Текст книги "Дарующая жизнь (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

– Служить? Мне? С чего бы?

На мгновение Маркус перестал быть мачо – мачо не разочаровываются и не оплакивают рухнувших надежд, но тут же собрался, глаза снова заблестели, лицо опять стало этаким образцом опасной мужественности.

– Тебе хочется меня защищать?

Он покачал головой.

– Ты не поняла, Делиена. Не защищать. Служить. От кого мне тебя защищать?

– От хулиганов, например. Разбойников. Водятся тут разбойники?

– Где ж они не водятся? Только какой разбойник нападет на Странницу? Тебе нет нужды бояться людей. Я принимаю твой отказ, Делиена, но надеюсь, что ты передумаешь.

«А-ахх!» Лена вздрогнула.

– Зачем так? Его что, забьют насмерть? Или пожалеют и просто отрубят голову?

Недолго Маркус недоуменно смотрел на нее и вдруг расхохотался, и смеялся бы долго, но оборвал себя, наверное, что-то почувствовав. Он странным образом знал, что думает Лена. А думала она очень нехорошо. Она не могла хорошо думать о человеке, которого веселит казнь. Не абстрактная, про которую в газете написали, рядом, всего в сотне метров взвивается в воздух бич, и на белой рубашке вспыхивает очередная красная полоса… на той рубашке уже и белого нет.

– Долго это… будет?

– Не знаю. Как он продержится… Этот, похоже, парень упрямый, но ведь жить-то и ему хочется.

– Что ты хочешь сказать, Маркус?

Он улыбнулся ласково, как несмышленышу.

– Шутам не рубят голов, Делиена. Зачем делать из шута героя? Или жертву? Он постоит на площади еще час или еще день – и все равно попросит пощады. Попросит милости, жалости – и ее получит.

– И потеряет себя?

– Зато обретет жизнь.

– Какую?

– Ну…

Лена удовлетворенно кивнула. Мачо правильно оценивал положение человека, молящего о милости при большом скоплении народа. Да еще такого – насмешливого и…

Нет, точно, с ума сошла, сердито подумала про себя Лена. Тебе-то откуда знать? Книжек перечитала? В романтических героев веришь? Да какой смысл гордо умереть под кнутами при большом стечении народа, когда можно просто попросить пощады и жить? Здесь телевизоров нету, можно уйти в другой город… или в другой мир. Этакая гордость только в дамском романе красива. Правда, Лена дамских романов не читала, а вот в романтически-приключенческом кино к гордецу в последний момент обязательно приходила помощь. А в жизни… тем более в этой жизни, где казнь шута – великое развлечение народа. Маркус, несмотря на потертый эфес, не рвется в герои – и правильно, один против толпы никакой проводник, пусть и с большой буквы, никакой Рэмбо и даже никакой калифорнийский губернатор не выстоит. Просто задавят массой. У него же не граната в руках – шпага на поясе. Даже если бы он захотел, он не сможет. Но он и не хочет…

– Делиена, он не идиот, он скажет то, чего от него ждут, и будет свободен, – проникновенно произнес Маркус. – Он действительно может уйти в другой город или в другой мир, где никто не будет знать, что он казненный шут…

– Он – будет, – вздохнула Лена. Слезинка звонко капнула в вино. Зачем из шута делать героя… И правда – зачем? Зачем шуту рваться в герои, ведь все равно оценить это будет некому, шуты одиноки, а толпа, поудивлявшись несколько дней, забудет, потому что начнется ярмарка или бродячий цирк приедет в город, или губернатор в постели своей жены застанет какого-нибудь пажа… Не может же он верить в чудо? Он же не читал дамских романов и не смотрел романтических фильмов, он понимает, что помощь не придет в последнюю минуту, что крутейший боевой маг не разметает толпу парой заклинаний…

– Кто занимается настройкой? Маг?

– Конечно, кто ж еще. Э-э-э, Делиена, ты о чем… Ты хочешь вмешаться в казнь? Ты хочешь…

– Мало ли чего я хочу…

Снова звонко капнуло. А платок остался в сумочке. А сумочка осталась в том мире вместе с мобильником, ключами, паспортом и мораторием на казнь. Мачо шумно отодвинул стул.

– А ведь ты права, Делиена. Маги – всего лишь люди, а я не припомню, чтоб королевский маг был особо умелым. Вот настройкой заниматься да фейерверки устраивать – это он может. Идем. – Он подхватил Лену под руку и почти потащил вон, не забыв, однако, бросить на стол монету. – Никому никогда не приходило в голову помочь шуту. Ну, может, приходило, но я никогда не слышал, чтобы кто-то пытался это сделать. Правда, я никогда и не слышал о том, чтобы шут не попросил милости и не был помилован. Ни здесь, ни где-то еще. Ты уверена, что этот не попросит?

– Нет. Как я могу быть уверена? Мне кажется, что…

«Ах-х!» И кровь уже сплошь окрасила когда-то белую рубашку, и губы уже не кривятся иронично, и глаза не смотрят насмешливо, и никакого раскаяния, никакого страха, никакого намерения просить… Никогда не проси. Ни на кого не надейся…

Лена потрясла головой. Что за «не верь, не бойся, не проси»? Впрочем, про веру не было … Она боялась поднять глаза, смотрела на выбитую брусчатку, пока Маркус вел ее через площадь – не то чтоб напролом, не то чтоб по центру, но и не кружной дорогой, и толпа нервно расступалась, позволяя им пройти, и смыкалась позади, а Маркус пер, как ледокол «Арктика», который уж точно не думает, что будет с льдиной, которая попадется по пути. Ведь не толкался, не говорил ничего, даже не смотрел угрожающе – Лена глянула исподтишка. Просто шел, веля под руку немолодую и незаметную женщину в черном. А я ему по возрасту вполне соответствую. Ему на вид не меньше пятидесяти, ну и мне никак не тридцать.

ты? ты хочешь помочь? зачем? не надо. не рискуй. я все равно не надеялся. нет надежды. умерла задолго до появления людей. и даже до появления эльфов. я скажу нужные слова, и все кончится.

Нет.

нет? ты… не надо. не стоит. я рад, что тебя увидел. теперь легче. я скажу. я обязательно скажу. я сумею. ты не думай. я же не идиот.

Нет.

как ты сможешь? что потом? куда потом? можно проще – я попрошу… даже играть не надо, нужны только слова… я вспомню формулу, а если не вспомню, все равно – им все равно, лишь бы просил…

Нет.

как скажешь...

– Что это было, Маркус? – спросила Лена с ужасом.

– Не знаю, – медленно ответил мачо. – Откуда бы ему научиться?

– А мне? Мне – откуда?

– Ты совсем не знаешь себя, Делиена, – нежно проговорил он. – Не пугайся. Тебе не надо себя бояться. Себя – в последнюю очередь. Тебе вообще не надо бояться. Ни людей. Ни себя. Ни магии. Никто тебя не обидит.

– Конечно, – возвращаясь к язвительному тону, согласилась Лена, – при таком-то защитнике.

Он остановился и повернул ее к себе, заставив посмотреть в глаза.

– Тебе не нужна моя защита, Делиена. И я тебе не нужен. Тынужна мне. Яхочу тебе служить. Яхочу быть твоими руками. Может, сейчас ты убедишься, что я не так уж бесполезен для тебя.

Они были уже по другую сторону постамента. Сооружение было явно не временным, солидным, крепким, кладка из неровных черных кирпичей, скрепляющий их черный раствор, черные деревянные ступеньки – некрашеные, все прожилочки на досках видны, все пятнышки… ах да, настройка. А эта фигура в черном, очевидно, настройщик. Сисадмин.

С нежным звуком выскользнула на свободу шпага. Лена едва услышала, а вот «сисадмин» аж подпрыгнул. Ему, наверное, этот звук говорил куда больше, чем Лене. Никаких пассов он не совершал, никаких заклинаний не произносил, ни за какие предметы не хватался. Даже не дышал. Одним глазом он косился на шпагу, упиравшуюся ему в горло, вторым таращил на Маркуса, не замечая Лену, причем глаза действительно смотрели в разные стороны, левый – прямо, правый – вниз. Правый был испуганный, левый – настороженный.

– Что ты хочешь, Проводник? – без голоса спросил он, стараясь, чтоб не дернулся кадык.

– Чего хотят от магов? – пожал плечами Маркус. – Да еще от плохих? Сейчас ты отведешь всем глаза и продержишь заклятие четверть часа. Сумеешь?

– Конечно, – с осторожной оскорбленностью ответил тот. – И это все?

– И это все, – кивнул Маркус. – Можешь даже потом всем рассказывать, что я тебя заставил. Так и говори, мол, Маркус-Проводник подкрался сзади, а я и не приметил… А еще женщину можешь описать подробно. В черном. Только не обижайся потом.

Оба глаза – симпатичных, голубых и прозрачных – уставились на Лену со смесью ужаса и благоговения. Она смутилась и даже, кажется, покраснела. Маг больше был похож на студента-переростка или на страдающего перманентным инфантилизмом интеллигента-шестидесятника предпенсионного возраста: черные штаны и куртка, сложная конструкция из дерева и стекляшек болтается на толстой цепочке где-то в области диафрагмы, небрежно и не сегодня завитые и не сегодня вымытые русые волосы, заметно прореженные надо лбом. Где, спрашивается, мантия, благородная седина и посох?

– Ищущая… – произнес маг. – Прости ничтожного, Делиена. Я сделаю все, что ты хочешь. Все равно мне надоела эта работа. И платят гроши, я на ярмарках больше заработаю.

Маркус усмехнулся, а Лена даже не кивнула с перепугу. Похоже, этот волшебник (или аферист – в мошенничество верилось куда охотнее, чем в магию) решил, что она тоже мастерица в этом деле, только вот мараться не хочет. Лена была скверной физиономисткой и выражения глаз Маркуса, допустим, не понимала, но с магом было куда проще – он взирал на Лену, словно монах, которому самолично дева Мария явилась, и опять никаких телодвижений не производил. А как же, интересно, он колдует? Маркус чуть надавил – вот-вот и кровь появится, и тот спохватился, закатил глаза (жуткое, надо сказать, зрелище), вцепился обеими руками в деревянно-стеклянную конструкцию и забормотал каким-то горловым звуком, через равные промежутки времени довольно громко всхрюкивая и взмахивая левым мизинцем. Процедура заняла не меньше пяти минут – и очередного «а-ахх!» толпы.

– Все, – смущенно сообщил маг. – Готово. Только палача не могу, он заговоренный.

Маркус ласково улыбнулся (маг явственно вздрогнул) и проворковал:

– С палачом я как-нибудь справлюсь. Жди, Делиена.

– Еще чего! – фыркнула Лена и решительно ступила на черную лесенку. Маг тоненько закричал: «Ступенька сломана», но это было ясно и без него. Лена потеряла равновесие и успела только подумать, что сейчас дева Мария так шмякнется на седалище, что всякий пиетет пропадет напрочь.

Не шмякнулась. Успел Маркус, даже не под локоток поддержал, а на руки подхватил и осторожно поставил на целую ступеньку. Второй раз в жизни Лена ощутила себя перышком. Лет десять назад муж двоюродной сестры после шутливых препирательств решил было посадить ее на шкаф и без усилий поднял на вытянутые руки, но у него было прошлое борца, плечи шириной с этот шкаф, а руки толще, чем у Лены ноги, а Маркус вовсе не выглядел Шварценеггером.

Их появления на помосте толпа не заметила. Люди глазели на казнь. Зрелище было до тошноты мерзким – в этом море глаз не было ровно ничего, кроме обыкновенного любопытства. Опешил лысый палач, уставился на Маркуса без раздражения, но с недоумением, как человек, которого оторвали от рутинной работы, которая удовольствия не доставляет, но сделана быть должна к сроку, а тут посторонние под ногами путаются…

– Тебя ударить или сам помолчишь? – осведомился Маркус. Палач что-то ответил, но Лена не услышала, потому что взгляд в крапинку прошелся по ее волосам.

Вблизи крест был виден. Руки шута были примотаны к перекладине основательно, веревки завязаны сложным узлом. Не зубами же в них вцепляться – да и не достать, шут оказался неожиданно высоким. Впрочем, и палач возвышался над Маркусом на полголовы.

–У тебя есть нож, Маркус?

– Конечно, – искренне удивился он, летящим движением выдернул из ножен кинжал, перехватил его за лезвие и протянул ей. Шпага упиралась палачу в… пониже пояса, поэтому он тоже был паинькой. Резать веревки кинжалом оказалось не так легко, как в кино. Лезвие было настолько острым, что даже светилось, и Лена умудрилась вместе с веревкой чиркнуть острием по тонкому запястью шута и чуть не упала в обморок, увидев каплю крови.

– Помоги ей, Проводник, – тихо сказал шут, и Маркус с киношной ловкостью перевернул шпагу и двинул палача эфесом в лоб. Тот закатил глаза и рухнул – даже помост закачался, а мачо забрал у Лены кинжал и чикнул по второй веревке, успев подхватить пошатнувшегося шута. А если я сейчас и правда в обморок, он и меня поймать успеет?

«А-ахх!» Толпа любовалась казнью. Она не жаждала крови, никакого энтузиазма на лицах, только удовольствие подростка на премьере блокбастера. С шелестом легла в ножны шпага, крепкая рука обхватила Лену за талию, чтоб Ищущая-Странница-Делиена не навернулась со сломанной ступеньки, и Лене осталось только послушно семенить рядом с Маркусом, который словно бы и не замечал повисшего на его плече шута. Лена попробовала высвободиться – да где там, он держал крепко и тащил их обоих какими-то закоулками, протискивался в щели и вовсе не собирался останавливаться. Идти так было очень неудобно, эфес шпаги упирался Лене в бедро, приноровиться к широким шагам не получалось, она почти бежала рядом и только удивлялась, как шут еще держится на ногах. Конечно, Маркус вел их к Закаменке… то есть в то место, которое когда-то называлось Закаменкой в родном городе Лены. Сейчас там был уже почти приличный район, хотя, судя по легендам, в былые времена он был бандитско-хулиганским, а от домишек в овраге, которые Лена помнила с детства, и следа не осталось – но только не здесь. Почти сразу за зданием, которое Лена знала как Оперный и которое здесь служило то ли королевским дворцом, то ли ратушей, начинались классические трущобы – извилистые переулки пересекались под невероятными углами, высоченные дощатые заборы чередовались с небрежно воткнутыми в землю железными штырями с рядами колючей проволоки, а то и с ностальгическими деревенскими плетнями. Пахло не бензином и не духами. Пахло помойкой.

Они спустились по скользкой дороге в лог, и Маркус ни разу даже не покачнулся, ни разу не отпустил Лену, даже рука его ни на секунду не ослабла, и Лена была уверена, что и вторая, которой он поддерживал шута, – тоже. Физическая подготовка у него была на уровне, чего никак нельзя было сказать о Лене – всю жизнь была освобождена от физкультуры, зарядку собиралась начать делать со следующего понедельника и даже на лыжах кататься не любила.

Дверь он открыл ногой, шута небрежно швырнул на лавку, а Лену аккуратно усадил в кресло. И еще поклонился. Кто тут на самом деле шут, большой вопрос. Но за кресло Лена была благодарна – ноги подкашивались и в глазах темнело. По-хорошему надо бы человеку помощь оказать, но Лена плохо переносила вид крови, потому даже смотреть в сторону шута побаивалась. И вообще – побаивалась.

Маркус без всякой деликатности стащил с него рубашку и отшвырнул в угол.

– Ты сиди, Делиена, я сам справлюсь. Тебе сегодня и так досталось, отдохни. Ты как, шут?

– Жить буду, – сказал он. – Зачем вы… Что теперь?

– Ты вон у нее спрашивай, – хмыкнул Маркус. – Мое дело телячье, сказали – сделал. Вот чего тебя на дурь потянуло? Погеройствовать решил?

– Шуты не бывают героями.

– А чего ж тогда? Решил толпе потрафить? Им нравится. Или перед королем выставиться? Да если б он тебя всерьез принял, велел бы удавить втихую, а не театр для подданных устраивал. А ты собрался тут, понимаешь, в историю войти… на две недели.

Пауза была долгой-долгой. Лена на всякий случай закрыла глаза и старательно дышала через нос, но головокружение не проходило. Тошнило от запаха крови. Лучше бы воняло помойкой. Отчаянно хотелось домой, в пыльный город, к полиэтиленовому пакету и польскому платью. Воображение у Лены было развитое, и она нередко придумывала всякие невероятные истории, как и положено одинокой романтической особе не первой молодости, но никогда сама в этих историях не участвовала. Ее не спасали прекрасные принцы или мужественные ковбои, в нее не влюблялись красивые олигархи, и она не впутывалась криминальные или фантастические истории. Лена всю жизнь была реалисткой и прекрасно понимала, что не годится даже для придуманных приключений, а уж о реальных-то что говорить. В ее историях и герои были сочинены вместе с сюжетом, злодеи были, как и положено, злодейские, зато герои – далеко не всегда геройские, они были нередко обычными людьми, попадающими в необычные обстоятельства. В современной фантастике жанр называется «наш человек в чужом мире», хотя фантастики как таковой она не сочиняла. И вот вам он, чужой мир, вот вам приключения – кушайте на здоровье.

– Что теперь? – повторил шут. Голос у него был… необычный. А вот чем необычный, Лена не понимала. – Такого никогда еще не было, и теперь уж точно король захочет меня удавить. И если б только меня…

– Да ну? Неужто Странницу удавит? – хохотнул Маркус. – Насколько я слышал, король Родаг вовсе не дурак.

– Я не собирался… входить в историю, – вздохнул шут. – Я знаю правила игры и стараюсь им следовать. Думал, потерпеть часик и покаяться… в своем стиле, однако формулу бы произнес, никуда бы не делись, помиловали. Жить-то хочется.

– Ну и?

– Ну и… увидел ее.

– Не знал я, что ты умеешь видеть.

– Я тоже не знал. И сейчас не знаю. Просто перевернуло всего, когда ее заметил. Судьба, наверное.

– А ты ей нужен?

– А ты?

Лена решительно открыла глаза. Мужчины засмущались, и это было забавно. Они, что, решили, будто она спит? Заснуть сидя Лене не удавалось еще ни разу в жизни, даже когда она почти двое суток провела на ногах.

Глаза в крапинку улыбнулись. Вблизи шут был точно такой же, как с другого конца площади. Между тридцатью и сорока на вид, морщинки в углах глаз, выраженные носогубные складки, впалые щеки, встрепанные темно-серые волосы… роскошные, мне б такие, мельком подумала Лена. Весь его торс был обмотан бинтами, которые Лена видела в кино про средние века – просто полосы ткани, а не привычная марля.

– Прости, Делиена, – покаялся Маркус, – я думал, ты спишь.

– Реверанс сделать не забудь, – проворчала Лена. – Тебе не идет смирение.

– Он в порядке, если ты встревожена. От этого не умирают… в первый день, по крайней мере. Вот если бы он прокапризничал до рассвета, то спасти бы его смогла только серьезная магия.

Или серьезная медицина. В моем мире это называют наукой, здесь – магией. И по какой науке «сисадмин» настроил четкое изображение на всю площадь? Химия ему помогла глаза толпе отвести? Или хватание за амулет и закатывание глаз? Физика – акустические колебания определенного тона и силы. А амулет – по привычке. Как белый халат в лаборатории, который там вовсе не нужен или может быть зеленым в полосочку, однако все равно белый. А мизинцем махал от усердия.

Худая рука коснулась пальцев Лены. На запястье виднелись следы от веревок – красная полоса, кое-где начинающая синеть. Нормальная гематома. Синяк, проще говоря.

– Ты заставила меня сохранить лицо. Это не самое главное в жизни, но все равно – спасибо. Я бы смог жить дальше, только… только сейчас мне будет легче.

– Пока не удавят, – невинно добавил Маркус. – Я отобьюсь, ее не тронут, а тебя в покое не оставят. Если только она не проведет тебя в другой мир. Ты очень дорожишь своим домом?

– Жизнью я дорожу куда больше. Особенно теперь, – очень серьезно ответил шут, глядя Лене в глаза. Маркус недоверчиво хмыкнул, но Лене показалось, что она понимает. Шут вовсе не сражен ее неземной красотой, потому что и земной-то не было в помине, он вовсе не влюбился с первого взгляда. Это – другое.

Неправда. Ты бы не попросил. Ты не умеешь просить и надеяться.

я? почему ты… я попросил бы. я и правда хочу жить. особенно теперь.

Почему?

что? как… опять… почему? я не понимаю.

Почему?

я… не знаю. ты мне нужна. я должен быть рядом с тобой. это судьба. ты поможешь мне. я знаю.

В чем помогу?

найти себя.

–Черт меня раздери! – ахнул Маркус. – Вы и правда… можете… Мне не показалось. Делиена, даже если ты будешь меня гнать, я не уйду!

– Ей не надо гнать, – почти прошептал шут. – Ей достаточно уйти. И тебе ее никогда не найти.

Маркус не на шутку испугался, даже скрывать этого не стал, даже блестящие бурые глаза потухли. Как уйти-то, уныло подумала Лена, если я понятия не имею, как пришла. И как уйти, оставив их здесь, – чтобы удавили?

– Я не знаю, как уйти, Маркус, – повторила она вслух. – Пусть ты уверен, что я все могу, что я в полной безопасности, что никто не рискнет меня тронуть… Кстати, почему? – Они переглянулись. – Не молчите-ка, а? Или я вам сейчас такую истерику устрою – мечтать будете, чтоб вас всего лишь удавили.

Маркус захохотал, и улыбнулся шут. Не верят? А напрасно. К истерике Лена была близка. Ну, по крайней мере, к продолжительному реву. Домой. В свою маленькую комнатку, дверь закрыть и на диван с книжкой. Не надо мне никакой фэнтези в реальности…

– А эльфы есть? – невпопад спросила она.

– Не везде, – обстоятельно ответил Маркус. – Откуда-то они ушли, а где-то их на памяти людей и не было. Здесь есть, но они людей сторонятся, живут обособленно и визиты… не приветствуют. А зачем тебе эльфы?

– Это сказочные персонажи. Где-то умные и благородные, где-то умные и высокомерные, чаще – чужие. Древняя кровь.

– Чужие, – одновременно произнесли мужчины, снова переглянулись и обменялись улыбками. Продолжил Маркус:

– Древняя кровь, ты права. Поэтому они считают себя высшей расой, а нас так, полуживотными, которые по неведомой причине загнали этих древних в дальние края. Вымирающая раса.

– Они сильны, – возразил шут, – и если даже вымрут, то после людей. И только если захотят. Ты слухами живешь, Проводник, а я интересовался. Читал даже трактат Верина. Даже Хроники Былого. Знаешь, чего мне стоило до них добраться?

– Постели королевы, – съязвил Маркус. – Я бы такую жертву принести не смог.

– А я смог. Согласись, это заслуживает уважения.

– Преклонения, – полусерьезно кивнул Маркус. – Ни ради какой истины я бы на такую жертву не пошел. Я б скорей с ее собакой…

– Вот именно. А я получил Хроники Былого на целую неделю в полное распоряжение. Так что, вероятно, больше всех знаю об эльфах.

– А о гномах? – мрачно спросила Лена. – Троллях? Орках?

– Гномы вымерли, – пожал плечами шут. – Тролли попадаются кое-где, но так редко, что о них забыли. Об орках я никогда не слышал.

– Орки есть. Только не в этом мире, – уточнил Маркус. – Имел счастье познакомиться с их полководцем. Обыграл меня в кости, подлец такой.

С полчала они обстоятельно перебирали сказочных персонажей. Лена выдохлась первой, зато расслабилась. О Бабе Яге и Кощее Бессмертном спрашивать не хотелось, а в фэнтези они не встречались, зато шут и проводник наперебой вспоминали всякие разумные и полуразумные расы, пока Лена не спросила о драконах. Просто так, для поддержания беседы в сюрреалистическом стиле. Обоих словно выключили. Маркус невольно схватился за грудь, где под рубашкой, очевидно, прятался какой-нибудь амулет, а шут просто замер, глядя на Лену расширенными, но не испуганными глазами.

– Храни нас ветер от драконов, – сурово произнес Маркус. Спорить отчего-то не хотелось. Лена поежилась, и Маркус понял это в самом прагматичном смысле, засуетился, притащил мелко нарубленных дров и разжег очаг. Простой и практичной печи, которая долго держит тепло, тут, видно, не придумали. – Я принесу какой-нибудь еды. А вы чтоб носа на улицу не совали. Особенно ты, Делиена!

Лена настолько удивилась, что вопрос задала, уже когда за ним закрылась дверь:

– Почему – особенно я?

Ответил шут:

– Ты здесь явно впервые. Заблудишься. А он боится тебя потерять. – Помолчав, он тихо добавил: – А я еще больше боюсь.

– А если его поймают?

– Проводника? – изумился шут. – Было бы любопытно посмотреть, кто сумеет. И кто рискнет.

– Его видел маг. И палач.

– Палачу не до Проводника, – слегка улыбнулся шут, – у него голова болит. А маг не враг себе, он не возьмется выследить Проводника… его как зовут – Маркус? Ты… ты, похоже, ничего не знаешь о Проводниках? О гномах спрашивала, а о них – нет.

– Я из другого мира.

Он засмеялся.

– Только слепой не увидит. Конечно, из другого. Кто б здешний стал вмешиваться в казнь шута?

– Ты бы не попросил. И умер бы там… на кресте.

Это было почти кощунственно, и Лена снова поежилась, хотя от очага тянуло приятным теплом и ароматом, по сравнению с которым дорогие французские духи воняют помойкой.

– Кровью уже не пахнет, – пробормотала Лена. – Я не привыкла. А… ты ведешь себя так, будто тебе не больно.

– Не больно. Почти. Мазь у него заговоренная, так что ничего удивительного.

– Ничего удивительного! – фыркнула Лена. – Магия, шуты, проводники, эльфы – и ничего удивительного!

– Наука, инженеры, разведчики, люди – что тут удивительного? – улыбнулся шут. – Как ни назови. Ты устала?

– Нет. Я ничего не понимаю. Даже то, как я здесь оказалась и как попаду домой.

– Если ты Странница – легко, – грустно проговорил шут, – но ты не похожа на Странницу. Уж эти никогда бы не вмешались в казнь. Особенно в казнь шута. Зачем ты это сделала?

– Ты так хотел умереть? – рассвирепела Лена. – Ну так выйди и погуляй по улице, авось удавят.

– Я не хотел умереть, но Странницы никогда ни во что не вмешиваются. Ходят… смотрят… странствуют. Мне всегда казалось, что они еще дальше от людей, чем эльфы. Наблюдают. Изучают. А проку-то? Эльфы нас хотя бы презирают или ненавидят, но они Чужие, а Странницы – люди. Больше того – женщины. Проводник просто завидует или восхищается тем, что им даются легко вещи, на которые он тратит много времени. Ему положено восхищаться. И… если ты принимаешь советы шутов, не гони его.

– Я принимаю советы шутов, – буркнула Лена. – Бывало, шуты правили королями. И не прячь улыбку.

– Не прячу. Я не правил Родагом. Честно.

– А почему ты стал шутом?

– Разве кому-то другому разрешено говорить то, что думается? Разве у кого-то другого есть шанс получить запрещенные книги на целую неделю?

– Ты любишь историю?

Он опустил глаза, и оказалось, что ресницы у него длинные, как у куклы, точно нарисованные. Лоб перечеркнула вертикальная морщинка.

– Пока нет Проводника, я должен тебе сказать… а что сказать, не знаю. Я был уверен, что надежда умерла давным-давно, но я увидел тебя – случайно, мельком – и вдруг понял, что надеюсь. Если ты смогла вернуть надежду шуту, то почему не сможешь всему миру?

– Надежду на что? – почти крикнула Лена. Худая рука снова коснулась ее пальцев.

– Надежда у каждого своя. Я надеюсь… ты постарайся не смеяться, хорошо? Я должен найти себя. Не смейся! Я родился и вырос здесь, помню свою жизнь, родителей, учительницу, приятелей, помню ярмарки, города, деревни, я все помню. Но я не знаю, кто я такой. Для чего я. Зачем. Не смейся!

– Я не смеюсь.

Что уж тут смешного. Ведь для начала стоит понять разницу в терминологии: в мире Лены «найти себя» означает «найти себе применение, дающее полное моральное удовлетворение». Или, например, вытурить из сознания Наполеона вместе с Александром Македонским или кем там еще воображают себя психи. Но шут меньше всего похож на психа. Он сам готов посмеяться над своими словами. И ведь наверняка в первый раз их произносит – даже для себя не формулировал. А в глазах – смятение… смятение в крапинку. Надежда умерла. У кого это было – «надежда – глупое слово»? У Фрая, что ли? Там глупое слово, а здесь вообще умерла…

Лена положила голову на высокую спинку кресла и закрыла глаза. Больше всего на свете ей хотелось заплакать, но не получалось, слез не было, рыдания, что называется, не душили. Даже смятение не обуревало, как шута. В голове удобно расположился вакуум, который, как ему и положено, все вытеснял, и прежде всего связные мысли. Так не бывает. Нет эльфов, нет магии, нет драконов. Храни нас ветер от путешествий по непонятным мирам в еще более непонятном статусе Странницы – Маркус в восторге, шут в настороженности. Не любит Странниц, потому что они равнодушные. Это хорошо. Приятно. Лена тоже не любила равнодушных людей. И ведь случись ей увидеть казнь в своем мире, она точно бы не вмешалась, не из-за равнодушия, тем более не из-за любопытства и даже, возможно, не из трусости. Она просто растерялась бы. Или упала в спасительный обморок. Один раз в жизни она видела массовую драку: толпа вокруг пивного ларька в недавние времена дефицита всего на свете против омоновцев. Или омоновцы против толпы. Тогда у омоновцев только-только появились дубинки, народ иронично называл их «демократизаторами», и вот эти дубинки взлетали над толпой, криков не было, а вот звуки ударов – были, и настолько это было мерзко и страшно, что Лена умудрилась пройти мимо, не видя и не слыша, и вполне благополучно вычистить из памяти этот эпизод. Ей не жалко было озверелую толпу: чего жалеть людей, пускающих в ход кулаки, когда пива не хватило, скорее, она сочувствовала парням в сером камуфляже, ведь, чтоб там не писала «демократическая» пресса, вряд ли им нравилосьмолотить дубинками по спинам и плечам… Лена ни одного лица не запомнила, потому что у толпы не бывает лиц. И нынешняя, недавняя, восторженно ахающая – тоже лиц не имела. Масса.

Шут молчал, словно боялся ее побеспокоить. А ведь явно хотел поговорить, пока Маркуса нет. Лена заставила себя взглянуть на него.

Шут смотрел на огонь чуть расширившимися глазами и, вряд ли замечая, страдальчески морщился. Именно что «почти» не больно.

– Как тебя зовут?

Он страшно удивился. Безмерно. Почему? Похоже, у них тут вместо «сударя» или «сэра» в ходу обращение по роду деятельности: Маг, Палач, Проводник, но Маркус-то спокойно назвал свое имя, причем Лена даже его не спрашивала.

– Я сказала что-то не то? Вот Проводника зовут Маркус, меня Лена…

– У шутов нет имен.

– Ты родился шутом? Мама с папой тебя никак не называли? Учительница? Девушка, которую ты поцеловал первый раз?

– Тогда я не был шутом. Сейчас у меня нет ни мамы с папой, ни учительницы… Прости. Ты не знаешь нашего мира. Неужели у вас иначе?

– У нас нет шутов.

Он склонил голову набок и едва заметно улыбнулся:

– Нет? Так не бывает. А если и бывает, то я не хотел бы попасть в твой мир. Пусть уж лучше меня здесь удавят.

– У нас не запрещено говорить то, что думаешь.

Он вдруг потянулся и ласково-ласково погладил ее по голове, как маленького и неразумного ребенка.

– Но вы не говорите. «Не запрещено» вовсе не значит «разрешено». И тем более не значит «принято». Разве тебя не сдерживают рамки? Разве ты скажешь дураку, что он дурак, любому мерзавцу, что он мерзавец, уродине, что она уродина? Ты скажешь своему королю, что он неправ, если он настаивает на своей правоте, или все-таки подумаешь о возможных последствиях? Ты скажешь своей королеве, что она шлюха, или поостережешься ее мести? Скажешь своему хозяину, что он самодур, или все-таки подумаешь о том, на что будешь жить, если он откажет тебе от места? И кто скажет? Не раз – всегда? Даже если найдется такой, его не примут. Отторгнут. Ты же первая от него отвернешься просто потому, что считаешь, что людей обижать нельзя. Вас сдерживают рамки. Так и должно быть.