Текст книги "Испорченная кровь (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– Бренна, в этом нет смысла.

– А был ли он когда-нибудь?

Ник замолкает.

Я качаю головой.

– Во мне для тебя нет смысла. Вот почему ты

оставил меня.

– Я буду стараться ещё сильнее.

– У меня рак. Ты можешь стараться столько,

сколько хочешь, но у меня рак, и меня не будет здесь

уже через год.

Выражение на его лице является смесью из

сожаления и шока.

– Но... Я думал... Я думал, что ты сделала

операцию.

Я никогда не говорила Нику о том, что мне

пришлось удалить грудь, но мой агент и публицист

знали.

Информация

в

писательском

мире

распространяется быстро.

Я запятнала идеальный белый идеализм Ника.

Рак случается, конечно. Но в мире Ника вы

побеждаете его. И потом живёте долго и счастливо.

– У меня обнаружили его снова. Он вернулся.

Четвёртая стадия.

Он начинает запинаться, не может закончить

предложения. Я слышу такие слова как « лечение,

химиотерапия, борьба», и моё сердце устаёт.

– Заткнись, – требую я.

Свечение Ника – эфемерное явление. Он уже

похож на того тупого дебила, который думал, что я

слишком тёмная для его белой комнаты.

– Уже слишком поздно. Рак дал метастазы.

Пока я была там. Он вернулся. Он в моих костях.

– Должно же быть что-то...

Мужчина выглядит таким ужасно несчастным.

– Ты пытаешься спасти меня. Но я не останусь

в живых, чтобы быть твоей музой.

– Почему ты так жестока?

Я смеюсь. Хороший глубокий смех.

– Очарование, одетое в нарциссизм, ты

знаешь, что? Убирайся из моего дома.

– Бренна…

– Вон! – я бью его кулаками в грудь. – Это

больше не моё имя!

– Ты сошла с ума, – настаивает он. – Ты не

сможешь сделать это в одиночку. Позволь мне

помочь тебе.

Я кричу. Он создал монстра, теперь же

собирается встретиться с ним. С каждой маленькой

его частицей.

– Я действительно сошла с ума! Из-за тебя! Я

могу сделать это в одиночку. Я всегда делала это в

одиночку. Как ты смеешь думать иначе?

Ник хватает меня за запястья и пытается

успокоить. Я не собираюсь успокаиваться. Я

вырываюсь и дохожу до центра моей белой комнаты,

ярость исходит от меня волнами. Я могу оседлать её,

но кто-то может получить травму.

– Ты это видишь, – говорю я, вскидывая руки

вверх, – это ты. Из-за тебя я чувствовала себя так

хорошо, а потом так ужасно. Что я решила просто

прекратить чувствовать.

Он хороший художник, чтобы понять меня.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Сейчас я

здесь.

Вот и всё. Это всё, что он должен был сказать, и

правда поражает меня как ледяной ветер. Мои

волосы встают дыбом. Я чувствую, что горю от горя.

Хватаюсь за виски и с силой давлю на них

подушечками пальцев. Я окаменела. Никогда в жизни

мне не было так страшно. Ни от рака, ни от

одиночества, ни от моего будущего или прошлого. Я

боюсь, что никогда снова не увижу Айзека. Что он

никогда не обнимет меня. Жизнь настолько

абсолютна в своей несправедливости, что всё, что я

могу делать – это кричать. Я обращаюсь к Нику.

Нику, который сейчас здесь.

– Сейчас? – в неверии шепчу я. – В данный

момент? Где ты был, когда меня изнасиловали, или

когда у меня вырезали грудь? Где ты был, когда

кто-то похитил меня посреди ночи и бросил голодать

в сердце чёртовой арктической тундры? – я

сокращаю расстояние между нами и три раза бью его

по груди. – Где. Ты. Был.

Он дрожит. Я обрушила на него слова как

лютый ливень, но мне по*уй. Сейчас я даже

произношу такие вещи, как по*уй, потому что не хочу

тратить ни секунды на белую комнату, в которой

прожила всю свою жизнь. Он сейчас здесь. Но, Айзек

был здесь тогда... и тогда... и тогда... и тогда.

– Я была так увлечена тобой, что упустила это,

– добавляю я. И так сильно дрожу. Меня трясёт

хуже, чем Ника, который сейчас похож на слабый

дрожащий лист, каким он всегда был. Мне хочется

раздавить его между пальцами.

– Что ты упустила, Бренна? – мне не

нравится, как он меня называет.

– А-а-а-а... ар... – Я сгибаюсь пополам.

Сочные, тяжёлые слёзы падают прямо из моих глаз

на пол. Шлёп.

Думаю, я плачу. Всё время. И это так

прекрасно.

– Я упустила свой шанс, – отвечаю я,

выпрямляюсь и вытираю слёзы носком обуви. – Со

своей родственной душой.

Ник выглядит смущённым, когда понимает о

чём речь. До него доходит кто его замена —

мужчина, который был заперт в доме с его бывшей

музой.

– Доктор? – спрашивает он, прищурив глаза.

– Айзек. Его зовут Айзек.

– Я твоя родственная душа. Я написал эту

книгу для тебя. – Он выглядит так, будто пытается

убедить самого себя, его кадык дёргается и всё в этом

роде.

– Ты понятия не имеешь о том, что такое

родственная душа.

Я чувствую такую тягу к Айзеку. Интересно,

ведёт ли он такой же спор с Дафни.

– Тебе пора уходить, – говорю я. Так хорошо

произнести эти слова. Потому что на этот раз, я даже

не буду плакать.

Прежде, чем принять душ, прежде, чем поесть,

прежде, чем залезть в постель и уснуть со своим

четырнадцати месячным кошмаром, я вызываю

такси. Прошу его заехать в мой гараж, и подхожу к

о к н у , чтобы проверить. Молодой парень около

двадцати лет добровольно побритый налысо. Там, где

должны быть волосы, выступают тени. Так он

борется с залысинами. Дерзко и немного глупо,

потому что всё ещё можно понять, почему он это

делает. Его глаза округлены и окидывают взглядом

всё вокруг; либо его испугали новостные фургоны,

либо парень страдает от ломки. « Сойдёт», – думаю

я.

Я сажусь на переднее сиденье.

– Не возражаешь? – спрашиваю его. Но на

самом деле меня не волнует, если он скажет « да». Я

пристегиваю ремень безопасности. – Отвези меня в

один

из

магазинов

с

пиломатериалами

и

инструментами.

Водитель предлагает пару вариантов, и я

пожимаю плечами.

– Без разницы.

Мы проезжаем мимо новостных автофургонов,

и я улыбаюсь им. Не знаю, почему, но мне смешно.

Раньше я была знаменита из-за своих книг, теперь

знаменита из-за чего-то ещё. Это трудно переварить;

я известна потому, что кто-то другой сделал нечто со

мной.

Прошу

моего

таксиста

подождать,

пока

отправляюсь в « Fix-It», магазин, который он выбрал.

Здание огромное. Я быстро прохожу мимо отделов

освещения и дверных ручек, пока не нахожу то, что

ищу. Проходит около тридцати пяти минут, пока два

сотрудника готовят мой заказ. У меня нет кошелька

или кредитки, только пачка стодолларовых купюр,

которую я засунула в задний карман перед выходом

из дома. Я держала их в кладовой в старой оловянной

коробке для печенья на чёрный день; суровый день,

худой день, день, когда мне просто захочется

спустить пачку наличных. Теперь, когда времени у

меня осталось не много, я решила, что пришло время

п отрати ться. Бросаю три купюры кассиру и

выкатываю свои покупки к такси. Я не разрешаю ему

помочь мне. Укладываю вс ё в багажник и

возвращаюсь обратно на переднее сиденье.

Мои ноги дёргаются весь путь обратно.

Вспышки, двери, в мою сторону летят вопросы. Я

снова прошу его заехать в гараж. На этот раз он

помогает мне, укладывает всё у двери, которая ведёт

в коридор. Я вручаю ему остальную часть заначки из

оловянной коробки.

– На чёрный день, – говорю я. Его глаза

вылезают из орбит. Он думает, что я сошла с ума, но,

эй, я отдала ему много денег. Парень уезжает до того,

как я могу изменить своё решение. Я наблюдаю, как

он выезжает, и быстро закрываю дверь гаража.

Хватаю в охапку свои покупки и включаю стерео

носком, когда прохожу мимо него. Первая песня,

которую Айзек дал мне. Громко. Я делаю ещё

громче, пока она не гремит по всему дому. Уверена,

её слышат все снаружи: вечеринка для одного

человека.

Я заношу всё в белую комнату и открываю

крышки банок ножом для масла: малиновый,

жёлтый, кобальтовый, нежно– розовый, пурпурный —

как синяк – и три различных оттенка зелёного, цвет

летней листвы. Сначала я опускаю руку в красную

краску и тру кончики пальцев. Она падает тяжёлыми

каплями, пачкает мою одежду и пол, где я сижу на

коленях. Я набираю больше, и мои руки полны

краски. Тогда я бросаю её, горсть красной краски на

моей белой, белой стене. Цвет взрывается. Он

распространяется. Это работает. Я беру больше —

беру все цвета, и пачкаю мою белую комнату. Я

окрашиваю её во все цвета Айзека, а Флоренс Уэлч

поёт мне свою песню.

А затем звонит мой телефон. Я не поднимаю

его, но когда позже слушаю сообщение, детектив

Гариссон мягкая «с» сообщает, что Сапфира мертва.

Покончила с собой. «Вот и хорошо», – сначала

думаю я, но потом у меня начинает болеть в груди.

Он не говорит мне, как она это сделала, но что-то

подсказывает, что вскрыла себе вены. Истекла

кровью насмерть. Она любила, когда её пациенты

кровоточили своими мыслями и чувствами, и

выбрала именно этот способ, чтобы уйти. Сапфира со

своим комплексом Бога никогда бы не допустила,

чтобы её осудили в суде. Она думала, что люди

глуп ы. Не достойны судить её. Я звоню ему на

следующее утро. Суда не будет. Го л о с детектива

звучит разочарованно, когда он рассказывает мне об

этом, но я чувствую облегчение. Это конец кошмара.

Я не смогла бы справиться с затянувшимся на месяцы

судебным процессом. Тратить свои последние дни на

поиски справедливости. Думаю, я простила Сапфире

её комплекс Бога, но не уверена, что Бог поступил

также.

Гаррисон сообщает мне, что продолжается

расследование по поиску соучастников Сапфиры.

– Все, кого мы допрашиваем, в шоке. Она была

уважаемой в сообществе психиатров. Без семьи в

стране. Без друзей. Она, кажется, просто свихнулась,

потеряла связь с реальностью.

« У кого есть время для друзей, когда вы

экспериментируете на людях? » – думаю я.

– Что известно о крови на книгах? —

спрашиваю я. – Она человеческая?

Повисает долгая пауза.

– Тест показал, что это кровь животных. Баран

или коза, мы не уверены на сто процентов. Мы нашли

ваши книги в её доме, вместе с вашей медицинской

картой из…

– Я поняла, – произношу я быстро.

– Есть кое-что ещё, – произносит он. – Мы

нашли видео о вашем пребывании в доме…

Я зажмуриваюсь.

– Что вы собираетесь с ними делать?

–

Это

будет

сохранено

в

качестве

доказательств, – говорит детектив.

– Хорошо. Никто их не увидит?

– Не СМИ, если это то, о чём вы спрашиваете.

– Хорошо.

– Есть ещё одна вещь…

Сколько ещё вещей может быть?

– У Сапфиры была квартира в Анкоридже. Мы

считаем, поэтому женщина попала к вам так быстро,

когда Айзек заболел. Она наблюдала за вами и

доктором Астерхольдером. И видела, что происходит

в доме, только когда было электричество, а в

некоторых комнатах записывался только звук. Таким

образом, в записях есть пробелы. Но она была

приостановлена. Я надеялся, что вы сможете сказать

мне что-нибудь о контексте того, что я видел.

–

Где

она

остановила

съёмку?

– я

задыхаюсь...

меня

тошнит.

Мне

никогда

не

приходило в голову, что в доме установлено

несколько камер.

– Вы приставили нож к груди доктора

Астерхольдера.

Я облизываю губы.

– Он приставил нож к своей груди, —

произношу я. Мой ум разрывается на куски, что

именно Сапфира пыталась сказать мне. – Это

момент, когда я изменилась, – добавляю я. – Это

причина, почему она сделала то, что сделала.

Я ищу книгу матери. Иду в местный книжный

магазин и рассказываю детали сюжета девушке за

прилавком с широко раскрытыми глазами, которой

не более восемнадцати лет. Она вызывает менеджера,

чтобы помочь мне. Тот серьёзно смотрит на меня,

пока я повторяю всё, что только что сказала девушке.

Когда я заканчиваю, он кивает головой, будто знает,

о чём я говорю.

– Книга, о которой, как мне кажется, вы

говорите, недолго пробыла в списке бестселлеров

«Нью-Йорк

Таймс»,

–

наконец

произносит

мужчина. Я поднимаю брови за его спиной, пока он

ведёт меня к задней части магазина и вытягивает

книгу с полки. Я не смотрю на неё, когда продавец

протягивает её. Чувствую вес книги в своих руках и

безучастно смотрю ему в лицо. Мне кажется, будто я

собираюсь встретиться с матерью лицом к лицу.

– Вы та писательница, которую…

– Да, – резко отвечаю ему. – Я хотела бы

немного личного пространства.

Он кивает и оставляет меня. У меня ощущение,

ч т о мужчина собирается пойти туда, куда идут

руководители, чтобы сказать всем, что знает, что

похищенная писательница здесь.

Я делаю один из тех вдохов, которые

прожигают вас изнутри, и лишь затем опускаю

голову.

Вижу название книги, оранжевые и желтоватые

буквы, которые составляют образец женского платья.

Видно только спину женщины, но её руки широко

раскинуты, её светлые волосы струятся вниз по

спине. « Падение».

Падение моей матери. Интересно, написала ли

она это для меня. Я слишком много прошу?

Объяснение

для

дочери...

брошенной

тобой

фарфоровой кукле? Моя мать – самовлюбленный

человек. Она написала для себя, чтобы почувствовать

себя лучше из-за того, что бросила меня. Я открываю

книгу, ищу её изображение внутри. Там его нет.

Интересно, она всё ещё хороша? Носит ли до сих пор

цветастые юбки и головные повязки? Она пишет под

именем Сесили Кроу. Я ухмыляюсь. Её настоящее

имя Сара Марш. Она ненавидела его нормальность.

Сесили Кроу живет везде.

Она не верит в собак или кошек.

Это её первый роман, и, вероятно, последний.

Я закрываю книгу

и ставлю обратно туда,

откуда её вынули. У меня нет желания читать снова,

даже страницы по порядку. Я узнала свою мать

беспорядочным образом. Я её фарфоровая кукла. Она

немного оплакивала меня, хотя этого и недостаточно.

Не могу винить её за бегство. Я убегала всю свою

жизнь, может быть, это Испорченная Кровь. Или,

может быть, она научила меня, а кто-то научил её. Не

знаю. Мы не можем во всём винить своих родителей.

Я думаю, теперь мне всё равно. Просто так оно и

есть. Я выхожу из магазина. И оставляю её в покое.

Через три месяца после того, как вернулась

домой, я еду в больницу, чтобы увидеть Айзека. Не

знаю, хочет ли он меня видеть. Айзек не пытался

связаться со мной с тех пор, как я вернулась. Больно

признавать

это,

после

всего

эмоционального

насилия, что мы пережили вместе, но, и я, в свою

очередь, не пыталась связаться с ним. Интересно,

рассказал ли он обо всём Дафни? Может быть,

поэтому...

Не знаю, что сказать. Что чувствовать.

Облегчение, потому что мы оба выжили? Мы будем

говорить о том, что случилось? Я скучаю по нему.

Иногда мне хочется, чтобы мы могли вернуться туда,

и это просто бред. Чувствую, как будто у меня

стокгольмский синдром, но не к человеку, а к дому в

снегу.

Я тяну время, сижу в машине на стоянке около

часа, теребя резиновый чехол на руле. Я позвонила

туда чуть раньше, поэтому знаю, ч т о он здесь. Не

знаю, как буду чувствовать себя, когда увижу его. Я

держала его, пока он умирал. Айзек держал меня. Мы

пережили что-то вместе. Как подойти и пожать

чью-то руку в реальном мире, когда вы были

сплетены вместе в кошмаре?

Я распахиваю дверь машины, и она стукается о

бок уже избитого минивэна.

– Прошу прощения, – бормочу я, прежде чем

отойти.

Двери в больницу скользят в стороны, и я

з а м и р а ю , оглядывая

всё

вокруг.

Ничего

не

изменилось. Здесь всё ещё слишком холодно , фонтан

до сих пор распыляет кривой поток в воздух, который

пахнет антисептиком. Медсёстры и врачи снуют и

пересекаются, прижимают к груди дела пациентов

или же те свободно свисают в их руках. Всё это

осталось прежним, а я изменилась. Я разворачиваюсь

лицом к стоянке. Хочу уйти, остаться в стороне от

этого мира. Никто, кроме Айзека не знает, на что это

было

похоже.

От

этого

я

чувствую

себя

единственным человеком на планете. Из-за этого

злюсь.

Мне

нужно

поговорить

с

ним.

Он

единственный. Вхожу. Вот я уже в лифте, медленно

поднимаюсь на его этаж. Он, вероятно, делает обход,

но я буду ждать в его кабинете. Мне нужно всего

несколько минут. Несколько. Я быстро выхожу, как

только двери лифта открываются. Оф и с Айзека

находится всего в двух шагах за автоматом.

– Сенна?

Я оборачиваюсь. Дафни стоит в нескольких

метрах от меня. На ней чёрная больничная форма и

стетоскоп на шее. Она выглядит усталой и красивой.

– Привет, – говорю я.

Мы стоим и пару секунд смотрим друг на друга,

затем я нарушаю молчание. Не ожидала увидеть её.

Это было глупо. Беспечно. Я пришла сюда не для

того чтобы ей было неудобно.

– Я пришла увидеться с...

– Я позову его, – говорит она быстро. Я

удивлена. Наблюдаю, как женщина поворачивается

на каблуках и бежит по коридору. Может быть, Айзек

не рассказал ей всего.

Он не говорил с новостными станциями. Мой

агент позвонила мне спустя несколько дней после

того, как я вернулась, желая знать, буду ли я писать

книгу с подробным описанием того, что случилось со

мной, с нами. Если честно, не знаю, напишу ли я

когда-нибудь ещё одну книгу. Но я никогда не

расскажу о том, что произошло в том доме. Это всё

только моё.

Когда я вижу Айзека, мне больно. Он выглядит

великолепно. Не скелет человека, которого я

поцеловала на прощание. Но вокруг его глаз

появилось больше морщин. Надеюсь, что некоторые

из них оставила ему я.

– Здравствуй, Сенна,– произносит он.

Мне хочется плакать и смеяться.

– Здравствуй.

Он жестом указывает на дверь своего кабинета,

которую должен открыть с помощью ключа. Айзек

заходит первым и включает свет. Я бросаю быстрый

взгляд через плечо, прежде чем войти, чтобы

проверить, не таится ли где-нибудь Дафни. К

счастью, её там нет. Я не могу нести ещё и её бремя

поверх своего.

Мы сидим. Это не неудобно, но и не посиделки

за чаем с печеньем. Айзек садится на свой стул, но

через минуту встаёт и садится в кресло рядом со

мной.

– Ты вернулся к работе, – нарушаю я

молчание. – Не мог остаться в стороне.

– Я пытался. – Айзек качает головой. – Я

был на Гавайях и посещал психолога.

Это вызывает у меня что-то вроде смеха.

– Смело.

– Я знаю, – улыбается он. – Во время всего

сеанса я старался не говорить ей того, что сподвигло

бы её похитить меня.

Мы становимся серьёзными.

– Как ты? – спрашивает он осторожно. Я

ценю то, как Айзек принимает во внимание мои

чувства, но мы слишком разрушены для таких

нежных чувств. Впервые я отвечаю ему честно:

– Хреново.

Уголок

рта А й з е к а приподнимается вверх.

Только один. Это его фирменный знак.

– Но, полагаю, это лучше, чем быть

похищенной, – вставляет он.

Я чувствую, как меня накрывают эмоции,

интимность, неловкость. Хочу восстать против них,

но не делаю. Это очень плохо сказывается на

человеке, когда он постоянно борется со своими

чувствами. Элгин пыталась сказать мне об этом

как-то раз. Сука.

– Я слышал о твоём прогнозе...

– Всё нормально, – говорю я быстро. – Это

просто... есть.

А й з е к выглядит так, будто хочет сказать

миллион вещей, но не может.

– Я хотел навестить тебя, Сенна. Просто не

знал как.

– Ты не знал, как прийти ко мне? —

спрашиваю я, слегка ухмыляясь.

Он смотрит в мои глаза, прямо в них. С таким

сожалением.

– Всё хорошо, – успокаиваю его. – Я

понимаю.

– Что нам теперь делать? – спрашивает он. Не

знаю, спрашивает ли он о том, как мы должны жить,

или как мы должны закончить разговор. Я уж точно

не знаю, что делать.

– Мы поживем, и мы уйдём, – отвечаю ему.

– Сделаем всё, что от нас зависит.

Айзек проводит языком по внутренней стороне

нижней губы. Она чуть выпячивается вперёд и

возвращается на место. Это напоминает мне о

выпечке торта, когда вы открываете духовку слишком

рано. Я играю с неровными краями волос,

периодически поглядывая на него снизу вверх.

– У вас всё нормально? У тебя и Дафни? – я

не имею права спрашивать его, вообще никакого.

Особенно, если учесть, что Элгин сделала всё это

из-за меня.

– Нет, – отвечает он. – Как может быть? —

Айзек качает головой. – Она была понятливой. Я не

могу жаловаться, но это продолжалось месяц, а

потом они захотели, чтобы вернулась прежняя версия

меня. Они, моя семья, – говорит мне Айзек. – Но я

не знаю, как быть им. Я изменился.

Айзек всегда был честен в своих эмоциях. Я

хотела бы быть такой же. Чувствую, что мне нужно

что-то сказать.

– Я не разочарована, – признаюсь ему. – Я

не знаю, легче ли мне от этого.

Он выглядит поражённым. Его чёрная форма

морщится, когда Айзек наклоняется ко мне.

– Ты любима, – говорит он.

Любовь – это владение; то, что вы складываете

из слоёв людей в вашей жизни. Но если представить

мою жизнь в виде торта, он был бы бесслойный, не

пропечённый, с недостающими ингредиентами. Я

слишком хорошо изолировала себя, чтобы иметь

чью-либо любовь.

– Я люблю тебя, – говорит Айзек. – Я

полюбил тебя в тот момент, когда ты выбежала из

леса.

Я не верю ему. Он воспитан так по жизни и

профессионально. Увидел что-то сломанное, и ему

необходимо было излечить меня. Доктор полюбил

процесс.

Как будто читая мои мысли, он говорит:

– Ты должна кому-то верить, Сенна. Когда

тебе говорят об этом. В противном случае, ты

никогда не будешь знать, каково это быть любимой.

И это печально.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я,

наполняясь гневом. – Слишком серьёзно, чтобы

говорить такие слова. Откуда ты знаешь, что любишь

меня?

Айзек надолго замолкает. А потом отвечает.

– Она предложила мне выход.

– Выход? Выход из чего? – мне плевать, что я

опережаю события. Это как камень, который падает

между нами. Я жду стука, но его не происходит,

потому что мой мозг перестаёт соображать, и

комнату наклонило и немного зашатало.– Что ты

имеешь в виду?

– Утром, после того, как мы открыли дверь, я

нашёл в сарае записку со снотворным и шприцом.

Там говорилось, что я могу уйти. Всё, что я должен

сделать – усыпить тебя, впрыснуть снотворное себе,

и я бы проснулся дома. Было лишь одно условие: я не

должен ни с кем о тебе говорить. Ни с полицией, ни

с кем-либо вообще. Я должен был сказать им, что у

меня был нервный срыв, и я сбежал. Если бы я

рассказал о тебе, тебя бы убили. Если бы я оставил

тебя там, я мог бы вернуться домой. Я выбросил

шприц и снотворное с обрыва.

– Боже мой.

Я встаю, но мои ноги меня не держат. Сажусь

снова, прячу лицо в руках. Сапфира, что ты

наделала? Когда я смотрю на него, состояние моей

души отражается на моём лице, искажая мои черты.

Она зла и печальна.

– Айзек. Зачем ты это сделал? – мой голос

срывается. Я знаю, почему Сапфира сделала это. Она

знала, что он не оставит меня. Знала, что, в конце

концов, Айзек рассказал бы мне, и что после этого я

всё пойму. Я увижу…

– Потому что я люблю тебя.

Моё лицо расслабляется.

– Я не оставил тебя потому, что не мог.

Никогда не мог. – Он замолкает, а затем : —

…только если ты вынуждала меня. И если бы я знал

тебя тогда лучше, я бы не оставил тебя. Я думал —

это то, что тебе нужно. Но ты не знала себя. Я знал

тебя. Ты нужна мне, а я позволил тебе оттолкнуть

себя. И поэтому мне очень жаль.

Он сжимает губы вместе и у него на лбу

выступает вена.

– Я тоже получил ещё один шанс, – добавляет

Айзек. – Она дала мне ещё один шанс не уйти. Так

что я воспользовался им.

– Ты говоришь что Сапфира…

– Я ничего не говорю о Сапфире, – обрывает

он меня. – Она сделала то, что сделала. Мы не

можем этого изменить. Жизнь случается. Иногда

сумасшедшие люди похищают вас и делают частью

своего личного психологического эксперимента.

Звук, который вырывается из моего горла,

является отчасти смехом, отчасти стоном.

– Она хотела увидеть чего стоит любовь перед

испытаниями.

Любовь не уходит. Она принимает на себя все

невзгоды.

Не знаю, почему Сапфира хотела испытать

любовь. Чтобы что-то показать мне, или, чтобы

показать себе. Интересно. Кем она была. Кто тот

человек, который построил тот дом для неё. Но она

играла с нашей жизнью, и я ненавижу её за это.

Айзек пропустил рождение дочери

и несколько

месяцев её жизни из-за того, что сделала Сапфира.

Мы чуть не умерли из-за того, что она сделала. Но

это изменило меня. Изменения, которые Айзек

начал, прежде чем я подала судебный приказ, чтобы

отдалить его, а Сапфира Элгин закончила в том доме,

в снегу.

Часть меня благодарна ей, и от этого признания

мне очень плохо.

В день отъезда я нахожу коричневый конверт на

лобовом стекле. На мгновение мне кажется, что я

получила штраф за парковку и до сих пор умудрилась

не

заметить

его.

Но

когда

я

поднимаю

стеклоочиститель и достаю конверт, бумага свежая,

ещё не промокла от влажности воздуха Сиэтла.

Конверт тяжёлый. Моя вселенная наклоняется. Я

оборачиваюсь, высматриваю его в деревьях и на

дороге. Знаю, его здесь нет. Я знаю. Но он был, и я

его чувствую.

Всё в доме собрано, в том числе и моя звуковая

си ст ем а, поэтому я забираюсь в автомобиль и

вставляю серебристый диск в радиоприёмник. Как

раз пошёл снег, так что я открываю все окна и

включаю обогрев на всю мощь, и могу наслаждаться

обоими мирами. Я нажимаю «плэй» и держусь за

руль. Я собираюсь сброситься с обрыва. Я знаю.

Я тяжело дышу и слушаю последнюю песню,

которую Айзек когда-либо давал мне. Я слушаю его,

пока моё дыхание замерзает облаком в воздухе.

А в это время снег летит в окна автомобиля.

И в это время мое сердце бьётся, а потом ноет,

и снова бьётся.

Я слушаю сердце моей половинки, и потоки

солёной воды капают из моих глаз. Он говорит со

мной через песню. Также как делал всегда. Это

тяжело осознавать, но я больше никогда не увижу

Айзека и не услышу его музыку, которая разбудила

меня от долгого, беспокойного сна. Тени всё ещё

преследуют меня. И я знаю, что когда проснусь,

крича от кошмаров среди ночи, Айзек не залезет в

постель позади меня, чтобы прогнать их прочь

вместе с запутанным состоянием, каким он меня

любит. Песня разрушает меня. Наша космическая

любовь, наша космическая связь.

Ник был не прав насчёт меня. Наличие

Испорченной Крови не убило меня, а спасло. Моя

вена привлекла Айзека. Он был светом и последовал

за мной в темноту. Стал тьмой, чтобы нести тяготы,

которые выпали на мою долю. Айзек спас меня от

себя, но, в конце концов, никто не мог спасти меня

от рака.

Я неизлечима. Смешное слово. Рак может убить

моё тело, но не может убить меня. У меня есть душа.

У меня есть вторая половинка. Мы парим; как

перелётные птицы. Но, прежде чем придёт завтра, я

хочу увидеть цвета – цвета Италии, Франции и

Швеции. Хочу увидеть северное сияние. И когда

умру, я знаю, что останется невидимая красная нить,

соединяющая меня с моей второй половинкой. Она

может запутаться и может растянуться, но никогда

не порвётся. Когда я умру, то отправлюсь в свет. И

когда-нибудь Айзек найдёт меня, потому что он

такой.

Я кладу письмо в его почтовый ящик и

поднимаю вверх маленький красный флажок.

«Дорогой Айзек,

Я, наконец, поняла твои татуировки. Я никогда

не говорила, насколько они беспокоили меня, но

иногда, в том доме в снегу, ты ловил меня за

разглядыванием их, и я видела скрытую улыбку на

твоём лице. Ты знал, что я пыталась и х разгадать.

Когда я спросила тебя об этом, ты сказал, что мы все

связаны чем-то, потому что нам нужно что-то, что не

даст нам развалиться. То, что ты обернул вокруг

своей души, является результатом борьбы, вот, что ты

сказал мне. Но тогда я не поняла. Я считала это

бессмыслицей до того дня, когда ты, держа меня за

руку, зажал нож, и направил его в своё тело – мы

вместе пронзали твою плоть.

В тот час ты забрал моё бремя. Имеет ли это

смысл? Ты взял мою ненависть к себе и печаль, моё

обещание отомстить всему миру, и направил их на

себя. Я уже любила тебя. Потому что ты меня видел.

Это был момент пробуждения, я поняла, наконец-то,

что стою лицом к лицу перед своей второй

половинкой. Понятие, в которое я не верила, пока

твоя душа не излечила мою. Тьма, прежде

повелевавшая мной, сдалась твоему свету. Вот как я

поняла твои татуировки. Отвращение к себе и печаль

больше не были путами, связывающими меня. Они

вдруг стали тобой, но в хорошем смысле. Мне нужны

эти путы, чтобы держать меня. Я больше не хотела

разрушать себя, потому что это причиняло боль тебе.

О, Боже. Я заболталась. Мне просто нужно,

чтобы ты знал.

Каждую минуту, которую ты потратил, чтобы

узнать меня, я тоже узнавала себя. Прости, что не

признавала нашу связь раньше, когда у нас ещё было

время. Природа любви заключается в преодолении.

Ненависти. Даже печали. Главным образом, она

преодолевает ненависть к самому себе. Я сидела в

белой комнате и ненавидела себя, пока ты не вдохнул

в меня жизнь. Ты любил меня так сильно, что я

начала любить себя.

Кто бы мог подумать, что в день, когда я

выбежала из леса, я буду бежать прямо в руки своего

спасителя? Прямо из уродливой жизни, в которой я

застряла. Я не выбирала тебя, и ты не выбирал меня.

Что-то другое сделало выбор за нас. Снег покрыл

меня, и ты покрыл меня, и в том доме, сквозь боль, и

холод, и голод, я познала безусловную любовь. Ты

моя правда, Айзек, и ты освободил меня.

Мы все умрём когда -нибудь, но я собираюсь

умереть первой. До самой последней секунды своей

жизни я буду думать о тебе.

Сенна»

КОНЕЦ