Текст книги "Испорченная кровь (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

алкоголь, ведро с водой, игла и нить, бутылка

текилы. Есть и другие вещи, но он положил их на

противень и накрыл чем-то, похожим на бинты.

– Вылечить твою ногу.

– Где морфий? – шучу я. Айзек подкладывает

под верхнюю часть моего тела подушки, которые

стягивает с кровати, и я оказываюсь в полусидячем

положении. Затем он откручивает крышку текилы и

подносит её к моему рту.

– Напейся, – говорит доктор, не глядя на

меня. Я слушаюсь его.

– Где ты всё это нашёл?

Я делаю пару глубоких вдохов, давая тому, что

уже

проглотила,

спуститься в желудок, затем

подношу бутылку обратно ко рту. Хочу услышать, как

о н обнаружил мою находку. Айзек говорит, в то

время как кактусовый вкус текилы прожигает

маленькими глотками свой путь к моему желудку.

– Где ты думаешь?

Я кусаю губы. Мой разум онемел от алкоголя. Я

стираю рукой то, что скатывается вниз по

подбородку.

– Мы голодали всё это время...

– Я должен оперировать, – произносит он.

Это моё воображение или капельки пота покрывают

его лоб? Свет настолько расплывчатый, что это

может быть обман зрения.

Айзек

откупоривает

бутылку

с

прозрачной

жидкостью и, прежде чем я могу открыть рот, чтобы

остановить

его, вскрывает марлю и наливает

жидкость на рану. Я собираюсь кричать, но боль не

так страшна, как я ожидала.

– Мог бы предупредить меня! – шиплю на

него.

– Тише, – говорит Айзек. – Это просто

физиологический раствор.

Мне нужно убрать

мёртвую ткань... увлажнить рану.

– А потом…?

– Вправить кость. Прошло слишком много

времени... риск заражения... мягких тканей, —

бормочет он. Слова, которые не имеют для меня

смысла: санация... остеомиелит. Доктор вытирает

лоб рукавом рубашки. – Я должен вправить кость. Я

не хирург-ортопед, Сенна. У нас нет необходимого

оборудования…

Я смотрю на то, как Айзек откидывается на

ступни ног. Его лицо покрыто щетиной, волосы

торчат во все стороны. Он так сильно отличается от

врача, который оперировал меня в последний раз.

Морщины вокруг его рта углубляются, пока доктор

смотрит на мою рану. « Думаю, он напуган больше,

чем я». Это его работа, его профессия – спасать

жизни. Доктор – эксперт в спасении жизней. Тем не

менее, это не из его области знаний. Нет никого,

чтобы проконсультироваться. Айзек Астерхольдер

променял барабаны на больничные карты и не

совсем знает, куда деть руки.

– Всё хорошо. – Мой голос звучит на

удивление спокойно. Отрешённо. – Делай то, что

можешь.

Айзек тянется к фонарику, держит его прямо

над раной.

– Ткань красного цвета – это хорошо, —

говорит доктор. Я киваю, хотя и не знаю, о чём

мужчина говорит. Комната начинает вращаться, и я

просто хочу, чтобы он уже начал.

– Будет чертовски больно, Сенна…

– Пошел ты, – отвечаю я. – Просто сделай

это.

Всхлипываю на последнем слове. Такой крутой

парень.

Айзек приступает к работе. В ведре он моет

руки с мылом янтарного цвета. Затем поливает

предплечья и руки спиртом. Натягивает пару

перчаток. Должно быть, нашёл их в колодце с

другими принадлежностями.

Значит, Смотритель

Зоопарка оставил нам перчатки. Для чего? Для

операции? Или если мы решим прибраться к весне?

Может быть, мы должны были наполнить их

воздухом и нарисовать на них маркерами рожицы.

Наш

похититель

позаботился

обо

всём.

За

исключением морфина, конечно. Почему-то я знаю,

что это не случайно. Без мучений нет достижений.

Этот парень хочет, чтобы мы страдали.

Айзек делает это. Без предупреждения. В то

время как я думаю о Смотрителе Зоопарка. На этот

раз я не кричу. Проваливаюсь в обморок.

Когда

сознание

возвращается,

моя

нога

пульсирует, и я пьяна вдрызг. Это то, что происходит,

когда вы вливаете полбутылки текилы в пустой

ж е л уд о к . Айзек

сидит

в

нескольких

футах,

облокотившись спиной о стену. Его голова свисает

вниз, будто он спит. Я вытягиваю шею, пытаясь

взглянуть на ногу. Доктор убрал большую часть

беспорядка, но я вижу тёмные пятна крови на полу

вокруг себя. Моя нога приподнята на подушке, место,

где кость прорвала кожу, завёрнуто в марлю. Айзек

наложил шину, которая выглядит как бруски дерева.

Я довольна шрамом, который останется. Он будет

длинным и неровным.

Айзек просыпается. Ещё раз замечаю, как

ужасно он выглядит. Прошлой ночью я думала, что

потеряла его, а теперь доктор чинит меня. Это было

не правильно. Я хочу сделать что -то, чтобы ему стало

лучше, но пьяная лежу на спине. Мужчина встаёт и

подходит ко мне. Он то ли крадётся, то ли ползёт.

– Тебе повезло. Кость сломана только в одном

месте. Это чистый перелом, не было каких-либо

фрагментов, плавающих вокруг. Но так как она

проткнула кожу, может быть повреждение нервов и

тканей. Из того что я видел, не было внутреннего

кровотечения.

– А как насчёт заражения? – спрашиваю я.

Айзек кивает головой.

– Возможно, распространение инфекции в

кости. Я нашёл бутылку пенициллина. Мы сделаем,

что сможем. Чем больше повреждение в кости,

мягких тканях, нервах и кровеносных сосудах, тем

выше риск инфицирования. И так как ты волокла

себя по всему дому…

Я откидываю голову назад, потому что комната

вращается. Интересно, буду ли я помнить всё это,

когда последствия текилы испарятся.

– Это лучшее, что я мог сделать, —

произносит он.

Я знаю.

Айзек протягивает мне кружку с ложкой,

торчащей из неё. Я принимаю, заглядывая внутрь. Он

поднимает свою.

– Что это?

В кружке жёлтая комковатая жижа. Она

выглядит отвратительно, но мой желудок , в любом

случае, сжимается в ожидании.

– Суп из кукурузы.

Айзек подносит ложку ко рту и до суха её

облизывает. Я следую его примеру. Не так плохо, как

выглядит. Смутно помню о том, как схватила банку

прошлой ночью, как та впивалась в моё бедро, пока я

поднималась по лестнице.

– Потихоньку, – предупреждает Айзек.

Заставляю себя не проглотить всю кружку одним

глотком. Боль от голода немного спад ает, и я могу

сосредоточиться исключительно на боли, которую

испытывает тело. Он вручает мне четыре большие

белые таблетки.

– Это просто заглушит её, Сенна.

– Хорошо, – шепчу я, позволяя ему уронить их

в мою ладонь. Айзек протягивает мне стакан воды, и

я закидываю все четыре таблетки в рот.

– Айзек, – говорю я. – Пожалуйста, отдохни.

Он целует меня в лоб.

– Тише…

Когда я просыпаюсь, в комнате тепло. Я

заметила, что большинство моих важных моментов

здесь связаны с пробуждением и сном. Это то, что я

больше всего помню о заключении Сенны и Айзека:

Пробуждение, сон, подъём, отбой. И мало что

происходит между ними, чтобы заметить разницу:

мы бродим... едим... но, в основном, спим. И если

нам везёт, то когда мы просыпаемся – тепло. Теперь

присутствует

новое

ощущение

–

боль.

Я

осматриваюсь вокруг. Айзек спит на полу в

нескольких футах от меня. На нём одно одеяло,

обёрнутое вокруг. Его даже не достаточно, чтобы

прикрыть ноги. Хочу дать ему сво ё, но не знаю, как

встать. Я стону и падаю на подушки. Действие

обезболивающих

прошло.

Я

снова

голодна.

Интересно, ел ли он, в порядке ли. Когда это

произошло? Когда мои мысли переключились на

нужды Айзека? Я смотрю в потолок. Вот так же было

и с Ником. Началось с того, что он любил меня со

всей

своей

одержимостью.

Затем,

внезапно...

осознание.

В ту минуту как я позволила себе свободно

любить Ника, он бросил меня.

Три раза в день Айзек спускается вниз в

колодец, чтобы принести продукты и пополнить

запасы древесины. Мы используем ведро, чтобы

облегчиться, и в его обязанности входит опорожнять

е г о . Доктор передвигается осторожно. Я слышу

мужские шаги по скрипу половиц, пока он не

достигает лестницы, а затем шлёп, шлёп, шлёп по

ступеням. Я теряю звук, как только Айзек спускается

в колодец, но он никогда не задерживается там более

пяти минут, за исключением тех случаев, когда

стирает бельё или выбрасывает наш мусор через край

скалы. Стирка состоит из наполнения ванны снегом

и мылом, затем мужчина мусолит одежду в воде,

пока ему не кажется, что она чистая. У нас никогда

не было недостатка в мыле; на нижней полке

кладовой стопки белых кусков, которые завёрнуты в

белую бумагу. Они пахнут, как масло, так что более

чем один раз, когда я сгибалась от голода, то думала,

не съесть ли их.

Айзек использует меньший из двух фонариков,

тот, который я нашла, когда сломала ногу. Он

оставляет мне большой. Оставляет его рядом с моим

лежаком и говорит, чтобы я его не использовала. Но

как только я слышу, как ноги доктора покидают

лестницу, то протягиваю пальцы вниз, чтобы найти

выключатель,

который

включает фонарик.

Я

позволяю свету струиться. Иногда вытягиваюсь и

помещаю руку перед ним, играя с тенями. Это

грустно, когда основной радостью вашего дня

являются пять минут игры с фонариком.

Однажды,

когда

Айзек

возвращается,

я

спрашиваю его, почему он просто не подним ает всё

сразу.

– Мне нужны упражнения, – отвечает он.

Через неделю Айзек поднимается наверх по

лестнице с ворохом зелёных повязок.

– Насколько я вижу, инфекции вокруг раны

нет. Она заживает.

Я замечаю, что он не говорит: «З аживает

хорошо».

– Кость всё ещё может быть заражёна, но

будем надеяться, что пе нициллин позаботится об

этом.

– Что это? – спрашиваю я, кивая на его руки.

– Собираюсь сделать тебе гипс. Тогда я смогу

переместить тебя на кровать.

– А если кость срастётся не правильно? —

снова спрашиваю я.

Айзек молчит в течение длительного времени,

пока занят приготовлениями.

– Она не срастётся должным образом, —

отвечает он. – Ты, скорее всего, будешь хромать всю

оставшуюся

жизнь.

Большинство дней будешь

чувствовать боль.

Я закрываю глаза. Конечно. Конечно. Конечно.

Когда я смотрю снова, Айзек срезает конец на

белом носке. Он одевает его на ступню так нежно,

как может, и тянет ткань вверх по ноге. Я шумно

дышу через ноздри, чтобы не завыть. Должно быть,

это один из его. Носок. Смотритель Зоопарка не дал

мне белых носков. Не дал мне ничего белого. Айзек

делает то же самое со вторым носком, а затем с

третьим, пока они не покрывают мою ногу с

середины ступни до колена. Затем достаёт один из

бинтов из ведра. Это не бинты, понимаю я. Рулоны

гипсового волокна.

Айзек начинает с середины стопы, оборачивает

рулон вокруг, пока тот не заканчивается. Затем

вынимает новый рулон и делает это снова. Снова и

снова, пока не использует все пять рулонов. Теперь

моя нога полностью обёрнута. Айзек откидывается

назад, чтобы исследовать свою работу. Он выглядит

истощённым.

– Давай дадим ему некоторое время, чтобы

высохнуть, а затем я перенесу тебя на кровать.

Мы остаёмся на чердаке, забывая при этом

остальную часть дома. День за днём... день... за днём.

Я считаю дни, которые

мы теряем. Дни,

которые никогда не вернуть. Двести семьдесят семь

из них. Однажды я прошу его сыграть для меня.

– Чем?

Я не вижу его лицо, слишком темно, но знаю,

что брови мужчины поднимаются, на губах лёгкая

улыбка. Он нуждается в этом. Я нуждаюсь в этом.

– Палочки, – предлагаю я. А потом: —

Пожалуйста, Айзек. Я хочу услышать музыку.

– Музыку без слов, – произносит мягко

мужчина. Я качаю головой, хотя он не видит, как я

это делаю.

– Я хочу услышать музык у, которую ты

можешь создать.

Хоч у ви д е т ь е г о л и ц о . Хочу убедиться, не

обиделся ли он, что я попросила сделать то, от чего

Айзек с трудом отказался. Или, может быть, испытал

облегчение от моей просьбы. Просто хочу увидеть

его лицо. И тогда я делаю что-то странное.

Протягиваю руку и прикасаюсь к лицу Айзека

кончиками пальцев. Глаза мужчины закрыты, когда я

исследую его лицо, начиная со лба, прикасаясь к

глазам и губам. Он серьёзен. Всегда так серьёзен.

Доктор Айзек Астерхольдер. Я хочу встретить

барабанщика Айзека.

Он пропадает на час. Когда возвращается, его

руки нагружены вещами, которые я не могу

разглядеть в темноте. Выпрямляюсь в постели, и мой

мозг гудит от волнения. Айзек работает перед огнём,

чтобы не пришлось использовать фонарик. Я

наблюдаю за тем, как он выгружает то, что принёс:

два ведра, одно меньше другого, металлическая

сковорода и металлический горшок, клейкая лента,

резинки, карандаш и две палочки. Палочки выглядят

гладкими, как настоящие. Интересно, вырезал ли

мужчина их тайно, пока исчезал внизу каждый день.

Я бы не стала его винить. Уже в течение нескольких

дней хочу резать свою кожу.

О н что-т о делает. Я не могу сказать что, но

слышу рвущий звук клейкой ленты через каждые

несколько минут. Айзек пару раз матерится. Это

саундтрек: шшррык... мат... бах... шшррык... мат... бах.

Наконец, после того как мне кажется, прошли

часы, он встаёт, чтобы изучить свою работу.

– Помоги мне, – прошу его. – Только в этот

раз, чтобы я могла видеть.

Он подбрасывает ещё полено в огонь и

неохотно подходит к моей кровати. Я прошу его

беззвучно:

«Пожалуйста,

пожалуйста,

пожалуйста, пожалуйста». Айзек поднимает меня

прежде, чем я могу отказаться от его помощи, и несёт

меня к тому, что соорудил.

Я с удивлением рассматриваю его творение,

моя нога неловко торчит передо мной. Большое ведро

установлено на импровизированном стенде, который

Айзек сделал из брёвен. Меньшее ведро перевёрнуто

и стоит рядом с ним. На противоположной стороне

находятся две сковороды – обе перевёрнуты вниз.

– Что это? – спрашиваю я, указывая на

беспорядочную кучу на полу.

– Это моя педаль. Я обернул резину вокруг

карандаша. Вырезал подошву у одного из своих

ботинок для педали.

– Откуда ты взял резину?

– Из холодильника.

Я киваю. Гениально.

– Это мой малый барабан. – Он указывает на

меньшее ведро. – И бас...– Большое, повёрнутое на

бок.

– Можешь прислонить меня к стене? Обещаю,

я не буду опираться на ногу в гипсе.

Он оставляет меня у стены рядом с барабанной

установкой.

Я

опираюсь

спиной

о

стену,

взволнованная, что оказалась вне кровати и на

своей... ноге.

Айзек

садится

на

край

подоконника.

Наклоняется, чтобы проверить педаль, и начинает

играть.

Закрываю глаза и слушаю его сердце. Это первый раз,

самый первый раз, когда я встречаюсь с этой

стороной Айзека. После всех лет. Без его разрешения,

я включаю фонарик и направляю луч на него, как

центр внимания. Он кидает мне предупреждающий

взгляд, но я просто улыбаюсь и продолжаю светить

на

него.

Этот

момент

заслуживает

чего-то

особенного.

Примерно четыре дня до Рождества. Плюс

минус день или два. Я делаю всё возможное, чтобы

следить за временем, но теряю несколько дней по

пути. Они ускользнули от меня и испортили мой

воображаемый

календарь. Ускользнули от той,

которая сошла с ума и мочилась под себя, как

некоторые пациенты в психбольнице. Айзек говорит,

что я была в таком состоянии неделю. Так что, в

любом случае, скоро Рождество.

Рождество в темноте.

Рождество на чердаке.

Рождество с талым снегом и бобами из

консервов.

Когда

мы встретились, было Рождество. И

Рождество было, когда случилась нечто плохое.

Смотритель Зоопарка сделает что-то на Рождество. Я

знаю. Это поражает меня. Оно сидело там, в моём

подсознании, всё время.

Я громко всхлипываю. Айзек внизу, и не

слышит меня. И тогда я совсем не могу дышать.

– Айзек. – Хрипло кричу я. – Айзек!

Ненавижу это чувство. И ненавижу, как оно

неожиданно настигает меня, поэтому я всегда не

готова. Не знаю, что подавляет больше: тот факт, что

я не могу дышать, или осознание того, что это было

достаточно мощным, чтобы украсть мо ё дыхание. В

любом случае, я должна добраться до ингалятора.

Айзек нашёл их в колодце. И принёс один. Куда он

его положил? Я беспомощно оглядываю комнату. В

верхней части шкафа. Поднимаюсь с постели. Это

тяжело. Когда я на полпути, мужчина входит, внося

дневную норму нашей древесины. Он бросает охапку,

когда видит мо ё лицо. Срывается к шкафу и хватает

ингалятор. Затем проталкивает его между моими

губами. Я чувствую холодный порыв, воздух

проникает в мои лёгкие, и я могу снова дышать.

Айзек выглядит обозлённым.

– Что случилось?

– У меня был приступ астмы, идиот.

– Сенна, – говорит он, поднимая меня на

руки и опуская обратно на постель, – девяносто

процентов времени твои приступы астмы являются

следствием стресса. Теперь. Что случилось?

– Не знала, что мне нужны причины, —

огрызаюсь я. – Помимо того, что я застряла в доме

изо льда с моим...

Я не нахожу слов.

– Доктором, – заканчивает он.

Я изгибаюсь, пока не отворачиваюсь от него.

Мне

надо

подумать.

Мне

нужно

сформулировать структуру для своей теории. Как

повороты

кубика рубика.

Айзек

даёт

мне

пространство.

Я заперта в доме с моим врачом. Он прав.

Я заперта в доме с моим врачом.

Я заперта в доме с моим врачом.

С моим врачом.

Врач.…

Наступает Рождество. Айзек очень тих. Но я

была не права, мы не едим бобы. Он готовит

праздничный обед на нашей маленькой самодельной

печи на чердаке: консервированную кукурузу,

тушёнку, зеленые бобы и, в довершение ко всему,

банку с начинкой для т ыквенного пирога. На завтрак.

На данный момент мы счастливы. Тогда Айзек

смотрит на меня и говорит:

– Когда я впервые открыл глаза и увидел тебя,

стоящую надо мной, то почувствовал, что вздохнул

впервые за последние три года.

Я сжала зубы.

Заткнись! Заткнись! Заткнись!

– Мы знали друг друга лишь три месяца, —

говорю я. – Ты не знаешь меня.

Но, хоть я и произношу эти слова, знаю, что это

не так.

– Ты был просто моим доктором...

Айзек выглядит так, как будто снова и снова

получает пощёчины. Я бью его ещё раз, чтобы

положить этому конец.

– Ты зашёл слишком далеко.

Он выходит, прежде чем я могу сказать что -то

ещё.

Я прячу лицо.

– Пошёл ты, Айзек,– говорю в подушку.

В полдень включается свет.

Голова Айзека появляется в проёме через

минуту.

Интересно,

где

он

был. Ставлю на

карусельную комнату. Мужчина бросает взгляд на

моё лицо и говорит:

– Ты знала.

Я знала.

– Подозревала.

Он недоверчиво смотрит на меня.

– То, что вернётся электричество?

– Что что-то произойдёт, – поправляю его.

Я знала, что электричество вернётся.

Он снова исчезает, и я слышу его шаги на

лестнице. Шлёп, шлёп, шлёп. Я считаю их, пока

Айзек не достигнет низа. Потом слышу, как входная

дверь врезается в стену, когда мужчина распахивает

её. Вздрагиваю, думая о холодном воздухе, который

он впустил, но вспоминаю, что ток вернулся.

ОТОПЛЕНИЕ! СВЕТ! РАБОТАЮЩИЙ ТУАЛЕТ!

Чувствую

себя

невозмутимо.

Это

игра.

Смотритель Зоопарка дал нам свет. Как подарок. На

Рождество. Как символично.

Он думает, что свет пришёл в мою жизнь на

Рождество, когда я встретила Айзека.

– Ты просто плохо написанный персонаж, —

произношу вслух. – Я сотру тебя, мой дорогой.

Когда

Айзек

возвращается,

его

лицо

приобретает серый оттенок.

– Смотритель Зоопарка был здесь, – говорит

он.

Я покрываюсь мурашками. Они несутся по

моим рукам и ногам, как маленькие пауки.

– Откуда ты знаешь?

Он протягивает руку.

– Мы должны спуститься вниз.

Я позволяю ему поднять меня. Доктору не

нравится, что мне придётся наступать на больную

ногу, а это значит, что он делает исключение, и

значит, что это что-то серьёзное. Я использую его в

качестве костыля. Когда мы достигаем лестницы,

Айзек помогает мне сесть на пол. Затем спускается

вниз. В первую очередь, доктор просит опустить

травмированную

ногу

через

отверстие.

Это

маневрирование занимает у меня десять минут. Но я

не отчаиваюсь. Не хочу быть на чердаке ни минутой

дольше. Когда обе ноги свисают с конца, он тянется к

моей талии. Мне кажется, что мы оба упадём, но

Айзек опускает меня вниз. « Сильные руки», —

напоминаю я себе. Сильные руки хирурга.

Он протягивает мне что-то. Это ветка дерева,

почти такого же роста, как я, по фор ме напоминает

рычаг. Костыль.

– Где ты его взял?

– Это часть нашего рождественского подарка.

Он пристально смотрит мне в глаза и движется

по лестнице. Несколько недель назад мы сожгли вс ё,

что могли. Нет ни единого шанса, что это могло

избежать нашего огня. Я опираюсь на костыль, пока

ковыляю по лестнице. Хочу кричать от того, как

много времени занимает спуск вниз. Осматриваюсь

вокруг. Я не видела эту часть дома с тех пор, как

сломала ногу. У меня есть желание пройтись,

прикоснуться к вещам, но Айзек толкает меня к

двери.

Снаружи темно. Так холодно. Я дрожу.

– Я ничего не вижу, Айзек.

Моя нога собирается погрузиться в снег, когда

что-то задевает.

Они так и не нашли человека, который меня

изнасиловал. В этом лесу больше не было других

случаев изнасилования, в других лесах Вашингтона

тоже. Полиция заявила, что это был единичный

случай. С блаженной беспечностью, они сказали мне,

что он, вероятно, следил за мной некоторое время и,

возможно, последовал за мной в лес. И использовали

такие слова, как «намерение» и «сталкер». Со мной

подобное уже случалось раньше: письма, сообщения

по электронной почте, сообщения на «Фейсбуке»,

которые скатывались с высокой похвалы до

интенсивного гнева, когда я не отвечала. Никто из

авторов не был мужчиной. Никто не угрожал

достаточно резко, чтобы напугать меня. Никого с

замашками

насильника,

или

садиста,

или

похитителя. Просто разгневанные мамы, которые

чего-то от меня хотели, признания, может быть.

Но было кое-что, что я не рассказала полиции о

том дне, когда была изнасилована. Даже когда они

давили на меня для получения более подробной

информации. Я не могла заставить себя говорить.

Нет, я не видела его лица.

Нет, у него не было татуировок или шрамов.

Нет, он мне ничего не сказал...

Правда

заключалась

в

том,

что,

в

действительности, он говорил со мной. Или,

возможно, просто говорил. С Богом, с воздухом, с

самим собой, или, возможно, с кем-то, кто отказался

от него. Я до сих пор слышу его голос. Когда сплю,

слышу, как он шепчет мне на ухо, и я с криком

просыпаюсь. С того момента как он начал и до того

момента, когда закончил, он повторял одно и тоже

снова и снова:

Розовый Зиппо

Розовый Зиппо

Розовый Зиппо

Розовый Зиппо

Это упущение. Может быть, из-за этого его не

нашли. Может быть, ещё одна женщина была

изнасилована, потому что я могла сделать нечто

большее. Но в тот момент, когда вас разрушают, ваша

душа темнеет без всякой на то причины, кроме

чьей-то садистской жестокости, и вы думаете только

о своём выживании.

Я не знала, как жить со своим выживанием, и

не знала, как убить себя. Вместо этого я планировала,

что сделаю с ним. В то время как Айзек кормил меня

и вытягивал из снов, которые заставляли меня

трястись и кричать, я разрывала своего насильника

на куски, бросая их в озеро Вашингтон. Поливала

бензином и сжигала живьём. Срезала с него кожу,

как Лисбет Саландер ( Прим. ред.: (шведск.

Lisbeth Salander, прозвище – Оса) – вымышленный

персонаж, девушка-хакер

, несправедливо признанная

властями недееспособной

. Главная героиня серии книг шведского

писателя Стига Ларссона

«Миллениум

» вместе с Микаэлем Блумквистом

. На спине имеет татуировку

, изображающую дракона

) сделала с Нильсом Бьюрман ( Прим.ред.: Бьюрман

являлся опекуном Лисбет после того, как у её

прежнего наставника случился инфаркт.

Осуществлял жесткую форму контроля, при

которой Лисбет лишилась права самостоятельно

распоряжаться своими деньгами и принимать

решения по разным вопросам. Однако он поплатился

за это). Я брала реванш, который никогда не

получила бы в жизни из плоти и крови.

Но этого было не достаточно. Никогда не бывает

достаточно. Так что я обратила месть за то, что

случилось, на себя. Чувствовала себя бесполезной. Не

хотела, чтобы рядом со мной был кто-то стоящий.

Айзек и был таким человеком. Поэтому я избавилась

и от него. Но здесь мы были заперты и обезоружены.

Голодающие. Человек, который напевал « Розовый

Зиппо» мог быть сталкером, но был никем, по

сравнению со Смотрителем Зоопарка. Тот, может,

выслеживал тело женщины, но этот зверь

преследовал мой разум.

Что-то упирается в мой гипс. Айзек щёлкает

выключатель, который зажигает лампочки над

входной дверью. Так давно свет, а не тьма, был моим

компаньоном, что глазам требуется минута, чтобы

привыкнуть. Действительно, Смотритель Зоопарка

оставил мне что-то: ящик прямоугольной формы,

высота которого достигает колен. Ящик чисто белый,

блестящий и гладкий, как инкрустация раковины

устрицы. На крышке красные слова, буквы выглядят

так, будто кто-то обмакнул палец в кровь, прежде

чем их написал.

« Для И.К. »

Моя реакция больше внутренняя. Вся моя суть

корчится так, как будто я открытая рана, и кто-то

высыпал на меня соль, как на одну из тех улиток,

которую ребёнок по соседству использовал для своих

пыток. Я, спотыкаясь, иду вперёд и наклоняюсь к

коробке. Пожалуйста, Боже, пожалуйста, пусть

это будет не кровь.

Не кровь.

Не кровь.

Моя рука дрожит, когда опускается вниз, чтобы

коснуться слов. Я тянусь к букве «И», рассекая её

пополам. Она высохла, но кусочки прилипают к

кончику пальца. Я кладу палец в рот, красные

крошки соприкасаются с языком. Всё это время

Айзек стоит, как статуя, у меня за спиной. Затем я

наклоняюсь, позволяя костылю упасть, начинаю

стонать от горя и чувствую руки Айзека вокруг своей

талии. Он тянет меня обратно в дом и пинком

захлопывает дверь.

– Не-е-е-е-ет! Это кровь, Айзек. Это кровь.

Отпусти меня!

Он держит меня сзади, пока я вырываюсь,

пытаясь от него уйти.

– Шшшш, – шепчет он мне в ухо. – Ты

можешь повредить ногу. Сядь на диван, Сенна. Я

принесу его тебе.

Я

прекращаю

вырываться. Не плачу, но

почему-т о из моего носа течёт. Я поднимаю руку и

вытираю его, пока Айзек уносит меня в гостиную и

опускает вниз. Диван едва ли можно назвать

диваном. Мы разобрали его на части, чтобы сжечь,

когда обнаружили, что под обивкой была деревянная

рама. Подушки вспороты, они проваливаются подо

мной. Задняя часть дивана отсутствует, некуда

опереть спину. Я сижу прямо, а нога торчит передо

мной. Моя тревога усиливается с каждой секундой от

того, что Айзека нет. Мой слух следует за ним к

двери, где его дыхание прерывается, пока мужчина

поднимает

ящик.

Он

тяжёлый.

Дверь

снова

закрывается. Когда Айзек идёт обратно в комнату, то

несёт его как тело: руки вытянуты и обхватывают

ящик по сторонам. Здесь нет журнального столика,

чтобы поставить ящик на него, он также разломан на

доски, поэтому доктор ставит его на пол у моих ног,

и делает шаг назад.

– Что значит «И.К.», Сенна?

Я смотрю на кровь, часть «И» смазана моим

пальцем.

– Это я, – отвечаю ему.

Он вытягивает шею и наши взгляды, кажется,

пересекаются. Правда. Я должна рассказать ему

часть правды. Хоть какую-нибудь...

–

Испорченная Кровь. Я – Испорченная

Кровь. – У меня пересыхает во рту. Мне необходим

галлон снега, чтобы очистить его.

Глаза Айзека сверкают. Он вспоминает.

– Посвящение в его книге.

Мы до сих пор смотрим друг другу в глаза,

поэтому мне не нужно кивать.

– Мог ли он..?

– Я уже ничего не знаю.

– Что это значит? – спрашивает Айзек. Я

опускаю глаза на надпись кровью. « Для И.К. »

– Что внутри? – спрашиваю его.

– Я открою его, когда ты скажешь мне, почему

См о т р и т е л ь Зоопарка

адресовал

этот

ящик

Испорченной Крови.

Ящик просто вне моей досягаемости. Для того,

чтобы добраться до него, мне придётся использовать

что-то, чтобы приподняться. Так как у дивана больше

нет спинки, мне нечего использовать как рычаг.

Сейчас Айзек, как я понимаю, использует это как

очень важный стратегический ход. Я перевожу

дыхание, оно прерывистое из-за рыдания, которое не

касается моих губ. Моя грудь сжимается в

конвульсиях,

когда

я

открываю

рот,

чтобы

заговорить. Не хочу рассказывать ему, но я должна.

– Это чёрная нить на задней части креветок.

Ник назыв а л их Исп орчен н ой Кровью. Нужно

удалить её, чтобы очистить креветки... – Мой голос

монотонный.

– Почему он так называл тебя?

Когда Айзек и я задаём друг другу вопросы, мне

это напоминает теннисный матч. После того, как вы

отбили подачу, то знаете, что шарик вернётся, просто

не знаете направление.

– Разве это не очевидно?

Айзек смотрит на меня. Одна секунда, две

секунды, три секунды...

– Нет.

– Не понимаю тебя, – произношу я.

– Ты не понимаешь себя, – выдаёт он.

Мы возобновляем наши гляделки. Мой взгляд

вопиющий, но его более откровенный. Через минуту

он подходит к ящику и открывает его. Я стараюсь не

наклоняться вперёд . Стараюсь не задерживать

дыхание, но здесь белый ящик с надписью « Для

И.К. », выведенной кровью на крышке. Я трепещу от

желания узнать, что находится внутри.

Айзек наклоняется. Я слышу нежный шелест

бумаги. Когда его рука показывается из ящика, он

держит страницу, которая выглядит так, как будто

была вырвана из книги. Углы уже впитали кровь.

« Для И.К. »

Пропитанные кровью страницы для И.К.

Кто знал, что Ник называл меня так, кроме

самого Ника?

Айзек начинает читать:

– Наказание за её мир было на нём, и он дал ей

отдохнуть.

Я протягиваю руку. Хочу увидеть страницу и

узнать, кто это написал. Это не Ник. Я знаю его

стиль. И не я. Беру окровавленную страницу,

стараясь держать пальцы подальше от красных пятен.

Я

вновь читаю то, что Айзек прочитал вслух.

Страница пронумерована 212. Нет названия или

имени автора. Я читаю её до конца, но у меня

складывается ощущение, что это те слова, которые я

должна была увидеть в первую очередь. Айзек