Текст книги "Испорченная кровь (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

двери и вклинила его между косяком и стеной. Это

было небольшим препятствием для кого-то, кто мог

вторгнуться ко мне, чем мои небольшие и не

эффективные кулаки, но это заставило меня

чувствовать себя лучше. Я разделась в прихожей,

сбросив лёгкие брюки и рубашку, которые медсестра

дала мне в больнице после того, как забрала мои

вещи в мешках для сбора улик. Голая, я отнесла их к

камину, бросив на пол рядом с собой, пока открывала

решётку и раскладывала поленья. Я зажгла огонь и

ждала, пока он не стал большим и прожорливым.

Тогда бросила в него вс ё и наблюдала, как сгорает

худший день в моей жизни.

Взяв губку и полупустую флягу отбеливателя в

ванной на нижнем этаже, я включила воду на самую

горячую температуру. Ванная наполнилась паром.

Когда зеркала запотели, и я не могла видеть себя, то

залезла в ванну и наблюдала, как моя кожа краснеет.

Я тёрла тело, пока кожа не стала кровоточить, а вода

вокруг моих ног не порозовела. Открутив крышку

отбеливателя, я подняла его над плечами и вылила на

себя. Я вскрикнула и должна была держать себя

прямо, пока делала это снова. Затем опустилась на

пол с широко расставленными коленями, и,

приподняв бёдра, влила его в своё тело. Они дали

мне

таблетку,

сказав,

что она

предотвратит

нежелательную беременность. « На всякий случай»,

– сказала медсестра. Но я хотел очистить всё, чего

он коснулся, каждую кл етку кожи. Мне необходимо

было убедиться, что на мне ничего не осталось от

него. Нагая, вышла на кухню и вытащила нож из

б л о к а , который был рядом с холодильником.

Остриём ножа я пробежалась вверх и вниз по

внутренней части предплечья, отслеживая свою

любимую вену. Слишком много окон; в мо ём доме

было слишком много путей для взлома. Что, если он

наблюдал за мной? Что, если знал, где я живу?

С этой последней мыслью я пронзила кожу и

сделала надрез около двух дюймов. Я смотрела на

ручеёк

крови,

струящийся

по

моей

руке,

загипнотизированная этим зрелищем. И тут раздался

звонок в дверь. Нож с грохотом упал на пол.

Я так испугалась, что не могла двигаться.

Звонок раздался снова. Схватив кухонное полотенце,

я прижала его к порезу на руке и посмотрела в

сторону двери. Если бы это был кто-то, кто хотел

причинить мне вред, то, вероятно, не звонил бы в

дверь. Из корзины для белья, которая находилась на

кухонном столе, я схватила чистые футболку и

джинсы. Они с трудом налезли на влажную кожу,

пока я второпях одевалась. Я взяла с собой нож. Мне

пришлось сдвинуть диван в сторону, чтобы добраться

до двери. Когда я посмотрела в глазок, мои руки

дрожали так сильно, что я едва могла держать нож.

Там я увидела доктора Астерхольдера в другой

одежде.

Я открыла засов и распахнула дверь настежь.

Шире, чем следовало бы женщине, испытавшей

такой день, как мой. Даже до того, как это

произошло со мной, я так не делала. Мы смотрели

друг на друга в течение тридцать секунд, прежде чем

он нашёл глазами кухонное полотенце, пропитанное

свежей кровью.

– Что ты наделала?

Я смотрела на него. Не могла ничего сказать,

к а к будто бы забыла, как это делается. Он схватил

меня за руку и сорвал ткань с раны. Именно тогда я

поняла, что доктор подумал, будто я пыталась себя

убить.

– Он не… он не на том месте, – произнесла я.

– Всё не так. – Доктор быстро моргал, когда

отводил взгляд от пореза

– Давай, – сказал он. – Давай приведём тебя

в подарок.

Я последовала за ним в кухню и скользнула на

табурет, не совсем понимая, что произошло.

Мужчина взял мою руку, в этот раз более нежно, и

перевернул её, отлепляя полотенце.

– Бинты? Антисептик?

– Наверху в ванной, под раковиной.

Он отправился разыскивать мою маленькую

аптечку и вернулся с ней через две минуты.

Я поняла, что всё ещё сжимала нож, когда

доктор осторожно разжал мои пальцы и опустил его

на столешницу.

Он не разговаривал, пока очищал и перевязывал

мою рану. Я наблюдала за работой его рук. Его

пальцы были ловкими и проворными.

– Нет необходимости накладывать швы, —

сказал мужчина. – Рана поверхностная. Но нужно

держать её в чистоте.

Его взгляд упал на кровоподтёки на открытых

участках кожи, оставленные губкой.

– Сенна, – сказал он. – Есть люди, группы

поддержки…

Я прервала его:

– Нет.

– Хорошо. – Кивнул он. Это напомнило мне о

том, каким образом мой психолог говаривал

« хорошо»,

будто

слово

было

проглочено

и

переварено, вместо того, чтобы быть сказанным. Так

или иначе, у него, казалось, оно звучало менее

снисходительно.

– Зачем ты здесь?

Он немного колебался, затем сказал:

– Ради тебя.

Я не поняла, что доктор имел в виду. Мои

мысли были так запутаны, порывисты. Я никак не

могла...

– Отправляйся в постель. Я буду спать прямо

там. – Он указал на диван, всё ещё примыкавший к

входной двери.

Я кивнула. « Ты в шоке», – сказала я себе

с н о ва . – « Ты позволила незнакомцу спать на

диване».

Я слишком устала, чтобы думать об этом. Я

поднялась

наверх

и

заперла

дверь

спальни,

по-прежнему не чувствуя себя в безопасности. Взяв

подушку и одеяло, я перенесла их в ванную, закрыв

дверь, и там легла на коврик. Я уснула сном

женщины, которая только что была изнасилована.

Я проснулась и начала смотреть в потолок.

Что-то было не так... что-то... но я не могла понять,

что именно. Тяжесть сдавила грудь. Состояние,

которое приходит, когда вы чувствуете страх, но не

можете точно указать пальцем почему испытываете

его. Пять минут, двадцать минут, две минуты, семь

минут, час. Понятия не имею, как долго так лежала,

глядя в потолок... не думая. Тогда я перевернулась на

бок и слова медсестры вернулись ко мне –

« дискомфорт». Да, я чувствовала дискомфорт.

Почему? Потому, что меня изнасиловали. Мой разум

ужаснулся. Как-то раз я видела, как соседский

мальчик сыпал соль на улитку. И в ужасе наблюдала,

как её маленькое тельце распадалось на тротуаре. Я с

плачем убежала домой и спросила у мамы, почему у

того, чем мы приправляем нашу еду, есть сила,

способная убить улитку. Она ответила, что соль

поглощает всю воду, из которой состоят их тела,

поэтому они, по существу, высыхают и погибают,

потому что не могут дышать. Вот как я себя ощущала.

Всё изменилось в один день. Я не хотела признавать,

но оно было здесь – между моих ног, в моей голове

... О, Боже, на моём диване. Вдруг я не смогла

дышать. Перевернулась, потянувшись за ингалятором

в тумбочке, и сбила лампу, стоящую на ней. Она

рухнула на пол, пока я пыталась сесть. И как вообще

я вернулась в свою кровать? Я уснула в ванной

комнате,

на

полу.

Через

секунду

доктор

Астерхольдер ворвался через дверь моей спальни. Он

посмотрел на лампу, затем снова на меня.

– Где он? – рявкнул мужчина. Я указала в

необходимом направлении, и доктор в два шага

пересёк комнату. Я наблюдала, как он рывком

открывал ящик и рылся в нём, пока не нашёл то, что

нужно. Выхватила ингалятор из его рук, обхвати ла

ртом отверстие и через секунду почувствовала, как

«Албутерол » ( Прим. ред.: раствор для ингаляций от

астмы) заполнил мои лёгкие. Он подождал, пока я

не восстановила своё дыхание, чтобы поднять лампу.

Я была смущена. Не только из-за приступа астмы, но

и из-за ночи. Из-за того, что позволила ему остаться.

– С тобой всё в порядке?

Я кивнула, не глядя на него.

– От астмы?

«Да». Будто почувствовав мой дискомфорт,

доктор вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Она с трудом вернулась на место, как будто вылетела

из петель. Я заперла дверь ночью, и ему удалось

попасть сюда только при помощи ж ёсткого толчка

плечом. От этого я почувствовала себя плохо.

Я снова приняла душ, на этот раз, отказавшись

от чистящей губки, а используя простое белое мыло с

выбитой на нём птичкой, деликатно втирая его в

кожу. Птица раздражала меня, поэтому я соскребла

её ногтём. Моя розовая кожа, ещё со свежими ранами

с прошлой ночи, покалывала под горячей водой. « Ты

в порядке, Сенна», – сказал я себе. – « Ты не

единственная, с кем это произошло». Я вытерлась,

осторожно

пропитывая

нежную

кожу,

и

остановилась, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я

выглядела другой. Хотя не могла точно сказать, что

изменилось. Может быть, б ы л а более бездушной.

Когда я была ребёнком, моя мать сказала, что люди

теряют душу двумя способами: кто-то может

отобрать её у тебя, либо ты отдаёшь её добровольно.

« Ты мертва», – подумала я. Мои глаза

сказали, что это была правда. Я оделась, прикрывая

каждый дюйм тела одеждой. Напялила так много

слоёв, что кому-то придётся вырезать меня из неё,

чтобы добраться до тела. Потом я спустилась вниз,

вздрагивая от дискомфорта между ног. Я нашла

доктора на кухне, сидящим на табурете и читающим

газету. Он сварил кофе и пил его из моей любимой

чашки. Я даже не выписывала газет. Надеюсь, он

украл её у моих соседей, я их ненавидела.

– Привет, – сказал он, опуская чашку. —

Надеюсь, ты не возражаешь. – Доктор указал на

кофейник, и я покачала головой. Мужчина встал и

налил мне чашку. – Молоко? Сахар?

– Нет, – ответила ему. Я не хотела кофе, но

взяла его, когда он протянул. Айзек был осторожным

и старался не касаться меня, чтобы не оказаться

слишком близко. Я сделала небольшой глоток и

поставила чашку. Было странно. Как утром после

одноразового секса, когда никто не знает, где стоять ,

что говорить, и где их нижнее бельё.

– Что ты за врач?

– Хирург.

На этом мои вопросы закончились. Он встал и

понёс чашку к раковине. Я наблюдала, как мужчина

моет её и, перевернув, кладёт на сушилку.

– Я должен ехать в больницу.

Я смотрела на него, не уверенная, почему

доктор рассказывал мне об этом. Теперь мы были

командой? Он вернётся?

Мужчина вытащил ещё одну визитку и положил

её на столешницу.

– Если я тебе понадоблюсь.

Я посмотрела на карточку, простую белую, с

печатными буквами, а затем обратно на его лицо.

– Не понадобишься.

Я провела остальную часть дня на заднем

крыльце, глядя на озеро Вашингтон. Выпила ту чашку

кофе, которую доктор Астерхольдер вручил мне,

прежде чем ушёл. Он давно перестал быть горячим,

но я сжала её между руками, будто пыталась

согреться. Это было действие, язык тела, которому я

научилась подражать. Сама преисподняя могла бы

развернуться передо мной, и я, вероятнее всего, не

почувствовала бы этого.

У меня не было мыслей. Я видела вещи глазами,

и мой мозг обрабатывал цвета и формы, не прививая

им чувства: вода, лодки, небо и деревья, пухлые

гагары, скользящие над водой. Мои глаза осмотрели

всё, от озера до моего двора. Тяжесть в груди

продолжала

давить.

Я

игнорировала

её.

В

Вашингтоне солнце садилось рано, в четыре

тридцать было уже темно, и не на что было смотреть,

лишь на отблески крошечных огней из домов около

воды. Рождественские огни, которые снимут в

ближайшее время. Мои глаза болели. Я услышала

звонок в дверь, но не смогла встать и ответить. В

конце концов, они уйдут, ведь так обычно и бывает.

Они всегда так делали.

Я

почувствовала

давление

на

плечах.

Посмотрела вниз и увидела руки, сжимающие меня.

Руки, как если бы тело не было к ним привязано.

Лишь руки. Что-то оборвалось, и я начала кричать.

– Сенна! ... Сенна!

Я услышала голос. Это был глухой звук, будто

кто-то говорил с набитым сыром ртом. Моя голова

откинулась назад, и вдруг я поняла, что кто-т о меня

трясёт.

Я видела его лицо. Он коснулся пальцем пульса

на моей шее.

– Я здесь. Почувствуй меня. Посмотри на

меня. – Доктор схватил руками моё лицо, заставляя

смотреть на него.

– Тише... тише, – произнёс он. – Ты в

безопасности. Я держу тебя.

Мне захотелось смеяться, но я была слишком

занята, пока кричала. Кто сейчас в безопасности?

Никто. Существует слишком много плохого,

слишком много зла в мире, из-за которого нам

никогда не быть в безопасности.

Он боролся со мной для того, что должно быть

было объятием. Обхватил руками моё тело, а лицо

было прижато к его плечу. Пять лет, десять лет, год,

семь, как много времени прошло с тех пор, как меня

обнимали? Я не знала этого человека, но всё же

знала. Он врач. И помог мне. Айзек провёл ночь на

диване, чтобы не оставлять меня в одиночестве. И

взломал дверь моей спальни, чтобы найти мой

ингалятор.

Я слышала, как он успокаивал меня, словно

ребёнка. Я цеплялась за него, твёрдое тело в темноте.

Видела, как хваталась за него, пока он держал меня...

и испытывала чувство паники, неверие и онемение,

которые переплелись вместе в этой схватке. Я вопила

уродливым, гортанным звуком, словно раненый

зверь. Не знаю, как долго это длилось.

Он отнёс меня внутрь. Просто поднял на руки и

понёс через французские двери, нежно уложив на

диване. Я легла, свернувшись калачиком, подтягивая

колени к подбородку. Доктор накрыл меня одеялом и

развёл огонь, а затем исчез на кухне, и я слышала, как

мужчина двигался по ней. Когда он вернулся, то

усадил меня, протягивая кружку чего-то горячего.

– Чай, – произнёс он. У него было несколько

кусочков сыра и кусок домашнего хлеба на тарелке. Я

испекла хлеб в канун Рождества. До всего этого. Я

оттолкнула

тарелку,

но

взяла

чай. Мужчина

наблюдал, как я пью, сидя передо мной на корточках.

Чай был сладким. Айзек дождался, пока я закончу, и

взял чашку.

– Ты должна поесть.

Я покачала головой.

– Почему ты здесь? – мой голос был

хриплым, слишком много кричала. Белая прядь

висела перед глазами, я заправила её и посмотрела на

пламя.

– Ради тебя.

Не знаю, что он имел в виду. Чувствовал

ответственность, потому что нашёл меня? Я снова

легла, свернувшись калачиком.

Он сидел на полу перед диваном, на котором я

лежала, лицом к огню. Я закрыла глаза и заснула.

Когда я проснулась, он исчез. Села и осмотрела

комнату. Свет проникал через кухонное окно, и это

означало, что я проспала всю ночь. Я понятия не

имела, сколько было времени, когда доктор внёс

меня внутрь. Набросила на плечи одеяло и босиком

побрела на кухню. Разул ли он меня, когда нёс

внутрь? Не помню. Я, возможно, не была вовсе обута.

В кофейнике меня ждал свежий кофе, и чистая чашка

стояла рядом с ним. Я подняла чашку, и под ней

Айзек оставил ещё одну визитку. « Умно». Доктор

написал что-то внизу.

« Позвони мне, если тебе что-то понадобится.

Съешь что-нибудь».

Я смяла карточку в кулаке и бросила её в

раковину.

– Не понадобится, – произнесла вслух.

Открыла кран и позволила воде смыть его слова.

Я приняла душ. Оделась. Развела ещё один

огонь. Смотрела на него. Подбросила поленьев.

Смотрела на огонь. Около четырёх забрела в свой

кабинет и села за стол. Мой офис был самым

стерильным помещением в доме. Большинство

авторов заполняют своё творческое пространство

теплотой

и

цветом,

фотографиями,

которые

вдохновляют, креслами, которые позволяют им

думать.

Мой

кабинет

состоял

из

чёрного

лакированного стола в центре абсолютно белой

комнаты: белые стены, белый потолок, белая плитка.

Мне нужна пустота, чтобы думать, чистый белый

холст для рисования. Чёрный стол был якорем для

меня. В противном случае я бы просто парила среди

белизны. Вещи отвлекали меня. Или, может быть,

путали. Мне не нравилось жить в цвете. Так было не

всегда. Я научилась лучше выживать.

Я открыла МакБук ( Прим. ред.: представитель

семейства ноутбуков

от «Apple

») и уставилась на курсор. Час, десять минут, день...

Не уверена, как много прошло времени. В дверь

позвонили, выводя меня из оцепенения. Когда я

пришла сюда? Я почувствовала, как окоченела, когда

встала. Значит давно. Спустилась вниз по лестнице и

остановилась перед дверью. Каждое из моих

движений было роботизированным и вынужденным.

Я видела машину доктора Астерхольдера через

глазок: угольно чёрная, занимающая всю дальнюю

часть моей влажной, кирпичной дороги. Открыла

дверь, и он уставился на меня, будто это было

нормальным – находиться на моём пороге. В обеих

руках у него бумажные пакеты, до краев загруженные

продуктами. Айзек купил мне продукты.

– Почему ты здесь?

– Ради тебя. – Он шагнул мимо меня и прошёл на

кухню без моего разрешения. Я застыла на несколько

минут, глядя на его машину. Снаружи моросил

дождик, небо было покрыто густым туманом,

который окутывал деревья, словно саван. Когда я,

наконец, закрыла дверь, то дрожала.

– Доктор Астерхольдер, – сказал я, входя на кухню.

Мою кухню. Он распаковывал продукты на моей

столешнице: банка томатной пасты, коробки

ригатони, ярко-жёлтые бананы и прозрачные

упаковки свежих ягод.

– Айзек, – поправил он меня.

– Доктор Астерхольдер. Я ценю... Я... но…

– Ты ела сегодня?

Он выудил сырую визитную карточку из раковины и

держал её между двумя пальцами. Не зная, что

делать, я подошла к табурету и села. Не привыкла к

такого рода агрессии. Люди давали мне

пространство, оставляли меня в покое. Даже если я

просила их об обратном, что было крайне редко. Не

хотела быть ничьим проектом и, определённо, не

хотела жалости этого человека. Но на данный

момент у меня не было слов.

Я наблюдала, как он открывал бутылки и нарезал

продукты. Доктор достал телефон, положил его на

столешницу и спросил, не возражаю ли я. Когда я

покачала головой, Айзек включил его. Её голос был

хриплым. Она звучала по-старому и по-новому

одновременно, инновационно, классически.

Я спросила его, кто это, и он ответил:

– Джулия Стоун.

Это было литературное имя. Мне понравилось.

Он проиграл весь её альбом, бросая продукты в

кастрюлю, которую нашёл сам. В доме было темно,

кроме света на кухне, который освещал доктора. Всё

ощущалось необычно, как жизнь, которая мне не

принадлежала, но я с удовольствием наблюдала за

ней. Когда в последний раз я принимала гостей? С

тех пор, как купила этот дом, никогда. Это было три

года назад. Над раковиной было широкое окно,

которое простиралось во всю стену. Вся кухонная

техника была расположена на той же стене, поэтому

независимо от того, что вы делали, у вас был

панорамный вид на озеро. Иногда, когда я мыла

посуду, то так увлекалась происходящим снаружи,

что не чувствовала рук из-за воды, которая

становилась холодной, прежде чем осозна вала, что

стояла так в течение пятнадцати минут.

Я наблюдала, как он вглядывался в темноту,

пока возился у плиты. Позади него, как светлячки в

чернилах, плавали огни домов. Я отвела от него

глаза, и вместо этого тоже всматривалась в темноту.

Темнота утешала меня.

– Сенна? – я подскочила.

Айзек стоял рядом со мной. Он положил

салфетку и приборы передо мной, вместе с тарелкой,

полной

дымящейся

еды,

и

стакан

чего-то

газированного. Я даже не заметила.

– Содовая, – сказал доктор, когда увидел, на

что я смотрю. – Моя слабость.

– Я не голодна, – ответила ему, отодвигая

тарелку.

Он

придвинул

её

назад

и

постучал

указательным пальцем по столешнице.

– Ты не ела три дня.

– Какое тебе дело? – вышло жёстче, чем я

предполагала. Как всё, что я говорила и делала.

Я наблюдала за его лицом, ожидая лжи, но

Айзек только пожал плечами.

– Я тот, кто есть.

Я съела его суп. Затем он устроился поудобнее

на диване и заснул. В одежде. Я стояла на лестнице и

смотрела на него в течение длительного времени. Его

ноги в носках торчали из-под одеяла, которым

мужчина укрывался. В конце концов, я забралась в

свою постель. Протянула руку, прежде чем закрыла

глаза, и коснулась книги на тумбочке. Просто

обложка.

Айзек приходи л каждый вечер. Иногда раньше

трёх, иногда после девяти. Настораживало то, как

быстро человек мог с чем-то смириться, например, с

незнакомцем в своём доме, который спал здесь и

забрасывал зёрна кофе в вашу кофеварку. Когда

доктор начал покупать продукты и готовить, это

ощущалось так привычно. Как будто у меня

неожиданно появился сосед или родственник,

которого я не приглашала. Однако по ночам, когда

Айзек поздно возвращался, я ощущала тревогу, бродя

по коридорам в трёх парах носков, и не могла

находиться ни в одной комнате дольше нескольких

секунд, прежде чем перейти в следующую. Хуже

всего было то, что когда он приезжал, я сразу же

удалялась в свою спальню, чтобы спрятаться. Нельзя

было показывать облегчение, которое я испытывала,

когда видела огни его автомобиля через окна. Это

отдавало холодностью, но так я выживала. Хотела

спросить его, почему он задержался. Из-за операции?

Удалась ли она? Но я не решилась.

Каждое утро я просыпалась, чтобы найти одну

из визитных карточек на столешнице. Я перестала

выбрасывать их через несколько дней, позволяя им

накапливаться возле вазы с фруктами. Вазы, которая

всегда была заполнена фруктами, потому что Айзек

покупал и клал их там: красные и зелёные яблоки,

жёлтые груши, время от времени волосатые киви. Мы

мало

разговаривали.

Молчаливые

отношения,

которые вполне меня устраивали. Он кормил меня, и

я говорила «спасибо », а затем доктор отправлялся

спать на моём диване. Я начала задаваться вопросом,

насколько хорошо спала бы, если бы Айзек не

охранял дверь. И спала бы вообще. Диван был

слишком коротким, слишком коротким для его шести

футов, и был меньшим из двух, что были у меня.

Однажды, когда доктор был в больнице, я отвлеклась

от разглядывания огня, чтобы передвинуть диван

побольше перед дверью. Я оставила ему подушку

получше и плед потеплее.

Как-то

вечером доктор вернулся почти в

одиннадцать. Я уже решила, что он не придёт, думая,

что наши странные отношения, наконец, изжили

себя. Я поднималась по лестнице, когда услышала

тихий стук в дверь. Просто тук, тук, тук. Это мог

быть порыв ветра, настолько был слабым звук. Но,

благодаря моей надежде, я услышала его. Айзек не

смотрел на меня, когда я открыла дверь. Не хотел.

Или не мог. Он, казалось, обнаружил, что мои полы

очень интересные, а затем место чуть выше моего

левого плеча. У него были тёмные круги под глазами,

две полые луны, отороченные ресницами. Было

практически невозможно решить, кто выглядел хуже

– я в слоях одежды или Айзек с повисшими

плечами. Мы оба выглядели изрядно побитыми.

Я пыталась притвориться, что не наблюдаю за

ним, когда он зашёл в ванную и плеснул на лицо

холодной воды. Когда доктор вышел, две верхние

пуговицы рубашки были расстёгнуты и рукава

закатаны до локтей. Айзек никогда не приносил

сменную одежду. Мужчина спал в том, в чём был, и

уходил рано утром, по -видимому, чтобы попасть

домой и принять душ. Не знаю, где он жил, сколько

ему было лет, или какую медицинскую школу

окончил. Всё то, что можно узнать, задавая вопросы.

Я знала, ч т о он водил гибрид. Его лосьон после

бритья пах как чай масала ( Прим. пер.: «чай со

специями»

–

напиток

родом

с Индийского

субконтинента

, получаемый путём заваривания чая

со смесью индийских специй

и трав), пролитый на старую кожу. Три раза в

неделю Айзек покупал продукты. Всегда в бумажных

мешках; большая часть Вашингтона состоит из

людей, пытающихся спасти планету. Одна баночка

колы в день. Я всегда выбирала пластик, просто ради

вызова. Теперь в моей кладовой была куча бумажных

продуктовых сумок, все аккуратно сложены друг на

друга. По четвергам он начал прикатывать зелёный

мусорный бак к моей обочине. Я официально и не

добровольно стала частью зелёного культа людей. По

воскресеньям Айзек крал газету моего соседа. Это

единственное, что я действительно в нём любила.

Доктор открыл холодильник и заглянул внутрь,

одной рукой потирая шею.

– Здесь ничего нет, – сказал он. – Давай сходим

поужинать. – Не то, чего я ожидала.

Я сразу почувствовала, что не могу дышать. И

пятилась, пока пятки не упёрлись в лестницу. Я не

выходила из дома в течение двадцати двух дней. Я

боялась. Боялась, что ничего не будет как прежде,

боялась, что всё будет по-старому. Боялась этого

человека, которого не знала, и который говорил со

мной так фамильярно. Давай сходим поужинать.

Как будто мы делали это всё время. Он ничего не

знал. Не обо мне, по крайней мере.

– Не убегай, – произнёс он, подходя к месту, где

кухня соединялась с гостиной. – Ты не выходила из

дома три недели. Это всего лишь ужин.

– Убирайся, – ответила я, указывая на дверь. Он не

двигался.

– Я не позволю чему-нибудь случиться с тобой,

Сенна.

Тишина, которая последовала, была настолько

громкой, что я слышала, как капал кран, как бьётся

моё сердце, как сковывавший мои ноги страх

просачивался сквозь поры.

Тридцать секунд, две минуты, минута, пять. Не знаю,

как долго мы стояли в немом противостоянии. Он не

произносил моё имя с ночи, когда нашёл меня на

улице. Мы были двумя незнакомцами. Теперь, когда

доктор произнёс его, всё вдруг стало реальным. « Это

на самом деле происходит», – думала я. Всё это.

Но он добил.

– Мы пойдём к машине, – сказал Айзек. – Я

открою для тебя дверь, потому что это то, что я

всегда делаю. Мы поедем в замечательный греческий

ресторан. Там лучшие гирос ( Прим. ред.:

блюдо греческой кухни

, сходное с турецким донером (дёнер—кебабом

) или арабской шаурмой

. Разница в том, что в гирос с мясом и соусом

кладут картофель фри. В качестве соуса

используют томатный соус, соус «Дзадзики»

), который ты когда-либо пробовала, да и открыто

круглосуточно. Ты сможешь выбрать музыку в

машине. Я открою для тебя дверь, мы войдём внутрь

и займём столик у окна. Мы захотим, чтобы стол был

у окна, потому что через дорогу от ресторана

тренажёрный зал, который находится рядом с

пекарней. И мы захотим посчитать, сколько

покинувших тренажёрный зал остановятся купить

пончики после тренировки. Мы будем разговаривать,

или же сможем просто смотреть на пекарню. Всё,

что пожелаешь. Но ты должна покинуть дом, Сенна.

И я не собираюсь позволять чему-нибудь случиться с

тобой. Пожалуйста.

Меня трясло, когда он закончил. Так сильно, что я

должна была сесть на нижнюю ступеньку, мои ногти

вонзились в дерево. Это означало, что я

рассматривала его предложение. На самом деле я

думала о том, чтобы выйти из дома, желая

попробовать гирос... и смотреть на лавку по продаже

пончиков. Но не только из-за этого. В его голосе

что-то было. Доктор должен был так сделать. Когда я

подняла голову, Айзек Астерхольдер стоял на том же

месте. Ожидал.

– Хорошо, – ответила я. Это было не похоже на

меня, но всё изменилось. И если он был здесь ради

меня, я могла бы сделать это ради него. Но только в

этот раз.

Шёл дождь. Я любила прикрытие, которое давал

дождь. Он защищал от жестокости солнца.

Возрождал вещи к жизни, заставляя их процветать. Я

родилась в пустыне, где солнце и мой отец чуть не

убили меня. Я переехала в Вашингтон из-за дождя,

потому что он привносил в мою жизнь чувство, что

моё прошлое смывается. Я смотрела в окно, пока

Айзек не протянул мне iPod. Он был довольно

потрёпанный. Любимый.

Там был саундтрек из фильма «Волшебная страна».

Я нажала на «плей», и мы ехали без слов. Ни с наших

уст, ни из музыки.

В ресторане, который назывался «Олив», пахло

луком и бараниной. Мы сели у окна, как Айзек и

обещал, и заказали гирос. Ни один из нас не

произносил ни слова. Было вполне достаточно

просто быть среди живых. Мы наблюдали за людьми,

проходящими по тротуару через дорогу. За

посетителями тренажёрного зала и посетителями

пекарни, и, как он обещал, иногда это были одни и те

же люди. Пекарня назвалась «Дырка от бублика». На

вывеске был большой розовый матовый пончик со

стрелкой в центре. Также на ней был большой

мигающий синий знак, который гласил: « Открыто

24/7». Люди в городе не спали. Я должна жить здесь.

У некоторых людей воля была сильнее, чем у

других, они только с любовью смотрели в окно

«Дырки от бублика» и спешили к машинам. Их

автомобили были в основном гибридами. Как

правило, гибридные водители задирали нос при виде

того, что вредно для них. Но большинство из них не

могло устоять перед искушением. Казалось, это была

злая шутка, правда. Я насчитала двенадцать человек,

которые сопротивлялись вызову быть здоровыми, но

последовали за запахом сдобы и липкой глазури. Мне

больше нравились э ти люди, лицемеры. Я могла бы

быть одной из них.

Когда мы поели, Айзек достал кредитку из

бумажника.

– Нет, – произнесла я. – Позволь мне…

Он, казалось, готов был спорить. Некоторые

мужчины не любят кредитные карты женского пола.

Я окинула его жёстким взглядом, и примерно через

пять

секунд доктор засунул кошел ёк обратно в

задний карман брюк. Я протянула свою карточку, что

было проявлением силы, и выиграла. Ли б о Айзек

просто позволил мне это сделать. Так или иначе,

было хорошо проявить немного силы. Когда мужчина

увидел, что я смотрю на магазин пончиков через

улицу, то спросил, хочу ли я один из них. Я кивнула.

Айзек привёл меня в магазин и купил

полдюжины. Когда он протянул мне пакет, тот был

горячий... жирный. Мой рот наполнился слюной.

Я съела один, пока доктор вёз меня домой, и мы

слушали оставшуюся часть саундтрека « Волшебной

страны». Я даже не любила пончики, просто хотела

узнать, что заставляло этих людей превращаться в

лицемеров.

Когда мы заехали на мою подъездную дорожку,

я не была уверена, собирался ли он зайти или оставит

меня у двери. Сегодня правила изменились. Я

согласилась выйти куда -нибудь с ним. Как будто у

нас свидание или, по крайней мере, дружеская

встреча. Но когда я открыла дверь, Айзек последовал

за мной внутрь и закрыл засов. Я поднималась вверх

по лестнице, когда услышала его голос:

– Сегодня я потерял пациентку. – Я

остановилась на четвёртой ступеньке, но не

обернулась. А следовало бы. Что-то вроде этого

стоило того, чтобы обернуться. Его голос прозвучал

низко: – Ей было всего шестнадцать. Её сердце

остановилось на столе. Мы не смогли спасти её.

Моё сердце колотилось. Я сжала перила до

такой степени, что вены проступили на руках, и

думала, что дерево могло сломаться под давлением.

Ждала, что он скажет что-то ещё, и, когда

доктор ничего не сделал, я поднялась по оставшимся

ступенькам. И после того, как попала в свою

спальню, закрыла дверь и прислонилась к ней

спиной. Почти так же быстро я развернулась и

прижалась ухом к дереву. Не слышала никакого

движения. Я сделала семь шагов назад до тех пор,

пока не упёрлась ногами в кровать, широко раскрыла

руки и упала назад.

Когда мне было семь, мать бросила отца. Она

бросила и меня, но, в основном, оставила отца. И

сказала

мне об этом, прежде чем вынесла два

чемодана за дверь и забралась в такси. «Я должна

сделать это ради себя. Он медленно убивает меня. Я

не оставляю тебя, я ухожу от него» .

У меня никогда не было мужества спросить, почему

мать не забрала меня. Я наблюдала в окно гостиной,

как она уезжала, прижав руки к стеклу и безмолвно

умоляя

ОСТАНОВИТЬСЯ...

Прощальные

слова,

которые она мне сказала: « Ты будешь чувствовать

меня, падая назад». Мать поцеловала меня в губы и

ушла.

Я никогда не видела её снова. А всё время

пыталась понять, что она имела в виду. Моя мать

была писательницей, одной из малоизвестных

вычурных писак, которые окружали себя цветом и

звуком. В конце семидесятых она опубликовала два

романа, а затем вышла замуж за моего отца, который,

как утверждала мать, высасывал из неё всё

творчество. Иногда мне казалось, что я стала

писателем просто, чтобы она заметила меня. Как