Текст книги "В Америке"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Догадайся, чем мы сегодня занимались. Нам пришлось развлекать себя стрельбой по мухам. Я не шучу! Утром я нашла среди игрушек Петра два крошечных лука, Юлиан сделал из спичек стрелы с иголками на конце, и мы по очереди целились в сонных мух, украшающих деревянные стены нашей комнаты, и аплодировали самим себе, когда жертвы одна за другой падали к нашим ногам. Представь себе Джульетту или Марию Стюарт за подобным занятием!

Только не подумай, что я приглашаю тебя присоединиться к нам только потому, что мне скучно. Мы наверняка останемся здесь, по крайней мере, еще на две недели, за это время погода улучшится и многое можно будет обсудить. И поскольку Юлиан, по-моему, проникся нашими идеями и жаждет их осуществления, мне кажется, что ты должен быть здесь, чтобы обговорить некоторые детали нового плана, в котором ты будешь играть ведущую роль. Ты сможешь также заверить Ванду, которая очень волнуется насчет предстоящей разлуки с мужем, что проследишь, как бы он не навлек на себя излишних опасностей, хотя, зная вас обоих, я думаю, что все произойдет ровным счетом наоборот! Так что считай себя приглашенным, если (да, есть одно „если“) дашь мне слово по одному весьма деликатному делу. „Чего бы ни захотела от меня милая Марына, я охотно все выполню“, – подумаешь ты. Знаю, какое у тебя отзывчивое сердце. Но я также знаю кое-что другое. Ты простишь меня за откровенность? Обещай, что с местными девушками будешь вести себя как джентльмен. Да, Рышард, мне известны твои дурные привычки. Но умоляю, только не в Закопане! Ты – мой гость. Я еще могу вернуться сюда и несу ответственность перед этими людьми. Договорились, друг мой? Да? Тогда приезжай, дорогой мой Рышард».

Письмо Марыны задело Рышарда за живое, и он, полный решимости сделать все, о чем она его просила, на следующий же день выехал из Варшавы. Прибыв в Краков, зашел к Хенрику и попросил помочь добраться до деревни. Хенрик не только отправился вместе с ним на рынок, чтобы найти подходящего кучера, но, поддавшись мгновенному порыву, решил, что должен поехать с ним. Состояние здоровья Стефана не может серьезно ухудшиться, если доктор отлучится на каких-нибудь десять дней. И коль скоро был приглашен Рышард, к тому же самой Марыной, то как он мог остаться в стороне?

Рышард снял комнату в избе деревенского барда, во-первых, для того, чтобы продолжить начатую прошлым летом работу – собирание стариковских сказок, – а во-вторых, чтобы укрыться от неусыпного ока Марыны, если, несмотря на все его благие намерения, он все же не устоит перед немытыми прелестями какой-нибудь деревенской девчушки.

– Эх, коммуна! – воскликнул Хенрик, когда Богдан предложил ему тюфяк в мужской спальне. – Прошу вас, не обижайтесь, но я остановлюсь у Чарняка.

– В гостинице? – переспросил Богдан. – Вы шутите! Надеюсь, вы положили в свою медицинскую сумку дезинфицирующее средство для тюфяка, который вам там дадут?

За исключением тех случаев, когда его вызывали по какому-нибудь неотложному делу (трудные роды, перелом ноги или разрыв аппендикса), Хенрик почти все время находился в избе, помогал Марыне и развлекал Петра. Мальчик показался смышленым, и он решил преподать ему новое эволюционное учение.

– Я бы на твоем месте, – говорил он Петру, – хорошенько подумал перед тем, как сказать священникам в школе, что друг твоей знаменитой матушки хотя бы вскользь упоминал имя великого англичанина – мистера Дарвина.

– Да как же я им скажу? – возразил мальчик. – Мама говорила, что я никогда не вернусь в эту школу.

– А знаешь, почему ты больше туда не вернешься?

– Кажется, да, – ответил Петр.

– Так почему же?

– Потому что мы уплывем на корабле.

– А что ты будешь там делать?

– Смотреть на китов!

– Которые относятся к какому классу?

– Млекопитающих!

– Великолепно.

– Хенрик! – воскликнул Рышард, который только что вернулся с прогулки. – Не забивайте парнишке голову бесполезными фактами. Рассказывайте ему сказки. Развивайте его воображение. Воспитывайте в нем мужество.

– Я люблю сказки, – заявил Петр. – Расскажите про ведьму. О том, как ее убили. Зажарили в печке. А потом она…

– Вам нужно рассказывать сказки, – повторил Рышард.

– Я знаю много сказок, – сказал Хенрик, – но мужественней от этого не стал.

Марына, всегда такая словоохотливая, стала молчаливой. Как только друзья ни старались ее порадовать!

Марына видела, с каким обожанием смотрят на нее Тадеуш и Рышард. Ей хотелось влюбиться, ведь безнадежная любовь пробуждает в человеке лучшие качества. Но когда замужество кладет этому конец, любовь становится избавлением. Любовь делает мужчин сильными и уверенными в себе. А женщин – слабыми.

Но дружба… это другое дело. Друзья делают тебя сильной. Как бы она обходилась без Хенрика? Они сидели в бору на еловом пне у зарослей лесных ягод. Петр играл стрелами и луком, сделанными в натуральную величину.

– Никогда не любил лес, – сказал Хенрик. – И вот начинаю в него влюбляться. Нужно просто представить себе, что каждое дерево – человек. Застрял в этом темному лесу. Пустил здесь корни. Машет листвой. «На помощь! На помощь!» – кричит дерево. – Я…

– Только без патетики, милый Хенрик!

– А почему бы и нет? Мне нравится.

– Тогда больше патетики, милый Хенрик!

– Хорошо. На чем я остановился? Ах да, деревья. Не двинется этот Бирнамский лес на Дунсинанский холм [12]12
  Аллюзия на «Макбета» Уильяма Шекспира.


[Закрыть]. А потом их срубят – о таком ли спасении они мечтали? Вот, пригубите.

Марына взяла протянутую фляжку с водкой.

– Вообразите, – сказала она через некоторое время, – что вы вбили себе в голову, будто Судьба повелевает вам совершить нечто, будто вы должны идти за своей звездой. Как бы к этому ни относились другие.

– Марына, вы говорите о себе так, словно вы совершенно одиноки. Но меня поражает другое: как вам удается тащить за собой всех остальных?

– Нельзя поставить пьесу в одиночку.

– Я говорю сейчас о Закопане. Вас раздражает, что вы не можете сохранить для себя деревню, которую открыли, но вам должно быть известно: она не может оставаться такой, как прежде. И, по-моему, не должна оставаться прежней. Жизнь местных жителей тяжела. Но они – не племя кочующих североамериканских индейцев. Они – отрезанное от мира поселение европейских пастухов, у которых сокращаются и без того жалкие средства к существованию. Эта земля всегда была непригодна для основательного возделывания, и вы прекрасно знаете, что железорудная шахта через несколько лет непременно закроется. Как же они тогда смогут жить, если не будут торговать своими скромными украшениями и деревянными лошадками, своими горами, видами и здоровым воздухом?

– Вы действительно думаете, что меня не волнует…

– И, как я не раз подчеркивал, – продолжал он с жаром, – именно вы, при содействии нашего дорогого, незаменимого Богдана, привели все это в движение. Впрочем, так или иначе, это должно было случиться. Как бы люди могли не прослышать о Закопане? Вы хотели, чтобы вас окружали друзья. Ваша коммуна.

– Вы считаете меня наивной.

Доктор отрицательно покачал головой.

– Претенциозной.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся он, – в претенциозности нет ничего плохого, Марына. Я и сам могу признаться в этом восхитительном недостатке. Это польская черта – как идеализм. Но мне кажется, вам не следует путать загородную вечеринку в спартанских условиях с фаланстером.

– Я знаю, что вы не любите Фурье.

– Дело не в том, люблю я или нет вашего утопического мудреца. Я кое-что знаю о человеческой природе, тут ничего не поделаешь. Врачу трудно этого избежать.

– Неужели вы думаете, что я смогла бы стать актрисой, ничего не зная о человеческой природе?

– Не сердитесь на меня, – вздохнул он. – Возможно, я вам завидую, потому что… не могу присоединиться к вашей компании. Мне придется остаться здесь.

– Но если бы вы хотели, то могли бы…

– Нет, я слишком стар.

– Чепуха! Сколько вам лет? Пятьдесят? Нет и пятидесяти!

– Марына…

– Думаете, я не чувствую себя старой? Но это не мешает мне…

– Я не могу. – Он поднял руку. – Не могу, Марына.

На улице потеплело, и вся компания, за исключением Хенрика и Рышарда, провела вторую половину дня в лесу, а теперь сидела возле избы в гаснущем закатном свете. Приятно устав и вволю наговорившись, они с нетерпением дожидались обеда – супа и грибов двух видов: слегка подсохших бурых, которые они нашли сегодня в сосновом леске, и аппетитных маринованных темно-оранжевых rydz [13]13
  Рыжиков ( польск.).


[Закрыть], собранных во время лесных прогулок в сентябре прошлого года. Богдан положил на траву железную дорогу, чтобы Петр поиграл со своими деревянными паровозиками. Марына писала письмо за маленьким столиком при масляной лампе, которую зажег Тадеуш: на бледном небе появились лунный серп и две планеты. Ванда меняла пуговицы на вышитой льняной рубашке, которую купила для Юлиана. Йозефина и Юлиан шепотом спорили за картами. Якуб делал наброски игроков. Отвечая уханью совы, заблеяли несколько отбившихся от стада овец, а из дома послышалось шипение масла на грубоватой сковородке пани Бахледы – восхитительный звук!

Подошел Хенрик, налил себе немного арака, сел на свободный стул у столика игроков и попытался сосредоточиться на книге. Рышард, который предпочел провести «лесной» день со своим хозяином (убивать зверей в компании другого мужчины – наиболее приятный способ избегнуть тех соблазнов, на которые намекала ему Марына), пришел последним. Он пододвинул стул к столику Марыны, достал блокнот и стал записывать охотничью историю, которую рассказал ему старик, после того как они пристрелили вторую лисицу.

Богдан беспокойно ходил взад и вперед.

– Ничего не делал, а устал, – сказал он.

Хенрик захлопнул книгу:

– Вам нездоровится?

– Вроде бы нет.

– Вы, случайно, не пробовали никаких незнакомых грибов?

– Я пробовал, – сказал Тадеуш.

– И как вы себя чувствуете, молодой человек?

– Лучше не бывает!

– Нельзя же есть все, что попадается в лесу!

– Да знаем мы, – проворчал Богдан. – Но если даже кто-нибудь поступит неосторожно, у нас ведь на целую неделю есть доктор.

– На вашем месте, – сказал Хенрик, – я доверял бы врачам не больше, чем грибам. – Он повертел в руках пустой стакан. – Хотите, я расскажу вам назидательную историю о тех и о других? – Он рассмеялся. – Страшную историю.

Рышард поднял глаза от блокнота.

– Наверное, вы никогда не слышали о Шоберте. Сейчас никто не исполняет его произведений для клавесина, – Хенрик сделал паузу. – Он жил в Париже и был знаменит на всю Европу.

– Может, вы говорите о Шуберте? – уточнила Ванда.

– Не отвечайте ей, – сказал Юлиан.

– Увы, его звали Шоберт, – проговорил Хенрик.

Он встал, медленно раскурил трубку и застегнул куртку, словно бы собрался прогуляться.

– Так вы будете рассказывать или нет? – не выдержал Рышард.

– Это очень неприятная история. – Хенрик снова сел. – И зачем я только решил ее рассказать?

– Не дразните нас, Хенрик, – сказал Марына.

Хенрик выбил трубку о подошву ботинка.

– Можно ли мне промочить горло? – спросил он.

Йозефина принесла ему бутылку арака.

Хенрик сделал большой глоток.

– Смелее, – сказала Марына.

Хенрик окинул взглядом замерших в ожидании слушателей и улыбнулся.

– Так случилось, что этот человек, неподражаемый, превосходный артист, был весьма неравнодушен к грибам и как-то раз устроил загородную прогулку (кажется, в лес Сен-Жермен-ан-Ле, впрочем, неважно) вместе со своей женой, старшим из двух маленьких детей и четырьмя друзьями, среди которых был доктор. В двух каретах они приехали на опушку леса, слезли и дальше пошли пешком. Шоберт за день насобирал целую корзинку отборных, как ему показалось, грибов. Вечером компания добралась до «Марли» – трактира, в котором хорошо знали Шоберта, и он попросил приготовить обед из собранных грибов. Повар взглянул на грибы, заявил гостям, что они несъедобны, и не стал даже притрагиваться к ним. Но Шоберт велел повару сделать то, что велено. «А может, они и вправду несъедобны?» – спросил один из друзей. «Вздор!» – возразил друг, который был врачом. Раздраженные упрямством повара (хотя, разумеется, упрямством отличались они сами), грибники направились в другой трактир в Булонском лесу, главный официант которого тоже отказался готовить грибы. Заупрямившись больше прежнего, поскольку врач упорно настаивал на том, что грибы съедобны, они покинули второй трактир…

– …и устремились навстречу своей беде, – пробормотал Рышард.

– Наступила ночь, все сильно проголодались, поэтому они вернулись в Париж, в дом Шоберта. Там он дал грибы служанке и велел приготовить ужин…

– Боже, – сказала Ванда.

– …и всемером: и доктор, утверждавший, что знает все виды грибов, и служанка, которая, очевидно, попробовала их, пока готовила, и собака, которая, должно быть, попросила кусочек у служанки, – все отравились. Поскольку поддались искушению все, помощь пришла лишь к середине следующего дня, в среду, когда один из учеников Шоберта явился на урок и увидел, как они бьются в конвульсиях на паркетном полу. Им уже ничем нельзя было помочь. Первым умер пятилетний ребенок. Шоберт дожил до пятницы. Его жена умерла только в следующий понедельник. Два человека прожили еще десять дней. Из маленькой семьи Шоберта в живых остался только трехлетний ребенок, которого не взяли на вылазку и который уже спал, когда они вернулись домой.

Петр громко хихикнул.

– Иди в дом и вымой руки, – сказал Богдан.

Ребенок продолжал возиться с паровозиками.

– Ба-бах! – закричал он. – Крушение поезда!

– Петр!

– Скверная история, – сказал Якуб, стоявший у суковатого дверного косяка. – Надо было прислушаться к совету повара в первом трактире или главного официанта – во втором.

– Прислушаться к слугам? – воскликнул Рышард. – Но в те времена все считали себя выше слуг. Чудесный образец ancien régime [14]14
  Старый режим (фр.).


[Закрыть]

– Подумать только, так доверять врачу! – сказал Хенрик.

– Подумать только, врач возомнил себя знатоком грибов! – подхватил Рышард.

– Но Шоберт так любил грибы, – сказал Богдан. – Это он во всем виноват. Он был главой семьи и сам устроил вылазку.

– А врач? – сказала Ванда. – Ведь он был человек ученый.

– Хоть я и не должен разрушать иллюзии моей жены насчет ученых людей, – высказался Юлиан, – но факт остается фактом: виноваты оба.

– Нет, ответственность целиком лежит на Шоберте, – возразила Йозефина. – Никто не смел ему перечить. Вспомните, какой он был сильной личностью. Великий музыкант, все восхищались им…

– А как вы думаете, – спросил Тадеуш у Марыны, почувствовав неловкость из-за того, что она не принимала участия в разговоре, – если бы кто-то сказал, что грибы, которые мы собрали, ядовиты, а выхотели бы их съесть…

– Разумеется, вы бы не последовали моему примеру.

– А я бы, возможно, последовал.

– Браво! – восклинул Хенрик.

Все выжидающе посмотрели на Марыну.

– Но я не настолько упряма! – вскрикнула она. – Я бы никогда не стала есть грибы, если бы кто-то сказал, что они ядовиты. – Она помолчала. – Да за кого вы меня принимаете? (За кого они ее принимали? За свою королеву.) Ах, милые мои друзья…

Марына не хотела оставаться в деревне после начала июня, когда должны были появиться первые летние туристы. В последние часы перед отъездом мужчины накупили одеял из овечьей шерсти и шесть крепких топоров, что заменяли горцам оружие. Вернувшись в Краков, Марына навестила Стефана, бледность и худоба которого вызывали тревогу, а затем вместе с Богданом и Петром, в сопровождении Рышарда и Тадеуша, уехала в Варшаву. Там Тадеуш узнал, что ему наконец-то предложили контракт в Имперском театре, который Марына, видя, как он боится ее разочаровать, сердечно посоветовала ему принять и даже не думать присоединяться к ним. Она оказала честь Тадеушу и сопровождала его, когда он подписывал контракт, а затем задержалась для приватной беседы о своих планах с шумливым, но добродушным директором театра, который слышать ни о чем не желал и дал свое согласие только на годичный отпуск. Богдан тем временем добывал деньги для их смелого предприятия, и у приставленного к нему шпика появился новый список имен для других шпиков: это были люди, приходившие смотреть на квартиру и мебель, которые Богдан выставил на продажу.

Однако две недели спустя они поспешно возвратились в Краков к Стефану, который, давно разойдясь с женой, теперь был совершенно не в силах за собой ухаживать и переехал домой, в квартиру матери. В день их приезда, вечером, Стефан закрыл глаза, глубоко вздохнул и впал в кому. Опустившись на колени у кровати, Марына коснулась губами его лба и беззвучно заплакала. Холодное и влажное лицо на подушке было неестественно моложавым и худым – таким она впервые увидела его на сцене и не узнала любимого друга Дон Карлоса и его порочного отца; лицо необыкновенно красивого молодого человека, перед которым она преклонялась в детстве. Просто невозможно поверить, что теперь он должен умереть!

Мать была убита горем, писала Марына Рышарду, но с нами оставались Адам, Йозефина, Анджей и маленький Ярек. Хенрик ни на минуту не покидал нас, он сделал все, что от него зависело, но спасти моего драгоценного, своевольного брата было уже невозможно. Я всю ночь сжимала его в объятиях, его тело казалось легким и высохшим, как щепка, кровь сочилась у него изо рта, и наконец он отошел.

Смерть Стефана стала также прощанием Марыны с семьей.

Богдану тоже нужно было нанести прощальный визит: он происходил из богатой помещичьей семьи, которая имела обширные владения в западной Польше, находившейся под властью Пруссии. Марына побывала в главном имении Дембовских один-единственный раз – в 1870 году, после того как приняла предложение Богдана выйти за него замуж, но не останавливалась там, поскольку Игнаци, старший брат Богдана и глава семьи, не захотел даже встречаться с ней, сказав при этом, что самого Богдана он всегда рад видеть. Они сняли комнату на соседнем постоялом дворе.

За два дня до отъезда Богдан привел Марыну в просторный помещичий дом с белыми колоннами, чтобы познакомить со своей бабушкой, написавшей ему, что она, естественно, не возражает против этого брака. Крепко сжав руку жены, Богдан поволок ее за собой по начищенным деревянным полам (она до сих пор помнила их блеск) через все комнаты, словно они были шаловливыми или нелюбимыми детьми, которые убегали от праведного гнева взрослого или тирана-людоеда, – так сильно он боялся столкнуться с братом в этих просторных, скудно меблированных комнатах. Богдан запыхался от спешки – казалось, что он вновь почувствовал тревогу и собственную уязвимость в доме своего детства. Марыне ощущать себя ребенком не нравилось. Она и актрисой стала отчасти для того, чтобы избавиться от этого ощущения.

Они добрались до бабушкиной гостиной, расположенной наверху. Встав на одно колено, Богдан поцеловал бабушке руку, затем опустился на оба, чтобы она могла обнять его голову. Тем временем Марына сделала реверанс (подчеркнуто несценический) и, в свою очередь, поцеловала старухе руку. После этого он оставил их наедине.

Марына никогда не встречала людей, подобных бабушке Богдана. Та родилась в 1791 году, за год до Второго раздела, когда последний король Польши, Станислав Август Понятовский, еще сидел на троне, и была реликтом далекой, более свободомыслящей эпохи. Своих внуков, возможно за исключением Богдана, она считала глупцами. И в первую очередь старшего – Игнаци, как она объяснила Марыне мимоходом, подмигнув ей слезящимся глазом.

– Он – педант, ma chère [15]15
  Милая моя (фр.).


[Закрыть], в этом-то все и дело. Ужасный педант. Даже не надейтесь, что он смягчится или изменится. Благополучие брата не значит для него ровным счетом ничего по сравнению с суетной идеей фамильной гордости. До чего же докатилось наше храброе, мужественное польское дворянство! Омерзительно! Я едва могу поверить в то, что этот лицемерный, поклоняющийся Богоматери дурак – мой родственник. Но ничего не поделаешь, mon enfant [16]16
  Дитя мое (фр.).


[Закрыть]. Новые времена. Que voulez-vous? [17]17
  Чего же вы хотите? (фр.)


[Закрыть] И он еще называет себя сыном Церкви! Насколько я знаю, Иисус благосклонно относился к братской любви. Теперь-то вы видите подлинное лицо нашей нелепой религии. Не обязан ли христианин радоваться тому, что такая очаровательная и достойная женщина, как вы, решила осчастливить его брата? Mais non [18]18
  Но не тут-то было (фр.).


[Закрыть]. Я надеюсь, вы осчастливите его. Знаете, что я подразумеваю под словом «счастье»?

Марыну больше поразило пренебрежительное отношение старой дамы к религии – она еще никогда не слышала, чтобы кто-нибудь поносил Церковь, – чем неожиданный вопрос, которым та закончила свою тираду. Богдан рассказывал, что, по слухам, у его бабушки было много любовников за время ее долгого, беспокойного замужества с генералом Дембовским – «человеком со шпагой». Решив, что у нее есть право не отвечать, Марына с подобающей скромностью покраснела: она могла без труда залиться краской или расплакаться по внутренней команде. Но отделаться от старой дамы было не так-то просто.

– Так что же? – сказала она.

Марына сдалась:

– Конечно, я постараюсь.

– Вот как, постараетесь.

На сей раз Марына не ответила, не хотела отвечать.

– Одних стараний недостаточно, та chère.Привлекательность либо есть, либо ее нет. Я-то думала, вы, актриса, знаете все о подобных вещах. Не хотите же вы сказать, что актрисы вовсе не заслуживают своей любопытной репутации? Хоть чуточку? Ну и ну, – она обнажила свои беззубые десны, – разочаровали вы меня.

– Я не хочу вас разочаровывать, – горячо возразила Марына.

– Это хорошо! Но меня кое-что беспокоит. C'est sérieux. Trop sérieux peut-être [19]19
  Это серьезно. Возможно, слишком серьезно (фр.).


[Закрыть]. Разумеется, Богдан слишком умен для того, чтобы пресмыкаться перед невежественными священниками, что-то бормочущими на варварской латыни. В отличие от Игнаци, у Богдана есть ум. У него задатки вольнодумца. Иначе бы он не выбрал вас. Но я все равно беспокоюсь за него. У него никогда не было романов, как у его брата или у других молодых людей его круга. А целомудрие, та fille [20]20
  Дочь моя (фр).


[Закрыть], – один из великих пороков. Дожить до двадцати восьми лет и ничего не знать о женщинах! На вас лежит огромная ответственность. Это – единственный изъян, в котором я его упрекаю, но вы должны его исправить, если, конечно, он… – что объяснило бы загадку, ведь в театре есть такие мужчины, вы, должно быть, знаете, если он не…

– Он очень любит меня, – перебила Марына, охваченная внезапной тревогой. – И я люблю его.

– Я вижу, моя откровенность вам неприятна.

– Возможно. Но вы удостоили меня своим доверием. Вы бы не сказали всего этого, если бы не верили в то, что я люблю Богдана и намерена сделать все, чтобы стать ему хорошей женой.

– Прекрасно, mon enfant! Прелестная отговорка. Что ж, больше не буду приставать к вам с этим. Только пообещайте, что не бросите его, когда перестанете быть счастливы с ним – а это когда-нибудь да случится, ведь у вас беспокойный нрав, а он не из тех людей, которые знают, как всецело завладеть женщиной, – или когда вы влюбитесь в кого-нибудь другого.

– Обещаю, – серьезно сказала Марына. Она опустилась на колени и склонила голову.

Старая дама расхохоталась:

– А ну-ка, встаньте! Вы не на сцене. Понятно, что ваше обещание ничего не стоит, – она протянула костлявую ладонь и схватила ее за руку. – Но я все равно ловлю вас на слове.

–  Grand-mére [21]21
  Бабушка! (фр.)


[Закрыть]! – В дверях стоял Богдан.

–  Oui, mon garçon, entre [22]22
  Да, мой мальчик, входи (фр.).


[Закрыть]. С твоей невестой мы уже поговорили. Можешь забирать ее, и знай, что я вполне ею довольна. Возможно, она слишком хороша для тебя. Вы оба можете навещать меня раз в год, но rapelle-toi [23]23
  Помни (фр.).


[Закрыть]: только когда твой брат будет в отъезде. Я напишу тебе, когда можно будет приехать.

Марына была в ярости оттого, что семья Богдана не считала ее достойной партией. Из-за того, что она вдова? Но не могли же они знать о том, что Генрих не имел права жениться на ней или что он еще не умер; когда его здоровье пошатнулось, он решил вернуться в Пруссию и пообещал (она надеялась, что искренне) больше никогда не вмешиваться в ее жизнь. Тогда, может, из-за того, что у нее ребенок? Но неужели у них хватило бы низости предположить, что покойный пан Заленжовский, ее муж, не был отцом Петра? Да нет же, был! Скорее всего, причина в том, что Игнаци осуждал страстное увлечение театром, которое его младший брат пронес через всю свою жизнь. Польщенная тем, что вдовствующая графиня Дембовска не разделяла семейного презрения к актрисам, Марына все же знала, что пока ее не признает старший брат, ее не признают и все остальные. Она полагала, что старая аристократка имеет некоторое влияние на Игнаци, но, возможно, на самом деле и не имеет или не желает им воспользоваться, так что Марына никогда больше ее не видела. Всякий раз, когда бабушка вызывала Богдана для ежегодного визита, у Марыны был самый разгар сезона в Варшаве или гастроли.

Они так и не признали ее. В конце концов она завоевала любовь незамужней сестры Богдана Изабелы, но неприязнь Игнаци с годами только росла, и Богдан разорвал всякие отношения с братом. Из гордости он даже хотел вычесть из своего дохода от различных семейных имений ту долю, которая причиталась от поместья, управляемого Игнаци. Но сейчас у Богдана не оставалось другого выхода, кроме как попросить о надлежащем ассигновании этой суммы. Он написал Игнаци, объясняя причину своего предстоящего приезда. Он упомянул о некоем капиталовложении. Превосходном капиталовложении. А у бабушки попросил разрешения нанести незапланированный визит. Марына сказала, что ей тоже хотелось бы с ней попрощаться.

Едва приехав и расположившись на постоялом дворе, Богдан и Марына взяли экипаж и отправились в помещичью усадьбу. Дворецкий сказал Богдану, что граф примет его через час у себя в кабинете и что графиня-вдова находится в библиотеке.

Она сидела в высоком, глубоком кресле, обвязанная множеством платков, и читала.

– Приехал, – сказала она Богдану. На ней был белый кружевной чепец, и на морщинистом, бугристом лице виднелись пятна румян. – Уж не знаю, рано ты или поздно. Наверное, поздно.

Богдан пробормотал:

– Я не думал, что…

– Впрочем, не слишком поздно.

Рядом с ней на низком столике стоял высокий бокал с чем-то белым и густым. Марына не могла понять, что это, пока ей с Богданом тоже не принесли по бокалу: то было разогретое пиво со сливками и кусочками мелко порезанного белого сыра.

– A votre santé, mes chers [24]24
  За ваше здоровье, дорогие мои! (фр.)


[Закрыть], – прошамкала старуха и поднесла бокал к запавшему рту. Потом, взглянув на Марыну, нахмурила брови.

– Вы в трауре?

– Мой брат… – и, вспомнив о склонности графини-вдовы к резким заявлениям, Марына прибавила: – Любимый брат.

– И сколько ему было лет? Наверное, он был очень молод.

– Нет, сорок восемь.

– Молодой!

– Мы знали, что Стефан тяжело болен и уже вряд ли поправится, но к этому никогда нельзя подготовиться…

– Ни к чему нельзя подготовиться. Ah oui [25]25
  Да уж (фр.).


[Закрыть]. Но смерть одного человека – это всегда избавление для другого. Вопреки расхожим суждениям, la vie est longue. Figurez-vous [26]26
  Жизнь длинна. Представьте себе (фр.).


[Закрыть] , я говорю не о себе. Она слишком длинна даже для тех, кого нельзя назвать долгожителем. Alors, mes enfants [27]27
  Итак, дети мои (фр.).


[Закрыть], – она смотрела только на Богдана, – вот что я должна вам сказать: мне нравится ваша безумная затея, çela vous convient [28]28
  Это вам идет (фр.).


[Закрыть]. Но позвольте спросить, зачем вам все это?

– Есть много причин, – ответил Богдан.

– Да, много, – подтвердила Марына.

– Я подозреваю, слишком много. Что ж, действительную причину вы узнаете sur la route [29]29
  В пути (фр.)


[Закрыть]. – Внезапно она уронила голову на грудь, словно бы уснув или…

– Богдан, – прошептала Марына.

– Да! – Старуха раскрыла глаза. – Долголетие ничего не значит для людей, которые быстро расходуют восторг или мечты, когда впереди еще столько лет. Но начать все сначала – это другое дело. Это большая редкость. Если только, как обычно случается, вы не превратите новую жизнь в старую.

– Думаю, – сказал Богдан, – это маловероятно.

– А ты так и не поумнел, – сказала бабушка. – Какие книги ты сейчас читаешь?

– Практические, – ответил Богдан, – по животноводству, виноградарству, плотничьему делу, земледелию…

– Прискорбно.

– Он читает со мной поэзию, – вставила Марына. – Мы вместе читаем Шекспира.

– Не защищайте его. Он – глупец. Вы и сами не так уж умны, по крайней мере, не были умной, когда мы встречались шесть лет назад, но теперь вы даже умнее, чем он.

Богдан наклонился и нежно поцеловал бабушку в щеку. Она подняла крошечную, искривленную артритом руку и погладила его по затылку.

– Он – единственный, кого я люблю, – сказала она Марыне.

– Я знаю. А вы – единственная, кого ему больно покидать.

– Вздор!

–  Bonne-maman [30]30
  Бабушка! (фр.)


[Закрыть]! – вскрикнул Богдан.

–  Pas de sentiment, je te le défends. Alors, mes chers imbéciles [31]31
  Никаких сантиментов, я запрещаю тебе. Ну что ж, дорогие мои дурачки (фр.).


[Закрыть], пора вам отправляться. Мы больше не увидимся.

– Но я еще вернусь!

– А я нет, – разжав правую руку, она посмотрела на ладонь, затем медленно ее подняла. – Благословляю вас как атеистка, дети мои.

Марына склонила голову.

–  Bis! Bis! [32]32
  Бис! Бис! (фр.)


[Закрыть]– весело воскликнула старая дама. – И один маленький совет, если позволите. Никогда ничего не делайте в порыве отчаяния. И, écoutez-moi bien [33]33
  Послушайте меня внимательно (фр.).


[Закрыть], не придумывайте слишком много оправданий для своих решений!

«Всем интересно, почему мы уезжаем, – говорила себе Марына. – Ну и пусть. Пускай себе сочиняют. Обо мне ведь всегда рассказывают небылицы. Значит, я тоже могу лгать. И не обязана никому ничего объяснять».

Но всем остальным нужны были оправдания, и поэтому они говорили себе:

«Потому что она – моя жена, и я должен о ней заботиться. Потому что смогу показать брату, что я – практичный человек, мужественный сын нашей родины, а не просто любитель театра и издатель патриотической газеты, которую очень скоро закрыли власти. Потому что я не выношу, когда за мной постоянно следит полиция».

«Потому что я любознателен, это моя профессия, ведь журналист должен быть любознательным, потому что хочу путешествовать, потому что влюблен в нее, потому что я молод, потому что я люблю эту страну, потому что мне нужно бежать из этой страны, потому что я люблю охоту, потому что Нина говорит, что беременна, и надеется, что я женюсь на ней, потому что я прочел так много книг об этом – Фенимора Купера, Майн Рида и других, потому что я хочу написать много-много книг, потому что…»

«Потому что она – моя мама и обещала взять меня на Выставку столетия, хоть я и не знаю, что это такое».

«Потому что я – простая девушка – стала ее служанкой. Потому что из всех девушек в сиротском приюте, которые были красивее и умели лучше готовить и шить, она выбрала меня».

«Потому что там зарождается будущее».

«Потому что мой муж хочет уехать».

«Потому что я, возможно, даже там не смогу быть просто поляком, но зато не буду просто евреем».

«Потому что я хочу жить в свободной стране».

«Потому что детям там будет лучше».

«Потому что это увлекательно».

«Потому что люди должны жить в гармонии, как говорил Фурье (судя по тому, что я слышал, это должно воодушевлять), хотя, признаюсь, всякий раз, когда я пытаюсь читать его статью о труде как ключе к человеческому счастью, глаза у меня начинают…»