Текст книги "Испорченная кровь (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

написать книгу. Тридцать дней, в течение которых я

ни ела, ни спала и не делала что-либо вообще, а лишь

стучала по клавиатуре. И после того, как книга

оказалась закончена, а катарсис завершился, я

больше не возобновляла наши с ней встречи. Из её

офи с а позвонили и оставили сообщение на моём

телефоне. В конце концов, позвонила она сама и

оставила сообщение. Но я с ней закончила.

– Существует три вещи, которые скрыть

невозможно: солнце, луна и истина, – произношу я

вслух, вороша память в своей голове. Вот откуда

появилась эта идея? Заключить меня в этом месте,

где долгое время были скрыты солнце и луна? Где

также медленно, как просачивающаяся патока, я бы

обнаружила сверчков истины в своём сердце?

Моя Смотрительница Зоопарка думала, что она

своего рода моя спасительница. И что теперь? Я буду

з д е с ь од н а голодать и замерзать? Какой в этом

смысл? Я так ненавижу её. Хочу сказать ей, что её

безумная игра не сработала, что я такая же, какой

была всегда: разбитая, мрачная, со склонностью к

саморазрушению. Кое-что приходит мне в голову,

цитата Мартина Лютера Кинга. « Я верю, что за

безоружной

истиной

и

безусловной

любовью

останется последнее слово в этом мире» .

– Пошла ты, Сапфира! – кричу я.

В гневе я протягиваю руку и хватаюсь за забор.

Я плачу из-за того, что, как думала, должно

произойти. Но ничего не происходит. И только

сейчас замечаю, что не слышу гудения. Забор всё

время издавал гул. Мои голосовые связки замёрзли,

язык прилип к нёбу. Я двигаю языком и пытаюсь

облизать губы. Но у меня во рту так сухо, что их

нечем смочить. Отпускаю звенья цепи и смотрю

через плечо на дом. Я оставила входную дверь

открытой, она зияет тёмным пятном среди белизны

снега. Не хочу возвращаться. Было бы умно пойти и

одеть больше слоёв одежды. Больше носков. Прежде

чем выйти, я накинула лишь одну из толстовок

Айзека сверху того, во что уже была одета. Но воздух

проникает через оба слоя, будто они сделаны из

салфеток. Я иду обратно к дому, ковыляя на больной

н о г е . Одеваю больше одежды, рассовываю по

карманам немного еды. Прежде чем выйти, я

поднимаюсь по лестнице в карусельную комнату.

Опустившись перед шкафом, ищу тот кусочек паззла,

который избежал топки. Он там, в углу, покрыт

пылью. Я кладу его в карман и в последний раз

обхожу свою тюрьму.

Забор. Проталкиваю пальцы через проволоку и

тянусь вверх. Покинув это место с Айзеком, Сапфира

могла забыть снова, включить забор. Если она

вернётся, я не хочу быть здесь. Я скорее умру от

холода свободной в лесу, чем запертой за

электрическим забором, где буду превращаться в

кубик льда.

Сапоги Айзека большие. Я не могу поместить

носок в восьмиугольники, которые составляют сетку

забора. Я поскользнулась два раза, и мой подбородок

врезался в металл как персонаж из мультфильмов

Луни-Тюнс. Чувствую, как по шее стекает кровь. Я

даже

не

пытаюсь е ё стереть. Я в отчаянии...

маниакальном. Я хочу выйти. Взбираюсь на забор.

Мои перчатки цепляются за торчащие куски стали.

Когда они полностью рвутся, металл липнет к коже

на моей ладони, разрывая нежную плоть. Я

продолжаю подниматься. Вдоль верхней части

забора, по всей длине, натянута колючая проволока.

Я даже не чувствую шипы, когда хватаюсь за неё и

перекидываю ногу. Мне удаётся перенести обе ноги и

сохранить хрупкий баланс на внешней стороне

забора. Колючая проволока прогибается под моим

весом. Я теряю равновесие... и падаю.

Я чувствую свою мать в падении. Может быть,

это потому, что я так близко к преисподней.

Интересно, если моя мать умерла, увижу ли я её,

когда умру. Обдумываю всё это за три секунды своего

полёта к земле.

Один.

Два.

Три.

Я задыхаюсь. Чувствую, будто в мои лёгкие

закачали весь существующий воздух, а затем в одно

мгновение из меня всё выкачали. Сразу же ощупываю

себя. Я с трудом дышу, но мои руки пробегаются по

телу в поиске сломанных костей. Когда я уверена, что

после этого падения ничего не сломалось, то сажусь,

со стоном, хватаясь за затылок. Ощущение будто мне

вышибло мозги. Снег смягчил падение, но голова обо

что-то ударилась. У меня уходит некоторое время на

то, чтобы подняться на ноги. Скорей всего, у меня

будет

огромная

шишка...

может

быть ,

даже

сотрясение мозга. Хорошие новости в том, что если у

меня сотрясение мозга, я просто упаду в обморок.

Даже не почувствую, как дикие животные разорвут

меня на части. Не почувствую, как замерзну. Не

стану есть кору деревьев и страдать от когтей голода.

Просто и надёжно, кровотечение в мозг и... ничего.

Упаковки с арахисом, которые я положила в

карманы, рассыпались по снегу. Я собираю их и

затем откидываю голову назад, чтобы посмотреть на

забор. Хочу понять, с какой высоты я упала.

Примерно четыре метра?

Поворачиваюсь к лесу, больная нога тонет в

мягких насыпях снега. Слишком глубоко, чтобы

вытащить её. Передо мной небольшая тропинка,

проложенная

среди

деревьев,

но

я

резко

оборачиваюсь назад. До забора всего три метра, но

это трудный путь. Я смотрю на него в последний раз.

Ненавижу это место. Ненавижу этот дом. Но это

место, где Айзек подарил мне любовь, не ожидая

ничего взамен. Поэтому я не могу слишком сильно

ненавидеть его.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть он будет

жив.

И тогда я начинаю идти.

Я слышу рокот лопастей вертолета.

Блоп-блоп

Блоп-блоп

Блоп-блоп

Мои глаза открываются. Мне приходиться

использовать пальцы, чтобы веки не слипались, и

даже тогда они продолжают закрываться.

Блоп-блоп

Похоже, он приближается. Я должна встать,

выйти наружу. Я уже снаружи. Под своими пальцами

я чувствую снег. Поднимаю голову. Слишком много

боли. Что с моей головой? Ах, да, я упала. Перелезая

через забор.

Блоп-блоп

Блоп-блоп

Мне нужно выбраться на поляну. Туда, где они

меня увидят. Но вокруг лишь деревья. Всё это время я

шла. Я в гуще зарослей. Могу протянуть руку и

прикоснуться к ближайшему стволу мизинцем. И я

остановилась здесь, потому что думала, что здесь

теплее? Возможно, я просто свалилась? Не помню.

Но я слышу, как лопасти вертолёта разрезают воздух,

но я должна сделать так, чтобы они меня увидели.

Использую ближайший ствол дерева, чтобы встать на

ноги. Спотыкаюсь, ковыляю в сторону, откуда

пришла. На снегу я вижу свои следы. Место кажется

знакомым. Там я вижу небо. Это дальше, чем я

думала, и когда оказываюсь на месте и поднимаю

голову, блоп-блоп слышится не так отчётливо, как

раньше. У меня нет времени на то, чтобы разводить

огонь. Когда я представляю, что пытаюсь развести

огонь из кучи дерева на снегу, мне становится

смешно. Возвращаться в дом слишком поздно, как

долго меня там не было? Я совершенно потеряла

чувство времени. Два дня? Три? Вдруг меня пронзает

мысль. Айзек жив! Он отправил за мной людей. Мне

не остаётся ничего, я стою на поляне, задрав голову

вверх, и жду.

Меня доставляют в ближайшую больницу в

Анкоридже. Толпы журналистов новостных каналов

уже ожидают снаружи. Я вижу вспышки, слышу

хлопанье дверей и голоса, в то время как меня

завозят на каталке в отдельную палату через ч ёрный

вход. Медс ёстры и врачи в форме цвета лосося

бросаются ко мне. Я готова скатиться с каталки и

скрыться. Здесь слишком много людей. Хочу сказать

им, что я в порядке. Я профи в выживании. Нет

необходимости в таком количестве медицинских

работников или во всех этих анализах. Их лица

серьёзны, они сосредоточены на моём спасении. Но

на самом деле, спасать нечего.

Тем не менее, иглы пронзают мои руки снова и

снова, пока они не немеют. Меня комфортно

устраивают в вип-палате, и только капельница

составляет мне компанию. Медсёстры спрашивают,

как я себя чувствую, но я не знаю, что ответить. Знаю

лишь, что моё сердце бьётся, и что мне больше не

холодно. Они говорят, что я обезвожена, страдаю от

недоедания.

Мне

хочется

воскликнуть:

«Да

неужели!», но пока я не могу составить и слова.

Через несколько часов меня кормят. Или пытаются.

Простая пища, которую мой пустой желудок сможет

переварить: хлеб и что-то белое и мягкое. Я

отталкиваю еду в сторону и прошу кофе.

Они говорят:

– Нет.

Когда я пытаюсь встать и сказать им, что могу

сама сходить за кофе, они его мне приносят.

Затем появляется полиция. Всё выглядит

официально. Я говорю им, что сначала хочу

поговорить с Сапфирой, прежде чем расскажу им

что-либо. Им нужно моё заявление; они щёлкают

кнопочками на концах ручек и протягивают ко мне

диктофоны, но я просто смотрю на них, плотно сжав

губы, пока не смогу поговорить с Сапфирой.

– Вы сможете поговорить с ней, когда будете

себя хорошо чувствовать, чтобы прийти в участок, —

говорят они мне.

Холодок пробегает по моему телу. Они держат

её. Здесь.

– Вот тогда я поговорю и с вами, – отвечаю

им.

За день до выписки меня посещают два врача,

один онколог, а другой хирург-ортопед. Ортопед

держит рентгеновский снимок моей ноги.

– Кость зажила неправильно, поэтому, когда

вы долго стоите, у вас начинает болеть нога. Я

назначил вам…

– Нет, – говорю я ему.

Он вглядывается в мое лицо.

– Нет?

– Я не заинтересована в лечении. Оставлю всё

так. – Открываю журнал, который лежит у меня на

коленях, показывая этим, что разговор окончен.

–

Мисс

Ричардс, при всём уважении,

неправильное срастание кости, которая была вызвана

несчастным случаем, будет причинять вам боль всю

оставшуюся жизнь. Вам необходима операция, чтобы

это исправить.

Я закрываю свой журнал.

– Я люблю боль. Мне нравится, что она

осталась. Она напоминает человеку о том, что он

пережил.

– Это очень уникальный взгляд – говорит тот.

– Но не практичный.

Я швыряю журнал в сторону. Он летит с

удивительной силой и с огромным стуком ударяется

об дверь. Потом стягиваю вниз свой больничный

халат, пока не появляются шрамы на груди. Похоже,

врач сейчас упадёт в обморок.

– Мне нравятся мои шрамы, – твёрдо

произношу я. – Я честно и х заработала. Теперь

убирайтесь.

Как только дверь за ним закрывается, я кричу.

Медсестры врываются ко мне в палату, но я бросаю в

них кувшин с водой. Теперь, полагаю, они закроют

меня в психушке.

–

Убирайтесь!

– кричу я на них. —

Прекратите указывать мне, как жить!

К онкологу я более благосклонна. Она получила

мою карту из больницы в Сиэтле и провела

ежегодные тесты, которые я пропустила из -за

заключения.

Когда врач рассказывает мне о

результатах, то сидит на краю моей кровати. Это так

сильно напоминает мне об Айзеке, что я чувствую

себя разбитой. Когда она заканчивает, то говорит,

что

я

создана

для

того,

чтобы

бороться,

эмоционально и физически. Я по-настоящему ей

улыбаюсь.

Через

несколько

дней

меня

отвозят

в

полицейский участок на заднем сидении патрульной

машины. Она воняет плесенью и потом. На мне

одежда, которую мне выдали в больнице: джинсы,

уродливый коричневый свитер и зел ёные кеды.

Медсестры пытались причесать мои волосы, но, в

конце концов, сдались. Я попросила ножницы и

отрезала запутавшийся клок. Теперь волосы едва

касаются моей шеи. Я выгляжу глупо, но кого это

волнует? Меня на год заперли в доме, я питалась

кофейной гущей и старалась не умереть от

переохлаждения.

Когда мы приезжаем в полицейский участок,

они сажают меня в комнату, передо мной стоит

чашка кофе, а рядом лежит рогалик. Ко мне заходят

два детектива и пытаются принять моё заявление.

– Не раньше, чем я поговорю с Сапфирой, —

отвечаю им.

Не знаю, почему для меня так важно сначала

поговорить с ней. Может, я думаю, что они меня

обманут и будут удерживать подальше от не ё. Но,

наконец, один из детективов, высокий, от которого

несёт сигаретным дымом, и который слишком мягко

выговаривает букву «с», вед ёт меня за руку в

комнату, где они е ё держат. Мужчина говорит, что

его зовут детектив Гаррисон. И он ведёт это дело.

Интересно, сталкивался ли он когда-либо с таким

случаем, как этот.

– Десять минут, – говорит он. Я киваю. Жду,

пока мужчина закроет дверь, потом смотрю на неё.

Она

взъерошена.

Её

губы

не

накрашены

тёмно-красной помадой, волосы не собраны в низкий

хвост. Женщина сидит, облокотившись на стол, руки

сложила перед собой. Это её типичная поза

психолога.

– Что случилось, Сапфира? Вы выглядите так,

будто ваш эксперимент не удался.

Она не удивлена видеть меня. На самом деле,

ж е н щи н а выглядит

совершенно

спокойной. Она

знала, что её поймают. Хотела этого. Наверное,

даже планировала. На миг разум покидает меня. Я

забываю, зачем с юд а пришла. Я подхожу к стулу

напротив неё. Он скрипит по полу, когда я его

выдвигаю.

Моё сердце колотится. Всё не так, как я себе

представляла. Её лицо расплывается у меня перед

глазами. Я слышу крики. Нет. Это моё воображение.

Мы находимся в тихой комнате, окрашенной в белый

цвет,

сидим

за

металлическим

столом.

Единственный звук, который нас окружает – это

тишина, и мы сидим, созерцая друг друга, так почему

же мне хочется поднять руки и закрыть свои уши?

– Сапфира, – выдыхаю я. Она улыбается мне.

Улыбкой дракона. – Почему ты это сделала?

–

Сенна

Ррричардс.

Великий

авторрр

бестселлеррров, – мурлычет она, наклоняется

вперёд

и

опирается

на

локти.

–

Ты

не

прррипоминаешь Вествик.

Вествик.

– О чём ты говоришь?

– Ты была госпитализирована, моя дорррогая.

Три года назад. В психиатрическую клинику

Вествик.

Мою кожу покалывает.

– Это ложь.

– Действительно ли?

У меня пересыхает во рту. Язык прилипает к

нёбу. Я стараюсь пошевелить им во рту, дотронуться

до внутренней стороны щеки, но он прилип, прилип,

прилип.

– У тебя был психотический срррыв. Та

пыталась покончить с собой.

– Этого не может быть, – шепчу ей. Я люблю

смерть. Думаю об этом всё время, но на самом деле

далека от самоубийства.

– Ты позвонила мне из своего дома в тррри

часа ночи. Ты несла бррред. Ты морррила себя

голодом. Не давала себе заснуть с помощью таблеток.

Когда они нашли тебя, ты не спала уже девять дней

подряд. Ты подверррглась галлюцинациям, паранойе

и провалам в памяти.

« Это не самоубийство», – думаю я. Но уже не

так уверена. Я убираю руки со стола и прячу их

между бёдрами.

– Ты говорррила одно и тоже, одно и тоже,

когда они доставили тебя. Прррипоминаешь?

Из меня вырывается странный звук.

Если я спрошу, о чём говорила, то это станет

признанием, что я ей верю. А я не верю.

Кроме того, я всё ещё слышу крик в своей

голове.

– Розовый Гиппо, – продолжает она.

Моё горло сдавливает. Крики становятся

громче. Я хочу закрыть уши руками, чтобы подавить

звук.

– Нет, – говорю я.

– Да, Сенна. Именно так.

– Нет! – я ударяю кулаком по столу. Глаза

Сапфиры округляются. – Я говорила Зиппо.

И тут простирается тишина. Всепоглощающая,

пугающая тишина. Я понимаю, что схватила

наживку.

Уголки её рта приподнимаются.

– Ах, да, – щебечет она. – Зиппо, через «З».

Моя ошибка.

Я как будто только что очнулась ото сна, не

хорошего, просто сна, который скрывал позабытую

реальность. Я не волнуюсь, не паникую. Такое

ощущение, будто я проснулась после долгого сна.

Хочу встать и размять мышцы. Я снова слышу крики,

но теперь они относятся к памяти. Я в запертой

комнате. Я не пытаюсь выйти. Я не забочусь о

выходе. Я просто свернулась на металлической

кровати и кричала. Они не могут заставить меня

остановиться. Я кричала в течение нескольких

ч а с о в . И прекращала

только т о г д а , когда они

усыпляли меня, но как только действие наркотика

заканчивается, я снова кричала.

– Почему я прекратила кричать? – спрашиваю

я её. Мой голос совершенно спокоен. Я не могу всё

вспомнить. Только отрывки : запахи, звуки и

подавляющие эмоции, из-за которых я чувствовала,

что могу взорваться.

– Айзек.

При звуке его имени меня сотрясает дрожь.

– О чём ты говоришь?

– Я позвала Айзека, – повторяет она. – И он

пришёл.

– О, Боже, о, Боже, о, Боже. – Я сгибаюсь,

обнимая себя. Я вспомнила. Я падала и теперь,

наконец, упала на землю.

В голове проносятся вспышки видений, он

заходит в комнату и ложиться в кровать позади меня.

Его руки обнимают меня, пока я не перестаю

кричать.

Я всхлипываю. Это некрасивый, гортанный

звук.

– Почему я забыла всё это? – я до сих пор

отношусь к ней, как к своему психологу; задаю

вопросы, будто она достаточно здравомыслящая,

чтобы

знать

ответы. Она твой

Смотритель

Зоопарка. Она пыталась убить тебя.

– Такое бывает. Мы забываем вещи, которррые

угрррожают сломать нас. Это лучший механизм

защиты мозга.

Мне трудно дышать.

– Для тебя всё это эксперимент. Ты

воспользовалась своим положением. Использовала

всё, о чём я с тобой говорила.

Весь мой боевой настрой испарился. Мне

просто нужны ответы, а затем я могу уйти отсюда.

Убраться отсюда, но куда? «Домой», – говорю я

себе. Во что бы ни стало.

– Помнишь, о чём ты меня спросила на нашем

последнем сеансе? – я смотрю на неё пустым

взглядом. – Ты спросила: «Если Бог существует, то

почему он позволяет, чтобы с людьми случались

ужасные вещи?»

Я помню.

– Свободная воля порождает плохие решения;

решение вести в пьяном состоянии и убить чужого

ребёнка. Решение об убийстве. Решение выбирать,

кого мы любим, с кем хотим провести нашу жизнь.

Если бы Бог не позволял случаться ничему плохому,

то он должен был бы забрать у людей свободу воли.

Он стал бы диктатором, а мы были бы его

марионетками.

– Зачем ты говоришь о Боге? Я хочу

поговорить о том, что ты сделала со мной!

Вдруг я понимаю. Сапфира заперла меня в доме

с Айзеком, мужчиной, который, как она верила, стал

моим оплотом и спасением, она контролировала

лекарства, пропитание, чтобы мы видели, как мы это

видели, всё это было её экспериментом со свободной

волей. Она стала Богом. Как-то во время одной из

наших встреч женщина сказала: « Представь, что ты

строишь на краю утёса, испытывая не только страх

падения, а страх от возможности броситься вниз.

Ничто не удерживает тебя, и ты испытываешь

свободу».

Утёс! Почему я этого не видела?

– Знаешь, сколько в мире таких людей как ты?

Я слышу об этом каждый день: боль, печаль,

сожаление. Ты хотела второй шанс. Поэтому я дала

его тебе. Я дала тебе человека, не которого ты хотела,

а который был тебе нужен.

Я не знаю, что сказать. Мои десять минут почти

закончились.

– Не преподноси всё так, будто сделала это для

меня. Ты больна. Ты...

– Это ты больна, моя дорррогая, – прерывает

она меня. – Ты подвергалась саморазрушению. Была

готова умереть. Я просто дала тебе перспективу.

Помогла увидеть правду.

– Какую правду?

– Айзек твоя правда. Ты была слишком

ослеплена прошлым, чтобы увидеть это.

Я задыхаюсь. Мой рот открыт, пока я смотрю

на неё.

– Айзек женат. У него ребёнок. Ты думаешь,

что заботишься о нас, но ты причинила зло ему.

Заставили страдать без всякой причины. Он чуть не

умер!

Детектив Гаррисон выбрал именно этот

момент, чтобы вернуться. Мне нужно больше

времени с ней наедине. Мне нужно больше ответов,

но я знаю, что моё время истекло. Он ведёт меня к

двери, держа за локоть. Я оборачиваюсь посмотреть

на Сапфиру. Она спокойно смотрит в пространство

перед собой.

– Он бы тоже умер без тебя, – произносит

женщина, прежде чем дверь закрывается. Я хочу

спросить, что она имеет в виду, но дверь

захлопывается. И это последний раз, когда я вижу

Сапфиру Элгин живой.

Детектив Гаррисон добродушный. Но, думаю,

этот случай выше его компетенции. Он не уверен, что

со мной делать, поэтому пытается накормить

пончиками и бутербродами. Я не ем ничего, но ценю

его внимание. Со мной в комнате ещё шесть человек;

двое из них прислонились к стене, остальные сидят.

Я даю показания. Рассказываю в диктофон, на что

были похожи последние четырнадцать месяцев;

каждый день, каждое чувство голода, каждый раз,

когда я думала, что один из нас умр ёт. Когда я

заканчиваю, в комнате воцар яется тишина. Детектив

Гаррисон первым издаёт звук, откашлявшись. Вот

тогда я осмеливаюсь спросить об Айзеке. До сих пор

мне было слишком страшно. Мне больно даже думать

о нём. А когда кто-то говорит о нём вслух… это

ощущается так неправильно. Он был со мной всё это

время. Теперь его нет.

– Доктор Элгин перевезла его через канадскую

границу и доставила в больницу в штате Виктория.

Хотя «доставила» слишком громко сказано, —

отвечает детектив. – Она бросила его за пределами

приёмного покоя и сбежала. Он был без сознания в

течение двадцати четырёх часов, прежде чем,

наконец, начал приходить в себя. Схватил медсестру

за руку и успел произнести Ваше имя. Медсестра

сразу же его узнала благодаря шумихе в средствах

массовой информации, которая поднялась , когда Вы

исчезли. Она сообщила в полицию. К тому времени,

когда они добрались до Айзека, он уже был в

состоянии говорить. И рассказал, что Вы в хижине

где-то недалеко от утёса, но большей информации у

него не было.

Я слушаю молча.

– Так он в порядке?

– Да, он в порядке. Он со своей семьёй в

Сиэтле.

Это

одновременно

больно

и

приносит

облегчение. Интересно, на что это похоже —

встретиться со своим ребёнком в первый раз.

– Как она это сделала? Привезла нас обоих в

этот дом? Пересекла границы? Должно быть, ей

оказали помощь.

Он качает головой.

– Мы по-прежнему допрашиваем её. Она

отвезла Айзека в больницу в караване ( Прим. ред.:

автомобиль «Додж Караван»). Она была в том же

караване,

когда

пыталась

пересечь

границу,

возвращаясь обратно на Аляску. Когда они обыскали

её

автомобиль,

то

обнаружили

потайное

пространство, достаточно большое, чтобы туда

поместились два тела. Мы думаем, она дала вам

наркотик и доставила туда. Мы ничего не знаем о

помощнике, мы до сих пор её допрашиваем.

– Обратно на Аляску? – спрашиваю я. – Она

возвращалась за мной?

Он качает головой.

– Мы не знаем.

Я расстроена и ударяю кулаком по столу.

– А что вы знаете?

Он выглядит обиженным. Я стараюсь смягчить

свою реакцию. Это не его вина. Или, может, его.

– Как тогда вы меня нашли?

–

Канадские

полицейские

разослали

ориентировку о её транспортном средстве. Она была

схвачена на границе. И дала нам координаты дома,

где держала Вас.

– Так просто?

Он кивает.

– Я не понимаю.

– Дом находится на большом участке земли,

которым она владеет. На самом деле, большой – это

мягко сказано. Она владеет землёй в сорок тысяч

акров. Её покойный муж владел нефтяными

скважинами. Он также был теоретиком катастроф. И

опубликовал несколько книг по выживанию после

Армагеддона. Мы думаем, что он построил этот дом,

вдохновлённый этими теориями.

– Вы знаете всё это, но не знаете, что она

собиралась сделать со мной?

– Легко найти информацию, которая уже есть,

мисс

Ричардс.

Извлечь

информацию

из

человеческого ума немного сложнее.

Может быть, я недооценила добродушного

детектива Гаррисона.

– Моя мать ...? – спрашиваю я.

Он наклоняет голову, хмурясь.

– Ничего.

Возможно, она не приложила к этому руку.

Возможно, Сапфира нашла её и прочла книгу, не

связываясь с ней.

– Я хочу вернуться домой, – вдруг объявляю я.

Он кивает.

– Ещё несколько дней. Потерпите нас...

Ник ждёт меня, когда мой рейс приземляется в

Сиэтле. Я знала, что он будет там, потому что

писатель связался со мной по электронной почте,

желая знать, когда я возвращаюсь домой. Он спросил,

может ли встретить меня. Я послала ему быстрый

ответ, назвала дату, время и номер рейса. Когда

спускаюсь вниз к эскалатору багажа, Ник замечает

меня не сразу. Писатель выглядит нервным, что

необычно

для

него. Я прячусь за огромным

растением и подглядываю за ним сквозь листву. Моя

муза. Мои десять потраченных впустую лет. Раньше,

когда я его видела, мои эмоции бушевали. Я

чувствовала, будто падаю вниз, вниз, вниз всё глубже.

Теперь он просто выглядит как парень в плаще с

избытком геля в волосах. Нет, это несправедливо.

Выглядит как чан, полный воспоминаний: его руки,

его губы, его тело, всё это память. Но они не влияют

на меня так, как раньше. Либо год лишения свободы

сделал меня онемевшей, либо я переросла любовь

всей моей жизни.

– Куда же делось вс ё твое волшебство, Ник? —

произношу я сквозь листву. Хотела бы я знать, там ли

оно ещё. Когда мы встретимся, почувствую ли я это,

как в какой-то банальной истории любви.

О н одиноко сидит в кресле аэропорта и с

опасением на лице наблюдает за прохожими. Это

тонкая умственная картина. Ник видит меня, как

только я выхожу из своего укрытия. Когда я иду к

нему,

он

быстро

встаёт. Обнимает меня без

колебаний и с такой фамильярностью, что мо ё

сердце невольно сжимается. Может быть, это искра.

Он знает меня. Он знает, что сказать, а что не

говорить. Ник говорит на языке моего лица, и ждёт

моего выражения, чтобы подобрать свой тон. Вот что

делает время. Оно дает пространство, чтобы узнать

друг друга. Я расслабляюсь в его объятиях. Нет

смысла бороться с чем-то подобным.

– Бренна. – Выдыхает он в мои волосы.

Я хочу назвать сво ё имя, чтобы исправить его,

но слова застревают в горле.

– Ты готова? – спрашивает он. – У тебя есть

багаж?

Я качаю головой.

– У меня ничего нет.

Ник берёт меня за руку и ведёт на стоянку. Он

взял напрокат машину. Я сворачиваюсь на переднем

сидении и смотрю на него. Ник единственный

человек, на которого я могу смотреть и не

чувствовать себя неловко.

Всю поездку домой я жду, чтобы Ник спросил

меня об этом. Всё, что угодно. Хоть что -то. Всё , что

угодно. Почему он не спрашивает? Несправедливо

ждать этого от него. Ник никогда не выпытывал. Он

ждёт и знает, что со мной можно ждать вечно. Но

теперь я привыкла к чему-то новому. Забавно, как это

произошло. Теперь я мысленно умоляю его, чтобы он

спросил меня о чём-то. О чём угодно. Пока колеса

автомобиля распыляют воду на шоссе, я чувствую в

себе изменения. Когда это случилось? Даже не знаю.

Наверное, там, в доме, посреди снега. Когда хирург

вскрывал меня эмоционально, а музыкант подарил

мне больше цвета, чем я могла принять.

В Вашингтоне сейчас лето. Как жаль. Когда мы

подъезжаем к моему дому, там полно журналистов.

Они

выглядят

сонными,

пока

не

замечают

приближающийся автомобиль. Интересно, как долго

они здесь находятся. Я прилетела в Сиэтл под своим

настоящим именем, чтобы избежать этого. Схватив

прядь волос, я накручиваю её на палец и отпускаю,

отворачиваюсь от них и указываю Айзеку в сторону

гаража на другой стороне моей подъездной дороги.

Ник. Я указываю Нику в сторону гаража. Тру свой

лоб. У меня нет ключей, поэтому нам придётся

пройти через гараж, чтобы попасть в дом. Я называю

ему код для двери гаража, он выскакивает и набирает

его. Они не могут подняться по моей дорожке, но я

слышу, как позади выкрикивают моё имя.

Сенна!

Сенна Ричардс!

Знали ли Вы, что мисс Элгин стояла за вашим

похищением?

Сенна, скажите нам, как это было?

Сенна, Вы виделись с Айзеком Астерхольдером?

Сенна, Вы думали что умрёте?

Затем

гараж

закрывается,

приглушая

их

какофонию.

Бум!

Бум!

Бум!

Стучит моё сердце...

Ник открывает для меня дверь, и мы входим в

мой дом. Пыль заполняет мой нос и рот, когда я

вдыхаю четырнадцатимесячный спёртый воздух.

Слегка прикасаюсь к его руке. Он переворачивает

руку и переплетает свои пальцы с моими.

Осматривает со мной одну комнату за другой, и я

чувствую себя призраком. Мужчина никогда не был в

моём доме. Делать деньги на разбитых сердцах —

это хороший бизнес. Когда мы достигаем белой

комнаты, я резко останавливаюсь в дверях. Я не могу

войти. Айзек смотрит на меня сверху вниз. Ник. Ник

смотрит на меня сверху вниз.

– Что случилось? – спрашивает он.

Всё.

– Это, – отвечаю я, осматривая белизну

своего кабинета. А затем: – Почему ты пришёл,

Ник?

Мы находимся на краю белой комнаты.

Технически эта комната, которую он создал, внутри

меня и снаружи.

Ник выглядит поражённым.

– Ты читала мою книгу?

– Ты имеешь в виду ту книгу? – отвечаю я

вопросом на вопрос.

– Можем ли мы говорить об этом где-то ещё?

– он пытается зайти в мою белую комнату, будто

хочет осмотреться. Я хватаю его за руку.

– Мы поговорим об этом прямо здесь.

Я хочу, чтобы он познал то, до чего меня довёл.

Я хочу знать, что это такое, прежде чем перейти

другие пороги.

Он наклоняется и упирается в дверной косяк,

находясь в комнате. Я повторяю его движения и

прижимаюсь к косяку снаружи.

– Я был неправ. Я был молодым идеалистом. Я

не понимал... – Ник морщится. – Я не понимал

твою ценность до тех пор, пока не стало слишком

поздно.

– Мою ценность?

– Твоя ценность для меня, Бренна. Ты

воспламеняешь всё во мне. Всегда воспламеняла. Я

люблю тебя. Никогда не переставал. Я просто...

– Был молодым идеалистом, – повторяю я.

Он кивает.

– И глупцом.

Я изучаю его. Смотрю на белый цвет. Смотрю

на него.

– Ты в авторском ступоре, – произношу я. —

Ты написал последнюю книгу, и все были в восторге.

А теперь у тебя ничего нет.

Он выглядит испуганным.

– Скажи мне, что это не так. – Я убираю

упавшую на глаза седую прядь. Но, подумав,

позволяю ей упасть обратно на глаза, чтобы скрыть

их.

– Это не так, – отвечает он. – Ты знаешь как

нам хорошо вместе. Мы вдохновляем друг друга.

Когда мы вместе, происходит нечто великое.

Я думаю об этом. Он прав, конечно. Мы были

великолепны вместе. Иногда я просыпалась игривой.

Хотела смеяться, флиртовать и проживать историю

любви. Но уже на следующий день меня раздражало,

что на меня кто-то смотрит или говорит со мной.

Ник позволял мне это. Он говорил со мной в те дни, в

которые я хотела говорить. И оставлял меня в покое,

когда я взглядом метала в него кинжалы. Мы

сосуществовали свободно и без усилий. С ним у меня

было общение и любовь, и, в то же время, никто и

никогда не подвергал меня сомнению. Мы были

великолепны вместе. До тех пор, пока Айзек не

научил меня чему-то новому.

Я не хотела, чтобы меня оставили в покое. Я

хотела подвергаться сомнению. Я нуждалась в этом.

Я не знала, что мне нужен человек, который бы

пробрался в моё сердце и понял, почему иногда я

хотела играть, а в другое время жаждала одиночества.

Мне даже не нравилось, когда он э т о делал. Мне

было больно окунуться в себя и увидеть, « Зачем и

Почему» у вашего часового механизма. Вы намного

уродливее, чем думаете, намного более эгоистичны,

чем когда -либо сможете себе признаться. Поэтому

вы игнорируете то, что внутри вас. Если вы в этом не

признаётесь, не значит, что этого не существует.

Пока кто-то не приходит и не выворачивает

наизнанку всё, что у вас внутри. Они видят все ваши

тёмные уголки, и принимают их. И говорят, что это

нормально, иметь тёмные углы, вместо того, чтобы

заставлять вас их стыдиться. Айзек не боялся моего

уродства. Он прошёл со мной через взлёты и падения.

В его любви не было никакого осуждения. И вдруг

стало меньше падений и больше взлётов.

Ник достаточно любил меня, чтобы оставить в

покое. Айзек знал меня лучше, чем я сама. Я сказала,

что хочу, чтобы меня оставили в покое, но он знал. Я

сказала, что хочу белизну, но он знал. Он оживил

меня. Он просветил меня. Потому что Айзек – мой

спаситель. Не Ник. Ник был просто большой

любовью. Айзек знал, как исцелить мою душу.

– Нам было хорошо вместе, – говорю я ему.

– Но я не она.

– Я не понимаю, – отвечает он. – Ты ни кто?

– Точно.