Текст книги "Испорченная кровь (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

следствие, я была очень хороша в этом. И не

чувствовала её, падая назад.

Я смотрела в потолок и задавалась вопросом,

как чувствует себя человек, держащий чью-то жизнь

в своих руках, а затем, смотрящий, как она ускользает

прочь. Как Айзек. И когда это я начала называть его

по имени? Я чувствовала, что проваливалась в сон, и

закрыла глаза, приветствуя его. И проснулась от

собственного крика.

Кто-то держал меня, я извивалась то влево, то

вправо, чтобы вырваться. Я закричала снова, и

почувствовала горячее дыхание на шее и лице. Треск,

и дверь спальни распахнулась. Слава Богу! Кто-то

здесь, чтобы помочь мне . И тогда я поняла, что была

одна, погружённая в остаток сна. Здесь никого не

было. Никто не нападал на меня. Айзек склонился

надо мной, произнося моё имя. Я слышала, как

кричу, и мне было так стыдно. Я закрыла глаза, но не

могла

остановиться. Не могла отделаться от

ощущения жестоких, безжалостных рук на своём

теле, разрывающих, давящих. Я закричала громче,

пока мой голос не отрастил ногти и не вонзил их в

горло.

– Сенна, – произнёс доктор, и не знаю, как я

услышала его сквозь шум, который создавала, – Я

собираюсь прикоснуться к тебе.

Я не сопротивлялась, когда Айзек залез в

постель позади меня, и вытянул ноги по обе стороны

от моих. Затем приподнял меня, пока я не присела,

прислоняясь спиной к его груди, и обернул руки

вокруг моего туловища. Мои руки были сжаты в

кулаки, пока я кричала. Единственный способ

справиться с болью – дви гат ься, поэтому я

раскачивалась взад и вперёд, и он двигался со мной.

Его руки были якорем, связью с реальностью, но я

всё ещё была наполовину во сне. Айзек назвал моё

имя:

– Сенна.

Звук его голоса и тон немного успокоили меня.

Голос Айзека был медленным раскатом грома.

– Когда я был маленьким, у меня был красный

велосипед,

– произнёс он. Я должна была

прекратить кричать, чтобы услышать его. – Каждую

ночь, когда я шёл спать, я молил Бога, чтобы он дал

моему велосипеду крылья, чтобы утром я мог бы на

нём улететь. Каждое утро я выползал из постели и

бежал прямо в гараж, чтобы увидеть, ответил ли он

на мои молитвы. Этот велосипед до сих пор у меня.

Теперь уже больше ржавый, чем красный. Но я всё

ещё проверяю. Каждый день.

Я перестала раскачиваться.

Меня всё ещё трясло, но его руки, обхватившие

мою талию, уменьшили дрожь.

И я заснула в объятиях незнакомца. И не

боялась.

Айзек уверенно дышал. Он делал спокойные и

глубокие вдохи, а его выдохи напоминали тихие

вздохи. Хотела бы я уметь дышать так же. Но для

меня всё уже позади. Я слушала его очень долго, до

тех пор, пока не встало солнце, и его лучи не начали

пробиваться сквозь облака. Облака победили, в

Вашингтоне они всегда побеждают. Я по-прежнему

лежала в мужских объятиях, прижавшись к его груди,

к груди человека, которого не знала. Мне хотелось

размять мышцы, но я не шевелилась, потому что

лежать так было очень приятно. Его руки покоились

на моём животе. Я изучала их глазами, осмеливалась

двигать только ими. Они ничем не отличались от

обычных рук, но я знала, что двадцать семь костей в

каждой из них исключительны; окружены мышцами,

нервами, кожей и все вместе спасают человеческую

жизнь своей ловкостью и точностью. Руки могут

разрушать, но также они могут и восстанавливать.

Ру к и А й з е к а восстанавливали. В конце концов,

дыхание доктора стало легче, и я поняла, что он

проснулся. Казалось, мы выжидали, чтобы увидеть,

кто сделает первый шаг. Он убрал руки с моего тела,

а я отползла в сторону и слезла с кровати. Я не

смотрела на него пока шла в ванную. Умылась и

приняла две таблетки аспирина от головной боли.

Когда я вышла, он исчез. Я пересчитала визитки на

столешнице. Сегодня Айзек не оставил ни одной.

Этой ночью он не вернулся, и следующей тоже.

И следующей.

И следующей.

И следующей.

Кошмары мне больше не снились, но вовсе не

из-за отсутствия ужаса. Я боялась спать, поэтому и

н е спала. Все ночи я просиживала в кабинете, пила

кофе и размышляла о его красном велосипеде.

Единственным цветным пятном в комнате был

красный велосипеда Айзека. Тридцать первого

января позвонил отец. Я была на кухне, когда

телефон завибрировал на столе. В доме не было

стационарного телефона, только мобильный. Я, не

глядя на экран, ответила.

– Привет, Сенна. – У отца всегда был

особенный голос, гнусавость с акцентом, от которого

он пытался избавиться. Мой отец родился в Уэльсе и

переехал в Америку, когда ему было двадцать, но

европейский менталитет и акцент никуда не делись,

к тому же, папа одевался как ковбой. Это

с а м а я печальная картина, которую я когда -либо

видела.

– Как прошло Рождество?

Я сразу почувствовала холод.

– Хорошо. Как твоё?

Он начал подробный поминутный отчёт о том,

как провёл Рождество. В целом я была благодарна,

что мне не надо говорить. От е ц завершил свой

монолог, рассказывая о продвижении по службе, что

говорил каждый раз, когда мы разговаривали.

– Я думаю приехать повидаться с тобой,

Сенна. В ближайшее время. Билл сказал, что в этом

году я могу взять дополнительный отпуск на неделю,

потому что работаю в компании двадцать лет.

Я жила в Вашингтоне восемь лет, и он никогда

не приезжал ко мне в гости, ни разу.

– Было бы здорово. Слушай, пап, ко мне

должны прийти друзья. Я должна идти.

Мы попрощались, и я повесила трубку,

прислонившись лбом к стене. Это всё, что я

услышала от него до конца апреля, когда он позвонит

снова.

Телефон зазвонил во второй раз. Я уже было

решила не отвечать, но код номера был из

Вашингтона.

– Сенна Ричардс, это офис доктора Альберта

Монро.

Я ломала голову, пытаясь вспомнить врача и его

специальность, а затем, во второй раз за день, моя

кровь застыла в жилах.

– Пришли результаты вашей маммографии.

Доктор Монро хочет, чтобы вы заехали в клинику.

Следующим утром, когда я вышла из дома и шла

к машине, «Тойота гибрид» Айзека въехала на мою

подъездную

дорожку

в

форме

подковы.

Я

остановилась, чтобы посмотреть, как он выходит из

машины и надевает свою куртку. Он делал это

небрежно,

его

изящные

движения

прекрасно

смотрелись со стороны. Раньше Айзек никогда не

приезжал так рано. Поэтому я задалась вопросом, что

он делал, когда не работал по утрам. Доктор

направился ко мне и остановился ровно в двух шагах.

На нём был светло-голубой свитер из овечьей

шерсти, рукава которого были закатаны до локтей. Я

была потрясена, заметив виднеющиеся чернила

татуировки. Разве врачи делают себе татуировки?

– У меня запись к врачу, – сообщила я, обходя

его.

– Я врач.

Я была рада, что стою к нему спиной, пока

улыбалась.

– Да, знаю. В штате Вашингтон есть и другие.

Айзек откинул голову назад, будто его удивило,

что жертва, для которой он готовил еду, на самом

деле стойкая особа, которой чужда экспрессия.

Я

открыла

водительскую

дверь

своего

«Вольво», но он протянул руку к ключам.

– Я отвезу тебя.

Я опустила глаза на его руку и попыталась ещё

раз рассмотреть татуировки.

На его коже вытатуированы какие-то слова, я видела

лишь край тату. Я скользнула взглядом по рукаву

рубашки Айзека и перевела его к шее. Я не хотела

смотреть в глаза доктора, когда передавала ключи.

Врач, который любил слова. Представьте себе.

Мне стало любопытно. Что мог мужчина,

который

всю

ночь

держал в своих объятьях

кричавшую женщину, написать на своём теле? Я села

на пассажирское сиденье, и сказала Айзеку куда

ехать. Радио в моей машине настроено на станцию

классической музыки. Он сделал громче, чтобы

услышать, что играло, а затем уменьшил звук.

– Ты всегда слушаешь только музыку без слов?

– Да. Поверни здесь налево.

Он свернул за угол и окинул меня любопытным

взглядом.

– Почему?

– Чем проще, тем лучше. – Я откашлялась и

уставилась прямо перед собой. Мои слова прозвучали

так тупо. Я чувствовала, что он смотрел на меня так,

словно разрезал, как одного из своих пациентов. Не

хочу, чтобы меня разрезали.

– Твоя книга, – произнёс он. – Люди говорят

о ней. Она далеко не простая.

Я ничего не ответила.

– Тебе нужна простота, чтобы создавать

сложности, – произнёс он. – Я понял. Полагаю,

нагромождение информации может помешать твоему

таланту.

В точку.

Я пожала плечами.

– Приехали, – тихо сказала я. Айзек подъехал

к медицинскому комплексу и припарковался возле

главного входа.

– Я подожду тебя здесь.

Он не спрашивал, куда я иду и для чего мы

здесь. Просто припарковал машину там, где мог

видеть, как я вхожу и выхожу из здания, и ждал.

Мне это понравилось.

Доктор Монро онколог. В середине декабря я

обнаружила

уплотнение

в

правой

груди. И

прекратила беспокоиться о раке из -за другой острой

боли, появившейся у меня на тот момент. Я сидела в

приёмной, зажав руки между коленями, а на улице в

машине меня ждал странный мужчина. Все мои

мысли вертелись вокруг татуировок Айзека. Вокруг

тех слов, которые вытатуированы у него на руках, и

вокруг тех, которые вылетали из его рта. И я думала о

красном велосипеде в абсолютно белой комнате.

Рядом с окошком регистрации открылась дверь.

Медсестра назвала моё имя.

– Сенна Ричардс.

Я встала и пошла.

У меня рак молочной железы. Я могу

рассказать о том, что испытывала в тот момент,

когда доктор Монро подтвердил это. Слова, которые

он сказал мне после, должны были утешить,

успокоить; но суть в том, что у меня рак молочной

железы.

Я думала о красном велосипеде, пока шла к

машине. Не плакала. Не была шокирована. Просто

думала о красном велосипеде, который мог летать.

Не знаю, почему я ничего не чувствовала.

Может

быть,

человек

может

справиться

одновременно лишь с одной дозой душевного

истощения. Я скользнула на пассажирское сиденье.

Айзек

сменил радиостанцию, но переключил

обратно на классическую, прежде чем сдать назад.

Он не смотрел на меня до тех пор, пока мы не

подъехали к моему дому, где он открыл входную

дверь моими ключами. Только после этого доктор

посмотрел на меня, и мне захотелось провалиться

сквозь землю. Не знаю, какого цвета его глаза, не

хочу знать. Я протиснулась мимо него в прихожую и

остановилась. Не знала куда идти – на кухню? В

ванную?

В

кабинет?

Всё

казалось

глупым.

Бессмысленным.

Мне

хотелось

остаться

в

одиночестве. И в тоже время не хотел а оставаться

одной. Хотела умереть. И вместе с тем не хотела

умирать.

Я побрела к барному стулу, к тому, с которого

открывался прекрасный вид на озеро и села на него.

Айзек прошёл на кухню. Он начал варить кофе, а

затем остановился и посмотрел на меня.

– Не возражаешь, если я включу музыку? Со

словами?

Я покачала головой. У него глаза серого цвета.

Он включил плеер и положил телефон на хлебницу,

пока засыпал перемолотый кофе в фильтр.

В этот раз играло что-то более оптимистичное.

Песню исполнял мужской голос. Темп был настолько

необычным, что я нейтрализовала свою способность

ничего не чувствовать, и слушала.

– «Alt—J», – сказал Айзек, когда увидел, что

я слушала. – Песня называется «Breezeblocks»

(Прим. ред.: британская инди-рок группа, основанная

в 2007 году в городе Лидс. «Breezeblocks» – песня с

их дебютного альбома « An Awesome Wave

» , композиция была выпущена 18 мая, как второй

сингл с альбома).

Айзек посмотрел на меня.

– Необычно, правда? Я играл в группе. Получал

удовольствие от музыки.

– Но ты же врач. – Я поняла, насколько глупо

это прозвучало уже после того, как произнесла.

Вытянув локон седых волос, я дважды накрутила его

на палец, прямо до самых корней. Не распутывая,

облокотилась локтем о столешницу. Мой безопасный

оплот.

– Я не всегда был врачом, – ответил он,

вытаскивая две чашки из шкафчика. – Но когда стал

им, моя любовь к музыке никуда не делась... так же,

как и татуировки.

Я посмотрела на его предплечья, где они

выглядывали из-под рукавов. Я всё ещё разглядывала

их, когда он протянул мне кофе. Моему взгляду были

доступны лишь краешки букв.

Вручив мне кофе, Айзек начал готовить обед. У меня

не было аппетита, но я не смогла вспомнить, когда

ела в последний раз. Я нехотя слушала слова песни,

которую он включил. В последний раз, когда я

слушала такую музыку, группы милых мальчиков

заполонили все радиостанции своими слюнявыми

банальными песнями. Я подумывала спросить, кто

поёт, но он опередил меня:

– «Florence and the Machine» ( Прим. ред.:

британская группа, образованная в Лондоне, Англия,

в 2007 году и исполняющая инди-поп с элементами

блюза, музыки соул и готического рока ). Тебе

нравится?

– Ты зациклен на смерти.

– Я хирург, – ответил он, не отвлекаясь от

нарезки овощей.

Я покачала головой.

– Ты хирург, потому что зациклен на смерти.

Айзек ничего не сказал, но немного замешкался

перед тем, как порезать цукини, буквально на долю

секунды, но мои глаза замечали абсолютно всё.

– Как и все мы, не так ли? Мы поглощены

собственной

смертностью.

Некоторые

люди

правильно питаются и занимаются, чтобы продлить

свою жизнь, другие пьют и принимают наркотики,

бросая вызов судьбе, также есть те, кто плывёт по

течению, они пытаются игнорировать смерть в

целом, потому что боятся её.

– К какой группе относишься ты?

Он отложил нож и посмотрел на меня.

– Я был приверженцем всех трёх. А теперь я в

растерянности.

Правда. Когда в последний раз я слышала такую

суровую правду? Я долго наблюдала за ним, пока он

раскладывал еду на тарелки. Когда Айзек поставил

тарелку передо мной, я озвучила свою новость. Это

напомнило чих, непроизвольно вырвавшийся из

моего тела, и когда он случился, я почувствовала себя

неловко.

– У меня рак груди.

Айзек застыл. Двигались только глаза, взгляд

которых медленно встретился с моим взглядом. Мы

не двигались... одну... две... три... четыре секунды.

Будто он ждал кульминационного момента. Я

чувствовала необходимость сказать что-то ещё. Такое

со мной впервые.

– Ничего не чувствую. Даже страха. Ты

можешь

мне сказать,

какие

чувства

нужно

испытывать, Айзек?

Его кадык дёрнулся, он облизнул губы.

– Это эмоциональное оцепенение, – наконец,

ответил доктор. – Просто смирись.

И всё. Тем вечером мы не произнесли больше

ни слова.

На следующий день Айзек отвёз меня в

больницу. Я покидала дом всего лишь третий раз, но

при мысли о возвращении туда, меня тошнило. Мне

не хотелось есть яйца или пить кофе, которые он

поставил передо мной. Айзек не заставлял меня есть,

как сделало бы большинство, и не смотрел на меня с

тревогой, как большинство смотрело бы. Всё было по

существу, не хочешь, есть – не ешь. Когда диагноз

«рак» зависает над тобой как Дамоклов меч,

становится страшно. А так как мне итак уже было

страшно, то ситуация только усугубилась; один страх

смешался

с

другим

страхом.

Я

как

будто

унаследовала ракового гремлина. Я предполагала,

что он выглядит как мутант, как и мои гены. Он

зловещий. Скользкий. Не даёт спать по ночам, грызёт

внутренности, вынуждая разум испытывать страх,

который побеждает здравый смысл. Я не готова

вернуться в больницу. Ведь там я в последний раз

испытывала страх, но я должна была, потому что рак

пожирал моё тело.

Анализы и исследования начались около

полудня.

Сначала

я

проконсультировалась

с

доктором Акела, онкологом, с которой Айзек учился

в медицинской школе. Она полинезийка и так

поразительно красива, что у меня отвисла челюсть,

ко гд а женщина вошла. Её кожа источала запах

фруктов, и этот аромат напомнил мне о вазе на моём

столе, которую Айзек периодически пополнял. Я

выдохнула, чтобы избавиться от этого запаха и стала

дышать через рот. Она говорила о химиотерапии. Её

взгляд был участливым, и у меня сложилось

впечатление, что врач выбрала профессию онколога

потому, что её по-настоящему волнует эта болезнь.

Ненавижу людей, которых что-то волновало. Они

выпытывали, вынюхивали, и от этого я чувствовала

себя не такой человечной, потому что меня никто и

ничто не волновал.

После

доктора

Акела

я

встретилась

с

онкологом, ответственным за облучение, а затем с

пластическим хирургом, который убеждал меня

назначить встречу с психологом. Я видела Айзека

между каждым приёмом, каждым исследованием. Он

занимался своими осмотрами, но появлялся, чтобы

отвести меня к следующему пункту назначения. Это

было неловко. Хотя каждый раз, когда появлялся его

белый халат, я понемногу привыкала к нему. Как

будто распознавала его бренд – Супер Айзек. У него

каштановые волосы, глубоко посаженные глаза,

переносица широкая и немножко искривлённая, но

наиболее яркая часть его тела – плечи. Они

двигались первыми, а за ними следовала остальная

часть его тела.

У меня опухоль в правой груди. Вторая стадия

рака. Мне предстояло пройти операцию и облучение.

Айзек нашёл меня в кафетерии, где я

потягивала кофе и смотрела в окно. Он скользнул в

кресло напротив меня и наблюдал, как я гляжу на

дождь.

– Где твоя семья, Сенна?

Такой сложный вопрос.

– У меня отец в Техасе, но мы не близки.

– Друзья?

Я посмотрела на него. Он это серьёзно?

Мужчина оставался у меня дома каждую ночь этого

месяца, и мой телефон ни разу не звонил.

– У меня их нет. – Я не стала язвить в духе « А

сам не мог догадаться?».

Доктор Астерхольдер заёрзал на стуле, будто

ему стало некомфортно из-за этой темы, а затем,

подумав немного, сложил руки над крошками на

столе.

– Тебе необходима будет поддержка. Ты не

можешь сделать всё в одиночку.

– А что ты предлагаешь мне делать?

Импортировать семью?

Он продолжил, как будто не слышал меня:

– Возможно, тебе предстоит не одна операция.

Иногда, даже после облучения и химиотерапии, рак

возвращается...

– Я пройду двойную мастэктомию (Прим. пер.:

хирургическая операция по удалению молочной

железы). Он не вернётся.

Я описывала шок на лицах людей: шок, когда

они узнавали, что любимые предали их, шок, когда

обнаруживал и поддельную амнезию. Чёрт, я даже

написала о персонаже, на лице которого всегда было

выражение шока, даже когда у него не было на то

причин. Но я не могла сказать, что когда -либо

раньше видела истинное потрясение. И вот оно было

написано на лице Айзека Астерхольдера. Он сразу же

свёл брови вместе и бросился в бой.

– Сенна, ты не…

Я отмахнулась.

– Я должна. Нельзя жить каждый день в

страхе, зная, что, возможно, он вернётся. Это

единственный путь. – Айзек изучал моё лицо, и я

знала, он относился к тем людям, которые всегда

уважают чувства других людей. Через некоторое

время напряжение покинуло его плечи. Доктор

поднял руки со стола, и накрыл ими мои. Я видела

крошки, прилипшие к его коже. И сосредоточилась

на них, чтобы не отпрянуть. Он кивнул.

– Я могу пореко...

Я прервала его в третий раз, выдергивая руки

из-под его рук.

– Я хочу, чтобы ты меня оперировал.

Он откинулся назад, закинул руки за голову и

уставился на меня.

– Ты хирург—онколог. Я погуглила тебя.

– Почему ты просто не спросила?

– Потому что я этого не делаю. Задавать

вопросы – это удел развивающихся отношений.

Айзек склонил голову.

– Что не так с развивающимися отношениями?

– Когда тебя изнасиловали, и когда у тебя рак

груди, ты должна говорить людям об этом. А потом

они смотрят на тебя грустными глазами. Хотя на

самом деле видят не тебя, а твоё изнасилование или

твой рак груди. Пусть тогда на меня вообще не

смотрят, чем видят лишь то, что я делаю, или то, что

произошло со мной, а не то, кто я на самом деле.

Айзек долго молчал.

– А до того, как всё случилось с тобой?

Я взглянула на него. Может быть, слишком

яростно, но мне всё равно. Если этот человек решил

присутствовать в моей жизни, класть свои руки на

мои, спрашивать, почему у меня нет лучшего друга —

он получит это. Полную версию.

– Если Бог существует, – произнесла я, – то с

уверенностью скажу, что он меня ненавидит. Потому

что

моя

жизнь —

это

скопление

всего

отрицательного. Чем больше людей подпускаешь к

себе, тем больше плохого получаешь.

– Ну, допустим, – сказал Айзек. Его глаза

больше не расширены, в них нет шока. Он спокоен.

Это самая длинная речь, которую я когда -либо

говорила ему. Наверное, самая длинная речь,

ко т о р ую говорила кому-то за долгое время. Я

поднесла чашку ко рту и закрыла глаза.

– Ладно, – сказал он, наконец. – Я буду

делать операцию, но на одном условии.

– Каком?

– Ты обратишься к консультанту.

Я начала трясти головой до того, как слова

вылетели из его рта.

– Раньше я встречалась с психиатром. Это не

для меня.

– Я не говорю о принятии лекарств, —

отвечает Айзек. – Ты должна поговорить о том, что

произошло. Психотерапевт – это совсем другое.

– Мне не нужен мозгоправ, – произнесла я. —

Я в порядке. Справляюсь. – Идея консультирования

ужасала меня; все ваши сокровенные мысли

выставлялись в стеклянный ящик, чтобы быть

исследованными кем-то, кто потратил годы на

изучение как правильно судить мысли. Разве можно

считать это нормальным? Есть что-то извращённое в

процессе и в людях, которые решили выбрать эту

профессию.

Как

мужчина,

решивший

стать

гинекологом. Какой тебе от этого прок, урод?

Айзек наклонился вперёд, пока не оказался

чересчур близко к моему лицу, и я видела радужки

его глаз, чисто серые, без каких-либо пятен или

цветовых вариаций.

– У тебя посттравматический синдром. К тому

же, у тебя диагностировали рак молочной железы.

Ты. Не. В порядке, – он оттолкнулся от стола и

встал. Я открыла было рот, чтобы отрицать, но лишь

вздохнула, наблюдая, как его белый халат исчезает за

дверью кафетерия.

Он был не прав.

Мои глаза нашли шрам, оставшийся с той ночи,

когда я порезала себя. Он всё ещё розовый, кожа

вокруг него плотная и блестящая. Айзек ничего не

сказал, когда нашёл меня истекающей кровью, не

спросил, как и почему. Просто исправил это. Я

встала и отправилась за ним. Если кто-то будет

копаться в моей груди с помощью скальпеля, я бы

предпочла, чтобы это был человек, который появился

и всё исправил.

Когда я нашла его, Айзек стоял у главного входа

в больницу, руки в карманах. Он подождал, пока я не

подойду к нему, и мы, молча, пошли к машине. Мы

были достаточно далеко друг от друга, чтобы не

соприкасаться, но достаточно близко, что бы было

ясно, что мы вместе. Я осторожно скользнула на

переднее сиденье, сложила руки на коленях и

уставилась в окно, пока машина не очутилась на

моей подъездной дорожке. Я собиралась выйти – на

полпути между автомобилем и дорожкой – когда

доктор опустил руку мне на плечо. Мои брови

сошлись

вместе. Я почти чувствовала, как они

соприкасаются. Я знала, чего он хотел. Чтобы я

пообещала, что увижусь с психотерапевтом.

– Хорошо. – Я оказалась вне его досягаемости

и пошла к дому. Вставила ключ в замок, но руки

дрожали так сильно, что я не могла повернуть его.

Айзек подошёл ко мне сзади и положил свою руку на

мою. Его кожа показалась мне тёплой, будто он

просидел на солнце весь день. Слегка зачарованная, я

наблюдала,

как он использовал обе наши руки,

чтобы повернуть ключ. Когда дверь распахнулась, я

застыла на месте, спиной к нему.

– Сегодня вечером я собираюсь домой, —

произнёс он. Айзек был так близко, я чувствовала,

как его дыхание колышет кончики моих волос. – Ты

будешь в порядке?

Я кивнула.

– Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.

Я снова кивнула.

Поднявшись по лестнице к себе в спальню, я

забралась в постель в одежде. Я так устала. Мне

хотелось спать, и я вс ё ещё могла ощущать его руку

на своей руке. Может быть, сегодня снов не будет.

Следующим утром пошёл снег. Внезапный

февральский снег покрыл деревья и крыши в моём

районе кремовой глазурью. Я бродила из комнаты в

комнату, останавлива лась у окон и рассматрива ла

открывающиеся из них виды. Около полудня я устала

смотреть в окна, почувствовала медленный приступ

головной боли, начинающийся у висков, и уговорила

себя выйти на улицу. Это будет полезно для тебя.

Тебе необходим свежий воздух. У дневного света

нет зубов. Мне хотелось прикоснуться к снегу,

подержать его в руке, пока он не начн ёт её обжигать.

Может быть, он мог бы очистить меня от последних

месяцев.

Я прошла мимо куртки, висевшей на вешалке, и

распахнула входную дверь. Холодный воздух ударил

по ногам и залез под мою футболку. Футболка – это

всё, во что я была одета. Ни свитеров, ни колготок

под трениками. Тонкая бежевая футболка висела

вокруг меня, как облинявшая кожа. Я босиком

ступила на снег. Когда я сделала несколько шагов

вперёд, из-под ног раздался звук, напоминающий

мягкий вздох. Мой отец сошёл бы с ума, если бы

увидел меня. Кричал б ы на меня, требуя, чтобы я

надела тапочки даже тогда, когда зимой я ходила по

кухонном полу босиком. Заметила свежие следы

шин, которые покрывали одну сторону моей

подъездной дорожки в форме подковы до того места,

где обычно парковался Айзек. Может, это был

почтальон. Я оглянулась через плечо, чтобы

посмотреть, не стоит ли посылка у меня на пороге.

Там не было ничего. Это был Айзек.

Он был здесь. Зачем?

Я подошла к середине проезжей части и

зачерпнула снег, сжимая его в ладони и осматриваясь

вокруг. И вот тогда я кое -что заметила. Лобовое

стекло моей машины было очищено от снега.

Машины, которую я никогда не ставила в гараж, хотя

сейчас стоило бы. Что-то было под щёткой

стеклоочистителя. Я несла горсть снега до машины и

остановилась лишь тогда, когда оказалась у двери со

стороны водителя. Любой желающий мог проехать

мимо моего дома и увидеть полураздетую женщину

со снежком в руке, рассматривающую заснеженный

«Вольво ». Под дворником был коричневый конверт.

Я выпустила из ладони снежок, и он приземлился

жёстким комком мне на ногу. Конверт был тонкий,

завёрнутый в продуктовый бумажный мешок. Я

повертела его в руках. Он написал что-то на нём

синим шрифтом. Буквы разбежались по бумаге

неряшливыми беззаботными линиями. Каракули

врача, которые вы можете встретить на медицинской

карте или рецепте. Я прищурилась, рассеянно

слизывая капли снега с руки.

«Слова». Вот что он написал.

Я несла конверт внутрь, вертя его в руке. На

одной стороне картона была прорезь. Я сунула палец

внутрь и вытащила диск. Он был чёрный. Обычный

диск, на который Айзек что-то записал.

Заинтересовавшись, я вставила диск в стерео систему

и нажала на «плэй» большим пальцем ноги, а сама

растянулась на полу.

Музыка. Я закрыл глаза.

Тяжёлые ударники, слова женщины... её голос

беспокоил меня. Эмоциональный, с каждым словом

переходящий от т ёплого воркования к более

жёсткому тембру. Мне это не понравилось. Слишком

неустойчивый, непредсказуемый голос. Биполярный,

я бы сказала. Я встала, чтобы выключить его. Если

это была попытка Айзека приобщить меня к своей

музыке, ему стоило попробовать что-то менее...

Слова. Они вдруг захватили меня и удерживали,

качали в воздухе; я могла пинаться и извиваться, но

была не в состоянии спрятаться от них. Я слушала,

глядя на огонь, а затем слушала с закрытыми

глазами. Когда диск закончился, я включила его и

снова слушала то, что он пытался донести.

Вытащив диск из проигрывателя, я засунула его

обратно в конверт. Мои руки дрожали. Я пошла на

кухню и затолкала его вглубь своего ящика,

отведённого для всякой ерунды, под каталог « Нюман

Маркус» ( Прим. ред.:

американский

элитный

универмаг,

в

котором

представлены

бренды

премиум-класса) и кучи квитанций, перевязанных

резинкой. Я была взволнована. Мои руки не могли

прекратить двигаться: я пропускала сквозь пальцы

пряди волос, залезала в карманы, теребила нижнюю

губу. Мне нужно очиститься, для чего я отправ илась

к себе в кабинет, чтобы впитать бесцветное

одиночество. Я лежала на полу и смотрела в потолок.

Обычно белый очищал меня и успокаивал, но сегодня

слова песни нашли меня. « Я напишу!» – подумала я,

встала и двинулась к своему столу. Но, даже когда

пустой документ Word предстал передо мной —

чистый и белый, я не смогла выплеснуть на него

какие-либо мысли. Я сидела за столом и смотрела на

курсор. Он казался нетерпеливым, моргая и ожидая,

когда я найду слова. Единственные слова, что я

слышала, были слова из песни, которую Айзек

Астерхольдер оставил на лобовом стекле. Они

вторглись в моё белое пространство мышления, пока

я не захлопнула свой компьютер и не спустилась

вниз по лестнице к ящику. Выкопала картонный

конверт оттуда, куда е г о затолкала, и выбросила в

мусорную корзину.

Мне необходимо отвлечься. Осмотревшись кругом,

первое, что я увидела – холодильник. Сделала

бутерброд с хлебом и холодными закусками,

которыми Айзек продолжал заполнять мой отдел для

овощей, и съела его, сидя по-турецки на кухонном

столе. Вместе со всей его ерундой в стиле « спасти

землю с помощью гибридов и переработки» он был

фанатиком газировки. В моём холодильнике были

пять видов пожирающих желудок и кишащих сахаром

содовых. Я схватила красную банку и забралась на

стол. Выпила её всю, наблюдая, как падает снег.

Затем я выкопала диск из мусора. И слушала его

десять раз... двадцать? Я потеряла счёт.

Когда Айзек вошёл через дверь, где-то после

восьми, я сидела, завернувшись в одеяло перед огнем,

обхватив

руками

колени.

Мои

босые

ноги

пританцовывали в такт музыке. Он остановился как

вкопанный и смотрел на меня. Я не хотела смотреть

на него, поэтому просто продолжала пялиться на

огонь. Доктор прошёл на кухню. Я слышала, как

мужчина

убирал

остатки

беспорядка

от

приготовления бутерброда. Через некоторое время он

вернулся с двумя чашками и передал мне одну. Кофе.

– Ты ела сегодня. – Он сел на пол и

прислонился спиной к дивану. Айзек мог бы сесть на

диван, но сел на пол со мной. Со мной.

Я пожала плечами.

– Да.

Айзек продолжал смотреть на меня, и я

съёжилась

под

пристальным

взглядом

его

серебристых глаз. Затем до меня дошло, что он

сказал. Я не готовила себе с тех пор, как всё

случилось. Я бы умерла с голоду, если бы не Айзек.

Приготовление бутерброда – первый раз, когда я

приняла меры, чтобы выжить. Значение слова

казалось как тёмным, так и светлым.

Мы

сидели

в тишине

и

пили

наш

кофе,

прислушиваясь к словам, которые он мне оставил.

– Кто это? – мягко спросила я. Смиренно. —

Кто поёт?

– Её зовут Флоренс Уэлч ( Прим. ред.:

английская

исполнительница,

неизменная

солистка группы « Florence and the Machine»).

– А название песни? – я украдкой взглянула

на его лицо. Он слегка кивнул, поощряя меня

продолжить расспросы.

– « Landscape».

На языке у меня вертелась целая тысяча слов,

но я крепко держала их в горле. Я не очень хороша в

разговорах. Но хороша в письменной форме. Я играла

с углом одеяла. Просто спроси его, откуда он узнал.

Я зажмурилась. Это было так трудно. Айзек

взял мою кружку и встал, чтобы отнести на кухню.

Он был почти там, когда я крикнула:

– Айзек?

Он посмотрел на меня через плечо, его брови

взметнулись вверх.

– Спасибо... за кофе.

Он сжал губы и кивнул. Мы оба знали, что это

не то, что я собиралась сказать. Я положила голову

между коленями и слушала «Landscape».

Сапфира Элгин. Какого мозгоправа зовут

Сапфира?

Это

имя

больше

подходило

для

стриптизёрши. Со следами от уколов на руках и

жирными, чёрными корнями отросших на дюйм

тонких жёлтых волос. У доктора медицинских наук