть за обе стороны. Сначала создадут кризис во-от такой ширины, потом решают.

Дайте уже человеку хотя бы выспаться, я не себя имею в виду. Дайте выспаться моему мужу, пока я не взялась искать в вас не совесть, но инстинкт самосохранения.

На этой мысли зубная щетка завершила цикл и Кейс поняла, что успела встать, принять душ и вообще поводов не выходить наружу более нет.

В офисе «спецотдела», он же «обособленное подразделение специальных мероприятий», он же «terror inenarrable» по выражению уже пострадавших, все штатные сотрудники «невыразимого ужаса» – Максим и его банда, – а также господин владелец, Джастина и замминистра синекуры и вакуума Лим столпились вокруг экрана. Ряд циферблатов на стене на сей раз показывал время во Флориде, Лионе и Новгороде. Ну понятно. Продолжение вчерашнего банкета.

Банда сидит по местам, работает, делает вид, что не вслушивается. Значит, занимаются контрабандой… хотя бы для виду. Большой прогресс по сравнению с тем, что было полгода назад. Еще несколько лет, и их даже проверять нужно будет не дважды в день, а только один раз. Так что драгоценный муж может себе позволить отвлечься. Да и вообще, господин полковник Моран – лишнее явление природы. A fossil liability, как шутит Джастина.

Входа Кейс никто не заметил, как галдели, так и продолжали галдеть. Тут можно прийти с гранатометом, никто не заметит, и на том свете треск продолжат. Через слово поминали Морана. Через два – мистера иезуита. Совет, университет, ответ. Банкет. Привет. Сока на столе пакет, стопка свежайших газет.

Да-а, такого даже все население Винланда хором не выдумает. Поскольку практичны, прагматичны и реалистичны, и в целом добропорядочны и приличны.

– Раньше на него можно было бы натравить Личфилда. – Кто это у нас задумчивый такой? Анольери?

– Я каюсь, – это Максим, – я посыпаю голову пеплом.

– Посыпай. Огород разведем. Ничего не понимаю я. – Это госпожа жена владельца в обличье Горгоны, волосы дыбом, уши торчком. – Зачем им карантин? Они воевать собрались? Мы им такой выход оставили, там армия пройдет.

Выход они оставили!.. Вслух бы она выругалась так, что у всех, включая замминистра, уши бы заполыхали. Про себя браниться смысла не было. Если вот эта лазейка – «такой хороший человек, только перегнул с рвением, в нем все и дело» – выход, то тут никто не понимает, с кем и с чем имеет дело.

Полковника Морана Кейс отрисовала вчера днем, после инцидента. В основном, для себя: знать, кого закапывать, насколько глубоко, как медленно. Что-то из портрета пригодилось для вчерашнего плана, но потом прилетел Одуванчик и пророс со скоростью и силой, подобающим одуванчикам. Чума перелетная.

Но слона-то они не приметили. Никто. Хотя эту стратегию наверняка сотворили в пять утра, на коленке и наитии, и где ж там смотреть в разработку, и зачем в нее смотреть, и зачем корпорации штатный специалист, которого они так долго уговаривали, заманивали и прельщали? Спать подольше и купаться, не иначе. Правда, господа?

– Эулалио говорит, будет заявление. Наверняка. Вот и посмотрим…

– Заявление? – черт с ними, с идиотами, но тут же любимый муж в эпицентре. И в майке. И он же первый полезет под танк, когда танк на горизонте появится. И все равно не простит себе, если танк хоть кого-нибудь задавит. – Вы, банда тупиц, вы бестолочь мировая… Вы когда запомните, что у людей бывают не только интересы и идеи?

Забыла, совсем забыла… главное, года же не прошло. Они оборачиваются на крик как подсолнухи на светило. Все. Конечно же. Если человек кричит, так он знает, чего кричит…

– Где просчет? – спрашивает господин хозяин всего. В Винланд бы его с такой обучаемостью, там это любят, учат этому. Конструктивная реакция. Даже по лбу дать не за что: обезоруживает. Для того ведь и придумано.

– У вас? Где всегда, в хромосомах. Скажите, вы будете сопротивляться насильнику? – Отдельное наслаждение наблюдать, как поэтапно до мужчины доходит, что да, да-да, это именно его и именно об этом спросили, он не ослышался, нет. – Вы согласитесь на… компромисс? Не пятеро, а один?

Первым понимает, кажется, старая ящерица Анольери. Ну да, этот берет опытом там, где остальным нужно все разжевать и выложить на блюдечко.

– Да, Моран воспринимает свое учреждение как… продолжение личности и тела. Попытку вторжения – соответственно. И указанный ему выход – догадайтесь, как? А уж взять ответственность на себя…

– Я-а… – Это он не растерян, это он опять слова ищет. – Так и думал, что он защищается, да. Не хочет отдавать. Я бы не отдал, – господин Сфорца вспоминает, при каких обстоятельствах в мире сменилась власть, и поправляется. – Я не отдал. Но я мог не отдать.

Вот это называется хорошо развитая мания величия. Корпорант. Ну, крупный корпорант. Ну государство, считай. Но «не отдать» он хотел не кому-нибудь, а Мировому Совету Управления, тому самому. Но как же сравнить себя – и какого-то сумасшедшего Морана. Тем более, что он и в самом деле сумасшедший.

– У вас силой отбирать ничего не надо. Вам достаточно правильно кое-что объяснить, и вы все отдадите сами. У Морана такой кнопки нет. Это моллюск…

– Я? Сам?

– Сам, сам, – это Джастина. – Если тебе показать, что с тобой все погибнет, а без тебя многое выживет. Ты бы и тогда ушел, если бы не было ясно, что и у нас ни ячменя не выживет, и вокруг все рухнет. Это вы поэтому про идеи заговорили? Эй, Лим, тебе воды дать?

Идиот-сорняк-диверсант сполз на пол по стене, сидит там как подстреленный и трясется.

– Дать, – говорит, – только лучше не внутрь, а сверху. Я тут с вами расистом стал и не заметил даже.

– Дайте ему лучше пинка, – говорит Кейс. – Мне обходить далеко. Да, очень смешно. Не приметил единомышленника, партизан хренов. Да, синьор Сфорца, именно. Если убедить вас, что ваши имманентные качества смертельно опасны. А Моран сейчас займет оборону. Именно потому, что вы ему предложили выход. Пасть в бою, знаете ли, не так стыдно, как самому согласиться… И учтите, он себе ни в чем отчета не отдает.

– Новости! – поднимает руку Джастина, и, разумеется, после короткого предисловия на экране во всю ширь образуется физиономия господина полковника Морана.

По отцу господин полковник тамил, по матери – соплеменник любимого супруга, и смесь вышла внушительная. Красив, как актер, породист, подтянут… экран вот-вот прогнется под напором харизмы. Герой войны, защитник свобод, отец родной солдатам и курсантам. Суров, но справедлив. Патерналистский идеал.

Открывает рот и выдает восхитительную, убедительную в своей целостности речь.

Никакой теории заговора, ну что вы. Никаких предрассудков, куда там. Цифры, факты, имена. Понятные схемы. Вот что было до предыдущей реформы. Вот каким позором и кровью это обернулось. Неприятно вспоминать Кубу? Нам, поверьте, тоже. А вот что сделали мы. И теперь мы – единственное независимое учебное заведение в мире. Независимое вообще. От всех группировок. В том числе и от одной ныне совершенно легальной христианской церковной организации. До сих пор Совет это устраивало. Сейчас почему-то перестало. Конечно, независимое не значит идеальное. Часть нынешних недостатков – обратная сторона достоинств. Часть, возможно – продукт чрезмерной бдительности и инерции мышления. Это поправимо. Но аллергию не лечат гильотиной.

– Ах, чтоб тебя, – восхищенно выдыхает Джастина.

Выводы стремительны, как натиск какой-нибудь там кавалерии. Сограждане, мы – светское учебное заведение, и мы хотели бы таковым оставаться. Решительно невозможно понять, почему на нас посягает не Совет, не легально выбранный представитель любого региона, класса, объединения, а сугубо религиозное объединение одной из конфессий одной из мировых религий. Посягает на учебное заведение МСУ. Господин полковник Моран, как исполняющий обязанности ректора, хотел бы обратить внимание общественности на положение дел. А более ему сказать нечего – у него ежегодные учения. Спасибо за внимание, рассчитываем на поддержку.

– Уф, – говорит Кейс. – Дуракам везет. Он до вашего выхода просто не досмотрел. А теперь, даже если досмотрит, не отреагирует. У него уже карты сданы другие и игра пошла.

– Госпожа штатный психолог, примите мою благодарность и извинения.

Я его точно сейчас убью… Ну трудно сказать просто «Спасибо!», трудно, да?

– Не взорвались, – констатирует Джастина. – Опять. Значит, работаем.

* * *

Кто-то за работой поет, кто-то бормочет, кто-то губами шевелит, кто-то по комнате ходит, жестикулирует – или, наоборот, замирает. А мистер Грин в рабочем состоянии – исчезает. Вот сидит человек, глаза его видят, уши слышат, прикоснуться можно, хотя и не стоит… а самого его нет. Поначалу всех это беспокоило, потом привыкли. Ну нет… утекает по кабелю куда-то туда, где у него дом. Там ему думать удобнее. А тело не отключает из вежливости. В конце концов, что тут странного? Скажи кто два года назад: у нас реорганизацией государства будет руководить иезуит – вот это была бы фантастика из фантастик. А что он, кажется, полуэлектронный – это уже мелочи, местная экзотика.

В аппарат новосоздаваемого комитета младший персонал отбирали вполне штатным образом – заявки, внутренний конкурс, собеседование. Анна тогда только-только отработала испытательный срок в торгово-промышленной палате, заявление подала, рассчитывая разве что на отличный диплом, послужного списка еще не было, можно сказать, никакого – и скорее на чистом азарте. А вдруг? Прошла заочный отбор, прошла собеседование с начальником отдела, а легендарного мистера иезуита увидела только через неделю. Человек как человек, ничего особенного. Две руки, две ноги, лицо профессионально клееное, без мнемонической считалки не запомнишь, на улице не узнаешь. Господин никто. Не начальник, а золото – требует все заранее, голоса не повышает, всех поименно запомнил в первый же день, спасибо-пожалуйста, но где, где хоть что-нибудь… иезуитское? Не вот эта же привычка сидеть, когда рабочий зал пустеет, на любом столе, боком, криво, с центром равновесия непонятно где.

Анна попробовала повторить – и свалилась с грохотом. Но маловато для тайного-явного общества, овеянного такими слухами.

Дальше – больше. Объем работы, конечно, великоват. Точность, конечно, высокая. Но дай тому же ИванПетровичу те же полномочия и ресурсы и ясную цель – будет похоже. Медленнее, но не так уж и намного. И даже хвоста и копыт у мистера Грина нет. Где чудеса, я вас спрашиваю? Где хоть что-нибудь, чему их в университете не учили? Не все осваивают, правда. И не в таком объеме… но нового ничегошеньки.

Делиться разочарованием не стала. Правильно сделала. Сегодня утром с горя села боком на стол и нашла точку равновесия. Телом, не думая. А голова в это время щелкнула совсем другим. Откуда, на самом деле, взялось то, чему их в университете учили? И как там учили раньше?

Сегодня ей нужно было заступать на смену вечером – очень удобный график: день, ночь, двое суток отдыха. Переработки сотрудников мистер Грин почитал за личное оскорбление и покушение на его личные привилегии, так что все время получалось – вроде бы и работаешь, много и с удовольствием, а вроде бы и не устаешь. Так что можно и свою смену отстрелять, и не уходить, раз уж пришла… и не гонят. Наоборот, обрадовались, погнали в третий «аквариум» и поставили заместителем на новую рабочую группу – что бы там с университетом ни происходило, а остальные дела никуда не делись, а тут у нас сотрудник с личной заинтересованностью и домой не рвется. Тут уже ради такого прыжка по карьерной лестнице останешься и будешь четверо суток сидеть безвылазно, но речь-то идет о другом. О собственной шкуре, о любимом декане и чуть менее, но любимой альма матер.

ИванПетровичу, конечно, писала не она – верней, после утреннего разговора могла бы и она, санкцию ей дали явно и недвусмысленно, но дополнительный слой всегда лучше. Что сделает ИванПетрович, когда узнает, что фронта перед ним теперь не два, а только один – и гадать не нужно. Бросится в объятия Антикризисного комитета, только дым пойдет. И хорошо. И ладно.

Мистер Грин наверняка понял, почему ей нравится, когда ее называют Аней. Она бы на его месте поняла.

Аквариум, сектор этажа с внешней стеклянной стеной, казалось, наполовину висел в воздухе – или даже в мире идей. Почему-то в этих стекляшках особенно хорошо работалось в группе. Это заметили давно, еще до мистера Грина – а Антикризисному комитету щедро отписали пять таких емкостей. Экраны на стенах, экраны на стойках, столы, кресла, ковры – и платиновое осеннее солнце сбоку. Пошел!

К обеду нарисовалась такая прекрасная картинка – флорестийский политический деятель залепил тортом по физиономии всему Совету; Сообщество в лице какого-то пресс-секретаря венецианского представительства сказало, что оно, конечно, инициировало официальное разбирательство – но стандартным же образом, через Совет; синьор да Монтефельтро с горнолыжного курорта в Альпах по телефону на вопрос корреспондента ответил, что он вообще не понял, в чем дело – ну да, полковнику Морану, старому знакомому, и некогда командиру по карибскому кризису, оказывал как член Общественного совета при университете поддержку, а еще лично и сам, от своего имени, и вообще все стороны конфликта, возникшего на пустом месте, его друзья и он надеется на мирное урегулирование…

Господин Щербина – которого Анна помнила не очень хорошо, а потому не оценила, сильно ли он изменился, – шипел в микрофон, обозвал Лима незаконным сыном орла и кукушки, и сообщил, что он собирался официально и без лишнего шума участвовать в разбирательстве как свидетель, а обращение Морана воспринял как естественное развитие ситуации, но вышеупомянутая помесь, видите ли. В общем, без комментариев.

Вышеупомянутая помесь господина Щербину на поединок вызывать не стала – а, будучи поймана в перерыве какого-то заседания по бюджету, ответила возмущенным представителям Совета и прессы, что если события начнут развиваться иначе, чем предсказывалось в его выступлении, то она, помесь, с превеликим удовольствием извинится перед всем Советом вообще и перед каждым конкретным делегатом в частности.

Вот господин проректор Моран явно с удовольствием вызвал бы всех по очереди – но вместо этого торжественно жаловался, что негодяйские иезуиты покушаются на независимый университет. За спиной его гордо высилось белокаменное здание центрального учебного корпуса и реял флаг университета с красной новгородской полосой поперек.

То, что вчера ночью могло обернуться резней, если не хуже, быстро превращалось в малоприятный красочный скандал, радость независимой прессы.

Скандал ширился, разбегался волнами… и сдувался.

Африканские депутаты подали коллективный протест синьору Сфорца как представителю власти на территории Флореста против определения «политика белых» и пригласили депутатов от азиатских регионов поддержать его, но получили такой ответ, что заявили протест уже и против депутатов из азиатских регионов.

Не самая крупная нихонская корпорация неожиданно объявила, что готова предоставить гражданство, работу и защиту всем выпускникам, которые подозревают, что в их адрес могут начаться репрессии. Анна поинтересовалась ставками и условиями – и поняла, откуда такая широта души.

Три прочих филиала университета в коллективном заявлении сообщили, что на них никто не посягал, от иезуитов до террористов, хотя их вроде бы и не спрашивали – и террористов тоже не спрашивали.

Какой-то террановский оппозиционер высказал предположение, что все происходящее – рекламная кампания сеньора Лима, известного медиаманьяка. При этом оппозиционер говорил за кадром, измененным голосом, ибо опасался мщения со стороны.

– И просит поместить его теперь в бронированную камеру! – хором ляпнула рабочая группа по инциденту.

Действительно, все развивалось в духе и стиле величайшего кубинского романа.

– Если бы, если бы меня кто-нибудь спросил, – сказал Стефан Минц, специалист по древовидным системам, перебрасывая в пальцах указку – я бы сказал, что кто-то с кем-то договорился и теперь спускает дело на тормозах. Но меня никто не спросит, а я ничего не скажу, потому что не могу понять, кто и с кем договаривался и кому бы это могло быть выгодно.

Тут самопроизвольно возник кофе-брейк, и вместо рабочих моделей на столы и стекло с цоканьем посыпались личные, побочные домыслы и предположения. Анна знала, что из этого сора порой прорастают самые полезные идеи, а в перебранках за чашкой чего-нибудь (от глобалистического кофе до экзотических национальных напитков) рождаются отличные концепции – но у нее уже голова гудела от загадок. Вечный вопрос, вечное правило – «ищи, кому выгодно». Отлично работает при раскрытии экономических махинаций и убийств из-за наследства. В остальных случаях выгоды бывают слишком непостижимыми для чужих умов.

– Если мотив – выгода, то случившееся в нужной степени вмастило только этой помеси орла с кукушкой, – сказала она.

Еще – тысячам выпускников филиала. Но у них не было ни сведений, ни возможностей. И образ действия не совпадал.

– Брось, ну мог он сам это все устроить?

– Не бывает таких нечаянных утечек, не бывает! Ну элементарно же – правила ведения разговора. Убедись, что ты один… – МП, Меир Пеер, тридцатилетний «александриец».

– Да-да, нашего выпускника везде видно. Делай раз, делай два, кто говорит? Автопилот, ик!..

– И что до орла с кукушкой, кстати, откуда это – то если он такое учудил без санкции, на него же банан через месяц упадет со случайным летальным исходом.

– А Щербина ж не скажет, откуда вычитал. И не скажет, как все было, – вздыхает Анна. А как звучит – «cuclillo сon el pico de Аguila!». – А что до банана, вы досье его смотрели? Не банана, а гибрида? Тут еще что на кого упадет. Такое впечатление, что он у нас же и учился. А, может, и не у нас…

– Развели конспирологию, – ворчит Минц, – будто вне ваших теплиц и мастером не вырастешь. Вы Листера вспомните. И Анкявиша. Или того же Риса Рикарди, не к ночи будь покойник помянут. Это органистом на коленке не станешь, орган нужен. А ваша профессия старше пирамид. И самородков в ней – что в моем родном Балларате.

– Между прочим, – говорит Анна. – Есть такая версия, что Рис Рикарди вообще тихо умер, не думая, что есть на свете или на Кубе такой дурак, чтобы его убить совсем. А дальше началась обычная многофакторная чехарда и появился очень удобный момент для реализации заговора. И что этого вторжения внутри хотели еще сильнее, чем снаружи.

– И что?

– И ничего, – Анна аккуратно ставит чашку на стол. Чашки эти собрались со всего мира. Кто-то притащил из отпуска сувенирную, и пошло-поехало. Уже шкаф заказали для коллекции. Вот так и строятся коллективы. – Похоже чем-то. Чем университет не остров? Вон какие стены и оборонный потенциал, а это определяет угол обзора…

– Что ты хочешь сказать? – МП.

– Не знаю пока… ну, хорошо, Щербина протек на этого партизана намеренно. Но Моран-то ему звонил. И говорил примерно то, что мы все читали. Потому что если бы он говорил не то или вообще что-то, что можно показать публике, он бы этот разговор сам записал и мы бы уже его слушали, если не по программе новостей, то уж по закрытой линии Совета. А если Моран звонил сам, а Щербина был так к этому готов, что у него уже и объект для утечки был под рукой, то это либо сговор, либо Морана подтолкнули. Либо дикое совпадение.

Солнце ушло на ту сторону здания – и вниз. Теперь стекло светилось само, уже не отраженным, а внутренним светом.

– Допустим, его подтолкнул визит этой… иезуитской дамы. Не разговор, а сам визит. Я проверял, звонок был перед самым ее приходом. Но чтобы совпало наличие там этого партизана – ну, в гости зашел, – и желание Морана позвонить… это уже следы вмешательства высших сил. Мы признаем их наличие, – усмехается Гальяно, ведущий политический аналитик, молитвенно возводя глаза к небу, – но это вне нашей компетенции.

– Значит, либо совпадение, которое взорвало уже существовавшую мину… либо сговор. А вы понимаете, что значит первый вариант?

– Да… – медленно говорит Анна, – Это значит, что они там во Флоресте искренне убеждены, что филиалом управляют сумасшедшие.

* * *

Как учила новичков сама Тирунеш, все это прославленное чутье прирожденного репортера складывается из опыта, знания обстановки и логики. «Ло-ги-ки!» – стучала она пальцами по деревянным лбам подрастающего поколения. По логике, на Деметрио Лима в ближайшие сутки должны были совершить покушение.

Логика не подвела.

– …наш репортаж с места происшествия, где буквально семь минут назад было совершено нападение на машину заместителя министра сельской промышленности Деметрио Лима, – говорила она в камеру, параллельно думая о своем. – Пока еще совершенно непонятно, что именно здесь случилось, хотя события развивались практически на глазах съемочной группы. Выстрел по машине господина замминистра, авария – машину вынесло на обочину, как видите, – оператор крутился волчком, умница. – Падение вертолета охраны – причины пока неясны. Еще одна авария в соседнем переулке – припаркованная на обочине машина пересекла двойную сплошную и попыталась уйти…

Они просто катались за Амаргоном от ворот корпорации по всему городу, проводили и в Дом Правительства, и оттуда тоже увязались следом. На худой конец, ничего не случится, так не ехать далеко, чтобы записать очередное обращение или выступление Лима.

После сегодняшнего дня во Флориде не останется настоящих конкурентов, даже жаль их, бедных.

– Вот сейчас, получив разрешение медиков и полиции, мы передадим микрофон господину Лиму, чтобы получить его личные впечатления. Что вы думаете о произошедшем?

– Трусы. – выплевывает Амаргон. Странно… не фактом покушения же он возмущен. – Бездари и недоучки, но главное – трусы. Ребята сверху засекли снайпера – и сообщили нам… а там, видно, было две группы, разных, и обе слушали эфир. И обе решили, что это про них. Не знаю, что им в голову ударило. Снайпер, идиот, сработал по колесам, а не по стеклу, при том, что второго выстрела у него не было… а разбиться на такой скорости нам не светило. А гранатометчик, тот просто трусливый поганец. Когда мы не вывернули из-за угла, он засадил по вертолету, чтобы оторваться – и попытался сбежать.

– Это та, вторая машина?

– Да. Кой кретин… минуту не дергаться, оценить обстановку, и накрыть нас. Мы бы пискнуть не успели. Откуда они берутся, вы можете мне объяснить?

Рот перекошен, кровь по щеке течет – видимо, о дверцу машины приложило.

– Как вы себя чувствуете, господин Лим?

– Отвратительно. Мне господин Анольери вертолет этот навязал – и что я ему теперь скажу? «Извините, нам попались убийцы пятой категории?»

Сарказм хорошо укладывается в пороховой дым, в гнусный запах горелого пластика, который, к сожалению, не возьмет никакая камера. А вот фактуру засохшей крови – возьмет. Прямо сейчас.

«Значит, те, что вертолет – это одна группа, снайпер – вторая, – прикидывает схему Тирунеш. – Да, и место хорошее, тут три-четыре бутылочных горлышка подряд, но это первое, вот сюда и собрались…»

Самые лучшие вопросы у нее всегда получаются, когда одна часть думает о чем угодно, от дела до вчерашних гостей, другая строит модели событий, а третья – вот она, в эфире. Думает ли кошка о ловле мышей? Вряд ли. Она просто ловит.

– Деметрио, вы хотите сказать, что покушение организовала корпорация Сфорца? – Вертолет ему навязали, а внизу у него вертолет слушали – изумительное совпадение.

– Тирунеш, ну хоть вы-то… если бы они слушали вертолет или канал, то они бы знали, что в поле зрения попал именно снайпер. Тогда вторая группа не задергалась бы так. Слушали они, конечно, меня. Машину.

За некрупным Амаргоном появляется очень крупный офицер дорожной полиции и, отдав честь камере, любят же тут прессу, оттесняет травмированную жертву от микрофона и объектива. «Оперативная информация, – басит, – не подлежит разглашению, господин замминистра, прошу вас воздерживаться…» и уводит. Ну что ж. Тут еще есть что показать. Те придурки за углом, горящие обломки вертолета, работа врачей и полиции, пробка до самого Дома Правительства в обе стороны, жители окрестных домов. Часть в прямой эфир, часть в вечерние новости, но вот Деметрио… о, за Деметрио, за эти его восемнадцать секунд откровений, я буду брать золотом. Платиной. Трансурановыми элементами.

Вой сирен, запах гари, бензина и спирта, шум, крики, брань, чей-то плач, дым, опять дым, детский желтый шарик, который ветер гонит по крышам застрявших на противоположной полосе машин. Разнесенное осколками чего-то – обломками вертолета? – окно в доме, кадр хорош, полиция, фельдшер с пакетом крови. Плотный тяжелый поток, единственно удобная, пригодная, правильная среда.

«Пятый канал: реальные новости! Мы работаем для вас, круглосуточно, семь дней в неделю!»

И Тирунеш Бати продолжает снимать, весом кадров, голосов, пойманным запахом истории давя в себе мысль о том, что ни на каком самолете, никаким чудом нельзя ей оказаться сейчас ни в Лионе, ни в Новгороде – чтобы взять парное интервью. Невозможно, хоть душу дьяволу продай. Хоть разорвись. Ничего, мы здесь свое возьмем. Дайте мне три часа на подготовку и они там будут жалеть, что не стоят на моем месте.

* * *

Эффект бабочки в действии, – думает мистер Грин. – Можно сказать, образцовый случай. Один самец бабочки блямкнул крыльями в своем Новгороде, позвонил мальчику, которого до сих пор считает своей… взбесившейся и невесть с чего вздумавшей уйти в автономное плавание частью – а в результате наш дорогой друг Амаргон к собственному возмущению остался жив. Именно так. Оба покушения готовились не на тяп-ляп. Выбор места, выбор оружия, позиции, прослушка. Готовили всерьез. А вот запустили – вне графика, впопыхах, сломя голову. Потому что приняли одуванчиковский залп по Морану на заявку ни много, ни мало как в континентальные лидеры. А поскольку Одуванчика они знают хорошо, то они не сомневались, что у него и все следующие ходы посчитаны и даже согласованы. Вот так группы встретились во времени. Не бездари, отнюдь, но напуганные люди, вынужденные действовать в спешке. А потом – вертолет и перехват. И они решили, что у чертова Лима все посчитано еще лучше, чем они боялись. И что они сейчас станут персонажами новостей… совсем не в том виде, в каком собирались.

Вечернюю – по флоридскому времени – передачу пятого канала напрямую транслируют по всей планете. Пятый канал всерьез собирается стать первым, общенародным. Конкуренты от зависти и беспомощности должны лопнуть и уступить. Предприимчивая эфиопская дама с двадцатилетним опытом военного корреспондента не только оказалась первой и единственной три раза за сутки, но и сейчас затащила в свою студию всех, кто хоть что-то значит во Флоресте. И докопалась по телефону и через сеть до остальных.

Первая сенсация – подлинная картина событий в первичной реконструкции. Два снайпера, а не один – и именно на второго, незамеченного, который ждал открытия машины после аварии, и рухнул вертолет корпорации. Кстати, пилот выжил, но валяется в реанимации. Первому снайперу удалось скрыться, оставив оружие, второму не удалось. Записи с борта вертушки: они засекли первого, передали вниз, стали заходить на позицию для выстрела. Далее люди с гранатометом и парой машин для тарана приняли это на свой счет и вертолет пропал с картины.