Текст книги "Башня вавилонская"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Но Сфорца… ну, змий древний, диавол и сатана!..

Он освободил заложника. Он прекратил – как минимум на сегодня, – любой шантаж, а особенно подобный. Семьдесят пять секунд. Абсолютный мировой рекорд в переговорах с террористом.

– У него кардиостимулятор. У Шварца. Точно. «Харрикейн-С», отавского производства. – говорит Максим из своей комнаты. – Так что когда мы сожжем электронику – будет приступ.

– Теперь следующий рычаг. – говорит Кейс. – У Шварца наверняка есть.

– Есть, – соглашается председатель Антикризисного комитета. – И не один. Я вам, кстати, не успел сказать. Аню Рикерт отрезало в одном из нижних залов. Какая-то у нее неудачная неделя получилась. Франческо, – добавляет он в микрофон, – Надо было вам вчера испортить мой ковер. Химчистка оставляет больше шансов.

* * *

– Ну вот и все, – весело говорит Шварц. – С шантажом покончено. Теперьбудете стрелять, господин да Монтефельтро?

– Не буду. – По Антонио не скажешь, что что-то произошло. – Не хочу.

Приступ – это что угодно. И, к сожалению, в неопределенные сроки. Фактор нестабильности.

Где-то рядом кардиомонитор, а на нем – усилитель. Или ретранслятор, неважно. Важно, что теперь мы знаем, что это за сигнал идет из комнаты. Он не просто для драматического эффекта все оставил включенным, не просто для связи. А еще чтобы спрятать во всем этом ниточку. Как определить, кого из двоих убили? Да проще простого – замолчит монитор, значит, первого. Не замолчит за n минут – второго. Зачем нам больше? Ноль и единичка, на них весь мир стоит. Экономия – мать диверсии.

– Хорошо, – говорит Шварц. – Испытание по правилам, говоришь? Давай. Ты решил, что у меня что-то припасено. Может, и есть. Может, нет. А вот это, – экран мигает, показывает другое помещение, другую женщину, – у меня есть точно. Подружка господина Грина.

Смеяться нельзя. Максим просто фыркает в сторону, не прерывая разговора.

– После этого он точно будет обязан жениться. – Это подходит Кейс. Это нервы.

Потому что Левинсон еще не успел. Может быть, успевает, успеет, но еще не успел.

– Одуванчик?

– Один человек, один выбор. – продолжает Шварц, – Если ты не выстрелишь, я нажму кнопочку и туда – угадал – пойдет газ. Однообразно, но надежно. У тебя будет минута, чтобы передумать. Столько она протянет. Выстрели, возьми, отключи, – он показывает комм. – А случится ли что-то еще, решай – ты догадливый.

* * *

– Начали! – Шварц демонстративно щелкнул по комму. – Чему веришь, глазам или расчетам?

Да Монтефельтро слегка приподнимает подбородок, смотрит на экран с Аней, на Шварца. На экране ничего не происходит: девушка видна в профиль, сидит на краю стола в позе… да, в позе Джона. Смотрит в блокнот.

– М-да-а, Вальтер. Знал бы я во время войны с Клубом, чем кончится…

Что же он такое знал, думает Анаит. Шварц не состоял в Радужном Клубе, это точно. Хотя мог консультировать радикалов частным порядком. Об этом Антонио опять «забыл» рассказать? И Джону тоже «забыл»? В салат премерзостную каракатицу!..

На втором экране с отчетливым щелчком включается звук. Там Максим стоит за пультом, Дьердь сложился в кресле, характерная поза гастритника.

Сигнал – несколько нот, знакомая неприятная последовательность. Последний раз ее играли Личфилду…

– Стреляйте, сержант!

Дьердь стоит посреди какого-то технического коридора – вид сверху, подключился через камеру безопасности – и на щеке у него темная масляная полоса.

Очень трудно не улыбнуться навстречу. А почему нет? Уже можно.

Нужно.

– Стреляйте, сержант. – повторяет он. И кивает.

Последствия за мой счет.

Шварц смотрит на экран, будто заговорила сама панель марки «Nova». И совсем не смотрит на Антонио.

– Не хочу, – повторяет де Монтефельтро. – Я не хочу его убивать, лейтенант. Он сволочь. Он неблагодарный дурак. Но мы и сами хороши. И я точно знаю, что у него – есть. Это заготовки времен Радужного Клуба на Личфилда. Я его прикрыл тогда, а он теперь из них в меня же. У него есть.

– Я знаю. – говорит Дьердь.

Теперь Шварц не смотрит уже на него. Падай, ты убит.

* * *

Что они там тянут? Что они там делают?!

Самир следом подумал, что господа деканы хором сказали бы ему: если есть время переживать, значит, ты просто недогружен. Неправда, он был перегружен и едва справлялся с потоком приказов. Одна эвакуация в этом лабиринте – трехмерные шахматы.

– Вы когда его из системы выселите? – спросил капитан Халаби.

– Мы работаем, – ответили программисты. Над чем работают, не сказали. Не его дело. «Если ты такой умный, сам высели».

Девушку было жалко все равно. До соплей. Молодая, красивая. Своя, хотя в университете они не пересеклись: лет пять разницы. За что, спрашивается?

И собирается ли ее кто-нибудь вытаскивать?

– Анализы есть?

– Еще с пробами не вернулись! – Лифты отключены, ну да…

Господин декан Шварц расположился в противопожарной распределенной «ганглиосети» как у себя на комме. Тут взял узел, там целую гроздь узлов. Возможности «умной защиты» Шварц явно знал лучше программистов СБ. Кому она была нужна, там же не развернешься. А разработчики – в Винланде… чтоб им там «умные дома» устроили бунт машин, как в кино.

Девушка сначала сидела неподвижно, с равнодушным видом царапала в блокноте. Потом почувствовала газ, закашлялась. Принялась стучать по двери руками. Билась, словно двухслойную сталь, которую сдвигал с места привод, можно было расколошматить кулачками. А потом замерла.

– Ладно, – сказала девочка двери. Четко, громко, даже камера напротив ловила каждый слог. – Я всего-то хотела быть счастливой. Сколько можно. И почти получилось ведь. Я замуж вообще собиралась. А тут газ. Мерзость этот ваш терроризм. Одуванчик, я тебя люблю – и прости. Я бы уехала с тобой, но видишь, как оно. Переживи, пожалуйста.

Дура. Актриса. Истеричка. Время тратит же. Надышится же. И не успеем. Ведь учили всех, и на практике тоже. Определить, поверху идет или понизу. Прикрыть лицо. Молчать. Факультет управления, моллюски чертовы. Самир потянулся к пульту.

– Не мешайте человеку работать, – зашипел в наушнике Щербина.

Сволочи. Все.

* * *

– Допустим, – задумчиво говорит Шварц, – сцены ставить мы их сами и учили. А Одуванчик кто такой?

Кто такой? Ну конечно, Leontodos,а не Amargon, «Одуванчик» по-латыни, а не по-толедски. Львиный зуб. Похож.

– Это Лим. – очень по-деловому, едва ли не с отверткой в зубах, отвечает Дьердь. Его не видно, он чем-то занят между камерами. – Тот, что за ребятишек заступился. Он ей вчера предложение сделал. Он, наверное, переживет.

«Мерзость этот ваш терроризм».

– Нехорошо вышло, – глумливо ухмыляется Шварц.

Швыряет комм на стол перед Антонио – от души, разбить, что ли, хочет?..

– Куда нажимать, чтобы открыть дверь? – флегматично интересуется прескверная каракатица, подбирая устройство; оно, к счастью, в противоударном футляре.

– Узел двенадцать. Блок – отменить. Только что вы будете делать со всем остальным? Я ведь не шулер. Я играл честно со всеми, – новым незнакомым голосом говорит Шварц.

Значит, и с собой тоже. «Сидеть и ждать».

– Вы не можете выйти, – говорит Анаит. – Вы не можете уйти отсюда. Если вы это сделаете, вы умрете – и реализуются оба варианта. Это самый худший случай. Больше всего жертв. И поражение. Так?

Шварц не успевает кивнуть.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Максим. – Где?

* * *

– Восемь с половиной минут. В Башне-два или в Новгороде. В Башне в противопожарке D-4 сверху донизу, в университете – наш корпус и склады горючего.

В наушнике звучит пара крепких славянских слов, почти без акцента. Арабы люди экспрессивные.

Руки параллельно отбивают напоминание: девицу в больницу. Не отправляют. Капитан разберется. Вдруг он на ней еще и женится, а?

– И все?

Шварц смотрит в камеру, но эти чертовы панели не приспособлены для нормального анализа. Для переговоров они приспособлены, как нарочно, чтобы сбивать с толку.

– Да.

И если верить чертову экрану – то это «да» и есть «да».

Анаит Гезалех плывет через комнату, кладет Шварцу руку на плечо. Тот не отстраняется.

Клото, Лахезис и Атропос. Только со спицами. Нет, Атропос буду я. Если ошибусь.

У нас есть люди во всех точках комплекса. И крючки в Башне-2 нашли еще две минуты назад… но только там ли. И так ли.

– Вообще-то я человек, – говорит инспектор. – Мы все люди, даже Джон.

И кивает.

Эвакуации не надо, отбивает Максим на клавиатуре. Арабы еще и люди чрезвычайно резкие, по крайней мере, этот. Стрелять он начал очень быстро. Почему я его не помню?

В Башне-2, парном небоскребе, в котором проживают высшие чины Совета, три года назад провели плановую замену огнетушителей. Сверху донизу, как Шварц и сказал. D-4 сволочная взрывчатка: собаки не распознают, храниться может сколько угодно, пока не пойдет реакция с катализатором. Готовили, конечно, на Совет – еще радикалы Клуба и Сообщества. Во время войны службы Совета ее прозевали, а нашел Грин, всего пару дней назад – с каких-то чертей послал людей проверять все жилые комплексы. Обнаружил, цепь разблокировал, провесил имитацию: интересно же, кто прикопал.

Кто прикопал, тех, может, и нет уже – известно, кто попытался откопать. На случай своей смерти? Почему именно жилой комплекс, интересно? Впрочем, с жизнями они там вообще не церемонились. Новое небо и новая земля, меньше не предлагать.

Сука. Хрен я тебе скажу, что там все чисто. Сиди… и жди.

Склады горючего – это просто, это совсем просто. Там всего несколько узловых точек, он когда-то это сам считал, в порядке, так сказать, делового развлечения. Инструкции текут с пальцев, не задевая сознания.

– Если вы поторопитесь с башней, можете и успеть… – думает вслух Шварц. – Это если бы Антонио выстрелил в меня. Если успеете – можно так и сыграть. Тогда второй контур уйдет в спячку и у вас будет время его обезвредить.

– Господин Шварц, – это Грин, со своей точки. Ну если он опять проявит милосердие, я ему… – Ваша роль в этом деле закончена. Считайте, что ваше желание сбылось.

– Сидите и не чИрикайте, – добавляет на поморском диалекте Кейс. Научили на свою голову. – Антонио, верните ему комм. Я ему туда скину, на чем он тогда еще сгорел. Займем ребенка книжкой.

* * *

– Не понимаю, чего он хочет, – со вздохом признается Кейс. – Чтобы его победили? Наказали? Казнили? У нормальных маньяков это выглядит иначе.

– Мир кончился, – говорит Грин. – И не в первый раз. Как вы думаете, почему он тогда полез в эту авантюру с ликвидациями – в компании молокососов? Сначала армия, потом дружба и дом, потом самоуважение. Разрушился – передай дальше.

– Хочет он, чтобы его спасли. Совершили ради него невозможное, – это Сфорца.

Вот он только что говорил с сестрой и просил ее дождаться охрану и спуститься вниз, а вот он уже здесь с очередной теорией.

Поворачивает голову на ее невольное хмыканье:

– Вы не мне не доверяете, вы себе не доверяете. Понимаете, да?

Нашел время для психотерапии!

Но – да. По обоим пунктам.

* * *

– Ну что, Вальтер… и как вам результат Божьего суда? – Это сюрприз, это госпожа Баччан впервые подает голос. Идеальный заложник. Образцовый. Сидела тихо, ни во что не лезла, пока не стало можно. – Я лично впервые вижу такое недвусмысленное выражение высшей воли… ну, не считая помянутой Марны.

– Да, – говорит да Монтефельтро, – результат на зависть. Мне бы хоть раз так ответили.

Еще один, думает Максим. Тоже общения не хватает.

– Спасибо. – отвечает Шварц. – Мне хорошо.

Ему не хорошо. Мониторы плывут и врут, но если хоть сотая доля – правда, Шварц сейчас проваливается сам в себя и мечтает только, чтобы падение закончилось. Чем угодно. Потерял место в мире, как сказал Грин. В третий раз. В первый – на Кубе, потом – когда понял, что стало с ним и с университетом. А в третий – сейчас. Взвешен и найден слишком легким. Грин, наверное, прав. Он там был. В этом самом месте.

Пусть они там болтают, у них время есть. Пусть Шварц сидит и ждет результатов, прислушивается и считает секунды, и надеется.

Франческо тоже прав: он хотел, чтобы его спасли.

Но если со складами все идет замечательно, сейчас там все разберут и разблокируют, время еще есть – то третий корпус…

Мы не успеваем.

Там один тир на три уровня. Лаборатории и стенды – работа со взрывчаткой, газами, со всеми моделями оружия калибром меньше корабельного. Боеприпасы, реактивы. Оно не просто выгорит. И тогда горючее может все-таки сдетонировать. Весь автономный запас.

Что там капитан Халаби сказал? Нет, арабы люди сдержанные…

Сигнал не перехватывается, не эмулируется. Мне бы час.

– Освободите кадр. Шварц, вы от себя, что ли, шифровали? Чтоб самому не разобрать? – это просто шум в эфире, место сброса эмоций. И так понятно, что от себя и шифровал.

– Да, – говорит Шварц. – Навигатор запаян.

Гений наш, мастер непревзойденный!.. Навигатор определяет положение монитора, а монитор работает в радиусе метров трех, и вскрыть его и взломать прошивку можно… за пару часов. За час. Не за пять минут.

Обстоятельно как с Богом отношения выяснял. Действительно – есть такое желание: пристрелить его к коровьей морде и дальше решать задачу в спокойной дружественной обстановке, без секундомера.

За десять секунд до фиаско Антонио так и сделает. Тут даже говорить ничего не нужно. Но хочется – сейчас.

А вместо этого что? Вместо этого мы препарируем третий корпус – и не снимаем блокиратор с 31 этажа, чтобы до Шварца не добрался Деметрио. Потому что если вход будет свободен, Одуванчик Шварца убьет. За эти сорок секунд… жизненного опыта. Деметрио застрял в кафе. Провожал эту… припадочную, зашел перекусить. Как нам всем повезло!

– ЭМИ на усилок или туда?

Шварц дергает головой.

– Пенобетон в корпусе?

– Заблокировал.

Да, действительно, что он, мальчик, что ли?

Стоп. Он не мальчик… но и проектировщики не дети. Резервную-то систему заблокировать нельзя. Ни физически, ни программой, она тревогу поднимет тут же – и режим самозащиты включит. От любого вмешательства. Ее и тестируют так, штатно, под сирену. Другое дело, что не успеть. Сначала взрыв. Потом время на активацию первой линии. Потом резерв поймет, что первая линия сдохла, и врубится сам. Потом еще сколько-то будет ждать ручного включения или отключения – мало ли что в этом здании доброкачественно сдетонировать могло… А там уже все. Зачем Шварцу ее трогать? Незачем.

Максим думал и писал одновременно. Иногда написанное опережало проговоренное.

Но это если взрыв по хронометру. По сигналу. А если мы как с компроматом… точь-в-точь как с компроматом… взорвем что-то сами. Первыми. Сейчас. То когда придет сигнал активации… вся система будет уже по уши в пенобетоне. А при выборе между техникой и людьми, даже самыми погаными людьми, господин декан, нам положено выбирать технику. По учебнику, господин декан.

Значит – решено.

«Взорвите там что-нибудь покрупнее».

Набрал – и не отправил.

Дурак.

Коза, волк и капуста. Стимулятор, то есть Шварц – даже Шварц его не перепрограммирует внутри себя, Монитор, какой он ни будь навороченный и перепаянный – но простенькое устройство, способное в лучшем случае вызвать реанимационную машину по координатам, ну да, после фокусов Шварца, еще и давать обратную связь на случай электромагнитной атаки. И усилитель.

И один молодой здоровый балбес, которому некоторые очевидные решения не приходят в голову в силу молодости и здоровья.

Так, бригаду на этаж… не помрет он, не помрет за это время.

– Левинсон, – сказал он. – А бросьте-ка господину Шварцу вашу бомбочку… за шиворот.

Две с половиной минуты до конца, а можно сесть, откинуться на спинку стула и требовать шампанского.

И где, спрашивается, аплодисменты. Где?

Левинсон – ему-то с его кондициями ничего объяснять не нужно, – с некоторым злорадством отзывается:

– Сейчас. Возьмем и разберем.

И вот он уже в кадре, как тот командор. И тоже ни слова благодарности – а ведь это ему, между прочим, целый арсенал учебных пособий сэкономили.

Университет на канале, я ж им отбой дал… Ну еще раз дам, пусть все полюбуются.

– О. Щербина. – белобрысая девица с косичками аж дрожит от злости. – Какая сволочь там у вас соболезнования моим родителям прислала, а?

На другом экране Левинсон говорит Шварцу:

– Ну что, пошли? – далеко идти не надо, тут и в коридоре можно, переговорные экранированы на совесть. Поднимает взгляд на девицу, улыбается ей навстречу, просто любящий папаша.

– О. Чудеса косяком, – отвечает Максим. – Святые угодники исцелили? А воскресших покойников ждать? Это биологическая угроза…

Только Шварц ничего не говорит, а вытянув шею, как гусак, таращится на конопатую малявку с косичками.

Ну да. Извольте видеть, Леночка Янда. Можно сказать, Аленушка. Совершенно целенькая, очень шустрая, вменяемая и напрочь неарестованная. А, значит, никого не убивавшая. И если это депрессия с полной потерей смысла жизни, то дайте мне такую. Я тоже хочу кое-кого убить. Я его, обманщика жестяного, еще утешал. И Франческо его утешал…

– Сама виновата. Убедительно сделали – теперь расхлебывай. Скажешь им, что тест. Тебя да Монтефельтро на работу берут.

Антонио не возражает. То ли потому что потерял дар речи, то ли потому что согласен. Кивает: согласен. Зато господин декан Шварц наконец произносит звук, напоминавший «ххххха», и боком ползет со стула. От переживаний. Ничего, бригада уже в пути.

– Гасите ему стимулятор, – напоминает Максим Левинсону. – Он даже в трупе работает. Хотя вы надежнее излучения… господин декан.

Тогда они все начинают говорить разом, скопом, но Максим уже не слушает. Задачку он решил – ту, что не мог решить Шварц. Правда, не мог – всерьез. Барьер старого сердечника: выстрела Шварц не боялся, а остановка стимулятора извне у него просто выпала за рамки возможных решений: одно дело плановая замена, другое вот так вот. Мастер-класс под руководством господина Железного Декана прошел. С alma mater расплатился окончательно. Много нового и интересного из жизни пауков в банке узнал. Домой хочу. Или хотя бы к Одуванчику в номер. Пока его… невеста в реанимации будет со Шварцем перестукиваться, хоть бы ее там подольше продержали, взятку им, что ли, предложить?..

– Да. – вздыхает Грин, – У них тут счастливый конец, а нам еще с прессой объясняться, между прочим.

– Я, – Максим снимает наушник, – как мне объяснили этим утром, вообще свидетель и весь тут ни при чем. Считайте меня дезертиром.

Мистер Грин, скорпион наш и иезуит, стоит и смотрит. Молча понимает немое «отстаньте от меня все». Может быть, даже и причину понимает: радоваться нечему. Это не победа. Это решенная задача, это преодоленное препятствие, разбитый вдребезги барьер, но не победа. Ничего, кроме полного опустошения и желания напиться, отоспаться и забыть город Лион как страшный сон.

Кто взял Лион? Не переживайте, это же дети – поиграют и отдадут.

* * *

«Дорогой Джон,

должна тебе сказать, что во время инспекции я все время вспоминала ту старую шутку о деталях маслобойки, из которых не получалось ничего, кроме осадной машины. Это я о нас и о Сообществе. В очередной раз намерения были добрыми, компоненты – достаточно доброкачественными для нашего изобилующего ошибками мира, а собрали, как всегда, требюше…

Часть проблемы заключалась в том, что Антонио да Монтефельтро – терциарий, живущий в миру, в силу личных особенностей не отличает мирского служения от монашеского и, кстати, служения от жизни. В последнем он, естественно, легко нашел общий язык с Мораном. Соответственно, да Монтефельтро охотно принес в светский университет методы, изначально призванные помочь тем, кто уже принял решение отделиться от мира – а Моран с энтузиазмом принялся внедрять их…

Фактически, модель тоталитарной секты была воспроизведена отчасти случайно – характер отбора при поступлении и упор на стремление к этическому совершенству как к чему-то недостижимому, наложился на широкое применение инструментов сосредоточения и профессионализации – и уже упомянутую батарею средств, призванную отделить новиция от внешнего мира. В результате, у учащихся сформировалось представление о себе, как об элите, сообществе избранных, способном влиять на мир с приложением минимума усилий – и при этом бесконечно этически ущербном как per se, так и вследствие профессиональной ориентации.

Соответственно, единственным «легальным» способом достичь минимального внутреннего комфорта стало растворение в идеале и бескорыстное служение ему (в полном сознании собственной недоброкачественности)…

Тем более, что часть инструментов, позволяющих новициям Сообщества следить за собой и регулировать свое состояние – исповедь, исследование собственной реакции на значимые переживания, постоянный самоотчет – заимствована не была, вероятно потому, что их религиозное происхождение невозможно было скрыть. Хотя имеет смысл уточнить у Антонио, не были ли они отвергнуты, как ненужные.

Но если здесь пострадала часть инструментария, то вся сфера, связанная с организацией личной жизни, просто осталась незатронутой. Исходные материалы, по понятным причинам, не уделяли этой области большого внимания – если не считать довольно большого арсенала средств, позволяющих обходить различные ловушки плоти, расставляемые врагом рода человеческого или текущим мирским противником.

А для господина Морана и тех сотрудников университета, кто помогал ему адаптировать курс, идея семьи, собственной отдельной жизни и зрелости как таковой противоречила идее служения. Кстати, по моим наблюдениям, преподавательский состав совершенно небезнадежен в этом отношении…

В попытках создать прирученного специалиста по безопасности они пошли путем всех приручающих, отрабатывая и закрепляя ювенильные черты.

В результате, идеал и руководитель должен – в обмен на непрекращающееся служение – работать средством реализации всех эмоциональных нужд, от потребности в хобби до потребности в дружбе и семье. Быть хозяином собаки. Естественно, в человеческом обществе удовлетворить такие потребности невозможно.

Дорогой Джон, я боюсь, что все это придется исправлять нам не только потому, что мы можем это исправить – но и потому что это незаконные дети наших благих намерений и нашей недоброй славы. Да Монтефельтро и Моран совместными усилиями подкинули младенца под нашу дверь…»

* * *

Традиции есть традиции есть традиции. На традициях, а вовсе не на китах, стоит мир. На китах тоже стоит, но что удерживает китов на месте, а также слонов и особенно черепаху? Вот именно, как сказал бы Рауль. А он сказал. Так что внешняя часть двери аналитического отдела, он же отдел срочной оптимизации всего, по-прежнему украшена голографическим экраном. Но следить за изображением вовсе не так интересно, потому что зеленая мамба, которая теперь живет в террариуме, предпочитает спать днями напролет. А когда кормится, делает это так быстро, что охнуть не успевает никто, ни добыча, ни везучие зрители. Новый начальник аналитического отдела встретил мамбу с распростертыми объятиями. Фигурально выражаясь.

Новый начальник у нас «отбивная по-лионски». Трофей, с боем отбитый у Совета на основании нового законодательства о «государствах без границ» и экстрадиции, а также в соответствии с довлеющим принципом возмещения ущерба в правосудии… и выцарапанный у да Монтефельтро в качестве репарации «за все хорошее», как выразился Франческо. Страшная-страшная мамба сеньор Вальтер Шварц. Эулалио был лучше, и как аналитик, и вообще – зато этот вряд ли так быстро нас покинет. У него одних курсов усиленной подготовки охраны запланировано на год вперед, к вящей радости Анольери. Пусть чинит, налаживает и преподает. Сначала в корпорации, потом посмотрим. В аренду будем сдавать, а то кончится у него список дел – и он выключится. Есть такие подозрения. Лучше уж он бы злоумышлял, а то в свободное время сидит, раскачивается как иудей на молитве, и думает, какой был дурак.

Не то чтобы жалко, но… жалко.

Деметрио как-то пришел, посмотрел и сказал – черт с ним, закончатся задачи, давайте его мне, у нас министерство внутренних дел стоит сиротливое и никем не обихоженное, а нам же строиться нужно с расчетом на будущее объединение. Поскольку вашей же, ладно, нашей непечатной милостью это теперь… полусовершившийся факт. Никакой из местных сволочей, включая меня, этот пост доверить нельзя, так неместная в самый раз выйдет.

– Раз уж я его тогда не убил… – добавил он. – И теперь не убью уже.

Он хотел, всерьез, до скандалов и жажды крови по-Одуванчиковски: без лишних воплей, без размахивания ножом и стрельбы, но так, что стены рушатся и металл плавится сам. С перепугу. Сколько ему ни напоминали, что он и сам не подарок, а самый успешный во Флоресте террорист, и от него невинные тоже страдали, со всеми женихами и невестами – не доходило. Грозился даже уйти в вооруженную оппозицию к свинским покрывателям гнусного гада. Пока Кейс не пошутила, что для современного мужчины жажда убить того, кто заставил-таки жениться, вполне нормальна и естественна. Деметрио надулся, что-то разбил и заткнулся. Все-то он умеет, а вот терпеть, когда смеются…

Хотя, в сущности, если его кто и «заставил», так это Железный Декан Левинсон – наверное, чтоб одному не скучно было ходить в новобрачных.

Называть его «Дядюшкой» у Алваро не получалось. И вообще ничего не получалось. Посмотришь – и не хочется второй раз глядеть. А ему самому ничего. Ходит, посвистывает. Женился, филиал свой под опытную площадку перестраивает. Сюда приезжал с женой. В гости. Курить бросил. Дурак был Шварц, что его провоцировал. Лежит? Не трогай. «Зачем ты меня… подтолкнул?» «Я, видишь ли, тебя уважаю.»

Бедная зеленая мамба. Одного записал в амебы, которых надо подгонять пинками, а тот его сам «простимулировал». Другой, оказывается, делал добро и бросал его в воду. Тихо, тайно. Увидел, что хвост мамбы торчит из заговора, и прикрыл тихонько вместе с членами Сообщества. И никому не сказал, даже самому Шварцу. Вот тот и думал, что Антонио на него наплевать со всем высокомерием и этим «твой выбор – твоя расплата».

Когда Антонио взяли за грудки в очередной раз и спросили, где во фразе про добро и воду слово «молча» – обиделся, возмутился и почти разорался.

– А список личной благотворительности мне в газете не напечатать? Вы мне хвастаться предлагаете?

Хорошо воспитанный член правящего класса. Ну что с него возьмешь?..

Но репарацию отдал. Хотя что бы он с ней, с ним, то есть, стал делать? А Эулалио только головой покачал: не сработаемся. И вредно.

Вредно. И Пауле оно не надо, хватит с нее, ей напоминания не нужны. Она и так сказала – «все, брат мой ненаглядный, я к тебе больше ни ногой. Сам видишь, что получается. Лучше уж ты ко мне, пусть и редко, да без побочных последствий».

Хотя говорила, что не испугалась и вообще подумала, что это Совет дурака валяет – так подурят и прекратят. И действительно господин Шварц быстро все прекратил – десяти минут не прошло, и более всего ее удивляло, что какая-то сволочь отключила лифты – и чтоб той сволочи ребенка на руках до первого этажа нести… а ее, эту сволочь, саму на носилках мимо несут, ну тут и злости же не останется.

Что же касается поведения любимого мужа – так у нее кто сводный брат и кто был родной отец? Вот то-то же.

Главное – самой храброй женщине из дома Сфорца в глаза не смотреть, а то хочется Шварца все-таки пристрелить. Это вам не Ана, которую как гуся купать… все как с гуся вода. Шуршит себе в администрации Джастины представителем АК – и даже на Максима внимания не обращает. А тот, вспоминая только, икает через раз… Ну да, импровизация хорошая была и по адресу. Ну да, страстей поменьше стало, а толковости прибавилось. Но чтобы это, недоросшее, не к нему стажером, а вот так на отдельную должность, как человека какого? Это же ужас, ее еще учить, лечить и напильником обрабатывать… дайте ее мне или уберите ее от меня. Не дам, говорит Деметрио. Не возьму, говорит Кейс, я ее укушу спросонья и она умрет, а мне стыдно будет. Не уберу, говорит Джастина, теперь у меня прекрасный заместитель есть. А Ана умная и ничего не говорит.

Коррупция и семейственность, вот как это называется. Жена концессионера – посол Совета, ее заместитель – жена замминистра.

Ана ничего не говорит, только хихикает в рукав, как крестьянка, когда Максим перед ней по потолку бегает и показывает, какой он настоящий герой и крутой специалист, а она – мелочь, бестолочь и вообще лишняя в их тесной дружбе с Одуванчиком. Очень она себе на уме – впрочем, они все там в Новгороде такие. Рауль вот от этого «себе на уме» чуть не плачет.

И дарит мамб кому попало. Ему не нужно. У него копты. Те самые, которые хотели убивать Морана. Длинные. Одинаковые. И сам Алваро в сравнении с ними – чудо нормальности. Так ему Рауль и говорит. Каждый раз, как видит, так и говорит, страшно даже становится. А еще страшнее, что копты – это не пациенты-клиенты-воспитуемые. Это персонал. На стажировке. Закончат, если закончат – пойдут работать в комиссию по детской преступности. Новую, континентальную. Будут ловить, чистить и упаковывать в школы. Чтобы Алваро им историю преподал. А самое-самое страшное, что они уже не против. Они думали раньше, что их обманули. Не дали подарка. А теперь передумали. Так что не уйдут, пока всему не научатся. Сами, то есть, не уйдут. От Рауля.

Алваро таких видел – тех, что с нуля, из ничего, из нищеты карабкаются повыше, но таких идиотов не встречал еще ни разу. Управлять им непременно надо, нет же на свете других приличных профессий. Должности – обязательно в Совете, непременно в Башнях. А Башни возьми и…

Заканчивать будут все равно, заочно – и тот же общевойсковой, только уже в Александрии. И второе образование в Институте социальных работников параллельно, чтоб если Рауль передумает и мир второй раз взбрыкнет и посыплется под ногами, можно было не бояться – а опыт уже есть. Красивое резюме. Рекомендации. Как рты откроют – так сразу понимаешь Максимово присловье «всех святых выноси». Это простая мера безопасности: упадет же любая статуя святого, как на Людовика Аурелианского Живоглота распятие грохнулось. От возмущения.

Только Максим не рыдает. Говорит – сам почти такой был, а эти еще и голодные. И пуганые. Наедятся, согреются и сами начнут думать не о том, как бы это повыше залезть, чтобы с гарантией выжить и все вокруг себя контролировать, а о том, чего они хотят на самом деле. Сами потом смеяться будут. Я, мол, например, уже почти могу. Время от времени. И смеется.

От его смеха всем сразу хочется все-таки взорвать бывший филиал. Останавливает только, что взрывать уже поздно и с Железным Деканом связываться неохота – а также с его супругой, Антонио и Грином. Когда после теракта Шварца Совет бился в коллективной истерике и требовал богомерзкое, безнравственное и преступное учебное заведение расстрелять, выжечь и солью засыпать на метр, им предложили альтернативу. Расформировать – несомненно. Переименовать – обязательно. Переподчинить – разумеется. И сделать экспериментальную учебную площадку Сообщества. Для желающих. Остальных студентов безболезненно перевести в остальные филиалы, а преподавателей – через комиссию – кого оставить, кого перевести, а кого и выгнать без права занимать должность. По делам их.