Текст книги "Башня вавилонская"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Антонио-младшего научили вовремя останавливаться… интересно, а у Шварца получится научить Совет? Хотя бы той же ценой?

– Допустим, – Шварц смотрит в зал со всей благосклонностью зимнего вечера где-нибудь в Гренландии, – ваши приглашенные специалисты приведут вам форму правления в соответствие с общественными отношениями. Допустим, люди, отвечающие за образование в области безопасности, возьмут себя в руки, обопрутся на тех, кто того стоит, найдут специалистов вовне… и года через три-четыре к вам начнут поступать молодые люди со всеми достоинствами кое-кого из присутствующих, но без столь ярко выраженных недостатков. Скажите, что вы сделаете с ними? Куда вы их поставите? Какую работу дадите? И как долго вы сможете их терпеть?

Аудитория осыпается как пересохший песочный замок. Ловит себя на различных вариациях мысли «яйца курицу не учат» – и проваливается. Так и задумано. Присутствующие с яркими недостатками ревниво хмыкают, совершенно беззвучно. Сфорца впервые за все время слегка улыбается. Да, континент всосет и попросит еще. Детки де Сандовала еще учебу не закончили, и мало их.

Какая жуткая вещь случилась, следом думает Кейс. Каста жертв и каста жрецов. Алтарь великой цели. Чтобы солнце не рухнуло с орбиты, его нужно кормить. Salus populi suprema lex – каннибализм – поражение нервной системы.

– А сейчас вы начнете придумывать, какую выгоду кто извлечет из моих слов, не так ли? И придумаете. И, может быть, не ошибетесь. И очень может быть, что до тех проблем, о которых говорю я, дело просто не дойдет, потому что вы начнете конфликт раньше. Из страха друг перед другом. Вот потому я ограничиваюсь предъявлением иска от имени Карла Векшё. Мальчика, которого пришлось пристрелить, потому что он присвоил себе права на предательство и солипсизм, а они ему не по чину. – Шварц поворачивает голову, – К сожалению, господин Грин или как вас там, вы глубоко неправы. Нам нужно менять не форму правления. Нам нужно менять образ мысли.

Тишина.

– На какой? – спрашивает Фрезингер после долгой паузы.

– На прозрачность коммуникаций, презумпцию добросовестности и отсутствия манипуляций. Как? Не спрашивайте меня, я не хочу бросать дрова в топку чьей-то конспирологии.

– Тогда проясните, пожалуйста, следующее. После вас заявлено выступление доктора Камински с концепцией образования в сфере безопасности. Это совпадение?

Шварц коротко, отрывисто смеется.

– Вы быстро учитесь! Чистое совпадение. С удовольствием послушаю доктора Камински.

Кейс встает, и спускается вниз, зная, что Шварц на самом деле не закончил. Черта лысого, он только начал свою педагогическую мистерию!..

Но нужно идти: ей смотрят вслед.

* * *

– Позвольте представиться, – говорит Камински, – мировое зло, женская ипостась. Доктор права, доктор психологии Кейс Камински. Полный список регалий найдите сами, в базе данных все есть, рубрикатор «Сфорца C.B.» – члены делегации. Происходящим вы обязаны мне, поскольку я захотела реформу в университете в качестве свадебного подарка. Как всякое мировое зло, я сентиментальна и питаю привязанность к этому месту. У меня там любимый дедушка преподавал, понимаете ли. И вообще все это касается лично меня.

Деметрио смеется в ладонь, делая вид, что кашляет. Не ржать невозможно. Камински – настоящее чудо. Даже после Шварца она выглядит… как хорошее, доброе шило в заднице. И несмотря на то, что эту задницу только что усадили на горячий противень, наличие Камински в зале ощущается.

– Сейчас вы будете нас бить за сообразительность и оперативность. И почему я не удивлена? Меня в школе за это били… пытались, – усмехается она. – С момента звонка покойного Морана мы успели подумать, что могли бы сделать полезного – и составили заявленную концепцию образования. Я составила, лично. Ну я же не думала, что это никому не интересно, кроме господина Шварца? Видеть решительно во всем коварную интригу – дело увлекательное, но уж позвольте вас ненадолго отвлечь. Для начала я хотела бы поблагодарить господина декана – вы что, думаете, вашу отставку приняли? – Шварца за ясное изложение преамбулы.

Джастина делает вид, что чихает. Морщится, быстро щиплет себя за кончик носа. Хороший способ, надо запомнить. Невозможно же просто слушать. Не получается. Шварца не разглядишь, слишком сильно изворачиваться надо, а хотелось бы на него сейчас взглянуть.

Камински чего-то боится, до смерти и хуже смерти. У нее просто та же реакция, что у некоторых наших. Когда под огнем встают и идут навстречу, и еще рожи строят и приговаривают – «Эй, мазила, я здесь!». И тогда начинает бояться враг; Деметрио на его месте боялся бы – но он на своем и совершенно счастлив. Наконец-то есть чем дышать. Окружающий мир перестал быть разреженным как горный воздух.

– Господа, позвольте вас торжественно поздравить. Вы ждете от системы образования пяти невозможных вещей до завтрака, после завтрака и вместо завтрака. Вы хотите, чтобы вам сделали компетентных и тактически независимых специалистов в довольно жестоком деле. При этом, вы хотите иметь возможность контролировать их полностью. Вы их боитесь. И самой профессии, и людей, которые в ней преуспевают. Но компетентного и тактически независимого специалиста-безопасника трудно контролировать извне. А полностью – невозможно. А полагаться на них – невыносимо. Значит, контролировать нужно изнутри. В прежние времена к этим задачам порой подходили более здраво. Выводили бульдогов. Приручали гепардов. Но вы пошли другим путем. Решили вырастить себе… «сиротское войско». Одновременно, как водится, дав «сироткам» понять, что само их существование зависит от степени их нужности.

Даже не всегда так, думает Деметрио. Он не любил говорить о себе, но любил слушать о других, и вчера услышал довольно много. Пока они искали информацию, пока потрошили архивы биллинговой системы, выясняя, кто получил гонорар за авторство идеи. Об университете, о населяющих его людях, о работе в Совете. О любимом начальстве – тут ревновать впору.

Он улыбнулся внутри, под кожей, как привык для себя, а не для дела. Смеяться вслух он еще мог, улыбаться – почти никогда. Вспомнил все, что потом – и улыбнулся.

Джастина слушает, прищурившись. С утра треснула газетой по лбу, прошипела «Медиаманьяк!». Есть немного, хотя на такой эффект он не рассчитывал.

Не только от нужности, а от искренней услужливости. От восторженного… раболепия. Редкое слово вспоминалось с трудом, а вот его содержание – сразу. Неприятная штука.

– Но жить так не может никто. Вы все знаете, что такое синдром заложника. Так вот. Вы плодите его у ваших специалистов по безопасности. По отношению к себе. – Камински выплевывает последние слова как порцию яда, которая должна пролететь пятьдесят шагов и попасть жертве точно в глаза. – Как вы понимаете, такую ситуацию нельзя назвать… безопасной. По существу, это антоним.

Деметрио слушал внимательно: это касалось его лично… дважды. Не считая политических дел. Очень вовремя. Пусть ультиматум Винланда и кое-какие высказанные вслух фантазии хорошенько улягутся в головах, а там поглядим. Но это заголовок. Слоган. Девиз. Идеальный.

Слова «это касается лично меня» он повторил так же беззвучно, но с удовольствием. Касается. Теплыми ласковыми лапками. Царапается…

Мысленно попросил оратора перейти к способам исправления ситуации. Она словно услышала, и – что-то крупное на горе померло, – послушалась.

– Что делать с нынешним составом, я вам не скажу – этим занимается инспекция. Я даже не буду говорить сейчас, что нужно сделать с конкретными методиками, кафедрами, факультетами. Я говорю о концепции – и здесь мы упираемся в то, что обрисовал господин Шварц. Что вы будете делать с новым персоналом? – Чем меньше Камински валяет дурака, тем строже говорит. – Как разговаривать? Как поощрять? Как вы будете им, приученным к прямоте и честности во всем, кроме работы с противником, приказывать? Сколько эвфемизмов понадобится записать в словарь? И как скоро придется в очередной раз пожинать плоды?

Доктор смотрит в зал, точно как дантист при виде руин во рту какого-нибудь шахтера. Тут постарались нищета, невежество, свинец, война, еще война и сам шахтер, убежденный, что зубы чистить – это для неженок. А дантисту теперь…

– Но можно не отвечать на эти вопросы. Можно задать себе другой и искать ответ уже на него. А вопрос этот прост и делится на три части: для чего нам сейчас нужны службы безопасности? Какие задачи они решают? Какую проблему обслуживает нынешняя гонка вооружений в этой области?

Зал медленно врубается в то, что это вопрос. Зато говорят с мест и хором. Начальная школа.

– Антитеррорис…

– …ленный шпионаж!

– Великолепно! – усмехается Камински. – А на практике?

И тишина. Потому что не скажешь же – мы хотим знать, что против нас замышляет Совет, а мы – что замышляют корпорации, а нам нужен агент у боевиков, а нам – тоже. Управленцы и корпоранты могли бы наговорить друг другу как две соседние деревни у одного водопоя. Депутаты тихо шелестят папками.

– Все присутствующие, включая террористов, получили достаточно терпимое образование. Поэтому я думаю, что только вежливость удерживает всех, в том числе и господина Шварца, от слова «Афины». По буквам. А-фи-ны. Политическая система, большая часть ресурсов которой уходит на то, чтобы помешать любой группировке полностью захватить власть. Вот сами мы не афиняне – мы предпочитаем недорогие театрализованные конфликты с ограниченным количеством участников. «Мстителей» мы предпочитаем и «31 этаж». Но для решения этих задач нужна вовсе не служба безопасности. Не так ли?

Это она все экспромтом. Без подготовки.

Камински оглядывает зал – играет, конечно, оттуда почти ничего не видно, свет слепит, – словно строгая учительница детишек. Кивает, мол, благодарю за внимание. Вставляет в щель карточку, жмет на кнопку – доклад со всеми графиками, а большой же, падает на мониторы при каждом кресле. Доктор Камински сходит с трибуны, возвращается на место.

Тишина.

Тишина.

– А что все сидят? Перерыв уже начался, – этак шаловливо говорит дедушка председатель.

– А они ждут. Когда опустят занавес. – с удовольствием поясняет Деметрио.

Поймав улыбку председателя, он поднялся – торопиться тут нельзя и через ступеньки прыгать тоже, хватит дразнить гусей. Вышел в фойе, присел у колонны в тени, прижался затылком к прохладному камню.

Вот сейчас Эулалио выйдет, а за ним…

Он увидел ее чуть позже – торопливый шаг и движение навстречу, полуулыбка, горящие глаза. Посмотрел в ту же сторону. Увидел, к кому она торопилась, и все понял.

Синдром заложника, говорите? Наведенная влюбленность в начальство… ну, может, и есть. Тут и начальство такое, что поди не влюбись. Но вот тебе, пожалуйста, бежит к Фелипе и подпрыгивает так, что сейчас в воздухе повиснет. И светится вся. Знакомым таким светом.

Ну что – не такой плохой человек для корпоранта. Но вы меня, сеньора, обидели. Хоть бы попрощались, что ли. Или приключения на одну ночь утром кончаются, а днем уже песня другая? Ладно. Подождем и пойдем. Шум нам ни к чему и драка тоже.

* * *

– Сеньор Трастамара! Вы по-прежнему готовы пройти ради меня по перилам?

– Да, – улыбается, кивает, – конечно, сеньорита.

– Ответьте мне лучше на пару вопросов, только это не проще.

Опять кивает, пожимает плечами:

– Спрашивайте. Если можно, давайте спустимся в кафе? Очень пить хочется. – Обезоруживающая улыбка, интересно, природная или долго учили?..

Черт побери, хотелось спросить действительно по-быстрому, но выходит слишком неловко, так попросту неприлично. Надо помнить, всегда надо помнить, что живые люди – не база данных. Особенно не очень интересные живые люди, просто источник полезных сведений. Они требуют деликатного обращения, а то могут отказаться функционировать и уж точно не ответят на запрос.

Он заказывает большой графин лимонада, здесь отличный лимонад, кислый и с лохматыми кусочками лимонов; раз – и нет трети графина. Надо же, не врал. Хотя с чего она это взяла? Многое можно сделать для маскировки. Что там выхлебать залпом пол-литра лимонада? Не такое уж тяжелое дело.

– Скажите, а зачем вам все это нужно? Я имею в виду вашу… благотворительность. – Он, конечно, не вкладывает вдвое больше, чем получает, но по отчетам Совета прибыль почти нулевая; есть предположение, что данные занижены. – Подражаете Сфорца?

Фелипе слегка подается вперед, очень внимательно смотрит Анне в лицо. Глаза у него серо-голубые, осенние. Оплетает пустой стакан пальцами. На безымянном левой руки – светлый ободок потерянного кольца.

– Нет, конечно. – Очередная улыбка, у него их коллекция, и складки у крыльев носа уже глубоко прорезаны. – Понимаете, сеньорита, navig?re necesse est. – Плыть необходимо. – А куда еще плыть?..

– А жить?

– Я похож на капитана ван Страатена?

Нет, не похож. И на честолюбивого завоевателя из королевства Толедского, устремившегося через океан за славой, тоже не похож. На Помпея по Плутарху – только наполовину. Он более всего похож на молодого человека, который принял социальную рекламу всерьез.

Ане утомителен и невыносим собственный цинизм, он не утешает, только тащит на дно – к тому же мешает работать. Мешает смотреть и видеть.

Более всего Фелипе похож на дружелюбную синюю акулу. Плыть ему действительно необходимо. Не будет плыть – утонет. И он ведь не один такой. Мир стал маленьким… это же Одуванчик сказал, тогда, по телевизору.

Телефон на запястье щекотно вибрирует. Мистер Грин. Нажимать на кнопку страшно: сейчас как скажет «Вы мне больше не нужны». Надо же было такого наболтать!.. Включение – как прыжок в чан с кипящим молоком. То ли омолодишься, то ли сваришься.

– Аня, вторую часть заседания отменили. – Ой… – Пожалуйста, встретьте в аэропорту гостей. Мне некогда. Я думаю, господина Левинсона вы узнаете. Он будет со спутницей.

Господи, я стану хорошей девочкой, я больше никогда не буду такой глупой эгоисткой, только пожалуйста, пожалуйста – пусть с ним все будет хорошо. С ними. С обоими. Со всеми.

Ну ладно, Господи, эту самую спутницуможно вычеркнуть, если не помещается.

* * *

Очаровательная девушка очень хорошо ведет машину. Шоколадный костюм с сильно приталенным пиджаком, бледно-розовая блузка. И то, и другое, пожалуй, «Moda Italica». Чехол-ножны для мобильного телефона на левой руке и лаковый ремешок от «Wow». Набор атрибутов юной амбициозной карьеристки. Медовые локоны, карие глаза и слегка припухшие губы свои собственные, как и отличный цвет лица.

Весь этот набор атрибутов и примет смотрит на Дьердя так, словно он дал девице Рикерт брачные обещания, а теперь цинично их нарушил. Это даже забавно… на фоне всего случившегося.

Дьердь улыбается ей, вполне искренне, и только в том, как держит голову, читается желание усыпить красавицу чем-нибудь безвредным и предъявить Смирнову, на стенде, как лягушку, живо интересуясь каждой подробностью «А вот это что такое и для какой казенной надобности вы это с ней сделали?»

– Вы заканчивали факультет управления, не так ли?

– Да, конечно же. – В голосе девочки – готовность расстелить гостям начальства красный ковер на любое нужное расстояние, а в пластике – желание завернуть Анаит в этот ковер и… нет, пожалуй, все же не сбросить в темные и маслянистые воды отсутствующего залива, а просто поставить где-нибудь в углу, трубочкой. И вспомнить через сутки.

Сюжеты сегодня ломились в голову от каждого чужого движения. Сказывался перелет. Аэроплан вел себя как трамвай где-нибудь в Лахоре… вернее, аппарат-то ничего такого себе не позволял, честно взлетел, долетел и приземлился, а вот люди в салоне почти сразу же начали переговариваться – поперек рядов, незнакомые с незнакомыми – обсуждая свежую… серию телесериала.

Винландка говорила подробно, неспешно, повторяясь. Попутчики бурлили.

– Ну что они к ним прицепились, а? Мешают нормальным людям работать! – молодая мать с близнецами в двойном детском кресле.

– Козлы! – человек с манерами грузчика и в костюме владельца крупной корпорации. – Просто козлы и все!

– Нет, вы правда думаете, что в корпорациях все такие радетели за благо? Я вас умоляю, не будьте так наивны! – дама в очках с богемной повадкой.

– Нет, ***, все ради денег, ага! – «Грузчик». – У кого чего болит.

– В данном случае выгоды населения и концессионеров связаны напрямую. – Возможно, этот сухой азиат – лионский или орлеанский чиновник.

По кругу, в разных выражениях, разными голосами летали, как мячики для настольного тенниса, две-три мысли: «дайте людям работать», «это не правительство, а скопище уродов», «все врут».

Потом на экране появился Шварц, и реплики стихли, словно в конце антракта.

И сразу после – молчали тоже.

Богемная дама в очках – сидевшая наискосок через проход – сняла очки, зажала пальцами переносицу.

– Господи, – сказала, – они еще и детей себе воспитывают. Големов.

На этом салон взорвался, но мыслей было уже не три, а полторы: «Кто виноват и почему они все еще сидят в своих креслах, а не за решеткой?»

– Плохо дело, – одними губами сказал Дьердь.

Плохо. Потому что неурочный рейс на Лион – это выборка. Репрезентативная вполне.

– Я бы после таких обвинений застрелился, – бухнул человек в форме офицера ССО. – У нас, к счастью…

С заднего ряда ему доходчиво объяснили, что и у них служат эти же выпускники, а вот еще у соседки дочь служила добровольно, так ногу сломала. Анаит улыбнулась; но она подозревала, что офицер средних лет не воспользовался расхожей идиомой, а сказал то, что думал. Это скажет не только он, не один раз, не только здесь.

Действительно, есть обвинения, которые сами по себе уже орудие убийства. Когда они еще и правдивы, а они правдивы…

…а большинство не отвлекалось на реакции, слушало выступление доктора Камински, и то, чего они не поняли из речи Шварца, становилось окончательно ясным теперь.

– Да нужны, чтобы этих козлов караулить! – решительно ответил деловой человек на финальный вопрос Камински.

Спорить с ним не стали.

Что они думали там, в Лионе? Им нужно было свернуть заседание, объявить перерыв, как только прозвучала фамилия Шварца. Джон не мог этого сделать, но есть же госпожа Фрезингер, есть… что, о чем они думали? Они считали, что человек, находящийся под следствием по подозрению в профессиональной небрежности, повлекшей за собой смерть, к ним оправдываться пришел? Или вовсе не пытались рассчитывать и предвидеть?

А сам Шварц?

– Что это было?

– Диагноз… – слегка пожимает плечами Дьердь. – Окончательный. Может быть, из тех, что ставят врачи, но скорее из тех, что ты ставишь себе сам. Вальтер, видимо, тоже, некоторым образом, спал. А потом проснулся и посмотрел в зеркало…

Теперь они все-таки отложили заседание до утра. Теперь – поздно. Извержение уже произошло, и гигантская волна начала свое движение. Вопроса, для чего она сама здесь, Анаит не задавала. Джон позвал ее, это достаточная причина; но он позвал обоих. С самого утра. Он знал о Шварце?.. Скрытые движения, тайные процессы?

И неизвестно, насколько можно доверять девушке за рулем.

– Спроси ее, – шепотом говорит Анаит.

Надо было научиться у Коптов разговаривать руками. Надо было вообще взять их с собой, и Альберто тоже; бедного парня за скандал в студсовете уже прозвали «Карибским кризисом», он же решит, что должен оправдать. И девочку, наверное, все-таки тоже.

Она не слишком своевременно догадалась спросить у Дьердя, а что это за полулегендарная Ленка, которая дала от ворот поворот Морану. Зачем Шварц заострил на этом внимание. Но все-таки догадалась.

Оказалось, что Шварц и не собирался поначалу использовать себя как таран. Он хотел, чтобы систему снесли главные пострадавшие. Студенты. И даже нашел кандидата, вернее, кандидатку. Но сначала в эфир вывалился Лим, потом появился Васкес… а в какой-то момент Шварц понял, что вокруг не операция, а жизнь, причем, его собственная.

А от его планов осталась бесхозная девочка, девочка-ракета, которая вдруг обнаружила, что мишени больше нет и не будет – а ее пять лет делали ракетой. Снарядом на один выстрел. Жуткое зрелище, и разбираться с ним на бегу нельзя.

– Аня, – только что Дьердь мучительно вспоминал, что это за Рикерт такая, но началась работа – и память послушно принесла нужное, – что вы нам можете сказать?

– У нас паника. – совсем другим голосом отвечает девочка. – У нас настоящая паника.

Она очень внимательно следит за дорогой, одновременно включены два навигатора, на первый взгляд совершенно одинаковых. Постоянно ждет сигналов – так, с левой руки понятно, телефон, наушник – видимо, от другого номера, но есть еще одна точка внимания. Нагрудный карман. Набор не пригнанных между собой примет, обид и самоотверженности готов в любой момент выполнить поворот «все вдруг». Вот даже как…

– Там еще О… Лим на все фойе сговаривался с Уолтерс о переселенцах. Перед ее выступлением. А после доктора Камински мистер Грин пошел разговаривать с Матьё, СовБезом и еще кем-то в чистой зоне. Меня, – она выделяет это голосом, – послали наружу с другим поручением. А потом за вами.

Значит, в чистой зоне били посуду. И собираются бить еще. И девочка Анечка прижала нос к земле и распустила уши по ветру – собирается, если что, нас эвакуировать. Как ценный груз. Интересно, понимает ли она, что из зоны обстрела убирали в первую очередь именно ее?

– Они сначала не дают ему действовать, а потом спрашивают, почему он не вмешался.

Ох, как это звучит. Шварц прав, и Камински была права. Максим все-таки мужчина, и начальство его тоже, это чуть-чуть снижает накал страстей, а тут… вот это все-таки у нее настоящее, в отличие от пламенных взоров в сторону Анаит.

И сразу сложилась, оформилась в цельнолитое яростное существо.

Нет, не все в новгородском филиале было плохо. Девочка слышит что-то в наушнике, слышит – дернулись, расширяясь, зрачки, ушел в сторону уголок рта – но на движении машины это не сказалось.

– У нас новости? – спрашивает Дьердь, дождавшись конца сообщения.

– Да. Мне звонил… соученик. Только что служба безопасности попыталась арестовать господина декана Шварца. За «проникновение с нелицензионным биоматериалом» и хулиганство.

* * *

Неожиданный маневр вертихвостки Ани не отбил у Одуванчика аппетита; такие проявления чувствительности ему не были свойственны. Есть возможность набить брюхо – набивай, не выделывайся, только так, чтоб на месте не заснуть. Человек предполагает, а Бог посмеивается.

Что ж, леди с дилижанса – кобыле легче, как говорят наши новые северные союзники, если верить нашему новгородскому другу. А мы с Джастиной и всей компанией пойдем обедать и бедствие это обсуждать; странно – но успел соскучиться по всем, даже по Сфорца.

Пять, семь, десять минут никто не выходил. Он не выдержал, свернул в ближайшую переговорную, сейчас, естественно, пустую, и включил камеру из зала – а там… Содом и Гоморра явно были местечками потише, чем зал заседаний. Потому что внутренняя охрана здания пытается арестовать Шварца, да Монтефельтро скандалит от всей души, и остальные корпоранты подвякивают, и кто-то орет – мол, провокация.

Очень на то похоже.

Деметрио отступил, пока и его не загребли и пошел себе, независимо посвистывая. Черт его знает, что это такое, но самому лезть в силки смысла нет. Ткнулся в телефон – у Эулалио номер отключен. Оставил сообщение. Джастине звонить не стал, она, кажется, рядом с мужем стояла.

Спустился вниз, в кафе – и хмыкнул. Повезло. Вот он, сеньор Трастамара де Кордуба во всей красе. Один, в зоне для некурящих. Это и к лучшему. Хотя на столике два стакана, ну и черт с ней, со стрекозой… может, они вообще дольше знакомы, в конце концов?

Хорошо провел время? Хорошо. Вот и хватит с тебя.

Опять же, дела наверху серьезные, а неожиданные коалиции – наше сильное место.

Деметрио решительно ринулся вперед – видимо, резче, чем надо. В углу шевельнулась серая тень, а богатенький Фелипе вскинул руку с выставленным указательным пальцем. Без слов понятно, команда охране «Я сам». Парень не трус, уже неплохо.

Кладет руки на стол, готов встать и выйти, если понадобится.

– Привет, союзник! – усмехнулся Одуванчик, плюхнулся на стул и сходу перешел на говорок западного побережья. – Слушай, мне тут мой новгородский дружок что рассказал. Приходит старенький профессор к ним на лекцию, смотрит на студентов и говорит: вот в ваши годы мы с другом познакомились с девушкой. Она предпочла его. И остался я с носом… а друг мой – без носа. Запишите тему лекции: «Сифилис и другие венерические заболевания».

Трастамара приподнял бровь, обдумал, расплылся в улыбке.

– Твой новгородский приятель пошляк и циник, так ему и передай. Но с носом остались мы оба – а без носа останется разве что… – он показал глазами на потолок, – святой отец.

– То есть? – опешил Деметрио.

– Сеньорита покинула меня, не дослушав ответ на собственные вопросы, потому что ей позвонил начальник и дал другое задание. Гореть мне в Аду, если она не забыла про меня раньше, чем встала со стула, на котором ты сидишь.

Синдром заложника, говорите. Может, и синдром. Может, и заложника. Может, у них и правда привычка такая насчет начальства. Но начальству потом при случае нужно будет… сказать. Доходчиво.

На прозрачном столе мутное влажное пятно – стакан поставили мимо аккуратной резной деревянной корзиночки. А у Фелипе взгляд тускловат даже для несчастного влюбленного.

– Скажи, союзничек – тебе твою службу безопасности в три шеи гнать надо или можно подождать пока? – Знает уже или не знает.

– Это меня гнать надо, – улыбается Трастамара. – Не понимаю, куда рулить. Раньше я бы прессу первым делом туда свистнул, а теперь? И посмотри, там же куча народу, все при связи – и ни одного журналиста пока не набежало.

Значит, сами, совсем сами, мы не умеем. Или в колее следом, или по той же колее – навстречу. Главное, чтобы был план, а там его можно и нарушить. Вот без колеи, без плана, без старших – стра-ашно. И не скажешь ведь – «парень, ты тут вроде бы свой – а я первый раз». Ну что, как в каледонской сказке говорится: идешь в горы, бери с собой слабого. Будешь его спасать – и сам выберешься.

– Если сейчас и прессу, то мы эту богадельню, наверное, спалим все-таки. Хотим ли мы этого? По большому счету, так терять нечего, кроме геморроя. Вытащить бы своих, да и гори оно огнем, не сгорит все едино. Но дороговато выходит, а? – Деметрио смотрит в стол, думает вслух.

– Дороговато. Сейчас у всех тех, кто в Терранове от наших, есть куда отступать. Они поэтому и рисковать могут. А все на карту поставить… может Сфорца, могу я, может Рейн еще… да я и за себя-то не поручусь. Как я понимаю, у меня сеньорита как раз и хотела узнать, как далеко я согласен зайти. И в самом лучшем случае, даже с Винландом все медленнее пойдет, намного. В худшем – встанет, как есть. Это если о вас говорить. Ну а здесь…

А здесь в худшем будет смута, думает Деметрио. А они к этому не готовы. И не мне бы их жалеть… но когда не жалеешь, ничего хорошего не выходит, бывали, знаем.

– И что ты сказал?

– Что и плыть необходимо, и жить обязательно.

– Ка-ак вы мне надоели со своими намеками! – шипит Одуванчик. – Ты мне прямо повтори, что ответил.

– Но я именно так и сказал. Я думаю, он поймет. Я не хочу крови. Здесь был мой дом, почти здесь, близко.

– Значит, прессу отменить. Бери охрану. Пойдем посмотрим.

Хорошо, что они не позвали журналистов. Но жалко. Но хорошо. Знакомый голос был слышен даже в коридоре.

– Вы вообще читали, что у вас в фойе написано? На граните, красненьком таком? Такие каменные таблицы? Вы вообще знаете, что МСУ является юридически правопреемником Ромской республики? И что соответственно в помещения Совета могут быть внесены, ввезены или иным образом доставлены любые трофеи и свидетельства отправления правосудия, если действие не является несчастливым по ритуальным причинам… за полетом птиц наблюдали? С сивиллиными книгами сверялись? Нет? Значит, ритуальных причин у вас не имеется.

– Но…

– И юридических тоже!

Госпожа ФицДжеральд парит над охраной как медуза во всех смыслах слова. В кои-то веки достается посторонним.

Вот у кого Васкес научился источники и прецеденты искать. Покажи альбийцу закон… ага, и покажи франконцу власть, которая пытается сказать о себе «я». Вот закон в альбийском толковании защищает франконца, холостящего богомерзкую власть, от попыток власти сохранить себя в целости. Картина. Даже карикатура. Ветеринарная.

– Ибо опасным биоматериалом в соответствии со статьей 86.3.а Таможенного кодекса являются необработанные или обработанные ткани или иные части организма или целые организмы, каковые, будучи естественным образом извлечены из упаковки, могут стать источником биоконтаминации… Эта голова залита пластиком. Небьющимся. Естественным образом ее оттуда можно извлечь при помощи разве что кайла, а лучше гранаты. Она не соответствует определению – и господин Манфреди, присутствующий здесь, готов процитировать вам сколько? О, уже более двух с половиной сотен прецедентов. Более того, прямо в этом зале, на этой трибуне уже размещались препараты аналогичного свойства.

– Простите…

– Во время дебатов о статусе толедской корриды. Трофеи старого образца. Головы. Они, кстати, были всего лишь запаяны, а не залиты целиком. А в отношении контаминации быки от людей не отличаются.

Совершенно не отличаются, судя по охране. Быки и есть. Руби голову и запаковывай.

– А Таможенный кодекс, – подает сбоку голос Фелипе, – наиболее строгий в этих вопросах документ.

Увидел колею и вошел. Молодец.

Хмурый подполковник на острие делегации оборачивается и видит, что… нет, не зажат, мало нас, да и не так мы стоим – но вот тылы придется дообеспечивать.

– Так что если вы, господа, – шипит Джастина, – сейчас изымете у добросовестных частных лиц потенциально, повторяю, потенциально опасный предмет и поместите его на хранение, тем самым исполнив свой служебный долг, то может быть вы успеете сделать это до того, как здесь появятся представители прессы.

Которых, думает Деметрио, естественно, вызвали мы. Или еще кто-то, кого не видно. Вряд ли этот подполковник рубит в политике настолько, чтобы понимать, что пресса нам тут не нужна. Рубил бы – не сунулся бы.

– И, пожалуйста, озаботьтесь доставить расписку в анклав да Монтефельтро. – вставляет сам да Монтефельтро, добивая отступающего противника.

Хотел бы я видеть, как они ее будут оформлять.

* * *

– Скорее всего, – фыркает Дядюшка, – без гарантий, но скорее всего, это у внутренней службы честь мундира включилась. Прозевали препарат – и теперь заталкивают зубную пасту обратно в тюбик. Аня, через два квартала свернете налево, и двинетесь противолодочным зигзагом к Тампльским воротам. Мы должны там оказаться через 20 минут, так что на отрыв особо усилий не тратьте.