Текст книги "Огонь души (ЛП)"
Автор книги: Сьюзен Фанетти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Король был одержим ею. Что-то глубокое и первобытное внутри него питалось болью этой женщины.
Но Леофрик знал, что это неправильно. Как иначе объяснить, почему, покинув темницу, бледный и покрытый потом король бежал в часовню и часами стоял на коленях на каменном полу перед алтарем?
Леофрик часто находил его в Черных Стенах. Он стоял в тени, дрожа от шока и смятения, и смотрел, как его отец, король Меркурии, заглядывает в дверь камеры, словно похотливый мальчишка, заглядывающий в комнату леди.
Когда он пытался увести отца, на него не обращали внимания. Или отсылали прочь.
Леофрик тоже был одержим – стремительным грехопадением своего отца. Его собственное горе было вытеснено тревогой и бессилием. Он не знал, что можно сделать, чтобы вернуть отца к жизни.
А епископ? Человек, на которого король возлагал самое большое доверие, который мог бы облегчить его сердце и ум? Он проводил большую часть своих дней в камере с пленницей, под видом «наблюдения» за теми муками, которым они подвергали ее.
Леофрик, который сам был грешником и знал много способов удовлетворить похоть, понимал, какие именно страсти движут епископом, наблюдающим за страданиями женщины. Он был болезненно зачарован ей и уж точно был не в состоянии дать совет или утешить короля, который, впрочем, не искал ни совета, ни утешения.
Ну а если бы епископ излечился от своей порочной страсти и исполнил свой долг перед королем? Нет, Леофрик не верил, что отцу помогли бы молитвы, даже если бы они длились день и ночь. И ничто не помогло бы осознать ему ужас происходящего в Черных Стенах.
Леофрик приходил в ужас от того, что они делали с этой женщиной. Никогда в своей жизни он не видел, чтобы с заключенными так обращались. Даже те двое мужчин, что содержались здесь раньше, не испытывали таких мук, а ведь для них пытка была не просто пыткой. У их мучений была цель. Осознание или исправление – но была цель и, следовательно, конец.
Если целью мук, которые испытывала эта женщина, было исцеление разбитого сердца короля, излечение его от горя, то выбор метода был неверным. С каждым днем король все больше, все глубже погружался в черный омут печали, такой тяжелой, что это лишало его разума.
И эта женщина – Леофрик не видел никого похожего на нее. Что бы они ни делали с ней, как бы ни мучили, она молчала. Он видел это сам, хотя редко заглядывал в то окошко в ее камере.
Он не мог себя заставить смотреть на это долго. Но не нужно было видеть, чтобы знать. Черные Стены отражали эхо ударов хлыста, прута или плетки с девятью хвостами, кряхтение насилующих ее мужчин – но женщина молчала. Мужчины обсуждали это, они были разочарованы своей неспособностью заставить ее кричать, и каждый раз пытались сделать что-то, что могло бы сломить ее стальную решимость.
Только когда женщина лишалась чувств, она стонала. Когда теряла сознание под пыткой или когда ее оставляли в камере, и она засыпала – да, тогда она стонала.
Однажды Леофрик заглянул к ней, когда она спала. Темнота в камере была почти непроницаемой, но ему было достаточно. От звуков, которые она издавала во сне, ему становилось плохо, он чувствовал злость и восхищение и даже что-то большее.
Благоговение. Он почувствовал благоговение.
Эта женщина перенесла так много и не потеряла своей внутренней силы. В звуках, которые она издавала, Леофрик слышал огромное страдание, сильнейшую агонию. Боль, которая сломила бы самых сильных людей его мира. Сломила бы и его самого.
Но когда женщина просыпалась, она всегда молчала, во всяком случае, пока могла сжимать зубы.
Они больше не связывали ее – через несколько недель она уже не могла бороться. Тело отказывало ей. Но воля – никогда.
Леофрик никогда не знал никого, будь то мужчина или женщина, обладающего такой силой воли. Сломить ее, такое же создание бога, как и они все, казалось самым тяжким грехом. Женщина не сделала – и не могла сделать с Дредой того, за что ее наказывали. Она расплачивалась за чужое преступление.
Да, эта женщина была его врагом, варваром, безбожницей, она была в войске, которое захватило город и убило много людей, так что она не была невинной. Она была побежденным врагом. Она заслуживала смерти, а не мук, не бесконечного страдания.
После нескольких недель молчаливого ожидания – и наблюдения за тем, как его отец падает в бездну безумия, а епископ всячески этому способствует – Леофрик спустился в Черные Стены.
Он ожидал увидеть там отца – и не нашел его, но прежде чем успел повернуться и уйти в часовню, дверь камеры пыток открылась, и оттуда вышел отец Франциск. За ним следовал тюремный надзиратель, а затем палач, в чьи обязанности, конечно же, входили далеко не только обезглавливание и повешение.
Он нес женщину, перекинув ее через плечо. Она была без чувств, и ее тело дрожало и раскачивалось в такт его шагам.
Леофрик уже несколько недель не видел пленницу при дневном свете и был потрясен до глубины души. Ее светлые волосы были черными от копоти. Ее лицо было бледным, покрытым синяками. Ее кожа была испачкана кровью и грязью. От ее гладких мускулов не осталось ничего. От женщины остались кожа да кости.
Но больше всего его поразило не это. Ее раны – вот, что вызвало у Леофрика тошноту. Ее спина, ноги, руки – на них были резаные и рваные раны, результат многократного избиения без малейшей попытки залечить. И, что еще хуже, раны были покрыты тем, что люди называли «черный огонь» – смесью, которая выжигала и поедала плоть.
Леофрика что-то словно дернуло вперед. Ему захотелось выхватить женщину из рук палача, прижать ее к своей груди. Защитить ее от этих людей.
Но он взял себя в руки и замер на месте.
Палач бросил женщину на пол камеры, и Леофрик услышал, как она застонала.
Почему она все еще жива? Из чего она сделана?
Ее страдания наполнили его тревогой даже более сильной, чем тревога за душу своего отца, горечью, более сильной, чем горечь от потери Дреды. Месть, тлевшая в его сердце, та самая, что заставила его молчать, когда отец поднялся с пола и приказал бросить пленницу с Черные Стены, та самая, что сделала Леофрика соучастником этого ужаса, исчезла. И теперь он чувствовал… что-то, чего не знал.
– Хватит, – сказал он безумно. – Достаточно.
Все трое мужчин посмотрели на него. В сотый раз Леофрик отметил про себя, как странно хорошо епископ чувствует себя в этом месте страданий и мук.
– Ваша светлость? – спросил епископ, и Леофрик не услышал в этом обращении никакого уважения.
То, что здесь происходило, делалось по приказу его отца. Короля. Леофрик не мог отменить этот приказ и сделал глупость, бросив этот вызов. Но он не отступил. То самое желание, что почти заставило его вырвать женщину из рук ее мучителей, все еще двигало им.
– Я пришлю к ней целителя. Еду и питье. Вы поиграли в свои игры, и теперь с ними покончено.
Епископ склонил голову.
– Ваша светлость, я бы повиновался вашей воле, но не могу. Мы подчиняемся приказам короля, вашего отца.
– Я поговорю со своим отцом. Прежде всего, вам следовало бы предостеречь его от этого греха.
В глазах епископа блеснул жесткий огонек.
– Думаю, что не вам судить, что есть грех, а что нет, ваша светлость. Господь использует меня как свое орудие.
Объяснение, которому было нечего противопоставить. Леофрик сжал зубы.
– Оставьте ее в покое.
Отец Франциск поклонился, но почтения в поклоне не было.
– Я тоже поговорю с королем, и мы все решим.
Спорить было бессмысленно, так что Леофрик повернулся и побежал вверх по ступенькам. Ему придется убедить отца, что время этого ужаса прошло.
– oOo~
Направляясь в часовню, Леофрик не знал, что будет говорить. Отец, которого он знал всю свою жизнь, не сделал бы того, что было сделано. Он наверняка приказал бы убить женщину, раз она не знает их языка и не может дать никакой информации. Он никогда бы не стал так долго мучить кого-либо, будь то мужчина или женщина, только для того, чтобы причинить боль.
Но тот человек был придавлен к земле горем, и оно было вдвойне глубоким, потому что потеря была двойная.
Королева умерла, едва успев взять Дреду на руки в самый первый и единственный раз. Леофрик не знал, что именно произошло, но роды были опасными, и женщины часто умирали, принося в мир новую жизнь.
Его родители поженились по политическим соображениям, чтобы укрепить союз между королевствами. Они едва знали друг друга до того, как стали мужем и женой. Но королева была прекрасна лицом и душой, а король был храбр и добр, и они познали глубокую любовь.
Леофрик очень хорошо помнил день рождения Дреды и смерть их матери. Он уже был взрослым, но рыдал, как ребенок. Он все еще переживал эту смерть и знал, что Эдрик тоже ее переживает. Безусловной, безоговорочной любви и преданности их матери всегда будет не хватать им обоим.
Но из самого сердца этой зияющей потери на свет появилась крошечная, прекрасная девочка. Их отец вышел из покоев королевы с глазами, полными печали, и руками, полными надежды.
– Она не ушла насовсем, – сказал он им дрожащим голосом. – Она с нами в нашей дочери. Познакомьтесь со своей сестрой. Ее зовут Дреда.
Так звали их мать.
Новорожденная принцесса была спокойна, широко раскрытые глаза с любопытством глядели на мир, и Леофрик поверил словам отца. Дух их матери окутал ее дочь и остался с ними.
Их горе стало чуть менее сильным. Все в Дреде – ее улыбка, ее смех, ее дыхание во сне, каждая ее привычка и бездонная синева глаз – все напоминало о матери, которую она никогда не знала.
Потеряв Дреду, они окончательно потеряли королеву.
Леофрик знал это. Он и сам это чувствовал. Но никто не смог бы избавиться от своей боли, причинив ее другому. Это было бы правдой, даже если бы женщина в Черных Стенах была убийцей их сестры. Никакое ее страдание не помогло бы им пережить горе быстрее.
Король стоял на коленях в конце прохода, перед алтарем, под золотым распятием. На нем были только бриджи и льняная туника, камзола не было. Его серебристо-седые волосы растрепались. Он вполне мог показаться крестьянином, зашедшим сюда по ошибке.
Леофрик омыл руки в купели и пошел по проходу, топая по каменному полу, и его шаги эхом отдавались в святилище с высоким потолком.
Король не подал виду, что заметил чье-то присутствие. Подойдя к алтарю, Леофрик преклонил колени, а затем опустился на колени рядом с отцом. Он не произнес ни слова, только сложил руки и попытался помолиться.
Поначалу слова не приходили ему в голову, но когда его мысли закружились вокруг их бед, горя, гнева, мести, ужаса, он понял, что молится. Он открыл свой разум и ждал, когда же до него дойдут слова, которые помогут его отцу понять.
Леофрик не хотел, чтобы эта женщина умерла. Он знал, что это было бы самым разумным решением: сказать отцу, что нужно поступить с ней, как с вражеским воином, лишить ее головы. Это было правильное решение. Ее страдания закончатся, месть свершится, и они снова смогут вернуться к жизни.
Но он не хотел, чтобы она умерла. Стоя на коленях рядом с отцом, Леофрик понял эту истину – он хотел спасти ее.
Почему? Леофрик не знал. Как? Но он и этого не знал. Конечно, это было безнадежно. Ничто не заставит короля спасти жизнь женщины, которую он мучил больше месяца. Да и зачем? Ее народ ушел, и они больше не нуждались в сведениях о них. И она не могла говорить на их языке, так что даже если бы что-то знала, не смогла бы им сказать.
Тем не менее, мысль, что поднялась в нем, та, что росла, пока не заставила замолчать все остальные, была о том, что он хочет, чтобы эта женщина жила. Освободилась из Черных Стен, снова стала той сильной, могучей женщиной, которой была.
Это было глупо. Это было безумие.
Король тяжело вздохнул и встал. Леофрик тоже встал. Отец посмотрел на него усталыми глазами.
Человек перед ним был сломлен горем, и Леофрику было больно видеть это.
– Отец, я хотел бы поговорить с тобой, если можно.
Король склонил голову, и Леофрик принял это за разрешение продолжать.
– Я хотел бы поговорить о плененной женщине. Я думаю, она может быть полезна. – Эти слова были произнесены быстро, и он произнес их сразу же, как только они пришли ему в голову. Словно сам Бог пришел на помощь. – Она была лидером среди своего народа. Она знает их обычаи. Она – настоящий воин. Она может объяснить нам, как они сражаются.
– Мы прогнали их, – сказал король, но Леофрику показалось, что он заметил в его глазах проблеск интереса. – И она ничего не говорит. Она никогда не говорит. Она никогда не кричит. Я не понимаю, почему она не кричит.
Не обратив на лепет отца внимания, Леофрик продолжил:
– А если они вернутся? Может, она научится говорить с нами и подготовит нас?
Король моргнул.
– Она – варвар. Животное.
Он не собирался сдаваться.
Леофрик вдруг понял, что король был готов к подобному разговору. Возможно, он и сам искал выход из этого круга. Что-то такое, чего не мог видеть из-за слабости своей отчаявшейся души.
Леофрик со злостью подумал о епископе – или мысли снова были направлены выше? Душа короля должна была быть первой заботой епископа, и он позволил ей угасать, пока удовлетворял свою извращенную похоть. Любой из младших священников королевства был бы лучшим проводником и стражем для души короля.
– Отец, она не животное. Она – женщина, язычница или нет. Она – дитя Бога, как и все мы. И она достаточно умна, чтобы руководить и сражаться. Она достаточно сильна, чтобы выжить. Ее можно научить.
Отвернувшись от него, король посмотрел на золотое распятие.
– Я велел сделать это распятие, чтобы я и твоя мать могли обвенчаться под ним. Ей оно не нравилось. Мы были женаты уже много лет, у нас родилось два сына, прежде чем она сказала мне, что Господь вряд ли хотел бы, чтобы его отливали из золота. Плотнику бы подошло дерево, сказала она (прим. – в Библии говорится о том, что отец Иисуса, Иосиф, был плотником, и часть исследователей считает, что и сам Иисус мог заниматься плотницким делом). Но она не хотела его снимать, потому что мы дали друг другу клятвы под этим распятием. – Он подошел к алтарю и провел ладонями по его гладкой поверхности. – Дреда была последним, что осталось у меня в память о ней.
– Не последним, отец. – Леофрик шагнул ближе и положил руку на плечо отца. – Она живет в Эдрике и во мне. Она живет в твоем сердце. Она живет в нашей любви. Дреда тоже там. Здесь. С нами. – Он положил руку себе на грудь, на сердце. – Маме не понравилось бы то, что мы делаем в Черных Стенах.
После долгого напряженного молчания король кивнул.
– Ей бы не понравилось. – Он снова повернулся к сыну, и Леофрик с облегчением увидел, как в глубине его глаз вспыхнула жизнь. – То есть ты хочешь, чтобы я освободил ее?
– Не освободил. Позаботился о ней. Предложил ей утешение. Вылечил. Теперь она одна в нашем мире. После всего, что она пережила, доброта может быть бальзамом для ее души. А если от нее не будет никакой помощи или пользы, тогда убьем ее как нашего врага.
– И кто же будет ее наставником? Кому мы могли бы доверить пленницу, которая зубами с удовольствием вырвет мое сердце из груди?
– Я бы мог, сир. Я буду учить ее. Я бы завоевал ее доверие.
Призрачная улыбка промелькнула на губах короля и исчезла.
– Не меняй один грех на другой, сын мой. Ты бы лучше сохранил свое доверие к кухаркам и горничным.
Леофрик покраснел и улыбнулся. В этом намеке проявился его прежний отец – благочестивый человек, который переносил похождения своего сына терпеливо и одновременно с досадой.
– Нет, отец. Я хочу только сделать ее полезной. Вылечить ее раны и наши тоже. Исправить нашу ошибку. Вот и все.
– Ну что же, очень хорошо. Помести ее в комнату для прислуги. Держи под охраной. Если она может исцелиться – вылечи ее. Если сможет заговорить – научи ее. Если у нее есть знания – добудь их. Но если она окажется глупа или упряма, если не хочет быть полезной, она умрет.
9
Бренна Око Бога была рабыней, когда Астрид впервые встретилась к ней. Она продала себя в рабство ярлу Эйку, когда была совсем юной, еще девочкой. Астрид, тоже тогда почти девочка, была заворожена тем, как люди боялись Бренны, простой рабыни.
Но она была Оком Бога. Ее правый глаз был полон цвета и света и, как говорили, принадлежал самому Одину. Даже положение рабыни не могло умалить силу ее ока.
Эйк очень гордился своей силой и могуществом, и тем, что Око Бога принадлежала ему. Астрид помнила, с каким боязливым почтением жители Гетланда – воин ли, ремесленник ли, фермер ли или раб – оглядывались на Бренну, когда она появлялась на улицах города. Рабы обычно не привлекали внимания, но Бренна Око Бога одновременно и притягивала, и отталкивала взгляды. Она была постоянно на виду.
Астрид тогда завидовала Бренне, завидовала по-настоящему – ей, бесправной рабыне. Она хотела, чтобы ее боялись, как боятся Ока Бога. Она хотела, чтобы мужчины дрожали от страха, глядя на нее.
Затем, примерно через два года после того, как Бренна появилась в Гетланде, город был атакован и почти захвачен. Эйк и его воины победили предводителя – того, кого казнили Кровавым орлом за предательство – а Око Бога, которая храбро сражалась и убила воинов, напавших на семью ярла, получила свободу и стала тренироваться в качестве защитницы.
В силе Ока Бога и в ее судьбе Астрид увидела свой собственный путь. Она тоже станет воином. Она сразу же взялась за меч.
Впервые в жизни отец посмотрел на нее не только со снисходительностью в глазах. Впервые он осознал, что его Астрид может стать великим воином.
Но для Астрид это уже не имело значения. Стоило ей поднять меч и замахнуться им по-настоящему – и она ощутила, как сила наполнила ее вены. Она познала свое призвание, нашла свой путь. Она впервые в жизни поняла, кто она. Не дочь ремесленника. И не дочь целителя. Не единственный ребенок, который должен был родиться мальчиком.
Дева-защитница. В тот день, когда она отправилась в свой первый налет, она отказалась от имени своего отца и перестала назваться Ханссдоттир. Она стала просто Астрид. И когда-нибудь она надеялась заслужить имя, которое будет великим. Как Вали Грозовой Волк.
А может быть, она останется просто Астрид. Просто Брунгильду запечатлели в сагах и почитали среди всех северных народов.
Как и великая Брунгильда, как и великое Око Бога, Астрид была Девой-защитницей. Она была сильной, храброй и отважной.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
– oOo~
Ее тело умирало. Где-то далеко, на полу темной камеры, ее тело заканчивало свой земной путь. Она чувствовала, как оно горит и пульсирует, чувствовала, как гниение проникает в него, глубоко, до самых костей. В этом теле не было места, которое не болело бы и не умирало – от разбитого лица до искалеченных ног. Ее голова горела огнем, живот словно был полон расплавленного свинца, а суставы и мышцы казались сделанными из зазубренных камней.
Боль была такой острой и такой сильной, такой постоянной, что она стала ее собственным «я», отделенным от ее сознания.
Ее мысли уносились прочь. Иногда в прошлое, иногда в будущее. Никогда в настоящее. Никогда.
Она видела холмистые зимние холмы Гетланда, чувствовала запахи, слышала и ощущала на языке вкус своего дома. Она могла наблюдать за тем, как ее мать лечит больных. Она видела Ольгу и Магни.
Она видела Леифа. Своего друга. Он сделал ее своей правой рукой, когда занял место ярла, и она помогала ему увидеть то, что он упускал. Он смотрел вперед, а она смотрела под ноги, и вместе они удерживали Гетланд на верном пути.
Она могла видеть огромные врата Валгаллы, сверкающие впереди.
Леиф не пришел за ней. Они с Вали не сломали двери камеры и не вытащили ее обратно на свет. Значит, они мертвы. Они бы пришли за ней, если бы остались живы.
Они уже были в Валгалле. Скоро она будет пировать с друзьями.
Как скоро, она не знала. Время потеряло всякий смысл. Жажда, голод и все остальное затихло по мере того, как ее тело постепенно умирало. Оставалась только черная камера и плохая комната. Человек в черном и священник. Боль.
Все, что ей оставалось, – это молчать и ждать.
Она умрет с честью и присоединится к своим друзьям.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница.
Не кричит.
Не кричит.
Не кричит.
– oOo~
Скрип двери камеры вырвал Астрид из полусна-полубреда о доме и вернул ее обратно в черную камеру. Тихий голос где-то внутри призывал ее бороться, и она попыталась пошевелить руками и ногами. Вот только они уже давно перестали прислушиваться к ее приказам, и Астрид пришлось смириться и остаться лежать неподвижно, даже не пытаясь разглядеть что-то в темноте.
Ей не нужно было ничего видеть. Они схватят ее. Поднимут ее на ноги. Отнесут ее в плохую комнату и сделают все, что захотят.
Казалось, что прошло больше времени, чем обычно, с тех пор как они в последний раз приходили за ней, но время превратилось в разорванный круг, спиралью уходящий в небытие. Она закрыла глаза и попыталась вернуться в лес над Гетландом.
Что-то твердое и прохладное прижалось к ее губам, и Астрид почувствовала, как влага растекается по ним, проникает в трещины кожи. Чья-то рука скользнула ей под голову – надавливание на раны было болезненным, – и она собрала все силы и сосредоточилась, чтобы полностью погрузиться в ужасное настоящее. Дернула головой, но только ударилась о пол – сил удержать ее не было.
Раздался мужской голос. Он был тихим и мягким, но слов она не знала. За время, проведенное в темноте, Астрид выучила несколько слов из языка своих мучителей, но ни одно из них не было хорошим, и ни одно из них не было тем, что произнес этот человек.
Он снова приподнял ее голову, на этот раз обеими руками, и что-то произошло – он переместился и поднял ее выше. О, это было больно, больно, больно, и она попыталась не закричать, но голова была полна искр и вихрей. Образы родного леса вспыхнули в ней вместе с вратами в Валгаллу и ударами хлыста, и Астрид уже не понимала, что из этого – настоящее, и где она находится.
Она почувствовала, как ее обнимают чьи-то руки, нежные и сильные. Это было не по-настоящему. В том, что было настоящим, не было ничего нежного. Нежность была просто сном. Но именно этого она и хотела. Сколько времени прошло с тех пор, как кто-то был нежен с ней?
Снова твердое, прохладное прикосновение к губам, влажное прикосновение. Чашка. Это была чашка. Это тоже не могло быть правдой. Никто не предложил бы ей чашку в этом темном месте.
Мягкий, глубокий голос у ее уха произносил слова, которых она не знала. Но это уже не имело значения. Здесь, в этом сне, у нее во рту была вода, и мягкие руки на ее измученном теле, и нежные звуки голоса у ее уха. Астрид сделала глоток, и вода, превратившись в битое стекло, хлынула ей в горло, но она была прохладной и приятной. Это было очень хорошо. Здесь было что-то хорошее.
– Ш-ш-ш, – сказал глубокий голос. – Ш-ш-ш.
Она это понимала. Были еще какие-то слова, но они были не нужны. Только эти тихие звуки. В этом сне Астрид прислонилась к теплой груди, и сильные руки нежно обнимали ее, и у нее была вода. Даже если она причиняла боль, это была вода, холодная и блестящая.
Женский голос. Никогда еще женщина не была в этом черном месте. Что это было за место? Неужели ее разум унес ее куда-то еще? Не в прошлое или будущее, а куда-то в другое место?
Мужчина ответил ей. Они заговорили. Слова – новые слова. Не понимая и не желая понимать, Астрид сосредоточилась на том немногом хорошем, что нашла здесь, в этом новом нереальном месте. Она повернула голову и почувствовала прохладную кожу у своей щеки. Услышала низкий рокочущий мужской голос. Он затих, и она почувствовала легкое, как шепот, прикосновение пальцев к своей щеке.
Потом появились другие руки, маленькие и острые, ощупывающие ее ноги, руки, спину. Забирающиеся в ее раны, разрывая их на части.
Значит, это просто была новая пытка. Он просто поиздевались над ней, предложили напоминание об утешении, а затем вырвали ее из этого сна. Астрид собрала последние остатки своей воли и силы и стала отбиваться, выбрасывая вперед руки и ноги, уворачиваясь от нежных прикосновений мужчины, царапая все руки, мягкие и жесткие.
Через мгновение последние силы покинули ее, и она сдалась.
Голоса продолжали звучать – мужской и женский – но они были уже далеко. Астрид позволила своим мыслям покинуть это черное место. Она не могла сопротивляться. Они сделают с ее телом все, что захотят.
Время провалилось в пустоту. В голове у нее все кружилось, образы растворялись, воспоминания и сны сменяли друг друга, и она не пыталась сопротивляться.
На нее навалилась какая-то тяжесть, мягкая и плотная. Она не понимала, что это такое. Это причиняло боль, но легкую боль – давление на раны. Но что-то здесь было новым, не болью, и она почувствовала… облегчение.
Тепло. Она почувствовала тепло. Она так долго была голой, что даже не помнила, каково это – быть в тепле.
Руки мужчины снова нежно касались ее. Он поднял ее, и боль пронзила ее мышцы. Астрид попыталась сопротивляться, боясь снова оказаться в плохой комнате, но у нее уже не осталось сил бороться.
Мужчина прижал ее к своей груди. Она почувствовала, как его голос громыхнул у ее уха. Он не отнял у нее это тепло. Он переложил ее удобнее, прижав к себе. Она чувствовала теплый запах его кожи, такой приятный и чистый, такой не похожий на отвратительную вонь черного места, что у нее защипало в носу.
Он вынес ее из камеры. Он нес ее все дальше и дальше.
Он вынес ее на свет.
– oOo~
Комната была слишком яркой, ярче, чем могли вынести ее глаза. Они болели, горели, и Астрид подумала, не вынесли ли ее на солнце.
А может, это Валгалла? Неужели именно так Девы-защитницы попадают в Валгаллу? Их переносят не валькирии, а их братья? Она никогда о таком не слышала.
Снова разговоры, снова голоса. Целая толпа, все женщины. Но мужчина все еще держал ее, и она успокоилась, услышав его ровный и твердый голос.
Затем послышался шум воды. Плеск и бульканье.
Нет. Нет, только не это. Только не ледяная вода, льющаяся на ее голое, избитое тело. У нее не осталось сил, чтобы не кричать. Где же Валгалла?
Неужели она закричала? Неужели она оказалась так слаба? Может быть, он нес ее в Хельхейм (прим. согласно скандинавской мифологии в Хельхейм попадают все умершие, кроме героев, которые попадают в Вальгаллу)?
Да, так и должно быть. Она чувствовала, что падает, падает, падает…
Астрид попыталась бороться и обнаружила, что краткие мгновения покоя – как долго она была на свету? – вернули ей немного сил.
Мужчина крепко держал ее, шепча ш-ш-ш-ш, но она сопротивлялась. Она попыталась издать боевой клич, но из разорванного горла вырвался лишь хриплый стон.
А потом падение прекратилось. Она попыталась что-то разглядеть, но глаза ее болели от света.
Мужчина спорил с женщиной – женщиной с жесткими руками. Астрид услышала в его голосе настойчивость.
Он пошевелился, и она снова стала падать, и снова услышала плеск воды, но сопротивляться уже не могла. Чтобы подготовиться к боли от ледяной воды, она попыталась освободить свой разум.
Но вода была теплая – очень теплая. И мужчина не отпустил ее. Она чувствовала его под своим телом, под водой вместе с собой. Вода впивалась в ее раны, но боль не мучила ее. Она давала облегчение. Давала надежду.
Это была полезная боль. Исцеляющая боль. Неужели они ее лечат?
Его голос у самого ее уха, непонятные слова, призванные успокоить.
Руки у ее головы – маленькие, но нежные. Они трогали ее за волосы, но очень медленно. Расплетали косы, которые давным-давно превратились в узлы.
Неужели ее моют?
Неужели ее спасли?
Неужели она дома?
Астрид снова попыталась что-то разглядеть, и снова ее глаза застил белый свет.
– Леиф? – прохрипела она.
Или это целитель? Ее мать. Неужели это были руки ее матери? Неужели так нежно прикасается к ней ее мать?
– Мама?
Тихие, странные слова у ее уха. Глубокий голос. Прикосновение бороды к щеке. Губы – губы на ее коже.
Нет, не ее мать. Она не знала никого, кто мог бы так нежно прикоснуться к ней. Она жила не ради нежности. Она не хотела такой жизни.
Но теперь ей так сильно была нужна нежность.
Валгалла или Хельхейм, дом или просто еще одна камера – ей было все равно. Она будет принимать это мягкое спасение так долго, как только сможет.
Астрид позволила своему телу расслабиться в обнимающих ее руках. Она повернула голову и почувствовала спокойную силу того, кто держал ее.
На ее губах появился странный соленый вкус, но она не понимала, что это.
– oOo~
Мужчина вымыл ее, касаясь тела мягкой тканью. Он касался ее ран, что-то шепча, и прикосновения были осторожными.
Руки в ее волосах все еще расплетали ее волосы, а потом появилась еще одна теплая вода, и ее волосы вымыли.
Она чувствовала, как часть боли смывается теплой водой. Какие-то раны стали болеть сильнее, но эта боль ее не раздражала. Постепенно все стихало.
Время все еще бесцельно кружилось вокруг, но разум Астрид немного успокоился. Хотя он все еще был полон огня и смятения, теперь ей хотелось быть в этом настоящем, и теперь она попыталась понять, где она и что происходит. Комната погрузилась в полумрак, как раз когда мужчина поднял ее из воды и завернул во что-то теплое и мягкое, как овечья шерсть.
Затем появился отблеск огня, и Астрид почувствовала тревогу. Неужели она все-таки оказалась в плохой комнате?
Ее глаза распахнулись, и она смогла видеть – не очень хорошо, но достаточно, чтобы различить предметы обстановки. Кровать. Стулья. Канделябры на стенах. Камин. Она находилась в комнате, похожей на те, что были в замках Эстландии. Там были окна, из которых виднелась темнеющая синева ночного неба.
Она посмотрела на мужчину, своего спасителя. Она не могла разглядеть его лица, но он был темным – темная борода, темные волосы.
Неужели она все еще в Англии? Наверняка. Боги, нет. Она не была спасена.
Неужели ее продали? Неужели она стала рабыней?
Он отнес ее на кровать. Воспользуется ли он ею сейчас? Но это уже не имело значения. Мужчины были меньшим из зол, уж она-то теперь это знала.
Он натянул мех на ее обнаженное тело, произнеся несколько странных слов. Затем провел пальцами по ее лбу, повернулся и что-то кому-то сказал.
Астрид было все равно. Она чувствовала себя усталой и больной, кожа головы горела, а перед глазами плясали звезды. Боль терзала ее тело, но впервые за целую вечность она почувствовала себя спокойно, укрывшись мехом, лежа на мягком белье.
Она перекатилась на бок и обняла мужчину за плечи. Если он купил ее, она будет только рада. Он забрал ее из темного места, и все остальное не имело значения. Если он будет нежным, она позволит ему использовать ее, как ему захочется.
