Текст книги "В Америке"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

7

Это было похоже на побег из дома, на умышленную ложь – а она умела лгать. Начинала сначала; вновь шла навстречу судьбе, которая внушала ей сладостное ощущение того, что она никогда и не сбивалась с пути.

Марына приехала в город в конце июня. Ее кожа отвыкла от свежего морского климата Сан-Франциско, из памяти выветрились величественные виды залива и океана, что открывались сквозь туман крутых улиц из самого центра этого беззаботного города, но она помнила каждую деталь широкого, украшенного колоннами входа в здание у Ноб-хилла, к которому были устремлены все ее мечты.

Богдан устроил Марыну у старого капитана Знанецкого и его жены. Почтенная женщина, временно разлученная со своей семьей, вряд ли захотела бы жить самостоятельно. Знанецких выбрали потому, что они были доброжелательны и оказывали покровительство, к тому же капитан был женат на американке, так что Марыне не пришлось бы все время говорить по-польски. Кроме того, Знанецкий, как старший землемер и инспектор, был знаком буквально со всеми – от членов «Богемского клуба» до губернатора штата, и оказалось достаточно нескольких кулуарных бесед, чтобы устроить прослушивание у грозного Энгуса Бартона – режиссера театра «Калифорния». На следующее утро после приезда Марына отправилась на Буш-стрит и прошмыгнула в театр. Подобно гладиатору, которого бравада и страх увлекают накануне поединка на последний ряд пустого стадиона, высоко над ровным, еще не окровавленным песком арены, Марына вошла в одну из лож, чтобы взглянуть на красный бархатный занавес и широкую, мирно затемненную сцену. Но сцена оказалась не темной: шла репетиция. Высокий сутулый человек в черном вскочил с кресла в десятом ряду и помчался по проходу: не Бартон ли это?

– Не говорите мне, что вы будете «в форме» сегодня вечером! – кричал он на одну из актрис. – Я терпеть этого не могу! Если вы вообще можете быть «в форме», то должны быть в ней сейчас!

Да, скорее всего, это Бартон.

Проблема, как Марына доверительно сообщала в письме Хенрику, в том, что она редко остается одна. Весть о прибытии актрисы облетела весь город (как она могла приехать в любой уголок мира, где были поляки, и оставаться инкогнито?), и все члены польской общины Сан-Франциско жаждали встречи с ней. Трудно разжечь тлеющие угли амбиций и проникнуться страхом провала в шумно-восторженном окружении изгнанных с родины соотечественников. Кроме того, по вечерам говорили только на польском, хотя капитан Знанецкий, бежавший от волны кровопролития и поджогов (их поощрял Меттерних, и, страшно сказать, совершали сами польские крестьяне), которые обескровили либеральное, мятежное дворянство и интеллигенцию австрийской части Польши тридцать лет назад, был в равной степени поглощен и политикой своей второй родины, и катастрофами, которые регулярно обрушивались на его отечество. Он называл себя социалистом (хотя признавался Марыне, что у социализма практически нет будущего в Америке, где подчинение бедных богатым еще более незыблемо, чем верность монархам и попам в Европе) и пытался объяснить разницу между двумя американскими партиями, но Марына поняла только, что республиканцы выступали за сильное централизованное управление, а демократы – за свободный федеральный союз штатов. Она предположила, что все эти партийные разногласия проще было понять до войны, когда еще не решили вопрос о рабстве, и всякий благонамеренный гражданин непременно был республиканцем; оставалось неясным, из-за чего американцы спорят теперь. Однажды вечером Знанецкий пригласил ее послушать «великого агностика» Ральфа Ингерсолла, атеистические проповеди которого собирали огромные толпы в Сан-Франциско. Марыну поразил живой отклик слушателей.

Она решила положить конец потоку новых похвал. Похвалы придают уверенности актеру, но Марына была готова к любым последствиям этого шага. «Обожаю безрассудство», – писала она Хенрику и сама себе не верила.

Она съехала от Знанецких и спряталась от восторженных соотечественников в меблированных комнатах, расположенных в полуквартале оттуда. Она заложила драгоценности, которые почти ничего не стоили в долларах, и денег ей должно было хватить на два месяца скромной жизни. Она нуждалась в одиночестве, чтобы восстановить природное чутье, технику, неудовлетворенность и некоторую наглость, благодаря которым стала актрисой. Искусство ходьбы, прямую осанку и уверенную поступь Марына не утратила. Но искусством думать только о себе, необходимым для истинного творчества, могла вновь овладеть только в одиночестве.

Теперь она осталась наедине с этим городом, с честолюбием, с английским языком – этот строгий учитель, которого она должна была подчинить своей воле.

– Воле, а не вуолэ, – говорила мисс Коллингридж.

Она впервые увидела мисс Коллингридж, когда прошла по наклонному деревянному полу своей гостиной и выглянула из окна, прижимая к груди томик Шекспира. Мечтательно глядя на улицу и декламируя про себя «Антония и Клеопатру», она вдруг заметила, что на нее смотрит невысокая полная женщина с песочными волосами и в широкополой соломенной шляпке. Марына непроизвольно улыбнулась. Женщина поднесла ладонь к губам, медленно убрала ее; улыбнулась; минуту помедлила; наконец, сделала колесо (ее плащ взлетел в воздухе) и зашагала дальше.

Они снова встретились несколько дней спустя, когда Марына вышла вечером прогуляться по китайскому кварталу (она жила недалеко от Дюпон-стрит) после восьми часов занятий и декламации. Она свернула в освещенный фонарями проулок – ее поманила прихотливая музыка и голоса, которые что-то пронзительно выкрикивали с позолоченных балконов чайных домиков. Сквозь открытые, украшенные флажками двери лавчонок виднелось живописное нагромождение фигурок из слоновой кости, красных лакированных подносов, агатовых флакончиков с духами, тиковых столов, инкрустированных перламутром, сандаловых шкатулок, зонтиков из вощеной бумаги и картин с горными вершинами. Сновали проворные кули в синих хлопчатобумажных блузах, неторопливо прогуливались джентльмены в лавандовых парчовых куртках и широких шелковых штанах, в их длинные косицы были вплетены ленты вишневого шелка, за ними очень медленно шли – Марына посторонилась, чтобы полюбоваться, – две женщины с красивыми головами, приглаженными волосами и нефритовыми браслетами на руках. Дам поддерживали под локти служанки. Ее взгляд случайно упал под нижний край пышных платьев – на обрубки длиной около трех дюймов, обутые в вышитые золотом шелковые туфельки. И не успела она вспомнить, что читала про обычай, распространенный в богатых китайских семьях – ломать ступни маленьким дочерям и привязывать пальцы к пяткам, пока девочки не вырастут, – ее желудок свело, и рот наполнился едкой слизью. Все внутри перевернулось.

– Вы больны? Сбегать за доктором? – Кто-то стоял рядом, пока она боролась с дурнотой. Молодая женщина, с которой она встречалась тогда взглядом.

– А, это снова вы, – бессильно сказала Марына. Пытаясь подавить очередной приступ тошноты, она улыбнулась, заметив, как оживилась ее спасительница от этого приветствия – бросилась в лавку и выскочила оттуда с веером из белых перьев, которым принялась энергично махать у лица Марыны.

– Я не больна, – сказала Марына. – Просто увидела двух китаянок, которые… двух женщин с…

– А, коротконожек! У меня тоже к горлу подступило, когда я в первый раз их увидела.

– Как мило с вашей стороны… очень мило, – сказала Марына. – Я уже пришла в себя.

К тому времени, когда молодая женщина привела ее домой, они уже поняли, что им суждено стать подругами. «Почему я выглянула из окна именно в этот момент? – писала она Хенрику. – И почему я улыбнулась ей? В этом есть что-то романтическое. А ведь я еще не слышала ее бархатного контральто и восхитительной дикции! Вот как бывает, милый друг. Первым coup de foudre [72]72
  Букв.: удар грома, здесь: любовь с первого взгляда (фр.).


[Закрыть]за целый год в Америке оказалась разбитная девица, которая носит дурацкие шляпки и бесформенные саржевые плащи и говорит, что в качестве домашней зверюшки держит молодого поросенка. Но вы уже знаете, как легко меня прельстить сладкозвучным голосом».

Новая подруга Марыны похвалила ее совершенное владение английским словарем и грамматикой, отважно заявив, что это – незаинтересованное, профессиональное мнение. Мисс Коллингридж («Милдред, – робко сказала она, – Милдред Коллингридж») преподавала культуру речи. Она давала уроки красноречия женам богачей, живущих в новых особняках на Ноб-хилле.

Марына сказала, что у нее только два месяца, и ни днем более, на подготовку к прослушиванию. Она покажет этому мистеру Бартону, на что способна.

– Мистеру, а не мы-ыштеру, —сказала мисс Коллингридж.

Нанявшись на работу к Марыне за скудное жалованье (которое Марына с благодарностью предложила, не в силах прибавить к нему ни гроша), она приходила каждое утро в восемь часов поработать с актрисой над ролями, которые та переучивала по-английски. Сидя бок о бок за раздвижным столом у окна гостиной, они проходили все строчки, слово за словом, и, когда все согласные были отчеканены, а гласные отточены и весь отрывок отшлифован к их обоюдному удовольствию, Марына расставляла в тексте пьесы паузы, ударения, придыхания и другие подсказки. Затем она вставала, ходила взад и вперед и декламировала, а мисс Коллингридж оставалась за столом и читала («как можно монотоннее», наставляла ее Марына) другие роли. Эти долгие совместные занятия сама учительница не заканчивала никогда: Марына обрела товарища по работе – такого же неутомимого, как она сама. Но иногда актриса настаивала прервать занятия и выйти прогуляться. Умиротворенная деревенскими тяготами, Марына даже не сознавала, насколько соскучилась по ритму и запаху городской жизни.

– Городской, а не га-радж-кой, – говорила мисс Коллингридж.

Капитан Знанецкий часто приходил к ней рано утром и приносил накрытые тарелки со вкусными польскими блюдами, которые он научил готовить жену, расспрашивал, как Марына поживает, и когда она рассказала ему о мисс Коллингридж, капитан сказал:

– Дорогая госпожа Марына, вам не нужен учитель. Произносите слова так, как они пишутся, как бы вы произносили их по-польски, – этого более чем достаточно. Форма губ испортится, а голос огрубеет, если вы будете произносить резкие или трудные звуки. И, прежде всего, не говорите th, как они, потому что у вас это никогда получится. Простые tи dнамного приятнее для слуха, чем их шепелявые th.и, кроме того, уверяю вас, американцы просто очарованы чужестранными акцентами. Чем сильнее у вас акцент, тем больше вы им понравитесь.

Он сказал, что она никогда не научится правильно выговаривать английские слова. Что, если он прав? Она превратится в посмешище, и ей будут аплодировать потому, что она нелепа, а не прекрасна. Как же она сможет сыграть идеального персонажа? Нет, она не станет следовать его совету.

Марына снова и снова упражнялась с этим проклятым межзубным th– приходилось запинаться посреди фразы, а как иначе успеть расположить язык так, чтобы верно произнести этот звук? Наверное, нужны американские зубные протезы, шутила она с мисс Коллингридж. На углу Саттер и Стоктон висела большая вывеска: «Вечные зубы – у доктора Блейка».

– Зубы, а не жубы, – говорила мисс Коллингридж.

Каждое слово становилось маленьким свертком странной формы у нее во рту: театр, актер, следовательно, повсюду, тщательно, четверг, думать, идея, терновый, потертый, дебри, трепет, толпа, бросать, биться, процветать… То, то, то. Это, это, это. Там, там, там.

Помимо мисс Коллингридж, единственным человеком, с которым Марына охотно встречалась в первые недели пребывания в Сан-Франциско, был Рышард. Но в конце концов она прогнала и его.

Рышард покинул Анахайм, не успела она еще отправиться на север. Он дожидался ее приезда. Четвертого июля они вместе слушали страстные речи и музыку, смотрели парад, фейерверк и пожарных, проносившихся в красных каретах и тушивших многочисленные пожары. На следующий день взяли напрокат открытый четырехколесный экипаж, чтобы прогуляться вдоль океанского побережья. Марыну влекло к Рышарду. Они держались за руки. И руки их увлажнились. Она была счастлива – несомненный признак влюбленности. Она уже не глава «клана» и временно перестала быть женой и даже матерью, то есть отвечать за других; она вольна жить для себя. (Жила ли она когда-нибудь для себя?) Но, отказавшись на время от мужа и сына, желала ли она взять на себя обязанности любовницы?

Она хотела думать только о ролях.

Рышард предложил ей сходить в театр.

– Только не сейчас, – сказала она. – Я не хочу, чтобы на меня повлияло то, что я здесь увижу. Иначе я подумаю: «Ах, вот что делают американские актеры, и вот чему аплодирует американская публика». Чтобы раскрыть глубины таланта, мне нужно заглянуть внутрь себя самой.

Рышарду было приятно видеть, как она снова превращалась во властную актрису.

– Мне никогда не приходило в голову, – сказал он робко и восхищенно, – что я должен отказаться от того вдохновения, которое привык черпать в книгах других писателей.

– Ах, милый Рышард, к тебе мои слова не относятся, – сказала она серьезно и нежно. – Мне нужно сосредоточиться. По-другому я не умею.

– Это – ваш гений, – сказал он.

– Или мой недостаток, – улыбнулась она. – Должна признаться, я соскучилась по театру.

На следующий вечер Рышард взял билеты в ложу китайского театра на Джексон-стрит – пестрого трехэтажного здания с черепичной крышей, загнутой вверх по углам. Доморощенный оркестрик в задней части сцены ударил в гонги и литавры, с левой стороны, из-за полога, появились один, два, три и, наконец, около двадцати пышно разодетых актеров, которые начали кричать фальцетом друг на друга. Марына, как ребенок, потянула Рышарда за край куртки. Потом что-то произошло – своего рода кульминация, – когда шестеро актеров неожиданно убежали через задрапированную дверь справа.

– Великолепно, не правда ли? – сказал Рышард. – Не нужно ломать голову над выходами и уходами со сцены: актеры всегда выбегают слева и на той же скорости убегают вправо. Не нужно строить характер из внутренних резервов. Этот – храбрец, потому что он в белой маске, а тот – изверг, потому что у него красное лицо. Никто не пытается скрыть внутренний механизм спектакля: когда нужен реквизит, кто-нибудь выносит его на сцену и протягивает актеру; когда нужно поправить костюм, актер отходит в сторонку, и костюмер приводит его в порядок. Нет…

«И зачем я все это говорю? – мысленно упрекнул себя Рышард. – Ведь она сама видит то же, что и я, даже больше!»

Когда вышли акробаты, картонные львы и драконы, Марына радостно захлопала в ладоши.

– Я могла бы просидеть здесь всю ночь! – воскликнула она, преувеличивая. – Пусть это продолжается вечно!

«Нет, все хорошо», – подумал Рышард.

На следующее утро мисс Коллингридж повела своего поросенка, у которого случилось расстройство желудка, к ветеринару; она сказала Марыне, что сможет прийти к ней только вечером. Рышард решил воспользоваться этой «счастливой неприятностью» и предложил, в порядке исключения, совершить дневную экскурсию. Он зашел за Марыной, и они поплыли на пароме вдоль залива, с остановкой в парке «Золотые ворота». Она сказала ему, что из головы не выходит необыкновенно изобретательное вчерашнее представление.

– Здесь есть еще один китайский театр, который я, к сожалению, не могу вам показать, – сказал Рышард. – Там только партер со скамьями и стоячими местами, но нет лож для дам, и в тот вечер, когда я туда ходил, зал был набит битком, жара и духота просто невыносимы, а среди публики, помимо китайцев, попадались мужланы и – я могу это подтвердить – карманники. Это место интересно тем (не беспокойтесь, у меня украли только два доллара и носовой платок!), что там не ставят опер и цирковых представлений. Сцена намного меньше, чем во вчерашнем театре, и поэтому я готовился к более скромному зрелищу. К одной, знаете ли, из тех пьес, где появляется солнце, а за ним – дракон, который пытается проглотить солнце, но солнце сопротивляется, дракон бежит, и затем солнце исполняет победный танец, которому восторженно аплодируют зрители. Ничего подобного! Loin de cela! [73]73
  Отнюдь! (фр.)


[Закрыть]К моему удивлению, все вполне соответствовало реальности.

– И что же это за реальность, милый Рышард?

– Прежде всего, – сказал Рышард, – сюжет драмы. Разумеется, я не понял ни слова, но сюжет показался довольно понятным. Речь шла о писателе, безнадежно – впрочем, не совсем уж безнадежно – влюбленном в прекрасную женщину намного богаче его.

– И, несомненно, замужем.

– По счастью, нет. Нет, если не считать различий в материальном положении, она была вольна ответить писателю взаимностью.

– Рышард, – засмеялась Марына, – ты все это придумал.

– Да нет же, клянусь вам.

– И что же, она отдалась этому неимущему писателю?

– Именно этим драма была так поразительно похожа на жизнь. Актеры ходили взад и вперед, спорили, некоторые даже прыгали по сцене, но в конце не было ни свадьбы, ни похорон. Очевидно, с точки зрения логического китайского ума нет никакого смысла показывать за один вечер историю, которая разворачивалась на протяжении нескольких месяцев (или даже лет) жизни ее главных персонажей. Нет, пьеса должна занимать столько же месяцев или лет, как и сама история. Если хотите проследить за ней до конца, приходите опять.

– И как же, по-твоему, должна закончиться пьеса? Я спрашиваю тебя как писателя.

– Мне кажется, поскольку в Китае иногда происходят вещи, совершенно невероятные, по нашим представлениям, женщина подарит свою любовь нищему писателю.

– Ты действительно так считаешь?

– Впрочем, – продолжал Рышард, – законы драматического действия требуют, чтобы ухаживание растягивалось на очень длительное время.

– В самом деле? Наверное, ты слишком пессимистически настроен.

– Прошел месяц с тех пор, как я видел этот эпизод. Допускаю, что влюбленному писателю еще не удалось добиться руки милого «Чайного цветка»…

– Рышард…

– Но, возможно, он уже нашел нескольких влиятельных родственников, которые пообещали его сосватать, – он грустно улыбнулся. – Вы видите, как я терпелив.

– Рышард, я хочу, чтобы ты куда-нибудь уехал, пока я буду готовиться к прослушиванию.

– Вы меня прогоняете, – вздохнул он.

– Да.

– Надолго? Как в китайской пьесе? На недели? Месяцы?

– Если я добьюсь успеха, позову тебя обратно.

– А потом что?

– Так ты хочешь узнать конец? – воскликнула она. – Но нельзя же быть одновременно персонажем пьесы и ее автором. Нет, ты должен пребывать в ожидании. Как я.

– В каком ожидании? Как выможете потерпеть неудачу?

– Могу, – сказала она серьезно.

– Если Бартон откажет вам, то он идиот и ему не жить. Я вернусь и убью его!

Марына пересказала это мисс Коллингридж, надеясь ее рассмешить.

– Идиот, а не идыйот, —ответила мисс Коллингридж. – И вернусь, а не вырнушь.

– Мисс Коллингридж предрекает, – сказала она Рышарду, – что я просто обречена на любовь прекрасного пола, – и, не обращая внимания на его гримасу, продолжала: – И это должно тебя радовать. Нужно сказать, что до сих пор ни один янки даже не взглянул на меня, не говоря уже о том, чтобы сделать мне комплимент. Но коль скоро воля женщины – воля божья (если только здесь верят в это изречение), то я довольна.

Несколько дней спустя Рышард уехал из города, решив остановиться вдали от Марыны у двух пожилых польских эмигрантов – ветеранов антироссийского Восстания 1830 года, которые жили в Себастополе – деревне, расположенной в сорока милях к северу от Сан-Франциско. «Здесь идеальное место для работы, – писал он ей в своем первом письме, – поскольку мне абсолютно нечем заняться: двое старых служак не разрешают вмешиваться в их домашние дела». «Я много пишу, – сообщал он в следующем письме, – в том числе одну пьеску для вас, за которую (можете не напоминать) я однажды (как давно это было!) пообещал никогда не браться. По утрам, перечитывая пьесу, я нахожу ее просто великолепной. Понравится ли она вам? Марына, дорогая моя Марына, милый цветок моего сердца, мне остается лишь надеяться, что вы прикроете убожество моей пьесы своим королевским плащом».

Она ему написала, спрашивая совета, что лучше предложить Бартону для первого прослушивания. Очень хотелось Шекспира (Джульетту или Офелию), но она считала, что благоразумнее начать с пьесы, изначально написанной не на английском языке: тогда бы ее акцент не так сильно резал слух. С «Камиллы», например. Или, еще лучше, с «Адриенны Лекуврер»: играя актрису, она в худшем случае могла бы показаться… актрисой. Пьеса пользовалась популярностью на американской сцене и любовью у приезжих европейских звезд, начиная с самой Рашели, которая двадцать лет назад открывала ею в Нью-Йорке свои единственные американские гастроли.

«Камилла, – написал Рышард. – Эта пьеса намного лучше. Если хотите, я всегда считал „Адриенну Лекуврер“ слишком сентиментальной и надуманной. Вы должны знать об этом, Марына, как бы ни была дорога вам эта роль. Признаюсь, концовка оставляет меня равнодушным, если только не вы ее играете. А все потому, что…» и т. д. и т. п.

Она спросила также мнение Богдана. «Адриенна Лекуврер», – ответил тот. – Разумеется, «Адриенна». Его письма из Анахайма всегда были лаконичными. В них содержались утешительные новости о Питере и неутешительные – о попытках продать ферму, но почти ничего не говорилось о настроении самого Богдана. Он никогда не упрекал ее, что она оставила ребенка, и Марына была ему благодарна за это. Скоро она пришлет за Питером и Анелой – как только пройдет прослушивание. Она должна целиком посвятить себя подготовке, и больше ничему. Она хотела ощутить полное одиночество. Возможно, ей уже никогда не остаться одной.

– Вот вы упомянули о гении, – сказал Энгус Бартон, хотя Марына не упоминала о нем, – а гений вещает на всех языках – это, конечно, верно. Как верно и то, что на родине вы были своего рода звездой, все ваши соотечественники здесь, в Сан-Франциско, писали мне письма, приходили в театр, умоляли посмотреть на вас и оставляли мне статьи о вас, которые я, конечно же, не мог прочесть. Там, конечно, не выдумки, верно, но мы в Америке, и вы хотите играть на английском, хотя здесь зарубежной актрисе вполне можно играть и на родном языке, поскольку наша публика уже привыкла к этому и думает, что все понимает, коль скоро сюжет известен, правда, я придерживаюсь старомодного представления о том, что публика должна понимать слова пьесы. И не то чтобы американская публика не открывает объятия зарубежным актерам, но до сих пор они приезжали из стран, названия которых ласкают слух американцев, например из Франции и Италии, но я боюсь, что ваша страна не принадлежит к их числу, к тому же те актеры приезжали сюда на гастроли, на все готовенькое, и все жаждали увидеть их, а потом они возвращались домой. Нет, я устрою вам прослушивание не для того, чтобы от меня отстали ваши друзья, я готов это сделать, но вы должны дать согласие на мою откровенность, я буду открыто вас критиковать и говорить без обиняков.

– Да, – сказала Марына.

– И не то чтобы я считаю полной потерей времени этот час, что провел с вами, извините, что не могу уделить вам больше времени, через несколько минут у меня деловая встреча, но я не хочу вас обнадеживать, вы – милая женщина, очень гордая и решительная, я люблю женщин с «изюминкой», умеющих постоять за себя, но в этой стране вам тоже придется прогибаться – всем приходится. Я не говорю, что вы не слышали об этом раньше, но театр – это бизнес, и люди здесь не очень-то приветствуют напыщенные представления о театре, которые бытуют в Европе. Вы, конечно, и сами все знаете, но я вижу перед собой даму, и, наверное, у вас на родине такая утонченная женщина произвела бы сильное впечатление, вы можете поразить и здешнюю публику, но не все ж ей утонченные дамы, – даже нашим богачам из Сан-Франциско, а их у нас теперь полно благодаря комстокским слиткам, например, покойный мистер Ралстон, который построил этот театр, а также отель «Палас», – уж он-то любил всякие европейские штучки. Не то чтобы это горстка снобов, живущих в особняках на Ноб-хилле, покупает билеты в ложи «Калифорнии», потому что богачи хотят быть культурными людьми и потому в городе так много театров, в высшем обществе есть также несколько евреев, и я думаю, что они самые тонкие ценители, но не можете же вы играть только для них. Нет, не то чтобы в Сан-Франциско не было людей, которые кое в чем разбираются, когда сюда наведывается Бут или приезжает на гастроли европейская звезда, все они стремятся играть в «Калифонии», поскольку каждый знает, что это – лучший театр после Бутовского в Нью-Йорке, и поэтому нашей публике крайне трудно угодить, в особенности газетчикам, которые только и мечтают проткнуть «мыльный пузырь» какой-нибудь зарубежной дутой величины. Но я не говорю, что обычные люди не ходят в театр, и если вы не угодите им, то у вас вообще ничего не получится. Они должны аплодировать и смеяться, толкать друг друга в бок и плакать. Интересно, сумели бы вы сыграть комедийную роль? Нет, судя по вашему виду, скорее всего, нет. Ну, вот и решено. Вам нужно заставить их плакать.

– Да, – сказала Марына.

Он внимательно посмотрел на нее:

– Я не обескуражил и не обезоружил вас всей этой болтовней?

– Нет.

– А, понимаю. Вы горды и самоуверенны. И, вероятно, умны. Что ж, – он усмехнулся, – для актера это недостаток.

– Мне говорили об этом, мистер Бартон.

– Не сомневаюсь.

– Но ведь можно быть более снисходительным. Например, сказать, что ум – это недостаток для женщины.

– Да, мог бы. Поэтому я обращаю ваше внимание на то, что не сказал этого, – он взглянул на нее с любопытством и раздражением. – Вот что я вам скажу, мадам Язык-сломаешь-пока-выговоришь. Давайте закончим беседу. Вы готовы показать что-нибудь прямо сейчас?

Разумеется, она была не готова.

– Да.

– И расстанемся друзьями, хорошо? Никаких обид. И я с удовольствием приглашу вас в свою ложу на любой спектакль этой недели.

– Я не отниму у вас много времени, мистер Бартон.

Бартон хлопнул рукой по столу:

– Чарльз! Чарльз!!

В дверь заглянул молодой человек.

– Сбегай к Эймсу и скажи, чтобы он подождал, я освобожусь не раньше чем через полчаса. И скажи Уильяму, чтобы вынес на сцену несколько ламп, стол и стул.

– Достаточно одного стула, – сказала Марына.

– Стола не надо! – прокричал Бартон.

Ведя ее по лабиринту коридоров, Бартон спросил:

– И что же вы собираетесь мне показать?

– Я думала о Джульетте. Или о Маргарите Готье. Или, возможно, об Адриенне Лекуврер. Все эти роли я много раз играла у себя на родине и сейчас выучила по-английски. – Она остановилась в нерешительности. – Если не возражаете, я покажу вам Адриенну. В этой роли я дебютировала в Имперском театре в Варшаве, и она всегда приносила мне удачу. – Бартон присвистнул и одобрительно кивнул головой. – Да, кульминация четвертого акта, когда Адриенна в блестящем обществе читает своей сопернице оскорбительную тираду из «Федры», а потом я сразу же перейду к пятому акту.

– Читать все пять не стоит, – быстро сказал Бартон. – И не надо никакой «Федры».

– В любом случае, – невозмутимо сказала Марына, – мне потребуется помощь моей юной подруги, которая ждет в коридоре с экземпляром «Адриенны».

– К нам в Сан-Франциско всего два года назад приезжала Ристори со своей труппой. Как раз эту пьесу давала. Правда, она выступала в «Буше». И, разумеется, играла по-итальянски. Может, она и читала один монолог по-английски, но это неважно – все равно нельзя было разобрать ни единого слова. Публика пришла, поскольку Ристори заплатила за большинство рецензий, и гастроли прошли на ура.

– Да, – сказала Марына, – я была уверена, что вы знакомы с пьесой.

Они дошли до кулис. Она увидела перед собой темную сцену, в центре которой ее ждал простой деревянный стул. Сцена! Она снова выйдет на сцену! Марына остановилась на миг – миг подлинного сомнения, – охваченная волнением и радостью, которые, как она полагала, Бартон мог принять за страх сцены. Нет, просто за обычную панику дилетантки, которая, выдав себя за профессионалку, боится, что ее обман сейчас раскроется.

– Вот мы и пришли, – сказал он.

– Да, – ответила она. «Вот я и пришла».

– Сцена – в вашем распоряжении, – произнес он и спустился по ступенькам с правой стороны, остановившись на полпути, чтобы вынуть из кармана конверт и разрезать его стилетом.

– Отбросьте сомнения, – сказала Марына, намекая на его проклятое письмо. – И «коль слезы есть у вас, готовьтесь плакать» [74]74
  «Юлий Цезарь», акт III, сцена 2 (пер. М. Зенкевича).


[Закрыть].

– А, Марк Антоний обращается к плебсу, – Бартон обернулся и посмотрел на нее. – Вам нужно послушать, как эти строки произносит Эдвин Бут.

– Я слышала.

– Неужели? И где же, позвольте вас спросить, вы видели нашего великого трагика? Я и не знал, что он совершал гастрольное турне по Европе.

Она слегка топнула:

– Там, где я сейчас стою, мистер Бартон. В сентябре. Марка Антония и Шейлока.

– Здесь? Так, значит, вы уже были в «Калифорнии»? Да, вы же говорили, что прожили в штате некоторое время. – Он добрался до своего кресла в середине десятого ряда. – В таком случае вы просто обязаныстать моей гостьей на этой неделе.

Марына кивнула оробевшей мисс Коллингридж, чтобы та сняла свою матросскую шляпку, вышла на сцену и села на стул, откуда должна была (совершенно бесстрастно) читать слова Мориса, возлюбленного Адриенны Лекуврер, а в конце акта – несколько строк Мишонне, суфлера «Комеди Франсез» и самого дорогого друга Адриенны, безнадежно в нее влюбленного.

– Помните – не нужно играть. Просто произносите слова.

– Произносите, а не праижнаши-ите, —изрекла мисс Коллингридж.

Марына улыбнулась.

– И не волнуйтесь, – прошептала она. – Все будет… – Она опять улыбнулась, однако на сей раз – самой себе. – Все будет «отлично».

Марына окинула взглядом пустой театр. Как в такой гнетущей обстановке показать, на что она способна? Нет ни восторженных друзей в зрительном зале, ни других актеров, ни декораций, ни реквизита (может, надо было попросить что-нибудь, например, свечу, рожок для обуви или веер вместо букета отравленных цветов?), ни поддержки публики. Только собеседник-стул с сидящей на нем мисс Коллингридж да единственный критик-судья. А мисс Коллингридж казалась такой крохотной и жалкой! Наверное, лучше представить на ее месте Рышарда. И произнесет ли она своим властным голосом, который прекрасно (прекрасно!) был слышен в самом конце второго яруса, слова Адриенны по-английски? В Америке!

– Только сцена смерти, вторая половина пятого акта, мистер Бартон. Не волнуйтесь! Начну с того места, – сказала она совершенно не актерским голосом, – когда я открыла маленькую шкатулку с отравленными цветами, присланную принцессой де Бульон, которую сочла подарком от Мориса, и поцеловала их. Начнем с моего ответа на слова Мориса, который только что вошел в мою комнату и говорит, – почти бесстрастным голосом: – «Адриенна! У вас дрожит рука. Вы больны».Мисс Коллингридж…